Текст книги "На ходовом мостике"

Автор книги: П. Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Прощаясь, Тихон Андреевич напутствовал меня практическими советами и добрыми пожеланиями. С крейсера «Ворошилов» я возвращался в приподнятом настроении.

А через день на партийное собрание «харьковчан» прибыли наш комдив-3 капитан 2-го ранга Михаил Федорович Романов и военком дивизиона старший политрук Григорий Иванович Щербак. Я сразу узнал своего земляка. Он занял место в президиуме, а я с нетерпением ждал, когда можно будет подойти и поговорить.

На собрании речь шла о скором походе лидера в Севастополь и о задачах личного состава в связи с началом [119] обороны главной базы. Вся черноморская эскадра привлекалась к поддержке войск Севастопольского гарнизона. А для постоянного артиллерийского обстрела противника был создан отряд кораблей в составе крейсеров «Красный Крым» и «Червона Украша», эсминцев «Шаумян», «Незаможник» и «Железняков». Командовать отрядом поручено начальнику штаба эскадры капитану 1-го ранга В. А. Андрееву.

Собрание было коротким и деловым. Коммунисты особо подчеркивали значение противовоздушной обороны корабля, неустанных учений и слаженности действий в критические минуты. Все хорошо понимали сложность обстановки на Черноморском театре, отдавали себе отчет в предстоящих испытаниях.

После собрания я подошел к Григорию Ивановичу. Он сразу узнал меня, мы обнялись. Встреча с земляком на войне – большая радость. Ясно вспоминается все то дорогое, что мы оставили в мирной жизни: близких людей, родные места. Мы оба были взволнованы, расспрашивали друг друга об общих знакомых, о службе. Я знал, что Григорий Иванович рано лишился родителей, с четырнадцати лет познал батрацкий труд, затем пришел на Макеевский завод, который дал ему путевку в жизнь. Уйдя служить на флот, Щербак сначала попал в зенитные части береговой обороны. В 1930 году вступил в партию и вскоре ушел на политработу. Был секретарем партбюро на линкоре «Парижская Коммуна», затем военкомом эсминца «Быстрый». Войну встретил на курсах старшего и высшего политсостава. Уже 25 июня 1941 года он снова был в Севастополе – сначала как инструктор политотдела эскадры, а потом стал военкомом нашего дивизиона. Конечно, за те годы, что мы не виделись, он изменился, возмужал, но по-прежнему был прост, отзывчив и откровенен. На дивизионе его уважали за высокие партийные и человеческие качества.

К сожалению, нам пришлось скоро расстаться. Щербака назначили военкомом крейсера «Красный Кавказ». Но в 1944 году судьба снова свела нас на линкоре «Севастополь», где он был заместителем командира по политчасти, а я старпомом. Служить с Григорием Ивановичем было легко и интересно. Затем Щербак занимал должность заместителя начальника политотдела эскадры. До последнего своего часа он сохранил в себе «комиссарскую жилку» – всегда находился с людьми. Бывалому [120] моряку, прошедшему горнило войны, было о чем рассказать.

Словом, попал я в окружение надежных и преданных своему делу людей, на прекрасный корабль. Всем нам вскоре предстояли тяжелые испытания, но чувство локтя товарища придает силы, уверенность в себе. Мы были полны решимости отстоять Севастополь.

Под флагом замнаркома

Весть о начале первых боев под Севастополем пришла в Новороссийск пасмурным утром 31 октября. Это была шифровка – обращение Военного совета Черноморского флота ко всему личному составу с призывом грудью встать на защиту Севастополя и бить врага так, как бьют его бойцы Красной Армии на подступах к Москве и Ленинграду.

От командира корабля получаю приказание: «Личный состав собрать на юте». Начался короткий митинг. Мельников огласил обращение Военного совета. Речи выступающих были кратки, каждая звучала клятвой: не жалея сил и жизни, защитить родной Севастополь. В заключение комиссар корабля Алексеенко от имени всего экипажа заверил Военный совет флота, что личный состав лидера «Харьков» до конца исполнит свой матросский долг.

Митинг окончен. Командир объявляет: к 15 часам быть готовыми к походу в Севастополь. С нами пойдет заместитель наркома ВМФ и начальник Главного политического управления ВМФ армейский комиссар 2-го ранга И. В. Рогов.

Через пять минут на верхней палубе царила привычная атмосфера, свойственная боевым кораблям, готовящимся к выходу в море: артиллеристы у своих орудий производили различного рода проверки, трудились у своих аппаратов торпедисты, а минеры на юте готовили дежурную серию глубинных бомб. Здесь же, на юте, боцман Феоктист Штепин с помощниками убирал дополнительно заведенные швартовы. А на ходовом мостике рулевые и штурманские электрики под руководством старшин Василия Потехина и Сергея Бевза старательно готовили свои заведывания. Нам с помощником командира [121] М. И. Веселовым надлежало присмотреть за всем корабельным хозяйством, подготовкой к походу, за людьми. На шкафуте {6} меня останавливает старшина котельной группы мичман Г. А. Яновский, секретарь партбюро.

– В нашем партийном полку прибывает. Вон сколько новых заявлений в ответ на обращение Военного совета. Все хотят идти в бой за Севастополь коммунистами.

Об этом приятно слышать, значит, люди прониклись ответственностью, в бой идут убежденными в правоте общенародного дела.

– Иди, Георгий Андреевич, – сказал я, – порадуй комиссара и командира.

Время летит незаметно. С камбуза уже доносятся аппетитные запахи. Что ж, следует и сюда заглянуть.

Встречает меня сам начальник интендантской службы интендант 3-го ранга В. З. Пасенчук в окружении коков. Один уже наряжен во все белое, колдует над «пробой» для командира корабля. Зная, что Мельников убыл с корабля в штаб базы, соглашаюсь снять «пробу» за командира. Обед действительно великолепный, из трех блюд: флотские щи, гречневая каша и компот.

– Ну, Василий Захарович, если Рогов отведает твой обед, то уж ему никто не сможет пожаловаться на харчи, – шуткой благодарю я Пасенчука.

Пасенчук и коки улыбаются.

– Я, Петр Васильевич, хочу перед походом хорошо накормить команду.

И я знаю, что говорит он это искренне. Сегодня у нас отнюдь не «торжественный обед» по случаю прибытия высокого начальства. Пасенчук – кристально честный человек и очень заботливый интендант. Вот и командир с комиссаром отзывались о нем как о прекрасном хозяйственнике, у которого на первом плане всегда стоит забота о людях. Нужно сказать, что у Мельникова другой, бы и не прижился на корабле – командир сам был безупречно честным и правдивым человеком, и эти же качества кропотливо прививал членам экипажа. Об этом знали на корабле все и безгранично верили командиру.

Забегая вперед, расскажу об одном случае. Однажды, после долгих и напряженных выходов в море, Мельников не смог проведать семью, и, обеспокоенная отсутствием [122] мужа, на корабль прибыла его жена с сынишкой пяти лет. Разговаривая с Клавдией Васильевной, я приметил, что у мальчонки совсем прохудились ботинки. Посоветовал, чтобы Пантелеймон Александрович попросил наших сапожников зашить детскую обувку.

– Что вы! – Клавдия Васильевна всплеснула руками. – Разве вы не знаете, какой он щепетильный. Он никогда не использует для этого своего служебного положения.

Жена командира была права. Пришлось тайно от Мельникова самому взять грех на душу и пойти с просьбой к сапожникам. Узнай он об этом, не миновать бы мне грозного внушения. Но «тайна» осталась нераскрытой…

За час до выхода в море с берега вернулся Мельников, а еще через полчаса команда, одетая в чистые робы и бушлаты, была построена по большому сбору для встречи замнаркома. Осмотрев строй и окинув взглядом палубу, Мельников остался доволен.

– Думаю, товарищ старший помощник, что перед Иваном Грозным в грязь лицом не ударим!

Рогова называли за глаза Иваном Грозным за строгость и непреклонность в своих решениях. На его лице постоянно была печать суровости и спокойной уверенности в себе. Прибыв точно в назначенное время и обойдя строй, Рогов поздоровался с командой. По его приказанию команда тотчас была распущена, а сам он в сопровождении командира и комиссара направился в отведенную для него каюту. Нельзя было не обратить внимания на усталый и озабоченный вид замнаркома.

В назначенное время лидер «Харьков» вышел из Новороссийска.

Погода пасмурная, с низкой облачностью. Привычно ищу глазами мыс Дооб, венчающий своим маяком восточный край Цемесской бухты, но ничего не вижу. С моря дует норд-вест силой в три-четыре балла. Мы покидаем Новороссийский порт. Выход из Цемесской бухты из-за сложной минной обстановки требует от командира и штурмана филигранной работы – после прорыва врага в Крым почти ежедневными стали налеты на Новороссийский порт, причем налеты совершались комбинированные; пока одни самолеты бомбили базы, другие – забрасывали выход в море минами неконтактного действия.

Но сегодня все кончается благополучно. Скоро мы в море. Обычно, в связи с активной деятельностью неприятельской [123] авиации, конвои берут курс на юг и лишь затем, удалившись от побережья, изобилующего минными полями, поворачивают к Севастополю. Но на этот раз нам предписано идти кратчайшим путем, как принято было говорить, «через перевал». Заместитель наркома И. В. Рогов торопился в Крым.

Благодаря ненастью, переход проходил в спокойной обстановке. Личный состав верхних боевых постов поочередно проводил тренировки, сигнальщики вели усиленное наблюдение за воздухом, в нижних помещениях Вуцкий занимался отработкой аварийных групп. Иногда «аварийщики» появлялись и на верхней палубе, на секунду задержавшись у пожарного рожка, быстро подсоединяли пожарный шланг, молниеносно наращивали его и тут же скрывались в ближайшем люке, ведущем в нижние помещения.

Мельников не считал зазорным вслух высказать свое восхищение сноровкой «аварийщиков», но если видел нерасторопность, непременно произносил: «Проворней работать!» И хмурился…

С наступлением вечерних сумерек сигнальщики обнаружили прямо по курсу низко летящий самолет-разведчик.

Услышав донесение сигнальщиков, Мельников вскинул свой восьмикратный бинокль и тотчас квалифицировал:

– Гидросамолет «Гамбург» – летающая лодка. Ясно, что обнаружил нас и по створам мачт уже определил курс. Старпом! Доложите о непрошенном госте товарищу Рогову.

Быстро спускаюсь с ходового мостика и стучу в дверь каюты Рогова. Когда вхожу, застаю здесь комиссара Алексеенко, мичмана Яновского и старшего краснофлотца Даниила Кулешова, секретаря комсомольской организации.

Докладываю о самолете-разведчике. Рогов выслушивает спокойно.

– Стерегут подходы к Севастополю. Не исключено, что «Харькову» придется прорываться домой с боем. Правда, времени до темноты немного, их ударная авиагруппа может и не поспеть. Все зависит от того, насколько далеко аэродром и какова готовность самолетов противника.

Через минуту докладываю Мельникову о выполнении его приказания, а тем временем «Гамбург», делая облет, [124] все сокращает и сокращает дистанцию, явно не желая терять нас из поля зрения.

– Придется припугнуть из главного калибра, – говорит Мельников стоящему на мостике Навроцкому.

И командир БЧ-2, и мы со штурманом Телятниковым горячо поддерживаем предложение. В подобных случаях на многих кораблях использовали главный калибр, применяя дистанционные гранаты или шрапнель.

По сигналу боевой тревоги на мостике тотчас появляется комиссар Алексеенко и тут же исчезает, вызвавшись лично доложить Рогову о решении, принятом командиром. Носовые 130-мм орудия старшин Петра Куцева и Леонида Татаринцева, плавно развернувшись, обращаются в сторону самолета-разведчика.

На мостик степенно поднимается Рогов, за ним – Алексеенко. Мельников докладывает обстановку и свое решение: двумя орудиями главного калибра дать пару залпов дистанционными гранатами по разведчику.

– Правильно делаешь, командир! – поддерживает Рогов.

И сразу – залп. Корпус лидера слегка вздрагивает и покачивается. Впереди самолета, летящего параллельно нашему курсу, с яркими проблесками от разрывов гранат возникают два темных лохматых облачка, а через секунду – еще несколько. Этого оказалось достаточно, чтобы «Гамбург» на повышенном форсаже отвернул в сторону и начал удаляться.

– Артиллеристы лидера заслуживают похвалы, – громко, разделяя слова, говорит Рогов. – Теперь «Гамбург» не страшен. Если минут через пятнадцать по его донесениям не появятся бомбардировщики, считайте, что нам повезло. – И так же спокойно и сухо, обернувшись к Алексеенко, добавляет: – Не будем отвлекать командира. Пойдемте, продолжим наши дела.

Мельников приказал Навроцкому передать по артиллерийской связи похвальный отзыв заместителя наркома об артрасчетах, а от командира корабля объявить благодарность всем участникам стрельб. Благодаря стараниям Олега Ленциуса во время вечернего чая голос радиогазеты сообщил, как проходит поход, и назвал отличившихся на боевых постах. А к утру был готов боевой листок с предварительными итогами перехода в Севастополь. Об этом позаботился его редактор командир отделения штурманских электриков Кирилл Бевз. [125]

К Севастополю подходили за два часа до рассвета. В условленной точке нас встретил тральщик, и мы пошли за ним. Вот и долгожданные Инкерманские створы с едва различимыми в утренней дымке входными маяками, высящимися на Мекензиевых высотах.

На мостике полная тишина. Штурман Телятников свое дело сделал превосходно, теперь слово за командиром, рулевыми и машинистами. Слышны лишь команды Мельникова да ровный шум турбовентиляторов.

Еще на подходе к бонам получаем от оперативного дежурного флота указание стать на носовую крейсеркую бочку № 1. Это недалеко от Павловского мыса, до войны – штатное место стоянки крейсера «Красный Кавказ», на котором Мельников в свое время был штурманом, а затем и старпомом. Вообще миноносцам и лидерам редко приходится становиться на бочки, ими, как правило, пользуются большие корабли, но Мельников четким маневром осуществляет постановку, и через пару минут боцман докладывает: «Корабль серьгой закреплен за бочку!» А к трапу уже подходит штабной катер с членом Военного совета Черноморского флота дивизионным комиссаром Н. М. Кулаковым. Поднявшись на борт, он тепло здоровается с командованием корабля, расспрашивает, как прошел поход и в каком состоянии корабль, потом направляется к Рогову.

Перед уходом Рогова и Кулакова вновь была построена команда. Заместитель наркома благодарит личный состав за службу и покидает корабль.

Не проходит и получаса, как на базе объявлена «воздушная тревога». Предшествует она массированному воздушному налету вражеской авиации. По всей видимости, бомбовой удар наносился по местам стоянок кораблей эскадры, зафиксированным воздушной разведкой накануне вечером. Однако командование флотом своевременно вывело в ночь на 1 ноября из Севастополя линкор «Севастополь» и крейсер «Молотов», которые под охраной лидера «Ташкент» и эсминца «Сообразительный» ушли в Поти.

Противник еще не знал этого. Фашистские асы с остервенением принялись бомбить место последней стоянки «Севастополя» в районе Сухарной балки. К тому же их ввело в заблуждение то, что на месте бывшей стоянки линкор оставил всю свою маскировку вместе с макетами и огромной маскировочной сетью, размером около [126] четырех тысяч квадратных метров, которую, как мне позже рассказывал старпом линкора Михаил Захарович Чинчарадзе, в течение трех недель плели все свободные от вахт и дежурств моряки.

Да, не уйди в то памятное утро линкор из Севастополя, трудно предугадать, как бы сложилась дальнейшая судьба славного ветерана флота!

Около десятка бомб взорвалось вдоль левого борта и по носу лидера «Харьков», но серьезных повреждений они нам не причинили.

В течение дня лидер дважды менял стоянки и дважды участвовал в отражении атак вражеской авиации. С наступлением темноты мы приняли на борт триста пятьдесят человек эвакуированных и раненых и ушли в Туапсе. [127]

Огненные дни и ночи

В начале ноября основные силы флота были сосредоточены в Туапсе, откуда шло боевое обеспечение сухопутных войск, оборонявших Севастополь и Керчь. Ставка Верховного Главнокомандования определила главную задачу Черноморского флота: активная оборона Севастополя и Керченского полуострова. В эти дни противник упорно пытался прорвать оборону Севастополя, но части Приморской армии, успевшие подойти к городу, стояли насмерть. Земля горела в окрестностях города, а немецко-фашистское командование подтягивало все новые и новые силы: пехотные дивизии, моторизованные отряды, танки и самолеты.

Особенно ожесточенные бои развернулись в долине реки Бельбек. Из сводок узнаем о подвиге пяти морских пехотинцев во главе с политруком Николаем Фильченковым, вступивших в бой сначала с семью, а затем с пятнадцатью вражескими танками и ценой собственной жизни преградивших им путь. Кроме политрука, звание Героя Советского Союза посмертно было присвоено краснофлотцам комсомольцам Ивану Красносельскому, Даниилу Одинцову, Юрию Паршину и Василию Цибулько.

9 ноября, понеся большие потери, противник отказался от попытки взять Севастополь с ходу. Севастопольский оборонительный район выстоял. Немалую помощь защитникам [127] города оказали крейсеры «Красный Крым» и «Червона Украина», стоявшие на огневых позициях в Севастопольской бухте. Часть кораблей, почти непрерывно совершая боевые выходы, доставляла новые подкрепления, привлекалась к огневой поддержке 51-й армии на Керченском полуострове.

Утром 11 ноября немецко-фашистские войска снова пошли на штурм. Главный удар наносился с юга, вдоль Ялтинского шоссе на Балаклаву, а вспомогательный – на хутор Мекензия, с целью выйти к Северной бухте. И снова крейсеры обрушили огневую мощь своих орудий, причинив противнику значительный ущерб. В тот день наступление было приостановлено. Зато на следующий день вражеская авиация предприняла массированный налет на порт и город. Крейсер «Червона Украина» был атакован более чем двадцатью самолетами – враг любой ценой старался ослабить огневую мощь обороны. Шесть прямых попаданий в крейсер нанесли отважному кораблю смертельные раны. Еще сутки боролся экипаж за живучесть крейсера, но, несмотря на героические усилия, 13 ноября корабль затонул. Получили серьезные повреждения эсминцы «Совершенный» и «Беспощадный». Но жертвы были не напрасными. Командование Севастопольским оборонительным районом приняло все меры к тому, чтобы сдержать натиск врага, и уже 22 ноября наступательный порыв противника иссяк. Враг сам вынужден был перейти к обороне.

В помощи нуждался и осажденный Севастополь, а она могла прийти только морем. Без кораблей и транспортов флота ни о какой длительной обороне не могло быть и речи. Придя в Севастополь с маршевым пополнением или боевыми грузами, корабли сразу же привлекались к артиллерийским обстрелам вражеских объектов. Походы в Севастополь и огневые налеты на позиции противника стали в те дни боевыми буднями лидера «Харьков».

4 декабря. Холодный пасмурный день. Стоим в Туапсе у 6-го нефетепричала, принимаем мазут. Пока нет распоряжений, куда пойдем после приемки, но ясно одно: здесь долго не задержимся. А ветер свежеет. Дежурный по кораблю лейтенант А. М. Иевлев докладывает об усилении ветра от зюйда до шести баллов. Ветер отжимной, стоим мы лагом у причала, носом на ост. Нужно осмотреть швартовы и распорядиться о дополнительном креплении. [128]

Поднявшись на бак, вижу, как боцманская команда во главе с главным боцманом Штепиным уже заводит дополнительные швартовы. С ними – помощник командира старший лейтенант Веселов. Матросы из тентовой кладовой тащат бухты восьмидюймового манильского троса.

– Думаешь, Михаил Иванович, дело дойдет до «тягуна»? – спрашиваю у Веселова.

С коварным характером «тягунов» я, признаться, был знаком лишь понаслышке. При стоянках в портах Кавказского побережья, особенно в Туапсе и Поти, можно попасть в сильные течения, возникающие при западных и северо-западных ветрах, которые гонят к берегу огромные массы воды. Уровень воды все время меняется, корабль может сорвать со швартовов и якорей, разбить о причал. Сколько потом будет в моей практике таких штормовых дней и ночей, порванных швартовых концов, вырванных кнехтов и палов, стертых в труху кранцев и даже бревен! А Веселое уже сталкивался с «тягунами» и заранее позаботился о безопасности корабля. Да еще разъясняет:

– Хотя сейчас задувает зюйд, а корабль уже заметно начинает водить. Лучше заблаговременно закрепиться по-штормовому…

Здесь все в порядке. Веселову я верю, как самому себе. Возвращаясь на мостик, вдруг вижу, что в порт заходит эсминец «Незаможник». Сразу забываю про «тягуны», бросаюсь к стереотрубе. На мостике отчетливо вижу командира корабля капитана 3-го ранга Павла Андреевича Бобровникова. Его высокая, стройная фигура в кожаном реглане заметно выделяется среди других. На верхней палубе эсминца различаю множество гражданских лиц, в основном женщин и детей. А когда увидел у причала несколько санитарных машин, понял, что на борту есть раненые. Ясно: эскадренный миноносец идет из Севастополя.

Заправляться нам еще не менее получаса, успею повидать своих «земляков» с «Незаможника». На причале встречаю начальника санчасти Петра Ивановича Лукьянченко. Он чем-то взволнован. Мы тепло здороваемся, и он рассказывает, каким трудным был переход из-за шторма, как почти всех пассажиров – женщин и детей – укачало, а тут сообщение: во втором кубрике у матери двоих детей начались роды. [129]

– Что делать? Роды никогда не принимал. Прошу женщин, находящихся рядом с роженицей, помочь, а они из-за морской болезни встать не могут. Одна все-таки согласилась… Санитар принес все, что необходимо в таких случаях, и мы приступили. А через полчаса родился мальчишка, крепкий такой, крикливый. При подходе к Туапсе через сигнальщиков я заказал машину скорой помощи – забрать женщину с тремя детьми. Машина прибыла, а женщина-врач отказывается принять роженицу, пока я не заполню анкету с подробным указанием, кто принимал роды, каким способом и прочее… Рассказываю, в каких условиях все происходило, а она и слушать не хочет: заполняйте – и весь разговор. Пришлось при помощи краснофлотцев усадить роженицу с детьми в машину и отправить в больницу. Зато как мать благодарила и от себя и от имени сына. Спросила мое имя, с тем чтобы назвать сына в мою честь, Петром.

Петр Иванович счастливо рассмеялся. Я поздравил его с благополучным приемом родов и выразил надежду, что теперь ему не безразлична будет судьба нашего младшего тезки.

И тут Лукьянченко схватился за голову.

– Забыл, забыл впопыхах спросить ее фамилию. – Руки его беспомощно упали.

Не успел я его утешить, расспросить о службе, о товарищах, как заметил, что густо задымили трубы «Харькова» – не иначе, как предстоит экстренная съемка. Догадку подтверждает подлетевший посыльный.

– Командир просит срочно прибыть на корабль.

На прощание обнимаю Петра Ивановича. Когда еще свидимся? Война не балует друзей встречами, особенно в такие напряженные дни…

На палубе вновь встречаю Веселова и Штепина. Не успели они управиться с заводкой швартовов и манильских тросов, как все хозяйство приходится сворачивать.

– Ничего, – говорю им. – Зимние штормы только начинаются, еще испытаете тросы. А сейчас лучше отштормуем в море.

– И манильские целей будут, – одобрительно добавляет хозяйственный Феоктист Штепин.

В каюте командира застаю штурмана Телятникова. Он докладывает о последнем циркуляре гидрографического управления и оперсводке штаба флота. Отпустив штурмана, Мельников обращается ко мне: [130]

– Командующий эскадрой приказал выйти в Новороссийск за маршевым пополнением и доставить его в Севастополь как можно скорей. Необходимые распоряжения по подготовке на выход мною даны. Прошу проследить за исполнением. Особое внимание обратите на четкую организацию приема людей и грузов в Новороссийске. Дорога каждая минута.

Из командирской каюты направляюсь к штурманам – следует ознакомиться с последними данными оперативно-тактической обстановки в районе плавания. Говоря «к штурманам», я не ошибся, поскольку краснофлотец Леонов, хотя и находился на штатной должности рулевого, имел диплом штурмана дальнего плавания и уверенно справлялся со штурманскими обязанностями. Он был первым помощником Телятникова, и нередко их можно было застать склонившимися над картами, особенно, когда невпроворот срочной работы. Вот и сейчас они вместе производят предварительную прокладку курса.

От штурманов – на шкафут. Здесь трюмные во главе со старшиной группы мичманом Петром Ткаченко убирают нефтешланги. Мичман докладывает, что успели заправиться мазутом «под завязку». Это хорошо, с полным запасом горючего всегда надежней ходить, да и корабль в море меньше качать будет, а трюмным не скоро придется заниматься замерами остатков топлива. Ткаченко тоже доволен. Он – один из старослужащих лидера, на корабле – с момента постройки, то есть с 1935 года, его знания и опыт весьма ценны. К тому же это человек веселого нрава, трудолюбив, отзывчив, с таким легко служится.

После доклада командиров боевых частей и служб о готовности к походу я отправляюсь к командиру со своим рапортом. Мельников уже на ходовом мостике. Одет он по-походному – в меховом реглане, с неразлучным восьмикратным биноклем на груди. Серьезный, собранный.

На сигнальной вышке поста связи взвились флажные позывные «Харькова» и сигнал «Добро! Выход разрешается».

– Старпом! Прикажите отдать швартовы, будем сниматься!

Через минуту с юта докладывают: «Чисто за кормой!» Мешкать сейчас нельзя, корабль несет носом под ветер, того и гляди заденем соседний причал. Мельников быстрым [131] и решительным маневром выводит лидер из порта. А вслед нам сигнальный прожектор с поста связи передает: «В районе Геленджика на рекомендованном курсе обнаружена плавающая мина (координаты), меры принимаются. Подписал опердежурный базы…»

– Штурману нанести на карту, – приказывает командир. И тут же обращается к Иевлеву: – При подходе к опасной зоне усилить внимание. Наблюдать за морем.

С выходом на открытый рейд чувствуем ветер до семи баллов, направление прежнее, от зюйда. Сразу начинается качка. Насколько хватает глаз, бесконечная цепь барашковых гребней волн. Мы идем на норд-вест, корму то и дело забрасывает по ветру и корабль сбивает с курса. Брызгами холодной воды обдает ют и заливает пост сбрасывания глубинных бомб. Здесь на вахте минер Николай Ермилов. Непогода никоим образом не сказывается на боевой готовности поста. Связь с ходовым мостиком у Ермилова надежная, в любую минуту он готов сбросить за корму серию бомб.

А видимость все хуже и хуже. Вершины гор спрятались в клубящихся облаках, над горизонтом нависли тяжелые низкие тучи. Временами воздушными завихрениями на ходовой мостик заносит горячие едкие газы из котельных труб. Становится тяжело дышать. К счастью, это продолжается недолго. Часа через четыре лидер входит в Цемесскую бухту.

Уже можно различить знакомый порт с характерной вереницей заводских труб, стрелами портальных кранов, торговыми причалами. Новороссийск продолжал оставаться тыловой базой флота, однако порт приобрел прифронтовой облик, поскольку те или иные события на Черноморском театре впрямую сказывались на жизни базы. У торговых причалов скопились мобилизованные гражданские и рыболовецкие суда, крупные суда превратились в военные транспорты, через Новороссийск осуществлялась значительная часть морских перевозок для снабжения приморских участков фронта. В порту редко встретишь гражданских лиц, большинство лишь те, кого доставляют корабли из осажденного Севастополя. Но главная примета прифронтового города – четкая организация портовой службы. Всякого рода приемки, погрузка маршевого пополнения осуществляются без малейшей задержки. Столь же налаженно оказывается техническая помощь пострадавшим кораблям, выдается информация [132] об оперативно-тактической обстановке. В этом немалая заслуга начальника штаба Черноморского флота контр-адмирала И. Д. Елисеева, который еще в середине ноября обосновался на Кавказе с тем, чтобы обеспечить прямую связь с тылом. Здесь же, в Новороссийске, теперь работали многие из тех, кто организовывал оборону Одессы, чей опыт оказался бесценным в деле защиты Севастополя.

Однако, как бы ни была хороша организация на берегу, нам следовало также обдумать все детали приемки людей и боевых грузов. Для меня это была первая приемка маршевого пополнения, и я счел нужным предварительно посоветоваться с помощником командира Михаилом Ивановичем Веселовым. Плавал он на лидере третий год, полностью освоился в должности, и попросить у товарища, пусть младшего по званию, совета – в этом я не видел ничего зазорного. Нашим добрым с ним отношениям способствовал и характер Веселова, человека делового, любящего во всем ясность и определенность и вместе с тем уравновешенного и справедливого. К моменту входа в Цемесскую бухту мы в деталях продумали все организационные вопросы, чтобы оперативно принять людей и грузы и создать максимально возможные удобства нашим воинам.

В прикрытой горами бухте ветра почти не было, качка прекратилась. Получаем приказ швартоваться к Импортному причалу. Еще издали замечаем там оживление: бойцы выходят из укрытий и строятся в колонны, готовясь к немедленной посадке. А на самом причале нас поджидало несколько моряков, которые лихо приняли и закрепили наши швартовы.

Спущены дополнительные сходни и, как только были согласованы все вопросы с командованием маршевого пополнения, началась посадка личного состава и приемка боевых грузов. За полчаса мы приняли на борт 572 человека – бойцов и командиров – с принадлежащим им грузом и тотчас отошли от причала.

Стоило выйти в открытое море, как снова в снастях завыл ветер, захлопали парусиновые обвесы, а волны стегали в левый борт, обдавая брызгами всех, кто находился на верхних боевых постах. Началась сильная бортовая качка. Трудней всех пришлось бойцам маршевого пополнения, так как из-за ненастья они вынуждены были находиться в душных переполненных кубриках. [133]

Наступали вечерние сумерки. В это время обычно появляется воздушная разведка противника. По опыту мы уже знали: если разведчики засекут даже один корабль, идущий к Севастополю, то постараются не отставать от него ни днем, ни ночью. В темноте, периодически сбрасывая светящиеся авиабомбы, они держали в поле зрения корабль с тем, чтобы при подходе к Севастополю организовать удар с воздуха. Однако сегодня погода была неблагоприятной для разведчиков, высота облачности около четырехсот метров, да и видимость переменная, хотя вражеские гидросамолеты иногда появлялись и в такую погоду.

В открытом море непогода нас вполне устраивала, но все же при приближении к Севастополю возникли опасения: если видимость не улучшится, удастся ли нам успешно выйти во входной точке фарватера. Мельников счел целесообразным телеграфировать в Севастополь о высылке нам навстречу тральщика.