Текст книги "Избранное: Стихотворения. Поэмы. Переводы"

Автор книги: Ованес Туманян

 
Пустую жизнь без вдохновения
Небесным даром не зови:
Она – земное порождение
И достояние земли.
 
 
Но если искрою нетленною
Твой подвиг западет в сердца,
Ты светом озаришь вселенную
И не изведаешь конца.
 
 
Хвала любви! Хвала бесстрашию!
Служителю добра – хвала!
Он пьет бессмертье полной чашею
В награду за свои дела.
 

 
Темно вокруг, и на душе темно,
И это сердце – холода жилище.
Ни в ненависти, ни в любви – равно
Душа моя не обретает пищи.
 
 
Боролся я с коварством и враждой,
Окрепла юношеская десница,
Терпел я поражения порой,
Но ни пред кем не пожелал склониться.
 
 
Не стоили моих усилий те,
С кем я боролся долго и напрасно.
Не засмеюсь я, внемля клевете,
И не заплачу горестно и страстно.
 
 
Темно вокруг, и на душе темно,
И это сердце – холода жилище.
Ни в ненависти, ни в любви – равно
Душа моя не обретает пищи.
 

 
За горой засветился месяц,
Над горой туман заклубился.
Мне огнем опалило сердце,
Я, скиталец, с дороги сбился.
 
 
Кинусь я со скалы пустынной,
Воронье исклюет мне щеки.
Не обнять мне той, по которой
Горько плачу я, одинокий.
 
 
По скале ручеек струится,
Напевает, неугомонный.
Горе мне! Умирает сердце
От печали неутоленной.
 
 
К детям скал[131]131
  Дети скал – птицы. (Примеч. Важа Пшавелы.)


[Закрыть] прислушайтесь: клегчут
И ширяют в соседстве грома.
Все твои родные – на свадьбе,
А мои – сиротствуют дома.
 

 
Расцветают весной фиалки,
В пору жатвы трубят олени.
Сердце, словно изгнанник жалкий,
Горько плачет в изнеможенье.
 
 
Под горой от сердечной боли
Черной ночью совы кричали.
Неужели земной юдоли
Мало только моей печали?
 
 
Все проходит на белом свете,
И морское иссохнет лоно.
Для нанесших мне раны эти
Разве нет такого закона?
 

 
Вот пришла и эта весна,
Просыхают отроги горные,
Тает снег об-он-пол горы,
Потемнели дороги торные.
 
 
Мечется Арагва, кипят
Пшав-хевсурские воды стылые,
Плачут, будто в могиле брат,
А сестра скорбит над могилою.
 
 
Выглянул фиалкин глазок,
Как сноха над фиалкой – чадуна[132]132
  Чадуна – щитовина, род папоротника.


[Закрыть],
А невестка хмельным-хмельна,
Дол кругом – как праздник негаданный.
 
 
Разукрасила мир весна
Где листвой, где цветами нежными.
Только сердце мое мертво,
Только сердце мертво по-прежнему.
 

 
На Эльбрусе ворон ворона
Окликает с камня седого:
«Просыпайся, брат, подымайся,
Время крылья расправить снова.
 
 
Пролетал я над долом давеча,
Ружья громыхали в Кахети,
Полегли в траву луговую
Матерей любимые дети.
 
 
Я – вперед, ты за мною пó следу,
Нам с тобой лететь недалече,
Очи выпьем у недоумков,
Исклюем увядшие плечи.
 
 
Кахетинцев много порублено,
Рук не хватит копать могилы.
Я терзал уже клювом острым
Теплые и сладкие жилы».
 

 
Наливай вина – и выпьем,
Выпьем, чтоб оно пропало! —
И пойдет прямой дорогой
Мир, бредущий как попало.
Потоплю я в турьем роге
Горечь сердца, злое горе,
Повстречаюсь я с любимой,
Погуляю на просторе,
Своего пришпорю Лурджу,
Вместе с Лурджой кинусь в море,
Много лучше смерть во славе,
Чем собачья жизнь в позоре.
Молодой боец не может
Видеть смысл во всяком вздоре.
 

 
Заболел я всей скорбью мира
Оттого и стал дударем.
Воры дудку мою украли,
Вот и плачу ночью и днем.
И на что она им, проклятым?
Не продать ее нипочем:
Солью слез ей глаза изъело,
Не украшен стан серебром.
 
 
Срезал я ножом безыскусным
Бузины тонкостенный ствол,
Из волос гонимых и нищих
Я колечки для дудки сплел,
В соловьиную горловину
Вдунул мира горький глагол,
А теперь втихомолку плачу,
Чтоб никто меня не нашел.
 
 
Пусть же вор могильную землю
Ртом щербатым ест не дыша!
О, как дико и нежно пела
Легкой дудки моей душа!
Ничего от вас не хотела,
Даже ломаного гроша,
И сама просилась мне в руки,
До того была хороша.
 
 
Мы сроднились, как брат с сестрою,
А теперь простились навек.
Слить бы голос ей с причитаньем
Синих гор, ущелий и рек.
Чтоб смеющийся, как ребенок,
Слезы лил и лил человек.
 

 
Видел я: орел-подранок
Бился насмерть с вороньем
И, уже взлететь не в силах,
Землю мел одним крылом;
Из груди его струилась
Кровь слабеющим ручьем.
 
 
Чтоб вам сгинуть! Он попался
В час недобрый вам живьем,
А не то ваш пух по ветру
Долго вился бы кругом.
 

 
Где ты, мой орел? Клювом бей,
Сердце рви кривыми когтями,
Дай свободу крови моей,
Дай душе изойти слезами!
 
 
Истомила меня печаль,
Но не могут слезы пролиться.
Сердцу больно – людям не жаль.
Помоги мне, вольная птица!
 

 
Был в горах, с вершины видал
Мир, припавший к дальним отрогам,
На груди светила держал,
Как пророк, беседовал с богом.
 
 
Мысль о благе мира была
Для души единственной мерой,
Жизнь и смерть во имя его
Были правдой моей и верой.
 
 
А теперь я спускаюсь вниз.
Тьма глотает меня в ущелье,
Злые думы с душой сплелись,
Сирым разумом завладели.
 
 
Сверху вниз брести наугад —
Горе мне! – как тяжко и томно…
Слезы не исцелят меня
На равнине этой бездомной.
 
 
О, зачем я себя обрек
На погибель без воздаянья
И сошел с горы? Чтобы стать
Тщетной жертвой? Чашей страданья?
 

 
Притомился лев, притомился,
Наступила старость на горло,
Наложила подать на мышцы,
Когти царские поистерла.
На поклон зверье не приходит,
Будто все окрест перемерло,
И никто его не жалеет,
И прошла пора золотая,
Та пора, когда выступал он,
Землю лапами прогибая,
Всю державу свою рычаньем
Потрясал от края до края.
Приутих недавний властитель,
Сердце старое плачет сиро;
Мнится, он давно уже болен:
На костях ни мяса, ни жира.
И чело его омрачает
Дума о вероломстве мира.
 
 
Притомился лев, притомился,
Наступила старость на горло,
Наложила подать на мышцы,
Когти царские поистерла,
Шкура у него заскорузла
И в груди дыхание сперло.
Из очей, когда-то прекрасных,
Тихо каплет мутная влага.
Кто тебя в беде пожалеет,
Жертва старости, царь-бедняга?
Где гордыня? Где величавость?
Где высокое бремя славы?
Весь ты в шрамах и гнойных язвах.
Что за зрелище, боже правый!
 
 
Холодает лев, голодает
И мышкует в поисках пищи,
За зверями по следу ходит,
Просит милостыни, как нищий.
Для себя охотится каждый,
Лев к тому же чужой породы.
Кто глупей, тот на нем, беззубом,
Вымещает свои невзгоды,
А еще иному приятна
Вечная жестокость природы.
 
 
Никому из зверей не жалко,
Что погасло львиное счастье,
Тигры льстивые даже рады
Одряхленью Кровавой Пасти;
Не таясь, олени выходят
И зовут соучастниц страсти.
 
 
Голодает лев, холодает,
Наступила старость на горло,
Наложила подать на мышцы,
Когти царские поистерла.
Лев минувшее вспоминает:
Звери на поклон приходили,
И валялось парное мясо
У могучих лап в изобилье.
 

 
Что, река, рычишь мне в уши?
Что ты, ночь, глаза мне застишь?
Дай от дьявола уйти мне,
Дольный мир, откройся настежь!
Освети мне землю, боже,
Снизойди к моей тревоге!
Дома смутных глаз не сводят
Дети малые с дороги.
В мире этом злополучном
Долго ли осиротеть им?
Ты не дай без утешенья
Слезы лить несчастным детям.
Дети будут горько плакать,
Если я в дороге сгину…
Допусти до перевала,
Сроку дай сойти в долину!
Буду жив – меня дорога
Приведет в мое селенье:
Только там надежный отдых,
Там от раны исцеленье.
Где еще укрыться? Стал я
На чужбине сиротою,
Потому-то и не знает
Сердце бедное покоя.
Но домой спешу напрасно:
Матери я не застану.
Предали меня надежды,
В сердце нанесли мне рану.
Вместо радостных приветов
Дома только плач услышу,
И одни заботы будут
Приходить ко мне под крышу.
Больше в мире этом скорбном
Ничего я не имею.
Пусть моя звезда погаснет,
Не заплачу я над нею.
Как мне жить, когда на свете
Нет мечте осуществленья,
И не выпадет мне счастья
Ни крупицы, ни мгновенья.
Горе мне! Хулы и муки
Ждут меня и за могилой.
Встанет там перед глазами
Все, что здесь, при жизни, было.
 

 
Наг и бос хожу по свету,
Голодая, холодая.
Неизбывной нищетою
Знаменита наша стая.
Печка жизни раскалилась,
Мне подобных выпекая.
Многим в этом бренном мире
Доля выпала такая:
Нас, рожденных матерями,
Всех могила ждет глухая.
 
 
Если я узды достоин,
Разве я склоняю шею?
Дружбой с вами клясться буду:
Всем на свете я владею.
Этот мир – мое богатство:
Горы, долы, вся природа,
Суша и морская влага,
Звезды – войско небосвода,
Сторож тучек – светлый месяц,
Солнце в ранний час восхода,
Радостный напев богатых,
Сиротливый плач народа,
Голубое небо, вёдро,
Ливень, гром и непогода,
Розы вешнее цветенье,
Вся ее родня земная,
В блеклом платьице фиалка —
Скромница моя лесная.
Пúримзе[133]133
  Пúримзе (букв.: солнцеликая) – вид цветка.


[Закрыть] на горном склоне
И горянка молодая,
И роса, что жемчугами
На лугу дрожит, мерцая,
Долгий гул обвалов зимних,
Летом – россыпь дождевая,
Ад за гробом, коль затворят
Предо мной ворота рая…
 
 
Я реву, как бык могучий,
Я рогами землю рою:
– Боже, дай моей отчизне
Жизни щедрою рукою! —
Слыша о беде несчастных,
Слезы я струю рекою,
Мучусь я и колоброжу.
Праздность не в ладу со мною, —
С бедняком делюсь последним,
Не враждую с нищетою.
Я пришел во имя блага,
Связан я с моей землею.
Никого я не обижу
Злым деяньем, речью злою.
Я реву, как бык могучий,
Я рогами землю рою.
– Боже, дай моей отчизне
Жизни щедрою рукою! —
За несчастных и бездольных
Слезы я струю рекою.
Вдаль иду с горящей песней.
 
 
Блажь берет меня порою.
 

 
– Элисбар, поведай людям,
Что и как случилось в Эго[134]134
  Эго – деревня в Тушетии, одной из областей Грузии.


[Закрыть]
С домом-крепостью Бакури
В дни лезгинского набега?
 
 
– Не хочу, чтоб сердце снова
Билось, как в ловушке птица.
Что сказать? Живи, Бакури,
Было б чем ему гордиться,
А таким, как я, в могиле
Лучше смертным сном забыться.
 
 
– Ты зачем сказал такое?
Унижать себя не надо!
 
 
– Лгать из хвастовства не буду,
Это не моя отрада.
Я не поддержал Бакури,
Пред врагом не встал преградой.
Жизнь мне сладостной казалась,
А теперь не слаще яда.
На врага пошел Бакури,
Как могучий барс на стадо.
Я живьем врагу попался,
И грызет меня досада,
Не могу спины расправить
И поднять не смею взгляда.
 
 
– Не бежал ты с поля боя,
А что пуля не задела, —
Не горюй: зачем стыдиться
Непозорного удела?
И до нас об этой схватке
Много слухов долетело,
Но молва ни в чем постыдном
Обвинить тебя не смела.
Сам, что видел и что знаешь,
Расскажи про это дело.
 
 
– Подошло большое войско,
И попали мы в осаду,
Семь ночей, семь дней из ружей
Мы отстреливались кряду.
Жены, матери и сестры
Нам заряды подносили.
В день восьмой настало время
Истощиться нашей силе.
Порох кончился. Что делать?
Мы не спали и не ели,
Вспомнишь все – врагу бы только
Пожелать такой недели.
Оплошали мы, попали
Счастью лживому в немилость.
Будто снежная лавина,
Вражье войско накатилось,
Гулхадарцам и дигойцам[135]135
  Гулхадарцы и дигойцы – племена, обитающие в Дагестане у границы Тушетии.


[Закрыть]
Наша крепость отворилась.
«Горе нам! Оружье дедов
Мы носили для того ли,
Чтоб врагу отдать на муку
Жен с детьми по доброй воле?»
Слово гневное Бакури,
Точно пламя, полыхало,
Сердце сделалось кременным,
Превратился взор в кресало.
«Сам убью! – Бакури крикнул.—
И да сгинет враг презренный!»
Крикнув так, жене и детям
Снес он головы мгновенно,
Ринулся врагу навстречу.
Я – вослед. Мне показалось,
Что в руке его могучей
Сталь прангули[136]136
  Прангули («Франкская») – вид холодного оружия, сабля округлой формы.


[Закрыть] засмеялась.
У ворот сразив двенадцать,
Он затих подобно буре.
Когти барса притупились.
Вечным сном почил Бакури.
 

 
– О душа, где была, что видела,
Почему ты плачешь, душа?
 
 
– Я была в горах, барса видела.
Перед ним лежал, не дыша,
Холодея, детеныш пепельный.
Барс оплакивал малыша.
Знала ль я, что и зверя дикого
Скорбь терзает, сердце круша.
 
 
– Что же снова ты плачешь? Чем еще
Дольный мир тебя огорчил?
 
 
– Повстречался печалью раненный
Мне олень, исполненный сил.
Он бродил в одиночку пó лесу,
А подруги не находил.
Он потерю свою оплакивал,
Отчий лес был ему не мил;
Радость жизни его покинула,
Клял он свой безответный пыл.
Да изведает одиночество,
Кто печаль ему причинил!
 
 
– Отчего ты снова заплакала,
О душа, скажи, что с тобой?
 
 
– Плачу я затем, что отравлена,
Точно ядом, горькой судьбой,
Долей горестной сирой женщины,
Дивною своей красотой,
Властной ослепить и ума лишить
Ослепленного красотой,
Красотой, сравнимой с фиалкою,
Алой розой или звездой.
Билась и рыдала красавица,
Голову посыпав золой,
Над высокой свежей могилою
Под скалистой Эльбрус-горой.
Кто погиб у нее – не ведаю,
Муж ее или кто другой,
Но меня ее причитания
Обжигали смертной тоской.
Почему же судьба жестокая
Не щадит красоты такой?
 
 
– О источник жалоб и жалости,
А теперь ты плачешь о чем?
 
 
– Я селенье дальнее видела,
Где разрушен был каждый дом
И повержен храм, и голодные
Дети ползали нагишом;
Где, обшаривая развалины,
Выли горестно псы кругом,
Где столбы да стены щербатые
Были вычернены огнем
И усеяны сытым, каркавшим,
Перья чистившим вороньем.
Там с врагом сражался единственный
Уцелевший еще храбрец,
Но и он не достиг желанного,
И его подкосил свинец.
Будто волчья стая их резала,
Меж руин из конца в конец
Все селенье было завалено
Тушами коров и овец.
Снедью стал для жадных стервятников
Смертью храбрых павший боец,
Напились орлы сизокрылые
Влагой глаз и кровью сердец.
 
 
– Вот зачем ты одета в черное!
Чем еще ты удручена?
 
 
– Ничего не скажу я более.
Пред тобою – твоя страна.
Оглянись, поймешь, чем я ранена,
Отчего смертельно больна.
 
 
– Что ж хохочешь ты, как безумная?
Не таись, душа, предо мной.
 
 
– Я схожу с ума, я с ума схожу
От страданий земли родной.
 

 
Разъясните фиалке нежной,
Что ее изничтожат слизни,
Что дверей блаженного рая
Не увидит она при жизни,
Что гордиться ей красотою
Ни к чему на собственной тризне.
Лучше б ей не глядеть на солнце,
Крепко спать в земляной отчизне.
 
 
Наше солнце непостоянно,
Счастья мало в нашем пределе.
Мать-земля, ты мою фиалку
Приюти в своей колыбели.
Твой обычай – служить покровом,
Пуха птичьего не тяжéле.
 

 
Матери не для того ли
Пели нам у колыбелей,
Чтоб клинки мы отточили,
Чтоб кольчуги мы надели,
Чтоб сердца лихих соседей
Перед битвой холодели,
Чтоб не страшен был отчизне
Враг, искусный в бранном деле!
 
 
Жен, детей, поля родные
Мы удаче поручили,
Поклялись умыться кровью,
Посвятили жизнь могиле,
Чтобы дани мы вовеки
Урожаем не платили.
Наши матери недаром
Смелых витязей взрастили!
 
 
Жизнь сжигаем, как солому,
Для отчизны несравненной,
Умираем с легким сердцем,
Гибнем с песней дерзновенной:
«Пусть они умрут, – что нужды?
Дети вырастут мгновенно,
Кружатся колеса прялок,
И шумят крыла вселенной:
Сыновья бесстрашны будут,
Мужество отцов нетленно.
 
 
Кто теперь в наш дом ворвется,
Лютой смертью угрожая?
Побеждает тот, кто бьется,
Как солому, жизнь сжигая.
Мы живыми не уступим
Ни земли, ни урожая,
Мы клялись умыться кровью,
Жизнь сраженьям посвящая.
Ну-ка, витязей подобных
Родила ль страна другая?
 
 
Родины ничьей не тронем,
Только нас дразнить не надо.
Даже мертвый засмеется:
Будет хороша засада.
Живы будем – не пропустим
Ни единого отряда.
Отступить нас не заставит
Ни кинжал, ни кубок яда.
Мы, как львы, идем на гибель,
Смерть в бою – для нас отрада.
Мы спины врагам не кажем,
Пусть они бегут, как стадо.
Бейтесь так, чтоб наши внуки
Наши подвиги воспели.
Поразим себя клинками, —
Только б не был враг у цели».
Чтобы родине прекрасной
Угрожать враги не смели,
Надо, чтоб такие песни
Люди знали с колыбели,
Чтобы матери таких же
Витязей вскормить хотели.
 

 
Пригляжусь я к себе – и больше
Не в обиде на путь земной:
Добрых дел совершил я много,
Прегрешений мало за мной,
Захочу долететь до неба —
Крылья вырастут за спиной,
Света горнего луч заблещет
В сердце, полном голубизной,
И словам на бумаге тесно,
И душа – струна за струной —
Пробуждается, запевает,
Словно птица ранней весной.
 
 
Я тогда, – невольник чонгури[137]137
  Чонгури – национальный музыкальный инструмент.


[Закрыть],
И хоть выскажусь не вполне, —
«Честь и слава песне высокой!» —
Люди добрые молвят мне.
Песня мне самому по нраву,
И отрадно мне, как во сне.
В лад единый строятся звуки
И бегут, подобно волне,
Отдохнуть чонгури не хочет,
Я молчать не даю струне,
Все другие заботы в песне
Тают, словно лед по весне.
Я плыву по морю блаженства,
И держусь я за рукава
Одеяний творца вселенной
И служителей божества.
Сыплется небесная манна,
Сладко кружится голова.
Матери хвала, чьей заботой
У меня душа не мертва!
 
 
Но растет число прегрешений, —
Петь хочу, а на сердце – тьма,
Не могу одолеть разлада
Слова жгучего и ума,
Я чонгури мучу напрасно,
Мир тогда для меня – тюрьма;
То перо, что в ранние годы
Заострила любовь сама,
Гробовые змеи обвили,
Остудила ведьма-зима.
 
 
Ад во мне, и свое зачатье
Не устану я проклинать.
Так бывает, когда поэта
Не приосенит благодать.
 

 
О горы, горы,
С вами в разлуке
Я не стерпел бы
Всей этой муки.
Вас полюбил я,
Когда впервые
Меня пытливо,
Как часовые,
Вы оглядели,
Кручи живые.
 
 
Я не обманут
Сердечной жаждой.
Делю я долю
Вершины каждой.
Люблю вас крепче
Всего на свете,
Воины духом,
А сердцем дети,
Вольный, высокий
Притин столетий.
 
 
Я ненавижу
Низость бессилья,
Дух пресмыканья,
Веянье гнили,
Павшего духом
Мертвые крылья.
Мне утешенье —
Ваш строй нетленный,
В сердце навеки
Запечатленный.
 
 
Без вас я – клочья
Вопящей плоти,
Но не стенаю,
Чуть вы блеснете.
Споткнусь о камень
На повороте —
Вы снизойдете
К моей заботе,
И стану стойко
У самой цели,
Возвысив песню,
Как вы хотели.
 
 
Сияйте, горы,
В дали туманной!
Нектар надежды,
Лейся на раны!
Попранный, сирый,
Из пут обмана
Край наш рванется
К мечте желанной.
 
 
Дохните ветром,
Нашлите бурю,
Пусть не увижу
Солнца в лазури;
Жизнь отымая,
Бейте по-турьи,
Щебнем засыпьте —
Глаз не прищурю.
С ваших ладоней
Хлебну отравы,
Смиренно, лягу
На ваши травы.
 
 
Не только ваши
Радости помню,
И ваше горе
На грудь легло мне,
А думы снова
Как прежде с вами.
Вы преграждали
Мне путь ручьями,
Меня сжимали
Седыми льдами,
Вы заливали
Пóтом глаза мне,
В угон метали
То град, то камни;
И проклинал я
Снег в три аршина,
И ненавидел
Ваши вершины.
 
 
Давно из сердца
Ушло все это,
В нем только розы
Алого цвета.
Связь моя с вами
Не ослабела,
Чуть вас увижу —
Снова за дело!
С вами в разлуке,
Как лодка в море,
Я затеряюсь
В чуждом просторе.
Вот вы встаете,
Грядой неровной,
С духом и плотью
Связаны кровно.
 
 
Голову вскинув,
Днями-ночами
Веду неравный
Бой с палачами.
Как ваши воды,
Хлыну ручьями,
Бурливой песней,
Могучим словом…
И что при встрече
Скажу еще вам?
Тучи прорвите!
Небо измерьте!
Ввысь простираюсь —
И нет мне смерти.
Люблю высоты
Духа и мира.
С вами надежда
Не будет сирой,
С вами пребуду
Мечтой и речью,
Выйду из гроба
Горам навстречу.
 

 
Для чего я жил на свете,
По ночам не мог заснуть,
Если на краю могилы
Я кляну свой дольный путь?
Для чего тебя любил я,
Чем тебя мне вспомянуть,
Если тернием измены
Ты изранила мне грудь?
 
 
Я сквозь горы пробивался,
Грыз холодный камень скал,
Под полою чувств, как розу,
Образ твой отогревал,
Прирастил, как розу, к сердцу,
Слезы лил и ликовал.
 
 
Как расписку долговую,
Клятву ты разорвала
И теперь на грудь другому
Головою прилегла.
Вероломство и разлука
Жизнь мою сожгли дотла.
 

[138]138
  «Эту песню поет косарь или жнец, работая в одиночку». (Примеч. Важа Пшавелы.)


[Закрыть]

 
Сном забылся в юности,
А проснулся в старости,
Проклинаю хворости,
Плачу я от ярости:
Борода косматая —
Словно вата грязная,
И на ум столетнему
Мне приходит разное:
Снилось мне, что бедствую,
Грезилось, что праздную…
 
 
А что к людям не хожу —
Люди не виновники:
Рóга я не удержу,
Не гожусь в любовники,
Строить дом я не возьмусь,
Подсоблять приятелю, —
Лучше в келье затворюсь,
Помолюсь создателю.
 
 
Мир и счастье девушке,
Не меня целующей!
Не меня на солнышке
Встретит ветер дующий.
Мне на что надеяться?
Может быть, засну еще?
 

 
Были мы в горах,
Я и Бердия.
И под грудь кабан
Мне клыки всадил;
Я убил его
И кабанью кровь
Со своей смесил;
Но никто мне ран
Не перевязал,
И лежу без сил,
А в глазах туман.
 
 
И товарищ мой
На меня теперь
Смотрит, как слепой:
Перед ним лежит
Средь травы густой
Мною взятый зверь.
 
 
Нагрузив осла
Кабаниною,
Он в обратный путь
Собирается;
Возвратясь домой,
Пред своей семьей
Он добычею
Похваляется,
Пляшет, пьет, поет,
Рог в руке держа,
И его души
Совесть не грызет,
Как железо ржа.
 
 
Дела нет ему,
Что кончаюсь я
Не в родном дому,
А в лесной глуши,
Что с семьей навек
Разлучаюсь я.
Слушай, человек,
Я тебе не враг.
Без меня моя
Пропадет семья.
Чем ты, Бердия,
Стал в ее судьбе?
Черный Бердия,
Разве можно так?
Неужели, брат,
Бога нет в тебе?
 

 
За столом Бабураули
Восседал в Гуданис-Джвари.
Во дворе метали жребий,
Шум подняв, как на базаре,
Тысячу овец делили
Да быков добытых двести.
Но воителю негоже
Ставить скот превыше чести,
Вот и скрылся он в молельню,
Чтоб не быть со всеми вместе;
А еще он ранен в руку.
И, как должно, боль скрывает,
Служка, стоя на коленях,
В чашу пиво наливает.
«Дело доброе – что свечка
Перед божиим порогом.
Из рабов Гуданис-Джвари
Ты для славы избран богом».
 
 
Служка чашу подымает:
 
 
«Как рассудишь справедливо —
До чего же люди мелки!
На врага идут лениво,
И потом за стол садятся
Не в черед и суетливо.
Только в том видна их доблесть,
Что хлестать здоровы пиво.
Ты один, Бабураули,
Наших гор краса и диво!»
 
 
Служка чашу осушает:
 
 
«Много лет живи счастливо!»
 
 
И тогда снаружи люди
Двери настежь распахнули,
Ворвались и загалдели:
 
 
«Выходи, Бабураули,
За двенадцатью быками,
За богатою поживой!»
 
 
И сказал Бабураули,
Подбоченясь горделиво:
 
 
«Всё берите, ничего я
Не желаю, кроме пива!»
 
 
«Всем нам счастье улыбнулось,
А тебе на долю пало
Больше всех, и ты не думай,
Что двенадцать это мало!»
 
 
Отвечал Бабураули:
 
 
«Вы поймите, что ни спьяну
И ни стрезву из добычи
Ничего я брать не стану:
В этом я святыне нашей
Клятву дал по доброй воле.
Что мое, то при разделе
Вы своей считайте долей,
Мне же и козы не надо.
Только б клятву бог услышал!»
 
 
И, в косую сажень спину
Показав, он в двери вышел.