Текст книги "Американский синдром"

Автор книги: Овидий Горчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

«СОВЕТУЮ ВАМ БОЛЬШЕ НЕ ПОПАДАТЬСЯ МНЕ НА ГЛАЗА!»

Большое жюри постановило предать Джона Гранта суду.

Чем ближе надвигались президентские выборы, тем отчетливее сознавал Грант, что исход его дела в высшем суде находится, как ни странно, в прямой зависимости от исхода этих выборов. Недаром говорится, что в Соединенных Штатах столько судебных систем, сколько штатов. Плюс округ Колумбия со своей уникальной судебной системой, зиждущейся на положениях раздела третьего статьи четвертой конституции США, согласно которому суды в этом округе создает конгресс США, действующий в данном случае не как главный законодательный орган страны, а как местная легислатура. Судьи все назначаются президентом США «по совету и согласию» сената, а это значит, что суды целиком и полностью находятся во власти администрации и политиков Капитолия и всё в них зависит от политической конъюнктуры, а та, в свою очередь, зависела от того, кто победит на выборах в президенты.

Судом первой инстанции в округе Колумбия является так называемый высший (Superior) суд, хотя никакого низшего суда под ним нет. Этот суд руководствовался интересами Картера и Тэрнера, поскольку рассчитывал, что первый будет переизбран, а второй сохранит свое место в Лэнгли. Тем не менее судья был вынужден «выбросить» обвинение в убийстве Уинстона Бека Грантом, поскольку оно было шито ФБР белыми нитками и лопнуло, как только адвокат представил его алиби, подкрепленное документами телефонной компании. В конце концов судья приговорил Гранта к году тюремного заключения. Обвинение в злостном разглашении государственной и военной тайны в своих бюллетенях и обвинение в государственной измене не были выдвинуты прокурором потому, что перед выборами Картер никак не желал связываться с Джеком Андерсоном и другими журналистами и редакторами, предупредившими мир о его авантюре в Иране.

Год тюремного заключения или 10 тысяч долларов штрафа за сопротивление властям. Крейвенс скрыл факт насилия над ним и над Янкелевичем со стороны подсудимого. Десять тысяч Грант нигде не мог одолжить. Тогда его адвокат посоветовал ему обратиться в апелляционный суд дистрикта Колумбия – вторую и последнюю судебную инстанцию, обязанную рассматривать все апелляции. Пока шла очередь Гранта, полный разгром на выборах 4 ноября потерпел Джимми Картер. И сразу же стало ясно, что дни адмирала Тэрнера на посту директора ЦРУ сочтены.

Эзра Левитан тут же почувствовал, что флюгеры-судьи, всегда державшие нос по ветру, особенно в Вашингтоне, столице нации, моментально изменили свое отношение к делу Гранта.

– Я навел справки в Лэнгли, – сказал Левитан своему подопечному. – Там мало кто вспоминает о твоем деле. Им бы только замести следы убийц Бека! Одни считают, что крах Картера и, следовательно, Тэрнера – это страшное несчастье и бедствие, другие злорадствуют. Много говорят об ответственности ЦРУ за провал в Иране вообще и за крах операции «Орлиный коготь», в частности. Ходит даже слух, что операция была прервана президентом из-за того, что ты и другие деятели вроде Андерсона ее «засветили». – Тут Грант навострил уши. – Вот в этом номере «Тайма» прямо пишут, что ЦРУ не в силах справиться с КГБ, что оно вылетело в трубу со своими тайными подрывными операциями, что у него не хватает спутников-шпионов. Деморализация в Лэнгли полнейшая. Тяжело болеет «чудовище Лэнгли», но не жди, что оно откинет копыта. Этот тиранозавр еще покоптит небо. Рейгановский кандидат на этот пост Уильям Кейси, менеджер его избирательной кампании, хоть и старый боевой конь, но рвется в бой. Как Хелмс, он начинал с Диким Биллом, Донованом, Алленом Даллесом, был шишкой в УСС. Его программа ясна: укрепить кадры, перенеся акцент с техники и технологии на людей, оградить «фирму» от критики, привлечь на службу крупнейших аналитиков, знатоков СССР, Польши и других стран Восточной Европы, Китая, Персидского залива, Латинской Америки, Африки, усилить контрразведку ЦРУ, пришедшую в упадок за последние шесть лет со времени увольнения этого Аргуса – Джеймса Энглтона тогдашним шефом ЦРУ Вильямом Колби. Кейси постарается засекретить все дела ЦРУ. Его главная надежда, кроме Рейгана и бывшего директора ЦРУ Джорджа Буша, не кто иной, как Барри Голдуотер, который возглавит отныне комитет по разведке в сенате…

– Барри! – воскликнул Грант, меняясь в лице. – Голдуотер! Лучший друг Хелмса! Дожили! И государственный секретарь, генерал Хейг, Александр Хейг-младший, человек «Уотергейта», экс-генералиссимус НАТО!.. И Буш, экс-директор ЦРУ, который станет президентом, если что-нибудь случится с Рейганом. Как с Рузвельтом, как с Никсоном, как с Кеннеди…

– Уже поговаривают, что конгрессу будет предложен билль о том, что акт о свободе информации не распространяется на ЦРУ, и второй билль – слушай, Джонни, меня внимательно – о строжайшей уголовной ответственности тех, кто разглашает тайны и секреты ЦРУ! В особенности имена агентов, планы операций… В «Тайме» прямо называется Филип Эйджи, указывается, что он и его единомышленники, с одним из которых я знаком лично, своими разоблачениями сократили вербовку за границей, деморализовав сотрудников и агентов ЦРУ, испортили отношения ЦРУ с дружественными разведками. Это подтверждает целиком и полностью Джон Мори, бывший начальник отдела, занимающегося Советским Союзом…

Левитан считал, что необходимо во что бы то ни стало добиться пересмотра дела Гранта в период междувластия. И он добился этого, воспользовавшись деморализацией в ЦРУ, да и в ФБР, где так же, в ожидании больших перемен, не вспоминали о Гранте.

Прокурор пытался, разумеется, доказать, что Джон Грант и все его единомышленники суть презренные предатели, виновные в государственной измене, на что Левитан страстно отвечал, развивая аргументацию своего подзащитного:

– Это ложь! Джон Грант и ему подобные являются убежденными идейными противниками политического курса администрации, Пентагона и ЦРУ, курса конфронтации и балансирования на грани войны. Находясь в тылу Вьетконга во Вьетнаме, капитан Грант понял, что генералы Уэстморленд и Абрамс, командовавшие американскими войсками во Вьетнаме, систематически обманывали наше правительство и народ с помощью Пентагона, преуменьшая силы врага, преувеличивая его потери, предсказывая скорую победу над ним. И капитан Грант, как честный и совестливый человек, отказавшийся от иллюзий, рискуя всем, смело заявил об этом. За это он многим поплатился… Апелляционный суд из девяти судей во избежание свары с печатью в сложный, переходный период отменил решение высшего суда и освободил обвиняемого из-под стражи, засчитав ему то время, которое он отсидел в тюрьме, как наказание за сопротивление властям.

Главный судья счел себя обязанным прочитать Гранту прощальную нотацию:

– Должен серьезнейшим образом предупредить вас, мистер Грант, что ваша антипатриотическая, антиправительственная, антиамериканская деятельность до добра вас не доведет. Суд освободил вас от ответственности только потому, что еще недостаточно ясен и тверд наш закон по отношению к таким злоумышленникам, как вы. Но дело это поправимое и скоро, очень скоро будет исправлено. Советую вам больше не попадаться мне на глаза!

Грант поселился в тесной квартирке Левитана на окраине столицы. Туда же пришла телеграмма из редакции: Гранта просили вычитать гранки его книги. В тот счастливый для него день Вашингтон встречал освобожденных Ираном заложников. Так столица не встречала даже первых астронавтов Шеппарда и Гленна. Публика плакала и смеялась, смеялась и плакала, и он с Левитаном тоже плакал, глядя на кортеж на Пенсильванской авеню, глядя на этих людей, многие из которых, конечно же, не были повинны ни в каком шпионаже. Четыреста сорок четыре дня продержали их, в нарушение всех международных законов, в заточении… Что ж, сказал он себе, ему больше повезло в роли заложника американской юстиции. Но у него вся борьба еще впереди, и ясно, что в следующий раз он так легко не отделается. Это уже точно.

А ведь тегеранские заложники, возведенные в ранг героев-великомучеников, причисленные правительственной пропагандой к лику святых подвижников, не более чем жертвы случая. Иное дело он, Джон Грант, сознательно бросающий вызов «фирме», а следовательно, и истеблишменту своей книгой, порожденной «вьетнамским синдромом», когда синдром этот уже объявлен официально вне закона.

Редакция прислала ему небольшой аванс. Половину денег он отдал со словами искренней благодарности Эзре. До утра сидел за письменным столом адвоката, правил гранки. В постель лег с новогодним номером «Лайфа», посвященным бурному 1980 году. На обложке монтаж из фотографий Хомейни, папы римского и, разумеется, Картера и Рейгана. «Гвоздь» специального номера – большой очерк ближайшего политического советника Картера, его «начальника штаба» Гамильтона Джордана. Любопытно… «Кампания, которую Картер не мог выиграть». Почему же, интересно, не мог Джимми выиграть предвыборную кампанию?

Вот что писал Джордан в конце своего очерка, этой первой крупной публикации одного из самых знающих членов внутреннего кабинета экс-президента Картера:

«Все мы пытались найти объяснение нашего поражения… Я доказывал, что мы никак не могли изменить ход кампании.

Тим Финчем, в чьем ведении находились финансы кампании, вспомнил о тех тридцати миллионах долларов, что мы получили от правительства. Может, пошутил он, нам следовало бы поделить эти деньги меж собой. «Нет, – отвечал Тим Крафт, – нам следовало взять эти тридцать миллионов и купить на них еще три вертолета. Тогда все было бы иначе».

Упрощение? Возможно, потому что были у нас и другие серьезные проблемы, в особенности экономические. Но кризис с заложниками стал как бы символом разочарования американского народа. И в этом смысле шансы президента на переизбрание погибли в иранской пустыне вместе с восемью храбрыми солдатами, отдавшими жизнь в попытке спасти американских заложников».

Так закончил Гамильтон Джордан свой апологетический очерк, прямо, несмотря на все недомолвки и искажения, связав крах авантюры Картера в пустыне Деште-Кевир с крахом его избирательной кампании. «Лайф» поместил на развороте снятую крупным планом фотографию двух трупов из восьми, обгоревших, обугленных до неузнаваемости. Тех трупов, что преградили путь Картеру в Белый дом. Он не смог перешагнуть их, чтобы во второй раз сесть в кресло овального офиса, перед знаменами США и президента США. Избиратели проголосовали не столько за Рейгана, сколько против Картера. Это признают, конечно, все мыслящие американцы, коих, увы, меньшинство среди избирателей.

Вскоре после того, как Грант поселился у своего адвоката недалеко от Уотергейта, почтальон принес открытку, адресованную мистеру Э. Левитану для мистера Дж. У. Гранта-младшего. Удивленный Грант поглядел на роскошную купальщицу, штемпель Майами, и прочитал:

«Хэлло, Джонни!

Загораю на пляже и вдруг узнаю, что тебя судили в столице нации, что ты опять пытался стать поперек дороги нашим мальчикам. Но ничего. Я наберусь тут сил, найду тебя и поговорю с тобой серьезно. От меня и моих ребят – это они сообщили мне твой временный адрес – далеко не убежишь.

Твой Клиф».

Грант сжал зубы. Значит, у Клифа Шермана имеются свои люди и в Вашингтоне. А давно он не вспоминал о Клифе. А пистолетом все-таки придется обзавестись. Упрямый паренек, этот Клиф.

Для Джона Улисса Гранта-младшего свет клином сошелся на его книге, которая вот-вот должна была выйти в свет. Но новая администрация предала проклятью «вьетнамский синдром», объявила вне закона. Все теперь упирается в размер гонорара, который он получит за книгу, а размер гонорара зависел целиком и полностью от количества проданных экземпляров. Он сильно задолжал Левитану – пришлось взять у него немалую сумму, чтобы погасить задолженность по квартирной плате, иначе он потерял бы свою квартирку в Нью-Йорке. Похоже было, что он едва-едва сумеет расплатиться с долгами.

А как же Шарлин? Выходит, что ничего она не получит от выхода книги, кроме экземпляра с автографом.

А как же продолжение борьбы с ЦРУ и спецвойсками, с «зелеными и черными беретами» в новых условиях?

Этот вопрос ему задавал Левитан, отвозя его в аэропорт на летевший в Нью-Йорк самолет.

Грант вздохнул, потер гладко выбритый подбородок, глядя в окно, прощаясь на время с Вашингтоном.

– «Дальнейшее – молчанье». Таковы были предсмертные слова Гамлета.

Но Грант не собирался умирать. Он вез с собой заготовки к новой книге – книге об Уинстоне Беке.

На прощание он крепко сжал руку Эзре Левитану.

Когда самолет с Грантом взлетел, Эзра Дж. Левитан, помрачнев, направился к ближайшему телефону-автомату. Налившиеся свинцом ноги едва несли его. Подойдя к аппарату, он огляделся – поблизости никого не было. Опустив монету, набрал номер, который никогда не записывал, а сразу заучил наизусть.

– Хелло? – ответил знакомый голос.

– Я проводил его, – вполголоса произнес Левитан. – Он улетел в Нью-Йорк.

– Громче, пожалуйста, не слышу…

Левитан оглянулся: рев и вой реактивных двигателей взмыл и пошел на спад.

– Я проводил его, – повторил он. – Он улетел…

– Прекрасно! Но не думайте, что на этом ваша роль кончилась. Мы довольны вами, вы хорошо провели свою роль, но это только начало, не эпилог, а пролог, и пьесу мы с вами будем считать законченной только тогда, когда установим все перешедшие к нему связи и его личные контакты. А пока мы передаем эстафету членам нашей команды в маленьком старом Нью-Йорке… Кстати, вчера мы перевели деньги на ваш банковский счет…

Проклятые деньги!.. Подлые тридцать сребреников в пересчете на обесцененные инфляцией доллары! Его заарканило ФБР, прибегнув к угрозам и шантажу, еще в семидесятом, когда он защищал в судах «мирников». А через десять лет его, гроссмейстера двойной игры, передало ФБР контрразведке ЦРУ. Кажется, в нем не умерла еще совесть. Мучит и терзает она его порой, словно нерв в гнилом зубе. Он не Крейг, чтобы покончить со всем разом, наложив на себя руки.

А все-таки мастерски провел он дело Гранта в суде, практически выиграл его. Помогла политическая конъюнктура. И только в Лэнгли да в ФБР знают, что сценарий был разработан лучшими юристами «фирмы». Какое-то странное, извращенное удовлетворение он тем не менее получил как защитник. Его даже поздравляли коллеги-адвокаты с успехом. Никто, слава иегове, не догадывался, кто дирижировал всем процессом в высшем и апелляционном судах. Но теперь он ощущал лишь вкус горького пепла во рту. Ведь внутренне он сочувствовал и «голубям», передавая их охранке, и людям вроде Гранта, чьим иудой он стал.

Что случилось с прежним Левитаном? Просто он стал ренегатом, как и многие другие после поражения Америки во вьетнамской войне. Рассыпались антивоенные организации, разбрелись хиппи и йиппи, опустела их коммуна в Хейт-Эшбери, районе Сан-Франциско. Почти всех их засосал американский образ жизни. Победил всемогущий доллар. Увяли «дети-цветы». Вслед за Пэтти Херст блудные сыновья и дочери буржуа вернулись к идеалам их родителей. Протертые до дыр блю-джинсы вышли из моды. Отзвенели струны гитар. Не перевелись только наркоманы…

А деньги в банке. И сегодня он напьется, чтобы избавиться от вкуса пепла во рту.

КОНЕЦ НАЧАЛА МАК-ДОНАЛЬДА

С приходом к власти президента Рейгана, поклявшегося покончить с «вьетнамским синдромом» и вернуть Америке всю ее силу, гордость и решимость, Джеффри Мак-Дональд решил, что висевший над ним дамоклов меч висит не на волоске, а на стальном тросе, что будущее его обеспечено. Он придерживался этого мнения и после того, как Бернард Сегал сообщил ему, что судья Брайан под давлением Кассаба добился в условиях «междуцарствия» (пока Рейган, приняв бразды правления от Картера, еще не занялся своими реформами) указания министерства юстиции апелляционному суду в Ричмонде пересмотреть свое решение по делу Мак-Дональда.

– Ты, Берни, вижу, опять захотел выудить у меня денежки! – ответил он ему грубо и оскорбительно.

8 декабря Верховный суд заслушал на своем заседании доктора Мак-Дональда. Его показания были исполнены, как он полагал, законной горечи и благородного негодования за несправедливые преследования на протяжении двенадцати лет. Он выражал уверенность в том, что высший суд страны наконец его полностью оправдает и оградит от этих незаконных преследований. Он также призывал высокий суд содействовать всемерному розыску истинных преступников, убивших его семью. Этому преступлению, патетически воскликнул он, нет и не может быть никакого прощения. Имя одного из участников убийства, заявил он, известно: это Хелена Стэкли. Она знает имена других убийц и должна назвать их, чтобы они понесли должное наказание. Зуб за зуб, око за око. Бернард Сегал заверил его, что он был в ударе, с самого начала взял правильную ноту, включил на полную мощь свое неотразимое обаяние, а главное, прекрасно произнес речь, написанную от начала до конца им, Сегалом. Особенно убедительно прозвучало его сообщение, что он затратил все свое состояние – четверть миллиона долларов – на оплату адвокатов, но это никак не значит, что он, Мак-Дональд, может затянуть расчеты с ним, Сегалом, его ангелом-хранителем.

Ободренный Мак-Дональд деньги адвокату не уплатил, а на радостях ухлопал как раз 250 тысяч долларов на покупку виллы на лыжном курорте в Мамонтовых горах и на изумительного кроваво-красного «ягуара», за который он отдал еще свою прежнюю машину.

– Этот «ягуар», – ядовито заметил Берни Сегал, бегло осмотрев чудо автомобильной техники, – очень понравился бы Кимберли и Кристине. Подумать только: Кимми было бы сейчас семнадцать, а Кристи – четырнадцать с половиной!..

Глаза Мак-Дональда блеснули холодной сталью.

– Что делать! Зато этот «ягуар» очень по сердцу Рэнди.

Рэнди Ди Маркуит – так звали двадцатилетнюю студентку Лонг-Бичского университета, секс-бомбу в пятьдесят мегатонн, на которой Мак-Дональд собирался жениться. Он условился с Рэнди, что у них будет двое сыновей – только сыновей, а не девочек. 8 марта он закатил банкет для самых влиятельных, полезных и нужных своих друзей – зеленоберетчиков, медиков, мафиози. Присутствовал шеф полиции Лонг-Бича. Сегала он не пригласил. Банкет прошел великолепно. Но Мак-Дональд жалел, что пригласил на него мать. Впервые за всю жизнь подвела она его. Весь вечер не притронулась она ни к чему – ни к вину, ни к богатой снеди. Бледная как смерть, смотрела она все время на жениха и невесту, и в глазах ее был ужас…

Всему наперекор, всем чертям назло, жених веселился вовсю, влюбленно глядел на невесту, поднимал тосты за жизнь и за любовь, за свою избранницу, за верность друг другу по гроб жизни, за сыновей, которые будут им радостью и утешением в старости. На свадьбу он отвалил 40 тысяч долларов.

30 марта сыграли свадьбу. Снова были влиятельные гости. В католической церкви мать едва не упала в обморок.

– Гробы, гробы, – повторяла она, словно галлюцинируя, – три гроба… Колетт, Кимби, Кристи… – Ее пришлось вывести. Пытались усадить в «ягуар». – Кровь, кровь, проклятье крови! – с плачем причитала она, упираясь, со страхом глядя на кроваво-красного «ягуара».

Не дамоклов меч, а «кабар», кинжал зеленоберетчика, висел над головой убийцы. Не стальной трос, а тоненький волосок с головы ребенка поддерживал его…

Власти не могли допустить в 1970 году – это Мак-Дональд тогда рассчитал правильно, – чтобы прогремело дело офицера-зеленоберетчика, да еще врача, в год расстрела студентов Кентского университета и колледжа Джексона, год камбоджийской авантюры Никсона, год начала суда над ми-лайским убийцей лейтенантом Колли! Но «уотергейтский урок» Никсона, который считал вполне возможным и необходимым покрывать любые злоупотребления, заметать под ковер любые преступления, не пропал даром для его преемников, порешивших, что прикрывать можно только то, что можно покрыть без особого риска, заметать под ковер можно только то, что никогда не проступит наружу кровавыми пятнами.

Покровители Мак-Дональда периода вьетнамской войны за двенадцать прошедших лет ушли со своих постов. Новых людей мало интересовала судьба убийцы-зеленоберетчика. Годы сняли остроту проблемы для чести армии и «зеленых беретов» – так казалось новым людям, пораженным сразу «вьетнамским и уотергейтским синдромами». Они не были в ответе. Да свершится закон!

31 марта 1982 года, когда Мак-Дональд еще нежился на брачном ложе с молодой женой, шестью голосами против трех Верховный суд постановил: поскольку нарушения конституционных прав Джеффри Мак-Дональда на скорый суд не было, решение об отмене приговора суда аннулируется. Не прошло и часа, как это постановление было доведено до сведения судьи Дюпре в Роли. Судья, кряхтя, подписал ордер на арест Джеффри Р. Мак-Дональда. Сделал он это с величайшим удовольствием: наконец-то эти олухи в апелляционном суде получили по шапке. Будут знать, как отменять его приговоры! Этот изверг Мак-Дональд получит теперь по заслугам, как и его нахальный адвокат Сегал! И главное – теперь обеспечено переизбрание его, Дюпре, на новый срок. Жаль, конечно, что нельзя из-за гнилого либерализма казнить этого изверга, опозорившего зеленый берет.

Чтобы отпраздновать свою победу, Дюпре достал из заднего кармана брюк серебряную фляжку и отпил несколько могучих глотков. Судья Дюпре принадлежал к той легендарной поводе старосветских судей, которые заказывали на завтрак бутылку бурбонского и кровавый бифштекс, причем бифштекс отдавали своему бульдогу, натренированному ловить негров.

У Берни Сегала всюду были свои люди, особенно в Вашингтоне. Один из них, служащий Верховного суда, уже успел позвонить ему на его филадельфийскую квартиру:

– Главный судья Уоррен Бэргер сам настоял на этом решении. Ваш клиент не понравился ему с самого начала. Он назвал его лживым наглецом, а его затянувшееся дело – позором американского правосудия. И тебя крыл почем зря…

– Ладно! Ладно! – прервал его Сегал. – Все! За мной не пропадет…

Он тут же начал звонить через всю Америку Мак-Дональду. «Святая Мария» отвечала, что в клинике его нет, секретарша ревниво добавила, что доктор отсыпается после первой брачной ночи. «Мерзавец! Не пригласил меня на свадьбу!» – отметил Берни, но продолжал звонить Мак-Дональду, теперь уже домой. А дома у новобрачного телефон болтался на проводе, как некогда в форт-брагговской его квартире, а зеркала в спальне отражали замысловатые позы, достойные журнала «Пентхаус».

Утехи супругов грубо прервали настойчивые звонки в дверь. Когда в нее забарабанили кулаками, разгневанный супруг накинул халат, надел тапочки, долго возился с замками, почти такими же сложными и надежными, как у «Бэнк оф Америка», где доктор Мак-Дональд держал свои капиталы, разбухшие от доброхотных подаяний в фонд Мак-Дональда. На пороге он увидел трех полицейских с кольтами и наручниками.

Кинопленка закрутилась обратно: полицейские повезли «доктора смерти» в лонг-бичскую гавань, посадили его там в свой катер, доставили на остров Тэрминал. Снова захлопнулись за ним стальные ворота, сдавили со всех сторон железобетонные стены, полы, потолки. Снова оказался он в одиночной камере с видом на тот прекрасный мир, который еще утром принадлежал ему вместе с «ягуаром», «Реанимацией» и Рэнди.

«Кабар» со свистом разрезал воздух и… промахнулся… Тройной убийца и не думал отчаиваться. Он был жив и не сдавался, продолжал борьбу за жизнь. Он верил в свою звезду. Уже на следующий день он сообщил в пресс-релизе, что направил важное письмо знаменитому актеру Роберту Редфорду, которым он всегда восхищался, особенно в «Великом Гэтсби» по роману Фицджеральда и в «Трех днях кондора». Он предлагал Редфорду, быть может, самую великую роль в его карьере: роль Джеффри Р. Мак-Дональда в кинобоевике о его жизни, о его деле. Роберт должен ухватиться за эту идею, ведь и он, Мак-Дональд, тоже Роберт – Джеффри Роберт Мак-Дональд! Он не взял бы ни цента с тезки, если бы ему не нужны были деньги для собственной защиты, для адвокатов. Он убежден, что кинобоевик поднимет целое народное движение в его защиту.

Чтобы встретить день своего освобождения в наилучшей форме, он без промедления начал заниматься боксом, тяжелой атлетикой, бегом.

Мак-Дональд не желал признавать, что для него это был конец начала – началом конца явились для него убийства в Форт-Брагге.

«Цирк Мак-Дональда» продолжался.

Любопытно, что в своих интервью Мак-Дональд систематически преувеличивал ранения, нанесенные ему якобы хиппарями.

Своим адвокатам он категорически запретил «бесплатно выбалтывать прессе ценные детали дела», не без основания считая, что имеет на них своеобразное авторское право. «Эти детали, – кричал он, – оплачены кровью моей семьи». Он торговался с представителями редакций журналов (например, «Эсквайра»), требования его были настолько жесткими, что некоторые из них отказывались от использования его материалов. Сознавая, что его чрезмерная деловитость в подобной трагической ситуации дурно попахивает и может испортить ему репутацию, он порой писал редакциям и телестудиям, предлагая им свой товар от вымышленного имени. А это был уже подлог. Всуе употреблял он имена многих сенаторов и членов палаты представителей. Он писал им письма с просьбой о поддержке, а выдавал их за своих ревностных сторонников. Он любил подчеркивать, что, как атлет, спортсмен, он не только не принимал наркотиков, но и не пил и не курил, всегда держался в спортивной форме. Еще в ранней юности он дал себе зарок, что долго проживет, чтобы побольше в жизни сделать для людей и для самого себя. С гордостью вспоминал он, что, несмотря на тень, брошенную на него трагедией в его семье, ужасным нераскрытым преступлением, армия дала ему почетную отставку с полной пенсией и всеми правами ветерана войны, а это, учитывая, что армейские власти провели рекордное по времени следствие, служит лучшим доказательством его невиновности. Он, понятно, умалчивал о том, что эти власти знали, что он – убийца, но скрыли это из престижных соображений. Все досье его были изъяты и засекречены министерством армии и министерством юстиции.

«Цирк Мак-Дональда» продолжался.

Он также извлекал всевозможный капитал из того известного в медицинских кругах факта, что за десять лет после потрясших его убийств, работая в отделении скорой помощи и реанимации клиники святой Марии, он (не во искупление ли?!) стал ведущим специалистом по кардиопульмонарному (сердечно-легочному) оживлению, членом калифорнийской и всеамериканской ассоциаций кардиологов. Считая, что скромность – прямой путь к неизвестности, он любил рассказывать о том, сколько пациентов он спас, сколько семей осчастливил, будучи директором отделения скорой помощи и реанимации в лонг-бичской клинике, «вкалывая» по восемнадцать часов в сутки.

– Я прошел лучшую из хирургических школ в операционных главного госпитального комплекса, где я сменил сотни пар резиновых перчаток, работал порой чуть не круглосуточно, стоя в лужах крови. И после войны война для меня продолжалась в каменных джунглях большого Лос-Анджелеса: я спасал жизнь жертвам насилия, драк и перестрелок, автомобильных катастроф, спасал полицейских и гангстеров. Для врача-гуманиста все люди одинаковы. Я горжусь, что наша пресса не раз называла меня «Альбертом Швейцером Америки», а первыми назвали меня так монахини – сестры милосердия клиники святой Марии! – заметил он как-то на пресс-конференции. – Мои недруги утверждают, что я скрытен. Да, однажды я скрыл, утаил, что повредил позвоночник, играя в регби за команду Принстона. Иначе меня не приняли бы в «зеленые береты». А я, начитавшись книжек Флеминга о Джеймсе Бонде, по-мальчишески мечтал о приключениях, восхищался Джоном Уэйном в кинобоевике о «зеленых беретах».

Вскоре пресса оповестила общественность о том, что падший идол Джеффри Мак-Дональд переведен в тюрьму «максимальной безопасности» в Ломпоке, штат Калифорния. Там он обратился с письмом к президенту Рейгану с ходатайством о помиловании, хотя по-прежнему упрямо отрицал свою вину. На Рейгана, который назвал вьетнамскую войну «благородной» войной, «войной за правое дело» и взял курс на преодоление «вьетнамского синдрома» и прославление «героев» этой войны, Мак-Дональд возлагал особые надежды. Кто, как не он, спасал жизнь и здоровье раненых «героев» в Ня-Чанге? Кто ратовал в Лонг-Биче за избрание Рональда Рейгана президентом? Сегал не советовал ему обращаться к Рейгану, известному тем, что он, будучи губернатором Калифорнии, часто настаивал на казни преступников. Берни возражал также против попытки Джефа сойти за козла отпущения у полиции и юстиции, бессильных найти настоящих убийц.

Безмерная алчность адвокатов грозила вконец разорить Мак-Дональда. Ему пришлось продать кроваво-красный «ягуар», белоснежную «Реанимацию», виллу, квартиру… Рэнди устроила ему скандал, подала на развод, поступила в стюардессы, стала летать с туристами на Гавайские острова.

В июне его перевели на постоянное местожительство в федеральную тюрьму в Бастропе, посреди техасской пустыни. Мать писала ему туда истеричные, больные письма. Она то клялась ему в вечной любви и вере, то прямо обвиняла его в убийстве семьи. И все-таки готова была отдать последний доллар его адвокатам, только бы они спасли ее сыночка от тюрьмы. С Кассабами она не переписывалась: они жаждали крови ее Джефа. Жизнь для нее стала адом. Врачи предрекали ей безумие. Ей все чаще хотелось лечь и умереть.

Президент Рейган не отвечал. Пресс-релизы Мак-Дональда выходили со все более долгими перерывами, но он писал в них, что доведет до конца свой «крестовый поход за справедливость». Других арестантов он презирал, ненавидел и боялся. Себя считал неизмеримо выше. «Начиная с той ночи на 8 марта 1970 года я непрерывно борюсь за жизнь…» – писал он.

В тюрьме он раздал сотни автографов – стражникам и арестантам, но подобная популярность уже не утешала его.

Каждый день листал он, перечитывал газеты и журналы. О нем писали все реже. Проходили недели, месяцы без единого упоминания о нем. Президент молчал. Роберт Редфорд молчал. Снова вспомнили его, когда умерла в середине января Хелена Стэкли. Она скончалась от наркотиков в какой-то дыре в городе Сенеке в Южной Каролине, где она скрывалась от адвокатов Мак-Дональда. В предсмертном письме она обвиняла их в преследовании ее и шантаже, в том, что с ней обращались как с пешкой, лживыми посулами склоняли к лжесвидетельству, что их действия были сплошными надругательствами над справедливостью, что она никогда ни в каком убийстве в Форт-Брагге не участвовала, что она проклинает Мак-Дональда и тех, кто хотел пожертвовать ею ради этого кровавого убийцы.