Текст книги "Фрося(СИ)"
Автор книги: Овсей Фрейдзон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
глава 47
Фрося с Аней отправились в гости к Ицеку.
Они смело постучались в знакомую Фросе дверь квартиры, где раньше жил старый
Соломон, а теперь проживал его племянник.
Мать с дочерью хорошо помнили, как он тепло к ним относился, когда наезжал к ним в
Поставы.
Дверь открыла молодая, но не симпатичная женщина.
У неё был широкий нос, толстые губы, круглый подбородок, а в выпуклых глазах при
виде гостей, читалось удивление.
Она была неряшливо одета, и было, хорошо видно, что она беременна, выделялся вперёд
внушительный живот.
Фрося стоя на пороге, попыталась объяснить, кто они и к кому пришли, но та не впускала
их в дом, подозрительно оглядывая, явно подыскивая повод выпроводить непрошенных
гостей. И когда Фрося уже собиралась развернуться и уйти, из-за плеча жены вдруг
выглянул Ицек.
Он доброжелательно заулыбался гостям, что-то гневно сказал на своём языке неприятной
женщине, а та, не осталась в долгу и Фрося с Аней стали присутствовать при семейном
скандале, явно разыгравшемся из-за них.
Они уже развернулись, собираясь уходить, но Ицек поспешно отодвинул в сторону свою
сварливую жену, взял за руки гостей и завёл в квартиру.
Фрося сообщила Ицеку о цели их приезда, и что им нужно скрасить время где-то до пяти
часов вечера, до тех пор, когда им надо явиться в синагогу на торжество.
Она также сообщила, что возможно им нужно будет переночевать одну ночь и они готовы
за это заплатить.
На что Ицек протестуя, замахал руками, заверив, что у них хватает места и он будет очень
рад оказать эту услугу, а о деньгах даже слышать не хочет.
Присутствующая при этом разговоре его жена на этот раз молчала, не выказывая ни
протеста, ни радости.
После того, как Фрося сообщила, что они привезли целую сумку свежих продуктов с
собственного хозяйства, настроение у жены Ицека резко улучшилось.
Она тут же завладела сумкой и пошла на кухню, заявив, что скоро они будут обедать.
Ицек был сконфужен поведением своей беспардонной жены, но Фрося его успокоила, что,
мол, всё в порядке, мысленно жалея такого хорошего парня попавшего в объятья удава.
К пяти вечера Фрося с Аней в сопровождении Ицека, отдохнувшие и сытые явились в
синагогу.
Когда они зашли в боковую комнату, сразу увидели накрытый праздничный стол, на
котором стояли бутылки с традиционным сладким вином, тарелки с многочисленными
закусками, с аппетитнын запахом и видом, а посередине возвышались двенадцать
больших свечей.
Вокруг стола стояли мужчины и женщины, подростки и дети, которые шумно
приветствовали вошедших, хлопая и выкрикивая: Мазл тов, Мазл тов!
Ошеломлённую Аню взял за руку раввин Рувен и подвёл к тому месту у стола, где стояли
свечи.
Он поставил её напротив себя, и стал читать молитву...
Все мужчины кивали головами и иногда вслед за раввином произносили: Амэн.
Сквозь поток странного непонятного языка Аня явно услышала имена Меир и Ривека, она
поняла, что это имена её родителей.
Раввин произнёс последние слова молитвы, все хором сказали дружно: Амэн. И
отголоском с опозданием в полной тишине вдруг прозвучал тихий голос Ани: Амэн.
Затем, раввин вдруг подошёл к Фросе, взял её за руку, подвёл к Ане, стоящей напротив
свечей.
Он вручил ей зажжённую тринадцатую свечу и предложил зажечь двенадцать, стоящих на
столе:
– Эти свечи олицетворяют все годы жизни девочки, которые ты подарила спасённой
еврейской кровинушке.
Мы знаем, что где-то живёт мать, родившая эту замечательную девочку и даст бог, когда-
нибудь они встретятся, и упадут друг другу в объятия...
Все присутствующие в разнобой закричали: Амэн, амэн!...
А раввин продолжил:
– Евреи не становятся на колени ни перед богом, ни перед людьми, но ты должна знать,
что не существует тех слов благодарности за твой душевный поступок, потому что он шёл
от веления твоей благородной души...
Мы знаем, что Ханочка, позволь мне сегодня её так называть, стала для тебя
Неотъемлемой частью жизни, настоящей дочерью, которая воспитывается наравне рядом
с двумя твоими сыновьями.
Мы высоко оцениваем и сегодняшний твой поступок – ты, привела девочку к своему
народу, и это зачтётся перед богом тебе, а люди уже сейчас выражают тебе благодарность,
восхищение и любовь...
Женщины плакали навзрыд, плакали и мужчины, заплакали и Фрося с Аней.
Фрося не вытирая слёз, поджигала одну за другой свечу, вспоминая каждый годик
прожитый вместе с дочерью.
Когда последняя свеча была зажжена, раввин, уже весело глядя на Фросю с Аней,
заговорил:
– Все! Твоя дочка уже взрослая и сама несет ответственность за свои поступки. Ей
исполняется 12 лет. Как готовиться к этому дню? Как его праздновать? И в чем его
смысл?
Рамбам пишет: "Девочка в двенадцать лет и один день, мальчик – в тринадцать лет и один
день достигают совершеннолетия в исполнении заповедей". Это возраст перехода из
детства в отрочество.
Во многих культурах существует церемония перехода от детства к отрочеству. Характер
этой церемонии зависит от исторических обстоятельств, культурных ценностей и прочего.
В иудаизме характер этой церемонии определяется двумя словами: принятие
ответственности.
Ответственности за что? За свои отношения с людьми (доброта, помощь, честность, и так
далее) и со Всевышним (соблюдение заповедей и изучение Торы). Ответственность за
мысли и намерения и за слова и поступки.
Бат-мицвой называют и девочку, достигшую двенадцатилетия, и день достижения
двенадцатилетия.
Три женских заповеди
У еврейской женщины есть три самых главных "женских" заповеди – соблюдение чистоты
семейной жизни, отделение халы и зажигание субботних свечей. Эти три заповеди -
основа существования еврейского дома и всего еврейского народа.
глава 48
После возвращения с празднования бат-мицвы, Фрося с Аней благополучно вернулись
домой.
Они сделали, перед отправлением поезда многочисленные покупки, благо, здесь было, что
купить, чем порадовать домашних.
Казалось бы, ничего в их жизни не изменилось.
Фрося по-прежнему занималась хозяйством. В воскресный день вместе со своей подругой
Олей отправлялась на базар, в доме царил порядок и покой.
Они договорились с дочерью, что пока Аня не будет носить свою цепочку с
шестиконечной звёздочкой, что бы не навлекать лишние вопросы братьев, а особенно
чужих людей и та безропотно согласилась.
Дети росли очень разными.
Они очень отличались друг от друга внешне и наклонностями.
Стасик вечно что-то мастерил под навесом около сарая, следил за порядком в их
разросшемся хозяйстве, чинил, когда надо было забор, загоны для свиней, косил траву на
зиму для коровы, не чурался никакой грязной работы, был молчун, всё реже участвовал в
детских развлечениях сестры и брата.
Учился он средне и то, благодаря во многом Ане, которая следила за ним, заставляла
делать уроки, объясняла терпеливо не понятное, умудрялась подсказывать на уроках, и
даже, вытаскивать контрольные и диктанты, рискуя навлечь на себя недовольство
учителей.
Сама же она училась легко и хорошо, была активная общественница, много читала, в том
числе достаточно серьёзную литературу и библиотекарша ей тихонько подсовывала
редкие книги, любила со смышлёной девочкой их обсудить.
Аня с восхищением приобщалась к миру поэзии и сама втайне от всех писала стихи.
Она не любила огород и только в силу своего покладистого характера, помогала матери.
Хотя, у неё был личный палисадник, где она разводила редкие цветы, со вкусом
формировала красивые букеты, расставляя по вазам и бутылкам в доме.
Цветов было много, Аня иногда к воскресенью без особой радости готовила их на
продажу.
Фрося с удовольствием их продавала на базаре, хвалила дочь, что та вносит лепту в их
бюджет.
Андрейка же рос мечтателем и фантазёром.
Он как и его сестра, тоже любил читать, но его любимые книги были совсем другого
жанра.
Парнишка, зачитывался приключениями и фантастикой, его часто можно было видеть с
томиком Жюль Верна или Майн Рида, Фенимора Купера, Беляева и Уэльса...
Андрейка часто подсаживался к деду Вальдемару, закидывал его вопросами, а тот только
радостно улыбался, серьёзно объяснял малолетке непонятные для него вещи из разных
аспектов жизни.
А вот, домашнюю работу Андрей не только не любил, а просто ненавидел и Фросе
приходилось применять наказания, лишая его любимых книг или походов с ребятами на
озеро, что бы заставить помогать старшему брату.
Оба брата хорошо ладили с сестрой, а между собой не находили общий язык и только
страх перед физической силой Стаса, устранял открытый конфликт, готовый перейти от
бранных слов к потасовке.
Аня всячески старалась сгладить острые углы, возникающие в отношениях между
братьями.
Она крепко любила обоих, с каждым из них находила общие интересы и главное, она
очень не хотела, что бы эти распри доходили до матери.
Ведь той и так было не легко управляться со всем и со всеми.
Вальдемар потихоньку сдавался набегающим годам.
Фросе приходилось вызывать к нему на дом врача, потому что старик задыхался, часто
жаловался на боли в сердце.
У него отекали ноги, даже по двору ему теперь было тяжело передвигаться.
Он стал плохо видеть, совсем плохо слышал, теперь Андрей читал ему вслух газеты, делал
это так вызывающе громко, что Стасик и Аня покрикивали на него, утверждая, что
слышно даже на соседней улице, и жаловались матери, что он читает так преднамеренно,
чтоб позлить окружающих.
Фрося отмахивалась от детей, она понимала, что дни Вальдемара уже сочтены, очень
печалилась по этому поводу.
Ей было трудно представить, как она будет жить без этого человека, являющимся ей
поддержкой, связью с любимым, находящемся вдалеке.
Мысль о встрече с Алесем не покидала Фросю никогда.
Всё, что она делала – покупала или продавала, хвалила или наказывала детей, справляла
обновки или выкидывала старьё... всё, всё мысленно обсуждалось с дорогим её сердцу
человеком.
Фрося, памятуя о том, что её Алесь, человек образованный и разносторонний, чтоб при
встрече с ним, каким то образом, немного хоть соответствовать, пыталась читать газеты и
даже книги, но усталость, накопившаяся за день, наваливалась на неё, она так и засыпала с
книгой в руках, открытой на первых страницах...
глава 49
Прошло ещё полтора года... И однажды Фросе пришло письмо из КГБ, так нынче
называлась та серьёзная организация, которой многие и название произнести боялись
вслух.
Её вызывали туда официально, не объясняя в письме причину приглашения.
Фрося никому ничего об этом не рассказала, а сама в назначенный день и время явилась в
комитет безопасности, где ей выдали пропуск, она опять очутилась в знакомом кабинете.
За столом сидел совсем другой человек, её доброжелателя, в лице пожилого капитана, уже
не было.
Это был молодой подтянутый мужчина, коротко подстриженный, чисто выбритый, на
неприметном серьёзном лице выделялись голубые глаза, изучающие её пристальным
взглядом.
Он предложил Фросе присесть напротив и долго всматривался в лицо и фигуру молодой
женщины, пока она не покраснела от смущения:
– Ну, что ж, Ефросинья Станиславовна, пришла пора нам с вами познакомиться.
Тут, у нас скопилось достаточно материала, что бы покопаться в вашей биографии...
– А, что в ней такого интересного, что бы в ней копаться?... -
Перешла Фрося к защите...
– Не говорите, не говорите...
А потом начался настоящий допрос, вопросы просто сыпались на голову женщины, они то
касались прошлого, то настоящего, то о детях, то о Вальдемаре, то вдруг о бывшем её
муже, о её доходах, хозяйстве, торговле на базаре и казалось конца не будет этой
словесной пытке.
Фрося во время всего этого допроса боялась только, что будут вопросы связанные с её
поездками в Вильнюс, она понимала, что там у неё очень слабое место, попробуй
расскажи, чего ездила, куда, зачем и к кому...
Но этот момент в её жизни каким-то образом не попал в досье и она вспомнила добрым
словом своих советчиков Вальдемара и Рувена.
Воистину, мудрые люди и неважно, что один ксёндз, а второй раввин.
Фрося уже сошла сотней потов, когда молодой человек, представившийся Владимиром
Ивановичем, вдруг пристально уставился на неё:
– А теперь я хотел бы спросить у вас, уважаемая, что вас связывает с заключённым,
осуждённым по очень серьёзным статьям Алесем Цыбульским?...
Фрося подняла глаза на мучителя и спокойно ответила:
– Любовь...
Это слово вырвалось у Фроси непроизвольно, но если бы даже она обдумывала ответ, она
не нашла бы лучшего определения.
И впервые на лице следователя появилось подобие улыбки.
Он развязал папку, лежащую перед ним на столе, достал оттуда письмо и протянул Фросе:
– Так вот, заключённому Алесю Цыбульскому вышло послабление за хороший труд и
примерное поведение.
Ему разрешена переписка с близкими людьми, одно письмо в месяц...
Неожиданно молодой следователь перешёл резко на обращение на ты:
– Ты, говоришь, что вас с ним связывает любовь, что ж, придётся поверить, хотя я не
уверен, что ему там всю любилку не отбили...
И он криво усмехнулся.
– А, так, как кроме тебя у него есть только престарелый дядя, который, как я выяснил, уже
не может самостоятельно передвигаться, сам читать и прочее, то я беру на себя смелость,
всё же вручить это письмо тебе...
Следователь многозначительно посмотрел на взволнованную женщину и после паузы
продолжил:
– Оно, собственно говоря, тебе и адресовано.
Письмо открыто, я ознакомлен с содержанием, захочешь написать ответ, тоже приноси
открытым и сразу предупреждаю, что тщательно его проверю, не на ошибки, а на
содержание.
И, ещё, он получил также право на посылку в десять килограмм один раз в пол года, но
это уже твоя воля посылать или нет.
Вопросы есть?
Если у тебя вопросов нет, то у меня пока тоже, бери письмо и будь свободна...
Фрося всё простила неприятному следователю и резкий тон разговора, фамильярное
обращение на ты, каверзные вопросы, даже раздевающий взгляд... – у неё в руках было
письмо от Алеся.
глава 50
Фрося вышла за ворота комитета госбезопасности, облокотилась спиной о забор.
На морозном ветру листок письма трепетал и корчился в руках взволнованной женщины,
словно сопротивляясь открыть тайну написанного в нём.
Сердце гулко стучало в груди, отзываясь набатом в висках.
Фрося заставила себя успокоиться, с усилием растянула вырывающийся из рук на ветру
листок, вчиталась в строки, написанные любимым человеком, от которого все эти годы
разлуки ждала эту весточку:
– Здравствуйте, горячо любимая Фросенька, дядя и дети!
Трудно передать моё волнение, когда я взялся за написание этого письма.
Прошёл не один месяц и год, как мы расстались и всё это время я думал, волновался за
вас, не имея ни малейшей информации о вашей жизни.
Милая Фросенька, обращаюсь в первую очередь к тебе, потому, что отлично осознаю, что
мой дядя к этому моменту находится в весьма преклонных годах и мне хочется верить,
что ты вняла моему совету, обратилась к нему в трудный час, когда судьба нас развела на
долгие годы.
После того, как я отбыл... – дальше шли слова тщательно заштрихованные чёрными
чернилами.
... за хороший труд и примерное поведение, так гласит официальная формулировка, я
получил послабление и нахожусь сейчас в посёлке Таёжный, считаюсь
расконвоированным на вольном поселении.
Я снял комнату у одной бабки, которая взяла меня на проживание в счёт будущих
заработков, но работу пока найти не могу, но очень надеюсь, что в ближайшее время
смогу устроиться.
Мне очень не легко писать это письмо, отлично понимая... -
И опять шли тщательно заштрихованные строки.
... теперь мне положено одно письмо в месяц и посылка в десять килограмм раз в пол года.
Фросенька, мне очень неудобно обращаться к тебе с этой просьбой, зная, что на твоих
руках трое детей, но если ещё есть какой-то резерв, то вышли, пожалуйста, долго
хранящиеся продукты, а особенно тёплые вещи, в которых я очень нуждаюсь.
Я не хочу больше возвращаться к теме посылка, поэтому только одно последнее
предложение, если нет возможности собрать её, не напрягайся, я сумею обойтись, ведь до
сих пор обходился.
Фросенька, как бы я хотел в этом письме обласкать тебя хотя бы словами, но сдерживает
мысль, что ты за эти годы могла найти себе какое-то надёжное пристанище и если так, то
я ни в коем случае тебя не осуждаю, просто тихо уйду с твоей дороги.
В любом случае, напиши, пожалуйста, хотя бы одно письмо, в котором опиши вкратце
вашу жизнь, про моего дядю и конечно про детей, они уже такие большие.
Всё же, в конце своего письма я не могу сдержать себя и не написать, что все эти годы со
дня нашего с тобой расставания, я думал о тебе дни и ночи, вспоминал все наши
счастливые минуты, смакуя по капельке каждый момент, проведённый нами вместе,
каждую клеточку твоего прекрасного тела, мысленно тону в твоих необыкновенных
глазах и ощущаю невероятно сладкий вкус твоих губ.
Надеюсь, что ты простишь мне эту допущенную вольность в словах, ведь это всё, чем я на
сегодня владею.
Моя память мой друг и враг, в зависимости, что она мне подкидывает.
Повторюсь, но всё же скажу опять, что мне очень трудно писать это письмо, ведь пишу
фактически в неизвестность и со слабой надеждой на ответ, но она всё же есть... И
поэтому буду ждать с нетерпением твоего ответного письма.
Обнимаю вас крепко, с надеждой на лучшее будущее, всегда ваш, Алесь.
глава 51
Фрося даже не заметила, как добежала до дома, открыв калитку, сразу устремилась в
кузницу, где жил Вальдемар.
Тот, как обычно в последнее время, сидел в своём любимом кресле, углубившись в
воспоминания или размышления.
Фрося зная о том, что он плохо слышит, громко поведала ему о вызове в органы и о
письме Алеся.
У старика от волнения задрожали руки и губы.
Он попросил, задыхаясь от нахлынувших чувств, прочитать ему, быстрее послание от его
любимого единственного племянника, весточку, которую уже и не ждал.
Фрося читала медленно, смакуя каждое слово, восторгаясь красивым стилем написания
письма её несравненным Алесем.
Она читала, совершенно не глядя на старика и когда дошла до конца письма, оглянулась и
увидела, как у Вальдемара перекосилось лицо, на губах выступила пена, он завалился на
бок, сползая с кресла.
Фрося закричала с воем раненного животного, сразу же уяснив всё горе происходящего.
Она подхватила безвольное тело на свои сильные руки, уложила на кровать.
Вальдемар был ещё жив.
Из перекошенного рта со свистом вырывался воздух, а в груди булькало и клокотало, но
он был без сознания.
Крайне расстроенная Фрося бегом помчалась за врачом, когда тот прибыл, и осмотрел
больного, то объявил вердикт: это тяжелейший инсульт, поразивший левую сторону и
исходя из возраста, физического состояния пациента, можно смело сказать, что жить ему
осталось считанные дни...
В один день к Фросе пришла радость и беда.
Она сидела у постели больного днями и ночами, только изредка её подменял кто-то из
детей.
Она не обращала почти внимание на хозяйство, вовсе забыла про базар, а только сидя
рядом с постелью умирающего друга, а именно им и являлся старый Вальдемар все эти
прожитые рядом годы, бережно смачивала губы, постоянно что-то ему говорила, гладя по
холодной руке.
Она его мыла и переодевала, чесала спину, что бы не было пролежней, терпеливо кормила
с ложечки, радуясь каждой капле еды попадающей в его организм.
Фрося сдерживала себя, как только могла, в его присутствии она не плакала.
Хотя в редкие часы, когда она отходила от ложа больного, давала волю слезам.
На пятый день после того, как его разбил инсульт, Вальдемар открыл глаза, а точнее,
правый глаз.
Он отыскал мутным взглядом лицо Фроси, пытаясь что-то сказать, но из перекошенных
губ срывалось только мычание.
Фрося сразу стала стараться угадать желания умирающего друга, но тот на каждый
Фросин вопрос закрывал глаз, и она вдруг догадалась, вынула из кармана кофты
зачитанное до дыр письмо от Алеся, глаз старика остался открытым.
Догадка Фроси намного облегчила общение, после этого Фрося и дети, когда сидели у
постели с пришедшим неожиданно в себя безнадёжно больным Вальдемаром, таким
образом, вели с ним беседы.
У Фроси сразу намного развязались руки, потому что дети стали почаще задерживаться у
ложа больного, особенно проявлял любовь к дедушке Андрей, который мог часами сидеть
и беседовать при помощи вопросов и ответов с живым, пытливом глазом Вальдемара.
Любящие руки и души сделали невозможное. Они кормили больного с ложечки кашками
и супчиками, вели непрестанно разговоры, мыли и переодевали, подсаживали и выносили
на улицу... – и считанные дни растянулись на месяцы.
