Текст книги "Избранное: Стихотворения. Поэмы. Переводы"

Автор книги: Ованес Туманян

 
Взгляни: я втянут в караван печали.
Из глаз моих озера слез упали.
Соперники меня оклеветали,
О уточка моя, Сельбинияз!
 
 
Проносишь плавно свой наряд зеленый.
Казнит меня твой взгляд неблагосклонный,
Твоих объятий ждет певец влюбленный,
Былой огонь тая, Сельбинияз!
 
 
Твой Кемине от края и до края
Мир обошел, свои стихи слагая,
Неведома Сельбинияз вторая.
О уточка моя, Сельбинияз!
 

 
Я вечером пришел и сел.
   Ты встретил ли меня?
Ты накормил ли, напоил,
   Приветил ли меня?
Тебя на плечи натянув,
   Я стал рабом огня;
Заплаты вшам внаем сдаешь,
   Твоя вина, кожух!
 
 
Я собранным тюльпанам счет
   Довел до сорока.
Колени вскинулись к плечам, —
   Так я дрожал, пока
Не стала голова моя,
   Как лист сухой, легка.
Шуршишь, хрустишь, людей страшишь,
   Как сатана, кожух!
 
 
Встал на рассвете, поглядел —
   А шкура козья – рвань,
И взяли желтизну твою
   Жара и дождь, как дань,
И весь ты в лысинах сплошных,
   И за такую дрянь
Я верблюжонком заплатил!
   Чем не цена, кожух?
 
 
Гулял на тоях, пировал
   И нажил сто заплат.
Приподыму – стоишь колом
   И рукава торчат.
Ты к небу рук не воздевай,
   Кончай молитву, брат,
Зашьем прорехи: не пришла
   Еще весна, кожух!
 
 
Таков уж мой кожух, что им
   Как жизнью, дорожишь, —
В Хиву отправишь на базар —
   Возьмешь большой барыш.
И птичьей шкурки он теплей,
   Когда под ним лежишь.
Он помнит Ноя: скроен был
   В те времена кожух.
 
 
Когда окончился потоп,
   Кожух купил мой дед.
И дождь и град его секли
   Сто семьдесят семь лет;
Живого места на твоей
   Крысиной шкуре нет,
И сократилась на аршин
   Твоя длина, кожух!
 
 
Ни в Бухаре, нигде еще
   Подобных нет вещей.
Едва накинул я тебя —
   Попал я в когти вшей.
Когда успел ты обветшать,
   Душа души моей,
Наследство Ноево, мой клад,
   Моя луна, кожух?
Коль бог мне друг, придет рассвет —
   Спаситель Кемине.
На что мне царские дворцы,
   Когда кожух на мне?
Укажет на тебя народ
   И спросит о цене, —
Верблюд с верблюдицей теперь
   Тебе цена, кожух!
 

 
Полумесяц небес и тюльпан земли,
Сокровище мира! Алмаз! Огульбек!
Я прозрел, я увидел тебя вдали,
Ты – солнце тоскующих глаз, Огульбек!
 
 
Ты встаешь на заре и пасешь ягнят,
Украшения в косах твоих звенят,
Сердцу бедному речь твоя – мед и яд.
Сокровище мира! Алмаз! Огульбек!
 

 
Кемине говорит: «По лугам брожу,
Душу я твоему отдаю ножу».
А еще говорит: «Я один лежу.
Приходи на кошму! Вот будет день!»
 

 
Любовь ступила на порог, —
Свой хлеб ты гостью отдала ли?
Да обернется твой творог
Источником твоих печалей!
 
 
Рай на кошме твоей простой
Могли бы мы найти с тобой,
Тебя ослицею слепой
В стихах тогда бы не назвали.
 

 
Какая жизнь, какие сны настали!
И я не знал, что буду делать дале.
И падал скот, и люди голодали,
Взглянуть боялись: ад стоял в дверях.
 
 
Что высоко, что низко – все смешалось.
Вкруг очага семья не собиралась.
Бедняк молчал, жена не унималась,
И грешником он был в ее глазах.
 

 
Пленен, влюблен, опьянен я,
Мне теперь не страшен палач.
Спасен я, или казнен я —
Глаз – нарциссов твоих – не прячь.
 
 
Ты – роза, жалкий побег – я.
Зачем простой человек я?
Прогонишь меня – навек я
Обречен – соловей – на плач.
 
 
Как влюбленный Меджнун, гоним,
Волоском прикован одним,
Верный пес – по следам твоим
Я влачу клеймо неудач.
 
 
Безумный твой любовник я,
Своей беды виновник я,
В твоем саду – садовник я…
Дай мне яблок твоих, мой врач!
 
 
Твоих бровей роковой лук
Небо сразил и земной круг.
Глаз не сводит с тебя твой друг,
Для иной красоты незряч.
 
 
Скажут люди, что ты – Лейли,
Значит – нужных слов не нашли.
Змеи кос меня оплели.
Задыхаюсь. Выкуп назначь!
 
 
В сетях любви изнемог я.
В огне любви – мотылек я.
Кляну, обезумев, рок я.
О Тахир, свой жребий оплачь!
 

 
Ты получил желанную награду,
Изведал счастье и умрешь сегодня.
С младенчества ты следовал Фархаду,
На путь его твой путь похож сегодня.
 
 
По воле злого шаха умирая,
Падешь во прах, но, крыльями сверкая,
Твоя душа помчится к розам рая.
Ты можешь мир продать за грош сегодня.
 
 
У нас, любимый, общая дорога,
И я стою у смертного порога.
Земную горечь ты по воле бога
Небесной сладостью запьешь сегодня.
 
 
Над нами смерть свой черный плат простерла,
От ненависти мне дыханье сперло.
Ты в Судный день вцепись убийце в горло
За то, что горлом встретишь нож сегодня.
 
 
Мы в книге жизни – на одной странице.
Шах пред судом предстанет – чернолицый,
И дьявол ослепит ему зеницы:
Ты злого шаха проклянешь сегодня.
 
 
На плахе ты закончишь дни, любимый.
Заступников нам не найти, – одни мы.
Падет судьбы удар неотвратимый.
Терпи, мой друг! У власти ложь сегодня!
 

 
О вы, четырежды в году
Одетые весною горы!
И я у вас покой найду, —
Раздвиньтесь предо мною, горы!
 
 
Бог вам величие придал,
Вступите в дружбу с тем, кто мал.
Дождь моет гребни ваших скал
Прохладою хмельною, горы.
 
 
Зохре мои мечты верны.
Вы нищему помочь должны.
Недаром вы облечены
Кольчугой ледяною, горы.
 
 
В долинах свищут соловьи,
Гремят кипучие ручьи;
Прикрыли вы плечá свои
Туманной пеленою, горы.
 
 
Свободой вашей опьянен,
Джейран берет за склоном склон,
А тигр в ущелье усмирен
Священной тишиною, горы.
 
 
Вам внятен гордый клич орлов,
Ширяющих средь облаков.
Драконы обрели свой кров
Под вашей крутизною, горы.
 
 
Какой отчаянный герой
Пересекал ваш грозный строй?
Кто вашей тешился игрой,
Встающие стеною горы?
 
 
То серна перепрыгнет щель,
То легконогая газель.
Шумит платан, темнеет ель,
Родник звенит струною, горы.
 
 
Вас божьи руки возвели.
Вы, горы, – якоря земли.
Вы в твердь небесную вросли
Всей тяжестью земною, горы.
 
 
Я к вам пришел в недобрый час.
Чем я – Тахир – обидел вас,
Зеленая отрада глаз,
Вы, пахнущие хною, горы?
 

 
Я создан из горсти сухого песка,
Я бога боюсь, а тебя не боюсь.
Моя оборона – господня рука.
Я бога боюсь, а тебя не боюсь.
 
 
И плоть и душа моя – божья казна,
А кровь моя в жертву Зохре отдана.
Пускай под секирой прольется она —
Я бога боюсь, а тебя не боюсь.
 
 
Объятья Зохре я познал ввечеру —
Без жалоб из мира уйду поутру,
Пред ликом любимой, не дрогнув, умру.
Я бога боюсь, а тебя не боюсь.
 
 
Ты шахом себя называешь? Ты – раб,
Ты – клятвопреступник, ты – жалок и слаб.
Попробуй-ка, вырвись у кривды из лап!
Я бога боюсь, а тебя не боюсь.
 
 
На муки любви обреченный судьбой,
Я – тур молодой, я иду на убой,
Умру в день рожденья, казненный тобой.
Я бога боюсь, а тебя не боюсь.
 
 
«Убью!» – ты грозишься. Ну что же, убей!
Ты мнишь себя, низкий, превыше людей,
А что, кроме смерти, во власти твоей?!
Я бога боюсь, а тебя не боюсь.
 
 
Я – раненый сокол у труса в силках.
На сердце мое ополчаешься, шах?
Оно у жены моей милой в руках.
Тахир говорит: я тебя не боюсь.
 

 
О мать моя, дай разрешенье сыну,
Да припаду к татарским древним стенам!
Пылая духом, я Багдад покину,
С приютом разлучусь благословенным.
 
 
Любви служитель, беженец опальный,
Я повлекусь на зов отчизны дальной
К моей подруге, верной и печальной,
Вручив себя заступникам-эренам.
 
 
О, если б очи мне запорошила
Пыль из-под ног моей подруги милой!
Пусть предо мной разверзнется могила
И плоть живая обернется тленом,
 
 
И память обо мне, как струйка дыма,
Из мира уплывет неуследимо, —
Я кровь пролью перед лицом любимой
И, мертвый, припаду к ее коленам.
 
 
Услышь Тахира горестные речи!
Ладья страдальца ищет моря встречи.
Сума скитальца вскинута на плечи,
Огонь и лед, борясь, бегут по венам…
 

 
Скажите, подруги, что было со мной?
Чей возглас послышался мне на заре?
Тахир возвратился ли в город родной,
Проснулся ли ветер в зеленом шатре?
 
 
Я небо просила – пошли мне ответ:
Тахир мой возлюбленный жив или нет?
Он с ветром рассветным прислал мне привет,
Пока он блуждал по Разлуке-горé.
 
 
Желанный, любимый сюда не спешит.
В каком далеке он от милой сокрыт?
Сегодня я плачу под гнетом обид,
А завтра умолкну на смертном одре.
 
 
И что передать мне с послом-ветерком?
Так долго мы не были с милым вдвоем!
Созрели гранаты в затворе моем,
Дрожат мои розы в росе-серебре.
 
 
Неделя за мною идет по пятам,
Я слезы глотаю с бедой пополам.
В объятьях Тахира я душу отдам, —
Другого желанья не знает Зохре.
 

Из армянской поэзии

 
Косы твои – рейхан в росе – нежней дорогих шелков,
Брови – начерчены пером, лицо – золотой покров,
Краше уста – на горе всем – и лалов и жемчугов,
Пусть я умру – здорова будь. Я в землю сойти готов
Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов.
 
 
Роза изменит – счастлив червь, терзается соловей.
Каждого бог казнит, кого полюбишь меня сильней.
Два бесконечных года я томлюсь по красе твоей.
Пусть я умру – здорова будь. Я в землю сойти готов
Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов.
 
 
Розы пурпурной нет в саду – не слышно там соловья.
В сердце ты ранила меня, терзаюсь, жар затая,
Я захворал любовью, лег, – смертельна болезнь моя.
Пусть я умру – здорова будь. Я в землю сойти готов
Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов.
 
 
Где ты, Лейли? Я, как Меджнун, брожу в горах без дорог,
Нет мне лекарств от моей любви. Я стражду, я одинок.
Яр, я одну тебя люблю и жажду, свидетель бог,
Пусть я умру – здорова будь. Я в землю сойти готов
Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов.
 
 
– Злая, – сказал Саят-Нова, – глаза у меня в крови.
Правнучка Евы, дочь людей, – проклятье моей любви!
Клятву дала мне на тридцать лет – и лживы слова твои.
Пусть я умру – здорова будь. Я в землю сойти готов
Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов.
 

 
Я ждал, я пролил столько слез,
Я в добрый час увидел милую.
Меня встречаешь, роза роз,
   Шипами,
   Шипами, —
Я в добрый час увидел милую.
 
 
Приди, пойми печаль мою,
Я муки смертные таю,
Горю любовью, слезы лью
   Ночами,
   Ночами, —
Я в добрый час увидел милую.
 
 
Наденешь пýрпурный атлас —
Погубишь мир, отрада глаз,
Тебе пристали б лал, алмаз
   Рядами,
   Рядами, —
Я в добрый час увидел милую.
 
 
У саза[123]123
  Саз – музыкальный инструмент.


[Закрыть] нет иных забот,
Твои красоты он поет.
В саду ты водишь хоровод
   С друзьями,
   С друзьями, —
Я в добрый час увидел милую.
 
 
Саят-Нова забыл покой:
Твои глаза – фиал златой.
Да не глумится недруг злой
   Над нами,
   Над нами, —
Я в добрый час увидел милую.
 

 
Какую ты преследовала цель,
Когда в тот миг твои уста молчали.
Я болен, джан. Твои глаза – ужель
Моих кровавых слез не замечали.
 
 
Приди. Взгляни. Метни в меня копье.
Я подставляю грудь под острие.
Скажи, зачем, сокровище мое,
Конец любви пришел в ее начале.
 
 
Джан, отзовись на мой протяжный стон.
Ты выжимаешь сердце, как лимон.
Я на позор тобою обречен, —
Когда певцу бесчестие прощали?
 
 
В моем краю мелькнула джан, как тень.
Не оживет застреленный олень.
Без добрых дел проходит долгий день,
Я по твоей вине томлюсь в печали.
 
 
Саят-Нова сказал: я на свечу
Как бабочка влюбленная лечу,
Сгореть в уединении хочу,
Чтоб искры джан мою не обжигали.
 

 
Весть пришла от джан прелестной: «Ни приветам, —
   говорит,
Ни слезам его не внемлю, ни обетам», – говорит.
О моих сердечных тайнах с целым светом говорит,
«Все равно мне, что случится с тем поэтом», – говорит.
 
 
Брови джан – тугие луки, а ресницы – стрел длинней.
Вдалеке она гуляет, с милой встретиться не смей.
Эй, друзья, кто горе мыкал! Что вы скажете о ней.
Молвишь: «Здравствуй!» – отвернется, —
   «Что мне в этом», – говорит.
 
 
Соловей безумный, стражду: в тяжких ранах грудь певца.
В мире этом у красавиц беспощадные сердца.
Твой Саят-Нова погибнет, но до смертного конца
Он твоим любимым станет! «Нет уж, где там!» – говорит.
 

 
С поникшей головой, в цепях —
Я пленник твой, любовь моя.
У ног твоих лежу. Я прах.
Я пленник твой, любовь моя.
 
 
Ты свет у солнца отняла,
Твой луч – горючая стрела.
Сгорят мои глаза дотла,
Я пленник твой, любовь моя.
 
 
Я ранен, я умру в бреду,
С ума сойду, с ума сойду,
В твоих цепях к тебе приду,
Я пленник твой, любовь моя.
 
 
Молю, скиталец-соловей:
О, пригвозди меня скорей
У запертых твоих дверей,
Я пленник твой, любовь моя.
 
 
Ты роза роз, а я трава.
Смотри: я мертв, а ты жива.
Клянусь, поет Саят-Нова,
Я пленник твой, любовь моя!
 

 
Случились ли, нет ли события эти
И так ли все было – кто даст нам ответ,
Когда только то достоверно на свете,
Что здесь ничего достоверного нет.
Так вот, говорят, жил крестьянин когда-то,
Был нищ, да разумного сына имел
И отдал его в услуженье за плату —
Такой уж им выпал обоим удел.
 
 
Шло время. Подросток без лишнего слова
Все делал, что скажут, был честен и прям;
И стал он хозяину ближе родного,
И хлеб уже тот с ним делил пополам.
В разлуке отец стосковался по сыну,
Он к сыну пришел и развеял кручину.
– Ну, как ты, сынок? Уж не то, что в селе?
Уж не голодаешь ли, недосыпаешь?
– Живу хорошо, ты и сам примечаешь,
Но только не вечно ничто на земле.
 
 
Года то летели, то шли понемногу,
И сын, ни минуты не тративший зря,
Уже не был чужд золотому чертогу —
Слугой у великого стал он царя.
В разлуке отец стосковался по сыну,
Он к сыну пришел и развеял кручину.
– Ну, как ты, сынок? У тебя на столе
Довольно ли яств, всех ли благ удостоен?
– Отец, я в довольстве живу, будь спокоен,
Но только… Не вечно ничто на земле.
 
 
В дорогу отец снарядился. Шло время,
И царь был доволен слугою своим,
И разум его возвеличил над всеми,
И первым был царь, а слуга стал вторым.
В разлуке отец стосковался по сыну,
Он к сыну пришел и развеял кручину.
– Ну, сын мой, ты в детстве копался в золе,
Теперь высоко ты вознесся над миром!
– Да, так, мой отец. Вот и стал я назиром[124]124
  Назир – верховный надзиратель при дворе царя.


[Закрыть],
Но только не вечно ничто на земле.
 
 
Шло время. Правитель страны справедливый
Нежданно-негаданно умер, и вот
Наследника нет, и престол сиротливый
Пустует, защиты взыскует народ.
Вельможи тогда собрались для совета,
И властью, которую дал им закон,
Торжественно, в царственный пурпур одетый,
Был мудрый назир на престол возведен.
 
 
Прослышал крестьянин, что сын на престоле.
Пришел он, покинув родимое поле,
И молвил: – Мой сын, у тебя на челе
Величья печать, ты в почете и в славе!
– Отец мой, и вправду я – первый в державе,
Но только не вечно ничто на земле.
 
 
Крестьянин в село возвратился. Шло время,
И царь молодой, не жалеючи сил,
Державу растил, нес тяжелое бремя
Суда: этих миловал, тех он казнил.
Но будь у тебя и пошире владенья,
Ты в мире оставишь все без исключенья.
Вот так и наш царь: слег и больше не встал,
И душу вернул вседержителю вскоре.
 
 
Отец его горькую весть услыхал,
В столицу пошел, а в столице-то горе,
В столице – стенанья, да слезы, да крик…
Стоит в стороне и горюет старик.
Войска со знаменами движутся стройно,
Царя всем народом хоронят достойно,
А после, могиле доверив царя,
Расходятся все, про свое говоря.
 
 
Шло время. Горючие слезы глотая,
К могиле старик припадал. Как во мгле
На мраморе царственном вязь золотая
Виднелась: «Не вечно ничто на земле».
 
 
Ушел и отец навсегда. Мирозданье
Вращается мерно; своим чередом
Проходят века, но доныне сказанье
«Не вечно ничто на земле» мы поем.
Надгробия царского нет и в помине,
И стала столица безлюдной пустыней,
А ты в этом мире, как всадник в седле,
Но помни: не вечно ничто на земле.
 

И так мы живем, что нельзя нам не жить.

Фет

 
Два бездомных скитальца на Млечном Пути,
Два скитальца в изодранной ветхой одежде,
Бремя наших скорбей мы привыкли нести,
Доверяясь неясной мечте и надежде.
Полюбили мы сердца случайный порыв
И видения в пору вседневных скитаний
И, в бессонных глазах навсегда сохранив
Многозвездное небо в блаженном тумане,
Мы проходим теперь по дорогам Земли,
Сны покинувших Землю приняв как наследство,
И растаяло облачком серым вдали
Наше смутное и безотрадное детство.
Расточилось, растаяло детство, как бред,
Мы домой не вернемся, мы долго блуждали,
И попятной дороги на свете нам нет,
Потому что нам грезятся дальние дали,
И теперь нам единственный свет бытия —
Беспрерывные, вечные поиски цели,
Многоцветные мы исходили края,
И сердца наши страстью, как жертва, горели.
Но глаза не увидели солнц золотых,
И сердца наши светлой не встретили дали,
И глаза неотступно в глазах у других
Златотканое звездное небо искали,
Млечный Путь, беспредельную даль – и светил
Торжество, и пространства сиянье благое.
Взор безжизненных глаз наши души студил,
Пламя сердца гасил равнодушной золою,
Преисполнилось сердце мое, и хвалу
Небесам вознести я желал, и не знаю,
Почему я пою про докучную мглу
Дней моих, заплутавших в томленье без края.
Опочило сказанье на дне моих глаз
О блаженстве в кругу синевы без предела,
О взаимовлияниях звездных рассказ,
И бесплодное сердце мое затвердело.
Нас не понял никто, и смешило людей
Наших пристальных глаз голубое свеченье,
И глумились над пламенем наших страстей,
Уходили, душе не даря утешенья.
И со смехом от нас отвернулась родня,
С нами только блудницы делили печали,
И разумные нас обходили, браня,
Лишь безумцы вполголоса нас привечали.
Не беда, что в безумье мы дни провели
И что мы задыхаемся, будто в дурмане.
Озаренные светом высоких мечтаний,
Мы покинем – счастливые – лоно Земли.
 

 
Я затосковал, больной и безумный,
По солнцу, измученный этой сквозной
Ночной немотой, этой ртутной, бесшумной,
Бестрепетной мглой под бледной луной.
 
 
О, как я желал, чтобы солнечный зной
Луну победил и расправил мне плечи,
И чудо высокое утренней речи
В лучах и сиянье взошло надо мной!
 
 
Но в мертвенной мгле недужной печали
Не брезжило утро, слова не звучали.
 

 
И для меня прервется путь земной,
Когда-нибудь глаза и мне закроют,
Забудут песни, сложенные мной,
И в землю плодородную зароют.
 
 
И так же будет солнце бытия
Для нив и рощ творить благодеянья,
И не поверит даже мать моя
В недолгое мое существованье.
 
 
И каждая простится мне вина,
И я сольюсь, растаяв легким дымом,
С преданием, как наши времена,
Величественным и неповторимым.
 

 
И мчатся, и мчатся, и мчатся кони.
Я слышу подковы и крики погони.
Бездонная ночь и неведомый путь,
И цокот подков о земную грудь…
И мчатся, и мчатся, и мчатся кони,
То ближе, то дальше крики погони,
И цокот подков – у меня в висках.
Как жизнь и как смерть – этот мир впотьмах.
 

 
Невозвратное вешнее утро, сирень
   я призываю,
Сердцу близкую и дорогую тень
   я призываю.
Золотой, обжигающий, яркий зной,
   согрей мне душу!
Лета быстротекущего долгий день
   я призываю.
Где пора созреванья земных плодов?
   На помощь, осень!
Где ты? Желтой листвою меня одень! —
   Я призываю.
Все ушли от меня, я теперь один,
   сердце тоскует.
Мирный сон у огня, краткий день и лень,
   я призываю.
И приносит старуха о смерти весть.
   Тень дорогую,
На последнюю, мерзлую став ступень,
   я призываю.
 

 
Я помню свет твоего лица, моя бесценная мать,
Морщины, будто следы резца, моя бесценная мать.
 
 
Тихонько сидишь, сидишь, молчишь,
   и старый ветвистый тут[125]125
  Тут – тутовое дерево, шелковица.


[Закрыть]
Тень кладет на ступени крыльца, моя бесценная мать.
 
 
Вспомнила сына, а где твой сын?
   Нет сына, пропал и след.
Дети уходят, горят сердца, моя бесценная мать.
 
 
Сердца горят. Он жив или мертв?
   В какую стучится дверь?
Где сын? Ни слуха, ни письмеца, моя бесценная мать.
 
 
Измучит жизнь, обманет любовь, и кто утешит его,
Во мгле бредущего беглеца, моя бесценная мать?
 
 
Укачивает зеленый тут печаль немую твою
В сонной тени своего венца, моя бесценная мать.
 
 
На старые руки – по одной – тихонько бегут, бегут
Соленые слезы без конца, моя бесценная мать.
 

 
Сколько в сердце ни скрыто тепла и огня —
   всё для тебя,
Сколько света и счастья ни есть у меня —
   всё для тебя,
Пусть не хватит огня для меня, всё отдам,
   только бы ты
Не озябла на холоде зимнего дня.
   Всё для тебя.
 

 
Я хочу, чтоб зурна мне пела,
   чтоб вино я пил до утра,
Перед каждым открыл бы душу,
   всем бы другом был до утра,
Прокатился б на фаэтоне
   под окном высоким твоим,
О любви бы молил и плакал
   из последних сил до утра.
Я бы разум ветрам доверил,
   в каждый погребок заглянул,
Для друзей бы в хлеб превратился,
   лил вино из жил до утра,
Головой бы своей горячей
   к дорогим коленам приник, —
Во хмелю твой сладчайший образ
   всю бы ночь хвалил до утра.
 

 
Я – пьяный духанщик. А где духан?
   Ни вина, ни духана нет.
Мой стол опустел, и гости ушли,
   ни султана, ни хана нет.
Где прежние силы? Где голос мой?
   Я напевы рая дарил
Твоей красоте, и сил теперь
   у согбенного стана нет.
Я – ветер бездомный, – все растерял,
   ничего не хочу вернуть.
Индийский обрушился океан:
   мне любовь преградила путь.
Народу слуга, как Саят-Нова,
   всем клинкам я подставил грудь,
Я жажду велений твоих, и мне
   иного фирмана нет.
Я – пьяный духанщик. А где духан?
   Ни вина, ни духана нет.
Я славил бы славу твою, но сил
   у согбенного стана нет.