Текст книги "Фрося(СИ)"
Автор книги: Овсей Фрейдзон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Глава4
Меир отлично сознавал весь риск, и из специальной литературы знал, что лишь пятая
часть женщин после такой операции остаётся в живых, но он не мог отказать Фросе в
праве на жизнь. Хотя он ставил под угрозу благополучие, и возможно, даже жизнь своей
семьи.
Об этом он сообщил Риве, почему-то нисколько не сомневаясь в её ответе, потому что
прекрасно знал свою обожаемую жену:
Ривочка, ты осознаёшь степень ответственности, ведь не дай бог что, и наша участь будет
незавидной.
Ты же видела этого мужлана, если что не так, у нас прямая дорога в Сибирь, а то и того
хуже...
– Милый Меирчик, ты же великолепный хирург и господь тебе поможет, посмотри какая
она красивая и какая она несчастная, мужу, такое чувство, безразлична её судьба, он
только о ребёнке, похоже, беспокоится...
– Дорогая, я ведь могу без проблем освободить женщину от плода, и тогда её жизни
ничего не будет угрожать...
– Меирчик, но ведь есть шанс спасти жизнь обоим, я верю в силу твоего таланта, я
уверенна ты это сделаешь успешно, ведь какое будет для неё горе, потерять втаких муках
выношенного ребёнка...
А если бы я была на её месте...
– Я бы спасал вас обоих...
– Так представь, что это я...
Лицо эскулапа приняло одухотворённое выражение и смелым движением руки, он нанёс
на низ огромного живота роженицы вертикальный надрез.
Нет смысла описывать течение этой сложной операции, которую делали ещё много веков
назад, но в результате которой, чаще всего мать погибала, да и младенца далеко не всегда
удавалось спасти.
Уже через четверть часа Меир подал Риве спасённого от пут пуповины, почти
задохнувшегося и захлебнувшегося ребёнка, а это был мальчик, а сам продолжал бороться
уже за жизнь женщины.
Рива бережно обтёрла тёплой влажной пелёнкой тельце малыша, тихонько шлёпнула его
по попке, и мальчик зашёлся таким криком, что и Степан услышал на улице, и улыбка
осветила мрачное его лицо.
Рива уложила быстренько завёрнутого в пелёнки малыша и вернулась к операционному
столу, где Меир испачканный кровью и слизью, своими тонкими изящными пальцами
колдовал в чреве опавшего после извлечения плода, живота.
Уже с помощью своей незаменимой ассистентки он наносил и наносил один за другим
шов, и молил бога, что бы хватило у пациентки сил, крови и везения.
Все швы внутри завершены, последний стежок на коже живота, и врач сорвал с лица
Фроси марлевую тряпочку, смоченную морфием.
Отойдя от операционного стола, он с хрустом потянулся, и швырнул резиновые перчатки
в мусорный бачок:
А теперь будем молиться мы нашему, а они своему богу.
Уставший врач вышел из операционной привести себя в надлежащий вид, и что бы
побыстрей вернуться к умирающей, а возможно спасённой роженице, надо срочно
подменить не менее уставшую жену, которой было совсем нелегко на восьмом месяце
беременности выдержать все эти испытания физического и морального толка.
Путь ему заслонила мощная фигура Степана, и тот вопрошающе взглянул на доктора:
– Ну, что скажешь...
– Мальчик живой и похоже здоровенький, а жизнь вашей жены в руках божьих, я сделал
всё, что мог, всё, что может сделать современная медицина, но она потеряла очень много
крови, очень много крови, простите мне надо умыться, и подменить уставшую жену.
Степан сиплым от недосыпания и огромного количества выкуренной махорки голосом
спросил:
– Только минуточку доктор, а что нужно от меня, и когда я смогу забрать малыша... -
– На ваше усмотрение, на ваше усмотрение... быстро несколько раз повторил доктор и
поспешил уйти, приводить себя в порядок.
глава 5
Степан даже не помыслил, взглянуть на, возможно, умирающую жену и на только, что
родившегося ребёнка.
Он запряг коня в подводу и поехал в сторону дома, надо было подумать о замочке с
друзьями первенца, подыскать кормилицу в случае смерти жены, приготовить люльку и
много, много всего надо было сделать и обдумать.
Неделю Степан замачивал своего наследника, заходя под вечер в пьяном виде каждый
день к доктору, справиться о здоровье и о состоянии не приходящей в сознание жены и
новорожденного.
Он привозил продукты и деньги врачу, и уезжал, подержав парочку минут на руках
малыша, и только издалека смотрел на бледное лицо не приходящей в сознание жены.
Неделю сражалась за жизнь Фрося с помощью сердобольной Ривы и искусного врача
Меира, и молодой здоровый организм женщины победил, на седьмые сутки после
операции она открыла глаза и вопрошающе взглянула на докторшу, сидевшую возле её
кровати, и прошептала:
Скажите, что с ребёночком...
Рива смочила с доброй улыбкой потрескавшиеся губы Фроси:
– Миленькая, ребёнок жив и здоров, у тебя замечательный мальчик, дай бог здоровья и
долгих лет жизни моему Меиру, благодаря его таланту и самоотверженности, вы оба
остались живы...
Через неделю после того, как Фрося пришла в сознание, Степан увозил от доктора очень
ещё слабую жену и хорошо набирающего вес сына.
Всё время пока Фрося была без сознания, жена доктора подносила к груди матери
новорождённого, и диво, у той пошло молоко, поэтому не пришлось искать кормилицу
или начинать поить ребёнка коровьим молоком.
Дома Фрося быстро приходила в себя, появился аппетит, на исхудавшем лице начал
появляться румянец, большие, тяжёлые наполненные молоком груди буквально разрывали
сорочку, и Степан, задерживая на них взгляд, не раз уже смотрел на Фросю осоловевшими
от вожделения глазами, но та в ответ только качала отрицательно головой:
– Нельзя, доктор говорит нельзя...
Фрося представить даже не могла, что она допустит к своему телу мужа, она поняла, как
она мало значит для него, что в дом он взял не подругу, а удобную хозяйку, будущую
мать его детей, и близость с ней, только нужна ему для удовлетворения своей мужской
похоти, а никаких нежных чувств он к ней не питает, и питать уже не будет.
Ей было даже страшно подумать, что Степан вновь овладеет её телом, и у неё не раз уже
возникали мысли покинуть его и уйти в свою деревню.
Ещё две недели Фрося наведывалась на проверку к врачу, и Меир её заверил, что всё уже
в порядке, молодой организм победил, она целовала его руки и благодарила, благодарила,
благодарила...
Уходя от доктора, она крепко обняла уже дохаживающую последние дни перед родами
Риву, расцеловала несколько раз нежно в обе щёки и заверила:
– Милая Ривочка, я никогда не забуду твои добрые руки и сердце, и буду до конца жизни
молиться за твоё здоровье и за здоровье и благополучие твоих близких.
Для меня вы с Меиром святее, чем дева Мария.
Дай бог тебе успешно разродиться, я буду любить твоего ребёнка, как своего, вы для меня
стали, как родные... -
Ох, кто тогда мог подумать, насколько её слова окажутся пророческими...
Не смотря на то, что Степан входил в различные комиссии и правления новой власти, они
тайно, по традиции в окружении родни и друзей молодого отца окрестили мальчика в
местном костёле.
Службу проводил старый ксёндз, дядя Алеся.
Мальчика окрестили Станиславом, и все присутствующие на крещении приложились
поцелуем к руке священника.
Фрося, когда наклонилась поцеловать руку ксёндзу Вальдемару, взглянула вопрошающе в
глаза дяди бывшего жениха, и тот чуть заметно покачал отрицательно головой.
Через несколько дней проезжавшая на телеге в сторону леса соседка сообщила, что у пани
докторши родилась девочка, а на завтра было двадцать второе июня сорок первого года.
Весть о начале войны между Германией и Советским союзом пришла в Поставы
почти вместе с рёвом пролетающих самолётов, вместе с грохотом бомб и
снарядов, ведь граница была совсем рядом. Уже на второй день сначала войны
Степана призвали в армию.
Он собрал вещевой мешок с провизией, покидал туда кое-какие личные вещи,
прижал к груди Стасика, и уверенно заявил Фросе:
– Скоро вернусь с победой, ты меня жди, может, получится нам наладить жизнь
по иному...
Фрося вздохнула:
– Нет, Стёпа, что-то мне в это слабо верится, видно судьба нам расстаться, к
осени уйду в деревню, у меня же там есть домик и даже коровка.
Стасик и я окрепнем, соберу урожай с огорода и уйду, а твоя мать пусть
поживёт здесь до твоего возвращения...
– Фрося, не дури, к осени я думаю, что война уже закончится, я вернусь и мы
заживём на зависть всем.
Ты, мне ещё нарожаешь парочку деток, я же мужик справный, работящий, в
меру пьющий, может быть, и любить тебя научусь...
Неловко притянул к себе жену, поцеловал в лоб,
и пошагал к месту сборного пункта.
А уже через несколько дней к центру города по булыжной мостовой
промчались с грохотом немецкие мотоциклы, и через несколько минут над
крышей здания горкома партии, вместо красного полотнища затрепетал на
ветру флаг с фашисткой свастикой.
Как и большинство жителей города, Фрося сидела в своей избе объятая страхом
и неизвестностью, вздыхала и вытирала подступившие слёзы. Она оплакивала
не уход Степана на войну, с которой он может и не вернуться,
а свою горькую долю, детство в вечной нужде, юность на чужих подушках и
замужество с нелюбимым человеком. а теперь осталась одна с ребёнком в
объятом страхом городе без родни, без друзей и только с горечью
недолюбленной и недолюбившей.
Тем временем жизнь в Поставах входила в определённое русло: всюду
расклеивались листовки, в которых сообщалось, о том, что коммунисты и евреи
должны были сдаться специальным службам, а тех, кто прячется, население
обязано выдавать, и за это
Было обещано материальное вознаграждение, а в случае скрытия таковых,
виновников ожидал расстрел.
А в других листовках был призыв к молодёжи – к неженатым юношам и
девушкам, о том, что они обязаны зарегистрироваться на бирже труда для
отправки на работы в Германию.
А ещё, что набираются здоровые и молодые мужчины в полицию для
содействия германским властям...
Стало известно, что уже расстреляли несколько коммунистов выданных
пособниками фашистов, а таких нашлось немало среди жителей ещё недавно
польского города.
А затем дошла весть, что всех проживающих в Поставах и в ближайших сёлах и
местечках, не успевших эвакуироваться евреев, согнали в большой дом врача
Меира.
У Фроси заныло сердце в предчувствии беды, а ещё ей соседки сообщили, что
туда и приблизиться невозможно, вокруг наряды полиции дежурят.
Глава 7
Однажды поздним вечером, когда уже стемнело и вступил в силу
комендантский час, Фрося услышала негромкий стук в калитку дома. Сердце
у молодой женщины подпрыгнуло и бешено заколотилось. Никто и никогда в
такое время к ней не приходил. Раздираемая страхом и любопытством, тихо
приблизилась к калитке и спросила шёпотом:
– Кто там?..
И сквозь тонкие деревянные жерди она услышала тихий, почти забытый и
такой любимый голос:
– Это я, Алесь...
Фрося быстро отвернула щеколду и, открыв калитку, тут же оказалась в
объятиях молодого человека, почувствовав на своих губах его горячий
поцелуй. Она понимала, что нужно отстраниться, что не имеет права
отвечать на эти жаркие поцелуи, но ничего не могла с собой поделать. Не в
силах противиться губам и объятиям любимого человека, Фрося сама всё
плотней и плотней вжималась в тело Алеся.
Наконец, они оторвались друг от друга, вдвоём порывисто дыша. Фрося
взяла Алеся за руку и потянула за собой в избу, приложив свой палец к его не
остывшим ещё от поцелуев устам. Они вошли в дом, Фрося закрыла двери на
все запоры, и между ними образовалась пропасть. Молодые люди смотрели
влюблёнными глазами друг на друга и не могли произнести не слова.
Вдруг за дверью спальни заплакал ребёнок. Фрося порывисто открыла
дверь комнаты, взяла на руки сына и вышла в горницу к Алесю:
– Фросенька, я всё знаю, мне дядя всё рассказал о тебе. Он умолял меня не
ходить к тебе, но я не мог не придти. Я люблю тебя и не представляю больше
жизни в разлуке. Я не имею никого права осуждать тебя, что ты не
дождалась меня. Да и как можно осуждать, когда надо каяться. Сам я во всём
виноват, а вот простишь ли ты меня и позволишь ли любить и оберегать тебя,
зависит только от твоего слова.
Фрося показала жестом присесть ему на лавку возле стола, а сама присела
напротив и продолжала молчать. Ребёнок на руках был как щит от любимого
и самой себя.
Алесь после затянувшейся паузы продолжил:
– Дядя преднамеренно отправил меня в Варшаву, чтобы разлучить нас с
тобой, но я его не осуждаю. У меня самого не хватило воли противоречить
ему и побороться за своё счастье. Я это осознал почти сразу, как только
приехал в Варшаву, но вернуться уже не мог, германские власти не
пропускали никого на территорию Советского Союза.
Ты не представляешь, как я страдал без тебя, до меня доходили письма от
дяди и друзей, и я всё знаю о тебе. Только не знал, любишь ли ты ещё меня
или нет?
Я знаю, что ты чуть не умерла от родов, что тебя спас наш врач Меир. Не
буду скрывать, мне известно, что ваши семейные отношения со Степаном не
кажутся людям хорошими, причём во многом, и поэтому я пришёл сегодня к
тебе.
Мне и сейчас было очень тяжело вернуться сюда из Польши, но я знаю
хорошо немецкий, польский, белорусский и русский языки и добился, чтобы
меня послали в Поставы работать в комендатуру переводчиком. Ты, не
думай, что я немецкий прихвостень, я их ненавижу. Если бы ты знала, что
они сделали с Польшей, что они делают с евреями... но я очень хотел быть
поближе к тебе, оберегать тебя, и если ты позволишь, то и любить тебя...
Наконец Фрося разомкнула уста:
– Алесик, как ты не понимаешь, я замужняя, у меня есть муж, который
ушёл на войну, у меня есть ребёнок от него, и, даже если я соглашусь быть с
тобой, как на это посмотрит твой дядя, наша католическая вера, соседи и
родня Степана?..
– Фросенька, милая, мне на всех наплевать – и на веру, и на соседей, и на
родню... С дядей мы рассорились, и, похоже, навсегда. Я высказал ему всё в
лицо, обвинил в том, что он разрушил моё счастье. Сказал ему, что из-за него
я упустил любимую девушку, и если будет твоя воля, я постараюсь
наверстать всё то, что мы потеряли за эти два года разлуки. Теперь только
твоё слово, а ребёнок ко мне привыкнет, а я уже смотрю на него, как на
своего.
– Лесик, не горячись, ступай домой, всё обдумай, что ты сейчас мне тут
наговорил. Мне сейчас надо кормить грудью ребёнка, а при тебе я это делать
не могу.
Не перебивай меня, ты ещё не дослушал. Я завтра оставлю открытой
калитку и дверь дома, и если ты не передумаешь, и если ты действительно
так любишь меня, то приходи ко мне в полночь, я буду тебя ждать. Мы оба
подумаем о нашей дальнейшей судьбе, но я знаю точно, что теперь я не
мыслю жизни без тебя...
Но сейчас уходи. Завтра ночью, если переступишь этот порог, я стану
твоей и только твоей, а что будет потом мне уже всё равно, я за тобой сбегу
хоть на край света.
Алесь внимательно вгляделся в лицо Фроси, кивнул и молча вышел за
дверь.
Молодая женщина, растревоженная неожиданной встречей с казалось бы
утерянной любовью, не спала всю ночь... Она металась на кровати, вставала,
ходила по горнице и вновь возвращалась в постель, но так и не сомкнула глаз до
утра. Вопросы обрывками мыслей крутились и путались в голове, но достойных
ответов не находилось. К этому времени Фрося окончательно поняла, что от
Алеся не отступится, она готова была всё бросить, взять ребёнка и бежать за
любимым на край света, несмотря на то, что творится вокруг...
Утром, привычно покормив Стасика грудью, занялась хозяйством,
управилась со скотиной и стала возиться на кухне. Неожиданно она услышала
немецкие команды, крики полицаев и шарканье ног по булыжной мостовой.
Оставив дома всё, как есть, бросилась наружу.
Подойдя к забору, сквозь штакетник увидела, что по дороге в оцеплении
немецких автоматчиков и полицаев, вооружённых винтовками, поднимая пыль,
движется толпа людей. Некоторых из них она сразу узнала, это были евреи их
города.
Из толпы Фрося сразу выделила взглядом дорогих её сердцу Меира и Риву с
ребёнком на руках. Душу Фроси сдавила щемящая боль. Она всё сразу поняла,
ведь Алесь ей рассказал о несчастной судьбе евреев Польши.
Дом, в котором жила Фрося, находился почти на краю города, и офицер из
команды сопровождения принял решение сделать привал у последнего на
выходе колодца. В первую очередь самим хотелось напиться в этот жаркий
августовский день и уже потом дать попить жаждущим евреем, ведь им
предстоял ещё очень далёкий путь.
Рива присела, чуть отойдя от обочины дороги на бугорок, достала грудь и
стала кормить ребёнка. Волею судьбы она уселась совсем недалеко от забора, за
которым стояла взволнованная Фрося. Меир в это время отошёл набрать воды в
колодце.
Фрося тихо позвала из-за забора:
– Пани докторша, пани докторша, это я, Фрося, – та, которую вы с мужем
спасли недавно от смерти, которой вы сделали операцию, и на свет появился
мой сынок. Быстренько перекинь ко мне через забор ребёнка, я позабочусь о
нём и сохраню для вас, а иначе не ровён час, погибнет, а вы возвратитесь, и я
верну вам дитя... быстрей, быстрей, умоляю, быстрей...
Рива спрятала грудь, оглянулась на охранников, чтоб никто не заметил, что-
то вложила в пелёнки, подбежала к забору и, буквально кинув в распростёртые
над забором ладони Фроси ребёнка, быстро сквозь слёзы зашептала:
– Береги её, сбереги её, сбереги мою девочку, миленькая, сбереги мою
доченьку... Её зовут Хана, там, в пелёнках, всё для тебя, только цепочку одень
Ханочке, когда вырастет, береги её, сбереги её, сбереги мою доченьку... – и,
размазывая по лицу пот и слёзы, побежала в колонну под злые окрики полицаев.
Фрося прижала к груди ребёночка и, взлетев буквально на крыльцо дома,
скрылась за дверью. Мысленно она истово молила Бога, чтобы охранники
ничего не заметили. Захлопнув за собой дверь, прижалась к ней спиной и
зарыдала, а в ушах всё стоял шёпот Ривы: "Береги её, сбереги её, миленькая,
сбереги мою доченьку..."
Рива встала в колонну рядом с мужем, взяла из его рук какой-то узел с
вещами и прижала к груди, уткнув в него лицо, оттуда пахло её Ханочкой.
Плечи матери, собственноручно отдавшей в чужие руки ребёнка, сотрясали
рыдания. Ничего не понимающий Меир тряс жену за плечо, пытаясь сквозь
горький плач жены разобрать слова и выяснить, куда девалась их доченька.
Колонна углубилась по дороге в лес, и Рива, тесно прижавшись к Меиру,
икая от плача, сбивчиво рассказала, в какие руки попала их девочка. И тот
успокоился, насколько можно было успокоиться в их положении:
– Ривочка, моя голубка, возьми себя в руки, наши горе и слёзы, похоже,
только начинаются, а ты, может быть, сохранила жизнь нашей Ханочке. Даст
Бог, мы вернёмся живыми и здоровыми и вновь обретём свою доченьку, а
лучших и надёжней рук, в которые ты её вручила, и придумать нельзя.
Глава 9
Фрося долго стояла, прислонившись спиной к двери, прижимая к груди
лёгонькое тельце двухмесячной девочки, и шептала:
– Хана, Ханочка... Ты, будешь Аня, Анечка...
В голове быстро созревало решение, о котором ночью она поведает Алесю, а
если он не придёт или не согласится, она выполнит задуманное сама. Из
тяжёлых размышлений её вывел послышавшийся за дверью спальни громкий
плач голодного Стасика, которому сразу на руках отозвалась тоненьким плачем
недокормленная матерью девочка.
Фрося тряхнула головой, отгоняя всякие непрошеные мысли, и поспешила в
спальню к сыну. Быстро перепеленала по очереди двух детей, при этом из
пелёнок девочки на пол выпал какой-то маленький свёрток, на который Фрося
не обратила внимание. Положив к себе на колени большую подушку, она
поудобнее разместила малышей и приложила их одновременно к обеим грудям.
Стасик привычно овладел соском и жадно зачмокал губами, глотая быстро
бегущее материнское молоко. А вот девочка никак не могла приспособиться к
непривычному соску, к непривычному запаху, к непривычной струе молока и то
хватала с жадностью сосок, то отрывалась, всплакивала и опять хватала...
Фрося нежно целовала девочку в щёчку, шептала ей ласковые слова, и
ребёнок успокоился, приноровился и ритмично начал тянуть из разбухшего
соска благодатную пищу обретённой любящей матери.
Дети наелись и отвалились от грудей и сладко засопели носиками. Фрося
положила их на широкую кровать и начала метаться по дому. Разложила на
полу горницы большое покрывало и стала сбрасывать туда различные вещи
своего гардероба и кухонную утварь. Набросав достаточно, перевязала крест-
накрест двумя крепкими узлами и стала собирать в мешки продукты, всё, что
можно было забрать с собой и что было так необходимо для будущей жизни.
Она быстро распихивала по мешкам все запасы сала и копчёного мяса,
крупы, соль, сахар. Побежала в огород, собрала созревшие к этому времени
огурцы, помидоры, подкопала пару вёдер картошки. В вёдра летели морковь с
капустой, свекла с кабачками, горох, фасоль и всё, что попадалось под руки из
того, что росло на её богатом участке.
Целый день она возилась то в огороде, то со скотиной, то кормила детей, то
стирала пелёнки, то паковала вещи и продукты. На ходу ела, пила и вновь
бросалась что-то делать, что-то собирать в дорогу.
Вывел её из этого состояния скрип открываемой входной двери, а надо
сказать, что она, несмотря на всю суету сборов, не забыла оставить открытой
калитку и входную дверь в избу, сердце почему-то подсказывало – любимый
придёт...
На пороге стоял Алесь, держа в руках бутылку с вином и коробку конфет. Он
удивлённо смотрел на Фросю, застывшую посреди узлов и мешков, всю
расхристанную, с уставшим лицом, с запавшими глазами, но в которых пылали
диковинные огоньки.
Фрося села на ближайший узел у её ног, показала Алесю на лавку у стола и
уставшим голосом поведала:
– Алесик, мы не можем встречаться в этом доме, я не хочу, а теперь ещё и не
могу здесь оставаться. Я собираюсь до утра убраться отсюда, и ты это уже,
наверно, понял по этим узлам. Мне надо достать подводу с лошадью, и надеюсь,
ты в этом поможешь.
Я собираюсь уехать в свою деревню, где родилась и жила до приезда в
Поставы, у меня там есть домик родителей, там я не была три года, и про мою
теперешнюю жизнь там никто ничего не знает.
Да, в той деревушке и двух десятков домов нет, и моих родственников не
осталось. И, если ты меня любишь и хочешь быть со мной, то сможешь туда
приезжать свободно, я скажу соседям, что ты мой муж, ведь про настоящего там
ничего неизвестно.
Ты не спеши соглашаться, я тебе ещё не всё рассказала. Но ты должен дать
мне слово, что сохранишь в тайне то, о чём сейчас узнаешь от меня. Даже если
мы расстанемся, пусть это останется нашей сокровенной тайной, и в этом ты
должен поклясться всем святым, что есть в твоей душе. Это не касается нашей
любви, но грозит нашей жизни и не только нашей.
Поэтому ты можешь прямо сейчас подняться и уйти, и я тебя не осужу, и
потом, когда ты узнаешь всё, а я вынуждена тебе довериться, ты просто
поможешь нам добраться до деревни и навсегда уйдёшь из моей жизни, но то,
что узнаешь, похоронишь в себе тоже навсегда.
Алесь подошёл к узлам, в один из них засунул находившиеся до сих пор в его
руках бутылку вина и конфеты и с улыбкой сказал:
– Это для того, чтобы отметить начало нашей совместной жизни в деревне, и,
какая бы у тебя не была тайна, я согласен разделить её с тобой, даже если это
смертельно опасно, я буду оберегать тебя до последнего вздоха.
Мне, пожалуй, надо поспешить за подводой, при комендатуре есть в
хозяйстве и автомобили, и лошади, по дороге что-нибудь придумаю для
сторожа, все знают, что я работаю переводчиком при коменданте.
Он поднялся, чтобы уйти за подводой, но Фрося подошла к нему, обняла за
шею, крепко поцеловала в губы, взяла за руку и повела в спальню. Неизвестно,
что мелькнуло в его голове, но то, что он увидел, превзошло все его ожидания...
На кровати рядышком лежали два младенца, и в тусклом свете керосиновой
лампы он обратил внимание на чёрненькие бровки и реснички второго ребёнка,
которого он ещё не видел. Алесь вопросительно взглянул в глаза Фроси...
– Вот это и есть моя большая тайна, которую ты обещал унести вместе со
мной в могилу, это дочь врача Меира, жизнь которой мне вручила сегодня его
жена Рива. Ты понимаешь, что нам грозит, и что тут мы не можем оставаться ни
дня.
Алесь какое-то время смотрел внимательно на детей, что-то обдумывая и
решая, у Фроси бешено стучало сердце, она не замечала бегущих по её щекам
слёз, хотела ещё что-то сказать и не могла, а потом и не успела.
Алесь нежно ладонью вытер слёзы с её лица, притянул к себе и поцеловал
так, что у неё закружилась голова, а затем, быстро отстранившись, сказал:
– Фросенька, милая и храбрая моя жёнушка, у нас будут двойняшки, но
только к моему возвращению подстриги у девочки бровки и реснички, чтоб они
так не бросались в глаза... – и побежал к выходу.
