Текст книги "Фрося(СИ)"
Автор книги: Овсей Фрейдзон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
глава 21
Наступила весенняя распутица... И до середины апреля, до самой пасхи не было никаких
слухов не из города, не из партизанского отряда.
А потом как-то ночью раздался условный стук в дверь и на пороге появились партизаны,
которые чаще других приходили к Фросе за продуктами.
Они поведали, что вынуждены, уходить подальше в леса, потому что карательные отряды
эсэсовцев стали устраивать рейды против партизан.
Сопровождаемые местными полицаями.
Немцы обложили так, что невозможно пройти на восток на соединение с наступающей
нашей армией. Взяв, как обычно, приготовленный мех с продуктами, партизаны, тепло
распрощавшись, удалились.
Наступила долгая, тревожная тишина.
Деревня жила своей жизнью и только иногда сюда доходили слухи о происходящем в
мире, и в непосредственной близости от них.
После мартовского приезда Алесь больше в деревне не показывался и посадка картофеля,
и других овощей на Фросю легла тяжёлым бременем, ведь на её руках было трое
малолетних ребят.
С трёхлетними Стасиком и Аней было проблем больше, чем с полуторагодовалым
Андрейкой, они предводимые шустрой девочкой залазили во все дыры, куда кажется и
залезть нельзя, вечно перемазывались, царапались и бились, и поэтому Фросе скучать
было вроде и некогда.
Но тревога за Алеся росла с каждым днём и после тяжёлого дня в хлопотах по хозяйству,
и возни с детьми, приходили порой бессонные ночи, и на утро подушка была мокрой от
слёз.
Вскоре, с наступлением погожих июньских дней, канонада стала слышна не только
ночью, но и днём.
Всё чаще над деревни, пролетали на запад эскадрильи самолётов со звёздочками на
крыльях.
Неожиданно наступила тишина.
Кто-то из сельчан побывал в городе и сообщил, что Поставы уже освобождены красной
армией, и там налаживается мирная жизнь.
Фрося упросила тётку Маню присмотреть за хозяйством и детьми до вечера, а сама с
самого утра отправилась пешком в Поставы. Менее чем через два часа она уже вошла на
окраину города.
Прошла мимо своей, а точней, Степановой избы, но в груди ничего не ёкнуло и быстро
зашагала в сторону костёла, больше ей идти было некуда.
Вдалеке громыхали поезда, мимо проносились машины с солдатами, которые лихо
свистели вслед молодой и красивой женщине, но та не обращая внимания на всё
происходящее вокруг неё, целеустремлённо приближалась к костёлу.
Фрося открыла тяжёлую дубовую дверь католического храма и с солнечного света вошла
в тишину, и полумрак под сводами костёла.
Внутри никого не было, она подошла к боковому портику, встала на колени, и начала
неистово молиться.
Губы шептали давно непроизносимые слова молитвы, она осеняла себя крестами и слёзы
беспрестанно лились, и лились из её печальных глаз.
И понятно было за что, и за кого она молилась, чьё имя шептали промокшие, и
просоленные от слёз губы...
Она молила святую деву Марию и господа, сохранить жизнь её любимому, и умоляла
простить и отпустить им грехи во имя их с Алесем большой любви...
Вдруг она почувствовала руку на своей голове, подняла глаза и увидела, стоящего над ней
старого ксёндза Вальдемара, дядю Алеся...
глава 22
Фрося с затаённым страхом поцеловала руку святому отцу, и попросила исповедать её, а
потом сообщить о том, что ему известно о его племяннике...
Хотя было видно по ней, что второе волновало её гораздо больше.
Дядя Алеся посмотрел в упор на молодую женщину и позвал кивком следовать за ним.
Фрося зашла вслед за ксёндзом в ризницу и там стоя на коленях, поведала о своей
недолгой и такой запутанной жизни. О своём грехе – о своей безумной любви к Алесю,
что она состояла при этом в не расторгнутом браке с мужем. И, о том, что от этой
греховной связи у них есть ребёнок, которого они не законно крестили. О том, что она
спасла жизнь еврейской девочке, выдавая за свою дочь, и о том, что, каясь в грехах, она не
может отказаться от своей любви к Алесю...
Ксёндз слушал исповедь Фроси с напряжённым вниманием.
В его глазах можно было прочитать, не столько осуждение, сколько сочувствие,
понимание и удивление.
Дослушав до конца не то исповедь, не то рассказ Фроси, он поднял её с колен, усадил
напротив себя на стул, и начал говорить:
– Дочь моя, ты нарушила святые каноны католической веры и отступиться от своего греха
не можешь, и не хочешь.
Я по человечески тебя понимаю и готов смириться с твоей волей, и волей моего
племянника, дети не несут ответственности за грехи взрослых, хотя изрядно принимают
на себя страдания за эти грехи.
Поэтому и ваш сын незаконно крещённый, парой не состоящей в законном браке перед
ликом господа, не несёт на себе грех родителей, хотя его крещение не является
действительным.
Твой благородный поступок заслуживает всякого божьего поощрения, дитя Иесусово
народа спасённая католичкой заслуживает божьей милости, да и будет так, аминь.
Дочь моя, я не вправе отпустить твои грехи, ты каешься, но не отрекаешься, поэтому на
всё воля божья, воля божья, аминь...
А теперь пройдём в мои покои и поведаем друг другу о мирских делах, обсудим события
текущие, и подумаем о будущем...
Они вышли из костёла, и вошли в небольшой домик, стоящий невдалеке от бокового
выхода из храма, где проживал ксёндз Вальдемар, и, где раньше с ним жил его племянник.
Дядя Алеся усадил Фросю в кресло, приготовил для них чай, поставил на столик лёгкие
закуски и сел напротив.
Фрося не сводившая с него глаз, тут же прервала молчание:
– Святой отец, умоляю, только скажите вначале, жив Алесь?...
И её глаза наполненные любовью, и мукой буквально утопили священника безмерным
страданием...
– Не знаю дочь моя, не знаю, но я поведаю тебе о том, что мне известно до последнего
слуха о нём, но тогда по тем слухам он был жив.
После рейда гитлеровцев против партизан, где-то в конце апреля или вначале мая были
доставлены в Поставы и помещены в застенки несколько пленных среди них, и твой по
закону муж Степан.
Почти все партизаны были раненными, в том числе и Степан.
Начались допросы и пытки пленных эсэсовцами, и Алесь вынужден был присутствовать
при этом в качестве переводчика.
Однажды ночью он и ещё один из подпольщиков уничтожили охрану, и на подводе вместе
со спасёнными пленными бежали в лес.
Они скрылись в неизвестном направлении.
Хорошо, что неизвестном, ведь назавтра разъярённые немцы пытали меня, дознаваясь, где
находится сейчас мой племянник, но я не мог им ничего сообщить и поклялся в этом
именем божьим, и нисколько не покривил душой.
И до сих пор мне ничего не известно об их судьбе, хотя я пытался выяснить у властей
победителей, но они или и впрямь не знают ничего или надёжно скрывают, будем
надеяться с тобой на лучший исход и помолимся за них господу нашему...
А теперь поговорим о тебе дочь моя... -
Алесь меня очень просил, что в случае чего-то плохого или в случае ситуации подобной
этой, чтоб я отыскал тебя и оказал всяческую помощь.
И безусловно, я не мог отказать ему в этой просьбе, он единственный мой племянник
оставшийся от рано упокоенной моей сестры, я его любил с детства и многое сделал из
того, что в моих силах, что бы он получил достойное образование, воспитание и обзавёлся
добропорядочной семьёй.
Мой грех, ох, мой грех, что я воспротивился вашему браку, за это вы в большей степени и
я несём божье наказание.
Но что сделано, того не вернёшь, поэтому выслушай старика и попробуй внять доброму
совету... -
В любом случае пока я жив, вас не оставлю без поддержки, ни тебя, ни всех твоих трёх
деток, среди которых, как ты знаешь, мой внук.
Так вот, пока не закончится окончательно война и пока всё вокруг не успокоится,
оставайся в своей деревне, подальше от лукавого, что сидит в душах злобных людей.
Я постараюсь наведываться к вам почаще, по мере моих возможностей и чем смогу, что
будет в моих силах, я окажу вам максимальную помощь.
Где находится деревня, в которой ты нынче проживаешь, где вы с Алесем свили
греховное гнездо, я знаю, и даже если бы ты не пришла сегодня, я бы вас отыскал...
Я буду постоянно справляться о судьбе той группы партизан бежавших вместе с Алесем и
возможно мне повезёт, и удастся что-то выяснить, и при любой вести я буду держать тебя
в курсе, какой бы не была весть.
А пока буду, молиться за жизнь своего племянника, за тебя и твоих деток...
Фрося упала на колени перед дядей Алеся и начала целовать ему руки:
– Святой отец, я не могу подыскать нужных слов для выражения своей благодарности, за
то, что не убили во мне надежду, за ваше доброе сердце, я буду каждый день молить бога,
чтоб даровал жизнь моему любимому человеку...
Ксёндз поднял её с колен, по-отечески приобнял, и поцеловал в лоб, и растроганным
голосом тихо сказал, подталкивая мягко в спину к выходу:
– Ступай с богом, дочь моя, тебя ждут твои детки...
глава 23
Никем незамеченная в городе Фрося, благополучно добралась опять-таки пешком в
деревню и жизнь её потекла в унылом однообразии, и только дети не давали ей времени
на то, что бы придаваться постоянно унынию.
Они отвлекали её от горьких мыслей о судьбе любимого человека.
Жизнь вокруг деревне трудно было теперь назвать спокойной, невдалеке в лесу шастали
бандиты, бежавшие от возмездия полицаи и часто наведывались к сельчанам за
провиантом, и грабили, угрожая смертью.
Власти тоже не оставляли в покое, требуя сдачи продуктов для нужд армии и подчищали
подполы, клети и сараи.
До наступления осенней распутицы дважды наведывался ксёндз, привозил подарки детям,
кое-что из продуктов, в основном сладкие угощения.
В городе была уже установлена карточная система и многие жили впроголодь, спасали
только подсобные хозяйства.
Вестей об Алесе не было никаких, как и обо всей группе бежавшей в ту ночь.
Фрося со священником приняли решение зимовать ей с детьми в деревне, на том он и
покинул их, понянчившись перед прощанием с внучатым племянником, не оставляя без
внимания и других двух детей.
Зимой сдохла старая корова и Фросе стало намного тяжелей кормить детей, выручала
иногда тётя Маня, но это были уже крохи по сравнению с тем, когда было собственное
молоко.
Пришла весна, отсеялись тем, что осталось от всех набегов мздоимцев и вместе с
посевной пришла долгожданная весть о победе, но не было в деревне фейерверков, и
криков ура.
Приехал навестить их в эти майские дни старый ксёндз, без утешительных вестей и не
советовал пока переезжать в город, очень уж неспокойно было вокруг, шли аресты
пособников и тех, кто сочувствовал фашистам, а также попали под репрессии и семьи
полицаев.
И, всё же, вначале осени он приехал за Фросей с детьми на трёх подводах с тремя какими-
то мужиками. Они погрузили её не богатый скарб – все съестные запасы с убранного к
этому времени огорода, и очевидная гримаса судьбы, зарезали двух последних кур, забили
опять досками окна, и покинули дом, где родилась Фрося и Андрей, и где провели они с
Алесем самые счастливые в её жизни дни...
Вальдемар, выделил им почти все покои в его домике, а сам приютился в комнате возле
кухни, где раньше проживал его племянник.
Прежде тихая обитель старика превратилась в развороченный улей, а как же могло быть
иначе, ведь для детей жизнь только начиналась, и их неугомонность радовала и порой
раздражала непривычного к этой детской возне ксёндза.
Маленький провинциальный город жил своей неспешной жизнью, быстро залечивая
нанесённые войной раны, постепенно возвращались с войны мужчины, кто с наградами, а
кто покалеченный телом и душой.
Безусловно, появление в доме ксёндза жены Степана с тремя такими непохожими друг на
друга детьми, не прошло незамеченным.
Но Фросю, прожившую в Поставах всего три года до войны, особо никто не знал, и
поэтому разговоры скоро утихли.
А мать Степана к этому времени умерла, а другой его родне до них не было дела.
На все запросы в ведомства ксёндза о судьбе племянника до сих пор не было ответа.
Но, однажды к нему в костёл зашёл один из подпольщиков, пользовавшийся надёжной
явкой в стенах католического храма в годы оккупации. Сейчас он работал в органах
НКВД.
Он по-дружески посоветовал ему, не высовываться, в связи с негативным отношением
Советской власти к церкви и намекнул на другие обстоятельства в их биографии...
Фрося и старый Вальдемар по-прежнему не теряли надежду, отсутствие вестей всё же
лучше дурной вести.
Ничего Фрося не могла выяснить и о судьбе Меира с Ривой, да и, где она могла это
выяснить в это растревоженное событиями время, а тем более в их захолустном городке.
Она узнала, что несколько еврейских семей вернулись и поселились на краю города, и она
отправилась к ним.
А, вдруг им что-нибудь известно о судьбе молодой семьи...
Но эти люди были в эвакуации и поэтому уцелели...
Они не состояли в родстве с врачом и его женой, но обещали, что если что-нибудь станет
известно о них, обязательно сообщат...
глава 24
Время летело стремительно – дни сменяли месяца, а те складывались в годы...
Пришёл и покатился дальше сорок седьмой год.
Однажды летом Фрося возилась на своём маленьком огородике возле домика ксёндза.
Она привычно полола грядки от сорняков, одетая в старенькое платьице с растрёпанными
волосами и босиком.
Пот выступил на загорелом лице и плечах, она вся ушла в работу и в свои думы...
Вдруг она выпрямилась, почувствовав чей-то взгляд и взглянула за изгородь, за которой
стоял кто-то в тени листьев старой яблони, и наблюдал за ней.
Фрося приложила ладонь ко лбу и сотворив козырёк, чтоб не мешали яркие лучи солнца,
всмотрелась внимательно на человека, наблюдавшего за ней.
Сердце подпрыгнуло в груди и резко опустилось, в стоящем за забором мужчине, она
узнала Степана...
Фрося заплетающимися ногами побрела между грядок огорода к изгороди, и чем ближе
она подходила, тем более явно виделись, перемены произошедшие со Степаном.
Чёрная повязка закрывала левый глаз, на лбу виднелись шрамы, уходящие под волосы,
ставшие не светло русыми, а какими-то пегими от обильной седины.
Лицо было бледным с нездоровым румянцем на впалых щеках.
Он держался рукой за край изгороди и она увидела, что на некоторых пальцах не хватает
фаланг.
И самое главное, это взгляд единственного глаза, в котором затаилась печаль, и какая-то
обречённость.
Подойдя к изгороди, Фрося прошептала побледневшими губами:
– Где Алесь, что ты с ним сделал?...
Степан криво усмехнулся:
– Хорошо встречаешь муженька, с вопросом о полюбовничке...
Но зря ты бросаешься такими словами, а мне есть, что тебе рассказать, может, всё же
впустишь в дом или хотя бы во двор?...
Фрося подошла и отворила калитку:
– Заходи, заходи, присядь на лавку, сейчас принесу тебе воды напиться, всё же жарковато
сегодня.
А в доме дети спят...
Степан вошёл как-то боком, волоча левую ногу, и она увидела насколько он худ и сутул,
прежнего удальца-кузнеца было не узнать.
Она предложила ему сесть на лавку, стоящую в тени около дома, а сама осталась стоять.
Он грузно сел, достал папиросы и закурил.
Фрося стояла в двух шагах от него и буравила взглядом, ожидая, когда он начнёт свой
рассказ. Сердце сдавила такая тоска, что захотелось завыть.
– Присядь Фросенька, присядь, мой рассказ будет не коротким, да и ты ведь знаешь,
какой я говорун, был бы лучшим, может быть, и не отвергла бы, не поменяла б на другого.
Фрося села на край лавки, по-прежнему не сводя взгляда с изменившегося лица Степана.
Она вся подобралась, боясь вспугнуть рассказчика и потерять последнюю надежду на
какие-то вести о любимом человеке.
– Так вот, немцы обложили нас в одном лесочке. В нашем отряде, отбившемся от
основного, что бы сбить фашистов со следа, было всего человек пятнадцать. А к тому
времени, как мы попали в окружение, оставалось и того меньше, семь или восемь. Трудно
сказать точно, сколько нас оставалось, все были раненными. На нас обрушился
шквальный огонь из автоматов и пулемётов, а потом спустили собак, что это были за
волкодавы и передать невозможно.
Нас троих раненных и обкусанных собаками, захватили живыми в плен.
Очнулся я уже здесь в Поставах, в подвале местного гестапо, а потом начались пытки, они
всё хотели дознаться, куда ушёл основной отряд партизан, как нас били, и что только с
нами не делали, а переводчиком у них был твой Алесь, но я не питал к нему в этот момент
злости, ты ведь мне сказала, что он работает на нас у немцев, он, кстати, мне шепнул, что
бы мы начали говорить что-то, а иначе убьют или замучают.
Ведь благодаря нам отряд ушёл из окружения, а куда мы и не знали.
На третью ночь нашего пребывания в том подвале, мы вдруг услышали какую-то возню за
дверью...
Вскоре они распахнулись, и вошли Алесь с незнакомым пожилым человеком.
Они помогли нам выбраться наверх, а было это совсем нелегко, болело всё тело от ран,
пыток и укусов собак.
Глаз тогда мне выбил на допросе фашист кастетом.
Когда они перетаскивали нас к подводе, я видел двух убитых немецких охранников у
входа, похоже, наши спасители их укокошили.
Кроме нас троих они вытащили ещё двух мужиков, сидевших в подвале, те были получше
нас, по крайней мере, на своих ногах, и они даже помогали нас перетаскивать на подводу.
Как мы выезжали из города и в какую сторону поехали, я не помню, потому что потерял
сознание, но ехали до самого утра без остановки, и только на рассвете встретивший нас
один крестьянин, через болото доставил на какой-то островок, где мы и просидели до
следующей ночи.
Теперь уже трое спасителей обработали, как могли наши раны, накормили и когда все
уснули, ко мне подсел Алесь, и мы с ним поговорили по душам...
Фрось, дай что-нибудь выпить, душа горит, горло пересохло, да и тяжело мне это всё
вспоминать...
И умоляюще посмотрел на женщину...
Из-за спины раздался старческий голос ксёндза:
– Перекури Стёпа, я сейчас принесу тебе выпить и закусить, ты, Фросенька не беспокойся,
я уложил деток спать, они нам не помешают послушать Степана, не торопи его, раньше
или позже узнаем правду, от этого уже ничего не изменится, а пока будем узнавать то, что
до сих пор не знали...
глава 25
Степан курил, опустив голову почти до колен, и Фрося почувствовала к нему щемящую
жалость, даже захотелось погладить по седым волосам.
Она поняла, сколько этому человеку пришлось пережить и с чем ещё придётся жить, и
даже представить было трудно.
Вернулся Вальдемар, принёс поллитровку водки, нарезанное сало, краюху хлеба и
солёные огурцы.
Степан дрожащими руками скрутил сургучовую пробку с бутылки, и посмотрел на Фросю
и ксёндза... Те отрицательно покачали головой. Он налил почти до краёв железную
кружку и в три глотка осушил её до дна, шумно выдохнул, понюхал хлеб, и захрустел
огурцом...
Они увидели, как мало зубов осталось во рту у Степана.
Тот взялся опять за бутылку, но Фрося решительно задержала своей рукой его руку, и
показала на закуску:
– Закусывай Стёпа и рассказывай, пожалуйста дальше, а то завалишься, питок ты, похоже,
хороший, а силёнок пока явно маловато...
Он не стал спорить, сокрушённо вздохнул, положил на хлеб кусочек сала и стал
тщательно жевать, не поднимая взгляда.
Закинул оставшиеся крошки с ладони в рот, закурил очередную папиросу, и продолжил
рассказ:
– Алесь мне сказал, ты Степан не держи на меня зла, и, так умно пояснил, это выше нас,
то судьба, а от неё не сбежишь.
С первого взгляда мы полюбили с Фросей друг друга, а вмешательство в нашу судьбу
моего дяди и тебя
только создали нам дополнительные сложности и лишние переживания, но всё равно мы
оказались вместе и теперь, только та же судьба сможет нас разлучить.
И, даже если бы не было этой проклятой войны, мы с ней, всё равно связали бы свою
жизнь одним узлом. Мы все трое совершили ошибки и за это платим сполна.
Неизвестно, как мы выйдем из этой передряги, но поклянись, если останешься, жив, то не
обидишь её и моего ребёнка, как и сиротку Анечку, которая может быть, и не узнает
никогда своих родителей. Ведь сердце и руки Фроси стали для неё материнскими...
Для меня же все трое деток были родными, я никогда не делал между ними различия...
Вдруг рассказ Степана прервали рыдания Фроси, она обхватила голову руками и
медленно раскачивалась в такт горькому плачу
Степан замолк, а Вальдемар ласково гладил её по пышным волосам, а у самого в глазах
стояли слёзы...
Она быстро взяла себя в руки и кивнула Степану, чтоб он продолжал рассказывать:
– А я ему говорю, ты вот здоровый и сильный, а я весь перекалеченный, так скорей ты
вернёшься к ней и к детям.
Я даже не буду тебя просить воспитать, как следует моего сына, я знаю, что он будет в
надёжных руках, просто, когда он повзрослеет, расскажи ему обо мне.
А он задумался, и говорит, не всё в руках божьих, многое зависит от воли людей и
обстоятельств, будем уповать на то, что мы оба останемся живыми и пусть вряд ли будем
друзьями, но, по крайней мере, не останемся врагами.
Я ему говорю, ну, какой я могу быть тебе враг, ведь ты спас мне жизнь и я должен быть
тебе обязанным до гробовой доски. А он в ответ, я тебя спас, как бы спас и любого
другого, кто был бы на твоём месте, просто так распорядилась судьба.
Но, я почему-то рад этому факту, как-то легче мне от этого на душе.
Так мы с ним проговорили почти целый день, а на завтра к ночи мы двинулись дальше на
восток, туда, откуда наступали наши войска и откуда слышалась канонада.
Сопровождавший крестьянин покинул вскоре наши ряды, ведь дальше начинались
незнакомые для него места.
А мы старались днём отсидеться где-нибудь в болоте или в бурьяне, а по ночам
продолжали движение, благо было тепло и для лошади хватало травы.
Правда, съестные запасы подходили к концу, и пожилой подпольщик, участвовавший
вместе с Алесем в нашем освобождении, рискнул пойти в село что-нибудь раздобыть нам
на пропитание, но видно нарвался на засаду немцев или полицаев и не вернулся. Мы
слышали пальбу с двух сторон, скорей всего его убили.
На шестую ночь мы оказались между двух огней, между наступающими нашими
войсками и отступающими немецкими.
Мы попали в настоящий ад, вокруг взрывались снаряды, наши самолёты бомбили позиции
фашистов, вокруг ревели танки, самоходки и мы затаились в какой-то канаве.
Лошадь убило шальным снарядом почти вначале этого боя и нас в живых осталось только
трое, Алесь, я и один из тех, кто был с нами в том подвале в Поставах, которого мы
практически не знали.
На утро нас обнаружил передовой отряд наступающих бойцов, и доставил в тыл, где мы
попали в руки особистов... -
Степан заёрзал на лавке и умоляюще посмотрел на Фросю.
Та взяла бутылку водки, налила пол кружки, и подала Степану, тот одним глотком жадно
осушил содержимое и стал медленно закусывать, было видно, что дальше рассказывать
ему будет ещё трудней.
