Текст книги "Фрося(СИ)"

Автор книги: Овсей Фрейдзон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Фрейдзон Овсей Леонидович
Фрося

ФРОСЯ

Пролог

Фрося родилась и выросла в небольшой деревушке Курячичи, что под

Поставами, в довольно бедной польско-белорусской семье. Она была

младшей среди четырёх дочерей неудачливого крестьянина и его измученной

тяжёлой работой и вечной нуждой жены.

Несколько лет назад отец Фроси ушёл в Варшаву искать счастья в

большом городе, где он надеялся разбогатеть, и уже долгое время от него не

было никаких вестей. Старшие сёстры одна за другой вышли замуж и

разъехались в разные концы Польши, с одной из них уехала их престарелая

больная мать.

К этому времени Фрося расцвела, была довольно рослая и статная, на

миловидном круглом личике горели сапфирами большие глаза, курносый

носик был усыпан дождиком веснушек, и до пояса спускалась пшеничного

цвета толстая коса, в которую она кокетливо вплетала голубую ленту.

По совету сестры, уезжающей вместе с мужем и матерью в далёкий

Белосток, Фрося отдала единственную коровку соседям – может, временно, а

может, навсегда, кто знает, как у неё сложится судьба, зарезала двух

оставшихся курей и отправилась в город Поставы, где её обещали взять на

работу и проживание дальние родственники отца.

Фросю действительно приняли в дом, и при этом очень хорошо, им была

кстати молодая, красивая, здоровая и смышлёная девушка. Ей смело вручили

ключи от лавки, которую они содержали, где местная шляхта могла купить

наряды и повседневную одежду, обувь, шляпки и прочую мелочь, в которой

нуждаются женщины.

Родственник часто отсутствовал дома, ездил за товаром то в Варшаву, то в

Вильнюс, а, бывало, и подальше. Его разбалованной жене тяжело было

справляться по хозяйству и в магазине, да ещё воспитывать двоих детей-

подростков, и хоть у них была семейная пара наёмных работников, но бедная

родственница пришлась как раз ко двору.

Фросе очень нравилось обслуживать покупателей, её врождённая

улыбчивость, звонкий голос и сноровка прельщали людей, и доход магазина

с того времени, как там стала работать Фрося, значительно увеличился.

Хозяин был доволен и платил ей доверием, хорошим отношением и

жалованием не обделял.

Благодаря своей работе у Фроси в городе появилось много знакомых

женщин и девушек из разных сословий, и они часто в выходной день звали её

на посиделки на завалинке и на вечера в богатые дома местной элиты.

У заневестившейся Фроси, а ей уже пошёл девятнадцатый год, появилась

куча ухажёров, и многие кавалеры хотели добиться её благосклонности, и

больше всех в этом преуспели Алесь и Степан. Последний был сыном

местного кузнеца. Молодой человек к этому времени уже выстроил дом на

краю города, обзавёлся там своей кузней, и ему очень нужна была в дом

подходящая хозяйка. Фрося очень даже годилась на эту роль, ему не надо

было её приданого, которого и не было, но зато она была деревенской и не

чуралась любой работы по хозяйству, ну и, конечно, была само обаяние.

Часто приходил на завалинку племянник местного ксёндза Алесь и

буквально пожирал взглядом девушку. Не раз просил дядю (а Алесь был

сиротой и ксёндз вырастил и дал ему образование в Германии) заслать к

Фросе сватов. Ксёндз был категорически против этого союза. Главная

причина была в происхождении Фроси. Хоть она была и католичка, но

девушка только наполовину была полячка. К тому же Фрося была из бедной

семьи и малограмотная, и ксёндз всячески отговаривал своего племянника от

этого недальновидного поступка.

Фросе очень нравился интеллигентный, с хорошими манерами, грамотный

и вежливый, с тонкими чертами лица Алесь. Он не раз уже встречал девушку

после работы, когда она закрывала магазин, и провожал до соседнего дома,

где Фрося жила у родственников. Прощаясь, он целовал ей руки и всегда

дарил какой-нибудь маленький подарочек – шарфик, брошку или другую

какую-нибудь мелочь.

Девушка знала о намерении двух парней взять её в жёны, но если честно,

сердце её склонялось в сторону Алеся, хотя и Степан был ей тоже не

безразличен, но скорей всего она питала к нему только дружеские чувства.

Шёл тридцать девятый год, ксёндз намеренно отправил племянника по

каким-то выдуманным делам в Варшаву, а тут и разыгрались известные

события, в Польшу вторглись германские войска, а в Западную Белоруссию

советские, и город Поставы вошёл в состав Советского Союза в республику

Белоруссию.

Дальше события развивались достаточно быстро, новые власти стали

наводить свой порядок, отбирались магазины и фабрики, изымали из

хозяйств лишний скот и инвентарь, а лишним бывали, что и вторая корова, и

третья свинья, освобождали от излишков амбары и клети... и, понятно, не

многим это нравилось.

Фрося лишилась работы и спокойной размеренной жизни, в доме её

родственников начались скандалы, ушли работники, и хозяйка дома

перекинула большинство домашних хлопот на Фросю. Девушка вынуждена

была мириться с этим, ведь уйти ей было некуда.

Алесь не вернулся, да и как он мог это сделать, ведь он оказался совсем в

другой стране, а жизнь Фроси стремительно превращалась в ад, хозяин запил,

жена его стала сущей мегерой, цеплялась к девушке по всякому поводу,

загрузив работой до предела.

Выбитая из привычной жизненной колеи, хозяйка только закатывала

истерики мужу, а тот, выходя из запоя, сидел в доме мрачней тучи и

проклинал на чём свет новые власти и порядки. Часто к нему стали

наведываться по ночам сомнительные люди, с которыми он запирался в

своём кабинете, и они там о чём-то спорили до утра и расходились лишь на

заре.

Степан быстро приноровился к новой власти, продолжая работать в своей

кузне. Он выполнял заказы новых властей, вошёл в комитет управления

городским хозяйством и в комиссию по выявлению вражеских элементов. В

это время всюду по городу начались аресты и высылка семей выявленных

врагов, кулаков, фабрикантов, держателей домов терпимости в далёкую

Сибирь и в республики Средней Азии.

Глава 1

В один из дней такая комиссия нагрянула в дом, где жила Фрося. Её

родственника обвинили в незаконных сборищах, в подрывной деятельности

против советской власти, в сокрытии золота и драгоценностей. После обыска

и изъятия компромата судьба этой семьи была предрешена – сутки на сборы

и в дальнюю дорогу.

Один из членов этой комиссии, участвующей в обыске, был Степан, он

отвёл Фросю в сторону и шепнул:

– Фрося, уходи быстрей отсюда, а иначе загремишь со своими

родственничками, хватай, что под руки попадётся, я помогу тебе выйти через

чёрный ход со двора...

Он вывел растерянную девушку на улицу и посоветовал, прежде чем

вернуться назад в избу к другим членам комиссии:

– Слышь, Фрося, дождись меня около костёла, я скоро приду, и мы решим

твоё будущее...

Степан привёл девушку к себе в дом, где он жил один и предложил без

обиняков:

– Выходи за меня замуж, и это нужно провернуть как можно скорей,

чтобы не было пересудов...

Разве такого предложения и объяснения ожидала девушка, но положение

Фроси и в самом деле было незавидным. Что оставалось ей? Возвращаться в

деревню и ждать Алеся или вернуться в дом к родственнику и разделить его

участь, отправившись в изгнание? Не лучше ли было принять предложение

от человека, который ей не был противен, и, более того, она питала к нему

вполне дружеские чувства. Любви не было, но она на этот раз проявила

несвойственную ей слабость:

– Стёпушка, как же я буду жить с тобой в одной хате до свадьбы?..

Степан нахмурился:

– За кого ты меня принимаешь, я разве не ведаю, где мы живём и сколько

вокруг досужих языков...

Степан и правда не позволил себе никакого насилия по отношению к

испуганной девушке, более того, завёл её в хату, а сам ушёл жить в кузню.

– Ты не думай, у нас будет всё по-людски со свадьбой и прочим, а ты пока

тут хозяйничай, обвыкай...

Фрося не часто встречалась со своим женихом, тот или работал, или

заседал в различных комиссиях, но, сталкиваясь иногда во дворе, она ловила

на себе его похотливые взгляды, и по сердцу пробегал холодок, то ли от

страха, то ли от отвращения. Она уже точно для себя решила, что полюбить

жениха вряд ли сможет, но всё же надеялась, что со временем привыкнет,

живут же так многие бабы и ничего.

Вместе с ней в доме обосновалась мать Степана, и это во многом спасало

ситуацию, и без того сплетен хватало, городишко-то маленький. Летом

сорокового года сыграли скромную свадьбу, на которой не оказалось

родственников Фроси, а только Степанова родня, руководители местной

власти и несколько ребят и девушек из бедных семей, развлекавшихся вместе

с молодожёнами когда-то на завалинке.

На свадебном столе было всё, как положено. Он был заставлен

традиционными для этих мест закусками, всюду между блюдами красовались

бутыли с самогоном, местными винами и наливками, и даже напротив

высокопоставленных гостей блестели сургучом пробки от бутылок казённой

водки. Молодёжь и подвыпившие пожилые люди лихо отплясывали под

аккомпанемент местных

знаменитых музыкантов еврейского происхождения. Скрипка, кларнет и

барабаны в руках виртуозов творили чудеса, зазывая танцующих в круг на

польку, лявониху и другие зажигательные танцы, а в перерывах молодёжь

под общий смех состязалась в частушках под залихватскую гармошку.

И вот последний пьяный гость покинул двор, родственницы и соседки,

наскоро кое-как прибрав со столов, разбрелись по своим дворам, а на

крылечке осталась сидеть молодая пара – Степан в новом костюме и Фрося в

нарядном белом свадебном платье с фатой, покрывающей её шикарные

волосы. В печальных глазах невесты застыли слёзы, а сердце готово было

выскочить из груди, кровь пульсировала в висках вместе с неотвязной

мыслью: "Боже мой, что я наделала, что я наделала..."

Степан выкурил подряд две цыбарки, взял Фросю за руку и молча завёл в

дом. Они прошли в заднюю комнату, жених сорвал фату и впился жадно в

сочные губы невесты, а Фросе вспомнился в этот момент нежный поцелуй

Алеся перед отъездом в Варшаву, и сердце защемило тоской.

Степан резко отстранился и стал быстро раздеваться, многозначительно

поглядывая на зардевшуюся Фросю. Под грузным телом мужчины

заскрипела кровать, она взглянула в его сторону и увидела, что тот уже

лежит, накрывшись до груди лёгким одеялом.

– Стёп, а Стёп, отвернись, пожалуйста, неловко как-то...

Но Степан даже и не подумал, он лежал на боку, положив на согнутую

руку голову, и, ухмыляясь, разглядывал оробевшую невесту:

– Ну-ну, давай быстрей, и так столько время рядом ходил, как кот около

сметаны... – и загоготал.

Фрося стыдливо сняла свадебное платье и, обнажённая, быстро юркнула с

другой стороны кровати, натянув одеяло до глаз.

Они полежали молча некоторое время, потом Степан притянул к себе

упругое тело невесты, подмял под себя, и, неловко раздвинув ей ноги, вошёл

в девственные глубины, до сих пор не ведавшие соития с мужчиной...

Пронзительная боль от низа живота, казалось, прострелила в голову,

суетливые и резкие толчки в глубине её тела отзывались ударами пульса в

висках, но вдруг эта пытка закончилась, и на Фросю накатила мысль, а как

же это произошло бы с Алесем... И из глаз по щекам побежали к губам

горькие слезинки.

Глава 2

Степан неуклюже отвалился от измученного тела Фроси, развалился на

своей половине кровати и вскоре захрапел. Молодая жена до утра не

сомкнула глаз, душу разрывала тоска, обида и горечь о невозвратном, и

подспудно тяготила мысль о допущенной страшной ошибке.

Как только стало светать, она подскочила с ложа, быстро оделась,

умылась и пошла выполнять обязанности хозяйки: подоила корову, насыпала

зерна курам и вывалила свиньям обильные остатки со вчерашнего свадебного

стола.

Вернувшись в хату, обнаружила, что муж уже поднялся, сидит за столом и

пьёт из кружки простоквашу.

Степан посмотрел хмурым взглядом на Фросю и заметил:

– А тебе не кажется, что подобает подавать завтрак мужу перед тяжёлым

рабочим днём?..

Фрося потупилась:

– Стёпа, а откуда я знала, когда ты поднимешься, ведь надо по хозяйству

управиться...

– Ну, так теперь подгадывай...

Он свернул цыбарку из махорки, выкурил, сидя на крылечке, и отправился

в кузню, откуда через несколько минут раздался стук молота о наковальню.

Жизнь вошла в свою колею, Фрося занималась домашним укладом,

приводя холостяцкую хату мужа в порядок уже на правах полноценной

хозяйки. Дом был ещё почти новым и большим, она тщательно выдраила

полы, вымыла окна, и в комнаты хлынул весёлый свет летнего дня... Затем

она навела красоту на кухне, развешала занавески, в доме стало чисто и

уютно, но на Степана это не произвело особого впечатления. Он ничем не

выразил радость по этому поводу и благодарность молодой жене, хотя было

видно, что остался доволен.

В часы, когда они оставались вместе в доме, не часто можно было

услышать доверительную беседу двух только что поженившихся молодых

людей, и те сводились в основном к обсуждению хозяйственных нужд,

ближайших покупок и разговорам о необходимых заготовках и запасов на

зиму.

Почти каждую ночь Степан подминал под себя безвольное тело жены и с

неистовостью молодого самца без предварительных ласк проникал в её лоно,

а после кульминационного толчка отваливал, ложась на спину с

удовлетворительным выдохом.

Фрося больше не чувствовала боли от этого проникновения и дальнейшей

возни мужа в её глубинах. Даже иногда что-то приятное возникало в ней,

заполняя теплом низ живота и разливаясь короткой сладостной дрожью по

всем клеточкам просыпающегося тела... Порой так хотелось продления этого

волнующего момента, но почему-то Степан, не чувствуя её желания,

изливался горячей тугой струёй и покидал её, не одарив даже поцелуем, и от

этого молодая женщина чувствовала себя раздавленной и испачканной.

Уже через месяц в нужный срок к Фросе не пришли месячные, о чём она и

поведала мужу, думая, что этим сообщением она выведет их отношения на

более любовный лад, и ожидала, что обрадованный муж станет ласковей

относиться к ней.

– Слышишь, Стёпа, а я, кажись, понесла...

– Понесла или кажись?..

– Понесла, понесла, уже почитай неделя задержка...

– А ты что думала, я мужик справный во всём...

Улыбаясь, он заметался по хате, схватил бутыль с самогоном, кое-какую

снедь и ушёл к новым друзьям отмечать эту радость.

Грустная Фрося сидела на лавке в горнице и шила себе платье на

несколько размеров больше, предвосхищая предстоящую полноту от

беременности, зная, что скоро оно ей понадобится. И всё же хотела

дождаться мужа и обсудить их радость, планы на будущее и, возможно,

ласки потенциального счастливого отца.

Степан ввалился в избу далеко за полночь.

Он был омерзительно пьяным, зацепился за порог, с матюгами упал на

циновку и потребовал:

– Что вылупилась, снимай с мужа сапоги и помоги раздеться...

В покрасневших глазах его плясали злые огоньки. Фрося обиженно качала

головой, сквозь зубы поругивала и помогала ему раздеваться:

– Ну, приподнимись, дай стянуть с тебя штаны, вон какой бугай вымахал,

тебя тягать, так и скинуть можно, не ровён час... Нет, чтобы вместе отметить

нашу радость, так попёрся куда-то и неизвестно к кому, а я у него, как

прислуга и свиноматка, вот осчастливил...

Степан вдруг резко оттолкнул её и с ненавистью в пьяном голосе и с

ехидным смехом бросил ей в лицо:

– Что? Не того хотела бы раздевать, не за тем хотела бы ухаживать, не от

того хотела бы понести ребёнка?.. – и столько в этих словах было

неприкрытой ненависти к ней и к несостоявшемуся её жениху, что у Фроси

мороз пошёл по коже. Она резко выпрямилась, швырнула в угол сапог, что

держала в руках. Тыльной стороной руки откинула со лба прядь волос и

смело посмотрела ему в глаза:

– Ах ты, мой касатик, правды захотел, так ты её уже сам и высказал. Что

думал, начну отнекиваться или ноги тебе целовать, спаситель хренов,

бесплатную батрачку в дом взял и ещё в чём-то упрекаешь, за всё время

доброго слова от тебя не услышала...

Фрося схватила с кровати подушку с одеялом и с треском захлопнула за

собой дверь в будущей детской комнате.

Глава 3

Назавтра Степан встал как ни в чём не бывало, попил простокваши, съел с

жадностью яичницу со свиными шкварками и ушёл на кузницу, не сказав

Фросе ни слова.

Нет, больше не было несправедливых попрёков, не смотрел больше

Степан с той неприкрытой ненавистью на Фросю и не смеялся ехидно ей в

лицо, но внутри у молодой женщины что-то сломалось и, похоже, навсегда.

Она перестала быть той покладистой Фросей, что пришла в дом Степана, не

бежала к нему навстречу, когда он заходил в дом с работы, не пыталась его

разговорить, а молча ставила еду перед ним и занималась своими делами.

Наконец он не выдержал и обратил на это внимание:

– Что ходишь, как надутая индюшка, мову отняло? Подумаешь, что-то

спьяну сказал, гордая выискалась, хватит ломать комедию, сегодня же

возвращайся в нашу спальню, я в монахи ещё не записывался...

Фрося смерила его презрительным взглядом, пожала плечами и

отвернулась. Степан попытался обломать жену:

– Ты что, сука, из себя корчить начала, шваль подзаборная, до конца

жизни должна мне руки целовать, как ксёндзу.

Я её подобрал, я её от беды спас, живёт, как сыр в масле катается, а на

тебе, норов показывает, и ночи ждать не буду, быстренько пошли в

спальню...

– Нетушки, мой милёнок, с сукой подзаборной и спи, а я к лету рожу и

уеду назад в деревню, а с тобой, постылым, жить не буду.

Степан от этих слов обезумел и бросился со сжатыми кулаками на Фросю,

в ответ навстречу ему она выставила ухват:

– Нет, Стёпушка, не на ту нарвался, сунешься с кулаками, размозжу тебе

голову, лучше в тюрьму пойду, чем под тебя лягу...

И Степан отступил... Трудно сказать, что на него так подействовало,

угроза или стыд за тот ночной пьяный скандал, но с этого момента он больше

никогда не пытался поднять на Фросю руку, хотя в остальном мало что

изменилось в их отношениях.

Правда, ночью она всё же иногда подпускала его к своему телу, но

длилось это очень недолго, беременность протекала не совсем гладко.

Вначале её мучил дикий токсикоз, а потом она стала жутко отекать, и стала

болеть поясница, то ли от трудной домашней работы, то ли от беременности.

В эти месяцы Степан стал внимательней относиться к жене, начал

помогать по хозяйству, выполняя вместо неё тяжёлую работу, даже

предлагал ей полежать и не суетиться, не требовал постельных услуг и

старался в эти минуты быть не то что ласковым, но каким-то заботливым.

На смену затянувшейся зиме пришла благодатная весна, зазеленели травы

и деревья, зацвели сады, но последний месяц Фросиной беременности вовсе

превратился в страшную муку. Приближался срок родов, поясничная боль и

отёки достигли кульминации, и Степан позвал к себе местную бабку-

повитуху, слывшую на всю округу целительницей и знахаркой.

Та вошла в дом, присела на лавку и всмотрелась в молодую беременную

женщину, молчала и качала головой, что-то шепча себе под нос, а затем

изрекла:

– Я могу попробовать принять роды, но не уверена, что спасу жизнь

обоим. Младенец, а будет мальчик, или мать при этом уйдут на тот свет. Ты,

хозяин, коль надумаешь, зови, но не позже завтрашнего вечера, потом уже

будет поздно, спасать будет некого, плод лежит неправильно.

Уже выйдя за порог дома, сказала Степану:

– Там на краю города есть молодой жид-лекарь, свёз бы ты её к нему, чует

моё сердце, что только он может помочь страдалице... – и, что-то бормоча,

удалилась.

Ночью у Фроси начались роды. Вначале сошли воды, а затем тело стали

скручивать схватки со страшными болями.

Степан подогнал к дому коня с подводой, на руках перенёс на неё

корчившуюся жену и погнал лошадь на другой конец Постав к известному на

всю округу, несмотря на молодость, еврейскому врачу.

Подвода с Фросей буквально подлетела к добротному дому, где жил врач

Меир со своей молодой женой Ривой. Степан начал неистово колотиться в

запертые на ночь ворота. Ему открыла калитку запыхавшаяся, явно

беременная жена доктора, и, узнав в чём дело, распахнула настежь ворота,

впустив на двор Степана с подводой, на которой корчилась от боли

рожающая женщина.

Вслед за молодой хозяйкой Степан внёс в дом Фросю и уложил на

указанный ему топчан.

По зову Ривы в комнату вбежал молодой врач совершенно несолидного

возраста и вида, с взъерошенными после сна чёрными кудрями. Посмотрев

на Фросю, сразу оценил положение, выпроводил из комнаты в прихожую

Степана, на ходу отдавая жене какие-то распоряжения.

Наступило утро, а Фрося всё не могла разродиться, нечеловеческие крики

роженицы сотрясали стены дома. Молодая, уже на солидном сроке

беременности жена доктора почти не отходила от Фроси, смачивая губы ей

водой, обтирала тело мокрым полотенцем и следила за состоянием пульса и

кровяного давления.

Всё чаще в комнату, где лежала Фрося, входил и выходил с озабоченным

видом молодой врач, отмахиваясь от вопросов мужа, картавя:

– Простите, не до Вас, дорогой, не до Вас...

Степан бегал по двору, курил одну за другой цыбарку и иногда с его глаз

текли слёзы.

Уже под вечер во двор к нему вышел врач и уставился на Степана

уставшими выпуклыми глазами и спросил напрямик:

– Кого будем спасать, а то скоро и спасать будет некого...

Степан ковырял сапогом землю и молчал, врач смерил его осуждающим

взглядом и изрёк:

– Попытаюсь спасти обоих. Если не получится и если меня отдадут под

суд, позаботьтесь о моей жене и ребёнке...

Родить нормально Фрося уже не могла. Ребёнок рвался наружу, роженица

от боли и потери крови потеряла сознание, а пуповина, обкрученная через

тельце малыша, сделали роды невозможными.

И Меир решился на операцию, которую до сих пор никогда не делал, а

только читал о редких удачных случаях Кесарева сечения.

И вот марля с морфием на лице у Фроси, ассистирует врачу его молодая

беременная жена, уговорившая мужа на эту операцию. Скальпель разрезает

кожу на животе, и начинается борьба за жизнь...