Текст книги "Американский синдром"

Автор книги: Овидий Горчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР ПРОКУРОРА КРЕЙГА

Уже провожая Гранта к двери, Тони вдруг хлопнул себя по лбу:

– Будь я проклят! Совсем забыл: еще один драматический факт для твоей концовки. Прокурор приказал долго жить!

Он вернулся к столу, нашел среди бумаг газету, подал ее Гранту. Тот взглянул и остолбенел:

А. Б. В. КРЕЙГ – ПРОКУРОР ПРОЦЕССА МАК-ДОНАЛЬДА В ФЕЙЕТВИЛЛЕ – ЗАСТРЕЛИЛСЯ

Посмотрев на Десантиса ошалелыми глазами, Грант стал читать, но строчки и буквы прыгали перед его глазами:

«Был тяжело болен гипертонией, страдал депрессией… В предсмертном письме писал, что министр юстиции мистер Бенджамин Сивилетти, а также юридический советник президента Ллойд Катлер и его заместитель Джозеф Онек буквально выкручивали судье и ему руки, чтобы отложить дело доктора Мак-Дональда, «вредящее моральному состоянию нации и вооруженных сил в эти критические времена американской истории…».

Крейг окончил университет Северной Каролины, как ветеран второй мировой войны был активным борцом за права человека, за гражданские права негров. В последние годы он не раз говорил друзьям, что променял на безбедную должность прокурора идеалы своей молодости, присоединился к «великому молчаливому большинству», во время вьетнамской войны отошел от борьбы, старался глядеть сквозь пальцы на преступления военщины, но гибель дочери, Вирджинии Дэр, образумила его, заставила задуматься. Однажды он оправдал негра из Роли, который был предан суду за то, что написал аэрозольным красителем на стене здания суда: «ДОЛОЙ ВОЙНУ АМЕРИКККИ ВО ВЬЕТНАМЕ!» Три «К» в этом лозунге подразумевали ку-клукс-клан».

Цитировалось предсмертное письмо А. Б. В. Крейга:

«В детстве все мы твердили в школе «Кредо американца», клялись в верности принципам свободы, равенства, справедливости. Принципы эти, увы, нарушаются у нас все более грубо. В деле же Мак-Дональда попраны все они росчерком бюрократического пера. В условиях несвободы и неравенства всех перед законом совершенно вопиющее надругательство над справедливостью, над правосудием.

Я не очень верю в безгрешность нашей юстиции. Всю жизнь я был противником смертной казни, но сегодня я говорю: смерть убийце!

Из почти тысячи дел, которые я разбирал, в одной трети я добился осуждения преступников, в другой трети успешно ходатайствовал о смягчении приговора или, наконец, снимал обвинения. Из всех этих дел самым важным явилось дело доктора Мак-Дональда – убийцы из Форт-Брагга.

Трагедия моей дочери лишь помогла мне лучше осознать трагедию молодежи Америки во вьетнамской эре…

В ходе процесса Мак-Дональда меня не раз хотели подкупить, суля большие деньги, мне грозили физической расправой, чуть не судом Линча, самосудом в его современных и принятых у нас формах. А в канун последнего дня процесса ко мне в номер отеля пришел адвокат Кабаллеро. С глазу на глаз он заявил мне, что ему известна моя тайна: А. Б. В. Крейг, пишущийся всюду белым, на самом деле негр – на четверть негр! Это правда. Моя мать, мулатка из Джорджии, вышла замуж за белого в Южной Каролине. Всю жизнь я скрывал эту свою тайну по понятным каждому причинам, потому что я хотел получить образование и стать юристом, а много ли у нас цветных юристов? И каков удел тех, кто добивается этого положения? Всю жизнь я страдал от разлада с собственной совестью, потому что не мог с открытым забралом бороться за права цветных. А когда я открылся дочери, она убежала из дома, узнав от меня, что она не чистокровная белая, а на одну восьмую черная!..

Кабаллеро показал мне документы, только что полученные им из ФБР, удостоверявшие, что я цветной, и заявил, что по этой причине я якобы защищал хиппарей, убивших семью Мак-Дональда – в их четверке был один негр! Он пошел на прямой шантаж, предъявив мне ультиматум: или я обещаю перестать добиваться в суде осуждения Мак-Дональда, или он публично раскрывает мою тайну и делает мне отвод на том основании, что я обманщик, скрывавший свое происхождение. К позору и бесчестию своему, я согласился, зная, какую он готовил мне ловушку. Он принудил меня замолчать, оскорбив память моей дочери. Все это вызвало у меня острый гипертонический криз…

Умирая, я хочу, чтобы все знали, что я более не стыжусь своей смешанной крови. Мне больно лишь, что я стыдился ее прежде. Американцы должны знать, что сегодня, как отметил наш писатель Ирвинг Уоллес, до восьмидесяти процентов всех черных в Америке имеют в своих жилах кровь белых и гены белых. И до сорока процентов белых граждан США носят в себе какой-то процент негритянской крови. Ясно, что при таком кровосмешении белых и черных расизм в Америке давно потерял всякий смысл и стал чудовищной нелепостью…

Вновь, как при Никсоне, власть предержащие решили, что «на кону национальная безопасность», и, убоявшись всенародного скандала и вскрытия старых вьетнамских ран, замели дело Мак-Дональда под ковер…

Я верил, что этот процесс по своему глубокому социально-политическому подтексту мог затмить процесс Дрейфуса, мог встать в ряд величайших судебных процессов всех времен и народов: процессов Сократа, Жанны д’Арк, Галилея и Бруно, Мери, королевы шотландцев, короля Карла I Английского, президента Эндрю Джексона, Джона Брауна, Сакко и Ванцетти, Джона Т. Скоупса…

Особенно близок процесс Мак-Дональда процессу Дрейфуса, хотя еврей капитан Альфред Дрейфус был невиновен, а капитан Мак-Дональд трижды, четырежды виновен: в обоих процессах выявилась коррупция правосудия, политический и моральный кризис страны, всеобщее падение нравов, гнилость военщины, продажность суда. Любопытно, что если в деле Дрейфуса зловещую роль играли французская разведка и контрразведка и высшее командование армии Франции, то те же институты у нас – ЦРУ, Пентагон, командование спецвойск, Белый дом – приложили руку к делу Мак-Дональда…»

Грант поднял сухие глаза на Тони.

– Это был американец, – сказал он не ему, а так, неизвестно кому, – каких мало…

ОДИН ПРОТИВ ЦРУ

Из Международного аэропорта имени Джона Кеннеди самолеты вылетают по маршруту Нью-Йорк – Вашингтон ежечасно. Билеты на эти челночные полеты продаются в самом воздушном автобусе. На взлетно-посадочной полосе Международного аэропорта имени Джона Фостера Даллеса было гораздо жарче, чем в Нью-Йорке: градусов девяносто пять. Над раскаленным бетоном стояло марево. От Даллес Интернэшнл до столицы – двадцать семь миль – Грант ехал автопульманом полчаса, перемахнув через границу штата Вирджиния и дистрикта Колумбия.

Доехав до аэровокзала, он пересел на такси и бросил водителю:

– Один-ноль-два-десять, Вермонт-авеню.

Без четверти одиннадцать Грант стоял перед дверью скромного офиса, принадлежащего редактору бюллетеня «Контр-ЦРУ», в многоэтажном доме с множеством разных контор и фирм, в чьих вывесках нелегко было разобраться.

Двери, собственно говоря, как таковой не было: толстое матовое стекло было выбито, осколки валялись и в коридоре, и в небольшой комнате.

– Заходите, заходите! – раздался зычный голос – Дверь не заперта. – И в проеме появился мистер «Контр-ЦРУ», он же Уинстон Бек. – Как видите, у меня сегодня уже были посетители. Они так спешили, что у них не было времени открыть дверь, и они прошли сквозь нее.

Рукопожатие у него было такое железное, что своими клешнями он, похоже, мог рвать телефонные книги.

– Вызывали полицию?

Кругом валялись бумаги, торчали выпотрошенные ящики в шкафах.

– Зачем? Пустое дело. Это взломщики экстра-класса. К тому же они в большом почете у полиции и ФБР. Да я и привык уже. После первого номера бюллетеня «призраки» приходят регулярно перед каждым новым выпуском. Я выпустил четыре номера. Трижды приходили они ночью с обыском и били стекло. «Хрустальная ночь» по-американски. Ведь они прослушивают все мои телефонные разговоры, вскрывают всю почту. Ничего другого я, понятно, и не жду от них. Садитесь, экс-коллега, стулья у меня еще целы. И скиньте пиджак – жарища, как в Ня-Чанге, а кондиционер мой увезли в контору проката за неуплату взносов. Не хотите ли воды из сифона? Тьфу, дьявол! Опять кончилась, а баллончики все!..

Грант сел и пытливым взором прошелся по корешкам книг, стоявших на настенной конторской полке. Уайз, Уайз и Росс, Эйджи и Уолф, Колби, Коупленд, Клайн, Уинслоу Пек, Фрэнк Снепп, «Бумаги Пентагона», Розицке, Стивенсон о Стефенсоне, Форд о Доноване. Друзья и враги ЦРУ, вранье и обличение. Все это знакомо Гранту. Нет, конечно, ни Флеминга, ни Ле Карре, ни Дейтона, ни Форсайта, ни других авторов, – высосанного из пальца шпионского чтива для широкого потребления. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Но ведь все это можно было и подстроить. «Фирма».

А Уинстон Бек говорил:

– Только в доме, где я снимаю свой офис, находится четыре сыскных агентства вашингтонских частных пинкертонов… Как ни странно, еще никто не учел, что у ЦРУ имеется мощный резерв: 32 тысячи агентов, 4 200 частных сыскных фирм, ведущих экономический и разный другой шпионаж в пользу трестов, компаний, банков, с арсеналом шпионских средств неизмеримо большим, чем у федеральной разведки и контрразведки. Частники подсаживают в триста раз больше «клопов», например, чем ФБР. Об этом написал Хоуган в книге о частных «спуках». Вот эта захватывающая книга, доказывающая, что «спуки» Лэнгли всегда учились шпионажу у частных сыщиков. Когда-нибудь я напишу историю наших разведок под заглавием «От Аллана Пинкертона до Аллена Даллеса». Кто скажет, что ЦРУ, все более теснящее ФБР на внутреннем фронте, пренебрегает этим резервом, которое ему так легко контролировать и использовать в своих целях! Нет более или менее значительной организации, вплоть до американской компартии, куда бы не проникала или не стремилась проникнуть «фирма», пошедшая от Пинкертона. Пролезает она за границей и дома в светские, религиозные, партийные, профсоюзные, студенческие, террористические, гангстерские, контрабандистские организации. Я помещаю материал об этом резерве Лэнгли в следующем номере «Контр-ЦРУ». Не хотите ли подписаться?..

– С удовольствием, – ответил Грант, хотя давно был не при деньгах.

Задравший ноги на стол Уинстон Бек понравился Гранту с первого взгляда, хотя он и знал, что первым впечатлениям не очень-то стоит доверять. Иначе столько людей на свете не оплакивали бы первую любовь. Это был длинный и невероятно худой блондин, лицом и фигурой похожий на Линкольна. В нем чувствовалась не только физическая, но и внутренняя сила. Мудрые карие глаза оценивающе смотрели на Джона Гранта. Глаза светлые, честные, ясные. Про такие говорят, что в них светится божья правда. С другой стороны, в разведке или в дипломатии они – дар божий. Внешность обманчива, и из всех ее черт самые большие обманщики – это глаза.

А улыбка у него – как у проказливого фавна.

Не только любовь, но и крепкая мужская дружба может завязаться с первого взгляда. Грант подумал, что давно не хватало ему такой дружбы – с той поры в джунглях близ камбоджийской границы, когда испарилось под вьетконговским огнем нестойкое товарищество, связывавшее «зеленых беретов» команды А-345.

– Кажется, нашего полку прибыло: Филип Эйджи, Фрэнк Снепп, Джин Грин, бывший мастер-сержант Дональд Дункан… Жаль, что мы разбросаны по всей стране, и я тут почти один как перст – под боком у Лэнгли. Ты знаешь Дональда?

– Еще бы! И уважаю за то этого бывшего «зеленого берета», что он больше пятисот дней продержался в тылу Вьетконга, но еще больше за его книгу с первой правдой о «зеленых беретах» на грязной войне. На одной странице книги Дункана больше правды, чем во всем фильме «Апокалипсис», хотя боевые эпизоды в нем показаны бесподобно…

– Надеюсь, что и твоя книга будет бить не в бровь, а в глаз?

– Думаю, что краснеть за нее мне не придется. В ней правда, вся правда и ничего кроме правды.

– Аминь! Если ты читал мой бюллетень, то убедился, что таков и мой девиз.

– Вранья я у тебя никакого не приметил, но нельзя ли поглубже проникнуть в секреты ЦРУ, особенно те, которые вредят делу разрядки и подрывают мир? За последние дни я убедился, что нельзя замыкаться в прошлом. За «зелеными беретами» пришли «черные» – террористы под маской контртеррористов.

– О! – раскинул длинные руки Бек. – Я вижу, мы птицы одного полета…

– Белые вороны, – сдержанно усмехнулся его гость из Нью-Йорка.

– В своем офисе, – сказал Уинстон Бек, – я не говорю ничего лишнего. Службы подслушивания ЦРУ и ФБР работают круглосуточно, штаты их сотрудников, как техников, так и контрразведчиков, раздулись необычайно. А кто платит? Конечно же мы, налогоплательщики. Штаб-квартиры национальных служб «недреманного уха» находятся тут, в столице. Связи с Ай-ти-ти и другими телефонными компаниями хранятся в глубокой тайне. Денег на модернизацию не жалеют. Ныне одновременно прослушиваются десятки тысяч линий, и только малая часть доступна полиции. Аппарат службы подслушивания ЦРУ прямо связан с Лэнгли. Любой, заслуживающий интереса разговор немедленно воспроизводится многоканальными магнитофонами для прослушивания экспертами. Все достойное внимания каталогизируется. Нет такого района страны, куда бы не заползли «жучки» и «клопы». Секретные линии маскируются под военную связь. Полная автоматизация. Стопроцентное подключение ко всем служебным и домашним телефонам лиц, интересующих спецслужбы…

Он коротко рассмеялся:

– Включая меня, конечно. И сейчас, в эту минуту, «большой брат» нас слушает. Я давно пришел к выводу, что все доступные широкой публике детекторы, помогающие находить и вылавливать «клопов», имеющиеся в свободной продаже – вот они, перечислены в этом наставлении, – он протянул Гранту довольно объемистую книжку под названием «Как избежать электронного подслушивания и вторжения в вашу частную жизнь», – не в силах более бороться с государственной техникой. В этом виде гонки вооружений мы, частные граждане Америки, бессильны или почти бессильны. Возможно, мне подкладывают «клопов» те самые клопиных дел мастера, что подкладывали их в уотергейтском штабе демократов по указке Никсона и Хелмса, в номере, скажем, Макговерна или в номере 214 на котором засыпались «призраки».

Он открыл ящик и достал оттуда кучку сверхминиатюрных металлических устройств.

– Вот последний урожай, собранный мною вчера. Примечательно, что вначале слухачи не придавали мне особого значения и ставили в офисе устройства устаревших, уцененных конструкций и выпусков – вот таких. Потом они меня «зауважали» и, «ухаживая» за мной, перешли на более дорогие «подарки». Вот этот «клоп» снабжен малюсеньким радиопередатчиком, транслировавшим мои разговоры по телефону или с посетителями «слухачам» в какой-нибудь комнате в этом доме или соседнем. Или в спецавтомобиле. А передачи сего «клопа» могут приниматься стационарным подцентром или постом. Но теперь ставят такие «клопы», которые могут подслушивать и передавать разговоры во всех комнатах здания. Тогда, – сказал со смехом Бек, – я наклеил особые обои – не радиопрозрачные. Дотумкали, дьяволы. Засек я, – как, это уж мое дело, – что вон из того здания напротив направляют прямо в мою комнату лазерный луч, который, отражаясь от какого-нибудь предмета, от этой пишмашинки, например, позволяет записывать разговоры.

Сейчас в Англии разразился скандал – выяснилось, что британская служба подслушивания следила даже за разговорами премьера Вильсона на Даунинг-стрит, 10. В Вашингтоне у нас всем ведомо, что наши спецслужбы следят за президентами и конгрессменами. Наш Хелмс, например, считал, что запись секретных переговоров Никсона со своими помощниками в уотергейтские времена позволит ему выйти сухим из воды. Шантаж и контршантаж – его хобби. У англичан разрешение на подслушивания дает министр иностранных дел или даже премьер. У нас Хелмс и Тэрнер, не стесняясь, подключались к кому угодно по собственному усмотрению, безо всякого ордера.

Однако уже много лет назад возник вопрос: как отделить зерно от плевел в горах собранного материала подслушивания? С конца шестидесятых годов создавались такие «веялки», а сейчас действуют построенные по последнему слову центры, отделяющие сталь от шлака. Наше Агентство национальной безопасности создало компьютер «Урожай», сложнейший комбайн, пожинающий, просеивающий, сортирующий телефонные разговоры. Несколько лет назад он из семидесяти пяти миллионов разговоров оперативно отобрал более миллиона для аналитической оценки. И сенатор Фрэнк Черч предупреждает, что такие машины «могут быть использованы против американского народа с большим ущербом». «Могут быть использованы»! Давно используются, сенатор Черч!

Грант спросил:

– Послушай! У меня на кончике языка все время, как вошел я к тебе, был вопрос: что с ОСВ-2 в конгрессе?

– О! – начал с междометия Бек. – Я собираюсь посвятить этому важнейшему вопросу целый бюллетень. Против договора плетут козни и агентства, и Пентагон, но все упрется в сенат. А сенат, – он подошел к книжной полке и, не глядя, снял с нее желтую книжку с американским орлом на мягкой обложке, – вот что писал о нашем сенате автор этой книги шотландец Броган. Титул: «Американский характер». Надо признать, что зачастую иностранцы нас лучше понимают, объективнее и беспристрастнее, чем мы сами себя. Себя познать всегда сложнее, чем другого. Сейчас, сейчас… Вот! Вот что писал про наш сенат этот заокеанский кузен еще четверть столетия тому назад: «Именно эта позиция бдительного выжидания в вопросах международных отношений и заслужила сенату враждебную критику. Ибо никакой договор не может быть ратифицирован без двух третей голосов сената… а это означает на практике, что тридцать три сенатора… могут задержать международную программу, одобренную подавляющим большинством американского народа, поддержанную президентом и нетерпеливо ожидаемую большей частью внешнего мира… Долгие, сводящие с ума и, как кажется, бесконечные задержки процедуры сената в этих случаях не только истощают терпение и энергию американских избирателей… Они также, естественно, оказывают отрицательное воздействие на внешний мир, который с течением времени становится похожим на человека в спальне своего номера в американской гостинице, который услышал, как другой гость в верхней комнате бросил одну туфлю на пол. Он ждал и ждал, пока не потерял терпение и заорал: «Черт тебя побери! Бросай же другую!» А дальше сконфуженный государственный департамент объявляет миру и главам правительств, которые вели переговоры с президентом, что второй туфли нет и ратификации не будет!..»

«КЛОПЫ» С ТЕЛЕОБЪЕКТИВАМИ

Бек положил руку на кипу писем, взял одно нераспечатанное.

– Службы перлюстрации ныне просматривают и при желании фотографируют нераспечатанные письма. Делается все, чтобы письма и телеграммы задерживались лишь на минимальное время. Обмен опытом идет с ФРГ, Англией. Любопытно, что все эти службы слежки направлены не столько против внешних противников Америки, сколько против ее же сыновей и дочерей! И взят этот курс задолго до пророческого 1984 года Орвилла. Самое возмутительное для меня во всем этом постыдном деле то, что сами граждане США оплачивают расходы «слухачей» и всевидящих цензоров, пожирающих сотни миллионов долларов с портретами уважаемых президентов, которые пришли бы в ужас от всей этой электронной шпиономании.

Дело идет к тому, что скоро появятся «видеоклопы» и «телеклопы». Они расплодятся всюду, даже в спальнях и сортирах. Гомо американус перестанет делать детей, потому что каждое его движение в спальне будет не только транслироваться по радио, но и передаваться по телевидению, скрытой камерой, в мониторный центр всеслышащего и всевидящего «большого брата», вооруженного новейшей техникой ЦРУ и ФБР. И это – техника не завтрашнего, а сегодняшнего дня.

Грант повел вокруг глазами, напоминая о «жучках» и «клопах» вокруг. Но Бек только рукой махнул.

– Я никогда не говорю здесь ничего лишнего. Как на духу. Все, что я тут сказал сейчас, прекрасно известно моей постоянной аудитории, моим верным слушателям. Не так ли, ребята? Но на этом наша трансляция, дорогие радиослушатели, заканчивается. Счастливого слушания! До новых встреч в эфире! Слушайте нас завтра в это же время! А мы пойдем на свежий воздух, где еще, кажется, не летают комарики и бабочки с электронной мини-аппаратурой!

Так начался у них деловой разговор, затянувшийся на несколько часов. Но проходил он не в офисе Уинстона Бека, а в баре отеля «Уилард».

К «Уиларду» Бек предложил Гранту подъехать на его машине.

– Вот моя колымага, – не без гордости проронил Бек, садясь за руль цвета морской волны «шевроле»» «Шеветт» модели 1976 года. – Я еще тогда на «фирму» работал и мог себе позволить такую тачку. Первый приз Агентства охраны среды США! Прошу!.. Девяносто кубических дюймов. Четыре цилиндра. На городских улицах, где средняя скорость двадцать миль в час, – тридцать миль на галлон бензина, на шоссейных дорогах, где средняя скорость определена в сорок девять, – тридцать девять миль! Три года назад только «Датсун Б-210» и «Субару» могли сравниться с ней. Наименьшее загрязнение окружающей среды выхлопными газами, кои представляют самую у нас страшную заразу для нее, а я ведь маньяк по части экологии, хотя считаю, что больше всех засоряет среду ЦРУ. Ничего машинка?

Марка машины у американцев лучше раскрывает их внутреннюю сущность, чем их лица. Скажи мне модель твоей машины, и я скажу, кто ты. Полезно присмотреться, если хочешь понять человека, как он водит машину, в каком порядке ее содержит, как относится к другим водителям и полицейским, светофорам, пешеходам. Весь этот экзамен Уинстон Бек прошел отлично. Главной, отличительной чертой была, пожалуй, небрежная и элегантная уверенность в себе.

– Вот уотергейтский комплекс, – показал Бек на два больших здания, одно из которых походило на подкову, а другое тоже на подкову, только почти разогнутую. – А рядом Центр имени Джона Кеннеди.

Ехали по авеню из северо-западного района, где была контора Бека, мимо двух больших служебных помещений президента, старого, где заседает Совет Национальной Безопасности, – справа, и нового – слева, за которым стоял Белый дом.

– Если ты расскажешь мне о своей книге, – сказал Бек, вырулив на улицу, – мне будет легче помочь тебе.

Грант, стесняясь и запинаясь, как всякий начинающий литератор, не слишком связно и эффектно рассказал о своей работе.

– Прекрасно! – воскликнул с энтузиазмом Бек. – Да в этой твоей мине – десять мегатонн. Твой рычаг – критика ЦРУ. Твоя точка опоры – люблю парадоксы – Хелмс. Ты перевернешь «фирму» вверх тормашками. Я не меньше, а больше твоего знаю о делах рыцарей «розы ветров», но я, черт меня побери, разбрасываюсь, растекаюсь по древу в своих бюллетенях, а ты подвел под «фирму» точно направленный заряд. Но я могу многое рассказать тебе о Хелмсе. Он, конечно, фигура. Даллес, тот корчил из себя джентльмена. Хелмс абсолютно раскован. Гроссмейстер подрывных дел. И «мокрых» тоже. Со всем блеском показал себя в Иране. Чем выше взбирается на пальму обезьяна, тем лучше виден ее зад.

Старинный отель «Уилард», почти ровесник столицы, стоит на Пенсильванской авеню наискосок от Белого дома. Бек повел Гранта в большой, шумный бар.

– Здесь так галдят, – сказал Бек, – что глухи самые ушастые «клопы» и не слышно даже собственных мыслей.

В угол, у стенки, садиться не стали – там-то как раз и прячутся еще не совсем оглохшие «клопы». Сели за незанятый столик почти в середине бара. Бек огляделся, но знакомых, как видно, не обнаружил.

– Так чем тебе не понравились черноберетчики? – спросил он.

Грант, не колеблясь, полагаясь на свою интуицию и знание людей, как на духу рассказал о том, что узнал от «черных беретов» в Форт-Брагге.

– Толково! – усмехнулся Бек. – Если ты не против, я хочу использовать твой материал для бюллетеня. Не возражаешь? Конечно, без ссылки на источник.

Грант только пожал плечами – Уинстону Беку виднее.

– А ты, значит, из тех, кто сменил перышки во Вьетнаме?

– «Ястребиные» на «голубиные»? – горько усмехнулся Грант. – Не сразу. Но все «ястребиные» перья я там растерял, а перьями «голубя» уже стал обрастать в Германии…

Сервис в «Уиларде» отменный – не успеешь осушить бокал пива, несут новый. Тапер мастерски наигрывал «Грустную бэби» и другие песенки тридцатых годов, времен «великой депрессии», получившие вторую жизнь после того, как стали вновь прокручивать всякое целлулоидное старье по телевидению.

– Все самое интересное я включаю в свои бюллетени, – сообщил Гранту его новый знакомый, если не сказать друг. – В своей передовице я как раз собираюсь сказать, что заря международной разрядки заставила «призраков» лишь глубже забраться в свои норы. Их мир – это невидимая сторона Луны, это часть планеты Земля, над которой никогда не восходит солнце, где льды «холодной войны» тают не больше, чем в Арктической шапке. Демонстративное отступление кромки этих льдов было для ЦРУ временем собирания сил и консолидации. Исподволь укреплялись связи не только с разведками «свободного мира», но и с нацистами и неонацистами в Федеративной Республике Германии, с наемными убийцами в Италии, с «Черным апрелем» – бандой беженцев из Вьетнама, с фалангистами покойного каудильо, вынужденными временно, как они надеются, уступить напору демократических сил, с их союзниками в Португалии, сторонниками диктатора Сомосы, вышвырнутого из Никарагуа. Хочу подчеркнуть, что ЦРУ широко снабжает сейчас своих младших партнеров по шпионской коалиции новейшей электронной техникой в помощь «плащу и кинжалу». Об этом пишет и Эйджи.

Бек посмотрел через головы в дальний угол, где сидел с немолодой женщиной какой-то волосатый субъект средних лет, поднял со столика прейскурант и прикрыл им губы.

– Надо остерегаться глухонемых и вообще людей, умеющих читать язык губ – штука древняя как разведка, а разведка народилась вместе с родом человеческим. Извини, но в моем деле нетрудно заболеть паранойей. Кажется, больше двух-трех лет не выдержу. Я не фанатик и тоже, как все, мечтаю о нормальной жизни. Ради «фирмы» мне пришлось пожертвовать женой, двумя сыновьями, друзьями. Но контршпионом-одиночкой, поверь мне, быть не легче, а труднее, чем шпионом. Ловля «призраков» не для нервных Нелли.

Он допил кружку пива, пожевал соленый арахис.

– Но, откровенно говоря, сейчас мне легче, чем было последние два года в «фирме», когда меня оторвали от советских дел и перекинули на внутренние – американские. Против потенциального противника с точки зрения морали всегда легче и проще действовать даже тогда, когда нарушаются любые нормы и правила и свой собственный кодекс чести, чем против своих людей. Я родился разведчиком, а не контрразведчиком. Начался мучительнейший внутренний разлад, борьба с совестью, которую так и не смог вытравить во всех нас мистер Хелмс. Долго пытался я убедить себя – вот ведь до чего дошло! – что, занимая свой немаленький пост в ЦРУ, я минимизирую тот вред, который принес бы нашей Америке ревностный и бессовестный служака, робот. Порой я спрашивал себя: не стал ли ты, Уинни, черт тебя побери, объективно, волей-неволей, «перебежчиком на месте», не льешь ли ты воду на московскую мельницу? Нет, нет и еще раз нет. Я стал служить не «фирме», а своему народу, Америке Вашингтона, Линкольна, Джефферсона, Рузвельта, американской демократии, как я ее понимаю. – Он посмотрел в сторону приближавшегося помощника бармена. – Но довольно лирических отступлений. Еще пива и этих орешков. Поможем нашему президенту Джимми продавать больше арахиса своей фермы!..

– И я пережил то же самое, – сказал Грант, когда помощник бармена ушел. – И еще переживаю.

В бар вошла шумная толпа. Взглянув на нее, Бек сразу сказал:

– «Джентльмены прессы». Пришли промочить горло после визита в Белый дом, где они слушали Джимми или его пресс-секретаря. Они постоянно пасутся в этом баре.

Грант окинул взглядом просторный зал с высоким потолком, старомодными хрустальными люстрами и колоннами из зеленого мрамора. Между столиками сновали официантки.

Тапер перешел на мелодии из мюзикла «Оклахома».

– Законопроект с новым уставом ЦРУ, обещанный к январю 1979 года, – говорил Гранту Уинстон Бек, – еще не готов, и теперь уж отчаялись провести его до 1981 года. Будет сделано все, чтобы он регламентировал работу «фирмы» лишь в самых широких рамках. Здесь у нас готовится конференция Ассоциации американских адвокатов на тему «Закон, разведка и национальная безопасность» – последний взбрык либералов. Сейчас это дело вовсе зажмут. Уильям Миллер, глава сенатской комиссии по делам разведки, уже почуял, куда ветер дует, – а кто на Капитолийском холме не держит нос по ветру! – и бьет отбой. Вместо жесткого устава Лэнгли получит «хартию вольностей», широкую лицензию, индульгенцию конгресса на будущие грехи. Какой толк от формального запрета на убийства, когда устав не предусматривает мер уголовного наказания за него! «Хартия вольностей» ЦРУ легализует перлюстрацию, подслушивание телефонных разговоров, неограниченное использование агентурной сети осведомителей внутри страны, обыски и кражи со взломом, от которых мне и сейчас житья нет.