Текст книги "Избранное: Стихотворения. Поэмы. Переводы"

Автор книги: Ованес Туманян

 
Мир, одержимый суетой,
Грешит безумными делами.
В Каруны метит род людской,
Все ныне стали крикунами.
 
 
В пороках тонет бай-скупец.
Где солнце праведных сердец?
В чертогах родины купец
Торгует жалкими рабами.
 
 
Иссякли воды наших гор,
Не рвется ветер на простор.
Когда-то веселивший взор
Гурген пересечен врагами.
 
 
О, царство непроглядной мглы!
Пустеют нищие котлы;
Народ измучили муллы
И пúры с их учениками.
 
 
Смертельно родина больна,
Разрушена и сожжена.
Джигиты в наши времена
В темницах стали стариками.
 
 
Грабеж да бедность… И, греша,
Ожесточается душа.
И ветер, яростью дыша,
Огнем проходит над степями.
 
 
Истощены, угнетены
Отчизны лучшие сыны.
Лихие стали скакуны
Простыми вьючными ослами.
 
 
Достойный муж, как трус, дрожит;
Красавица забыла стыд;
Шах, как змея, народ язвит.
Хан вьется вороном над нами.
 
 
Где честь? Где верность и любовь?
Из горла мира хлещет кровь.
Молчи, глупцу не прекословь,
Страна кишит клеветниками.
 
 
Язык мой против лжи восстал —
Я тотчас палку испытал.
Невежда-суфий[111]111
  Суфий (от араб. «суф» – шерсть) – букв.: человек, носящий власяницу; в переносном смысле – аскет, мистик, монах.


[Закрыть] пиром стал,
Осел толкует об исламе.
 
 
Злак не растет в тени тюрьмы.
Померкли светлые умы.
Глупцы, надевшие чалмы,
Вдруг обернулись мудрецами.
 
 
Ворует вор, богач берет,
И наг и нищ простой народ;
С живого шкуру бай дерет,
И сладу нет с ростовщиками.
 
 
И горы, словно корабли,
По морю слезному пошли.
И кровь из глаз Махтумкули
Бежит хазарскими волнами.
 

 
Жизнь, дарованная мне,
Алой розой облетела,
И душа моя в огне,
И в огне томится тело.
 
 
Жизнь моя! Какой гоклен
Перенес подобный плен?
Речь моя – зола и тлен
Для родимого предела.
 
 
От весенних рощ вдали
Дни мои в слезах прошли.
Больше нет Махтумкули,
Скорбь его осиротела.
 

 
Я слишком рано испытал
Жестокого мира гнев.
Я заклинаю: пощади!
Стенаю, осиротев.
 
 
В одеждах пестрых дольный мир
Сиял, светился, играл,
И я склонился перед ним,
Наряд гробовой надев.
 
 
Скиталец темный – я всю жизнь
Бродил по нищей земле,
И у меня в ушах звучит
Разлуки немой напев.
 
 
Стыдясь, влачу я саван свой
С тех пор, как сердце мое
С ума сошло, в недобрый час
На царский престол воссев.
 
 
Зачем я хитрую лису
Хмельным вином напоил?
Зачем я отвязал свинью?
Она разорила хлев.
 
 
У волка пасть в крови ягнят,
Убийство – дело его;
Он – ловчий, он пойдет по кровь,
Измучась и одряхлев.
 
 
Но как поступит старый волк,
Что будет делать лиса,
Когда в угодья их придет
Властительный ловчий лев?
 
 
Себя джигитовым конем
Считает вьючный осел, —
И сам я оседлал осла,
В скитаниях обеднев.
 
 
Бесчестье перед прямотой
Дрожит в юдоли мирской
И принимает образ жен
И розовый облик дев.
 
 
Султаном доблестных мужей
Могучий был Чоудор-хан[112]112
  Чоудор-хан – глава племени чоудоров, в котором Махтумкули видел возможного объединителя туркменских племен.


[Закрыть].
Я малодушных посрамил,
О родине восскорбев.
 
 
И я любил, но, как Юсуп,
Огня любви не бежал, —
У ног Зулейхи в смертный час
Крыла смежил, догорев.
 
 
И, как Юсупу, царский жезл
Не стал судьбою моей,
И жарко дышит мне в лицо
Печали отверстый зев.
 
 
В полночном небе – золотых
Чертогов я ей не возвел,
Зато гоклены – мой народ —
Снимают мой щедрый сев.
 
 
И посох свой Махтумкули
Сложил в приютном краю,
Народу песней поклонясь
 
 
Под сенью родных дерев.
Джигиты
Сначала невежду смешит
Ему непонятное слово.
На кряже туман пролежит
До первого ветра морского.
 
 
Гляди, не покаясь, умрешь,
Душа пропадет ни за грош —
Блудишь ли, хмельное ли пьешь,
Бежишь ли из края родного.
 
 
Таятся предатель и тать,
А мудрый не может молчать;
Заплачет верблюдица-мать,
Ища сосунка дорогого.
 
 
Под солнцем растопится лед.
Покоя джигит не найдет,
Пока не разделит забот
С подругой своей лукобровой.
 
 
Сынам седоусый боец
Покажет почетный рубец.
Неопытный ищет храбрец
Водительства мужа прямого.
 
 
Немолчная песня обид
О чести и мести гремит;
На бой подымаясь, джигит
Не слышит стороннего зова.
 
 
Уйдешь, не оставив следа,
Джигит неразумный, когда
В свои золотые года
Ты смеха не знал молодого.
 
 
Господни гласят письмена:
Живому любовь суждена.
Глазам ослепленным – луна
Предстанет еще без покрова.
 
 
С вопросами юность пришла, —
А жизнь и тревожна и зла…
И снова гора да скала
Седого зовут зверолова.
 
 
Ты взыскан высокой судьбой;
До гроба ты будешь собой,
Фраги, песнопевец седой,
Поющий над розами снова!
 

 
Что делать мне? Как не рыдать,
Когда мой свет закрылся тучей?
Что делать мне? Как не страдать,
Когда на сердце пламень жгучий?
 
 
В плену мой брат, наперсник мой.
Как возвратить его домой?
И счастье в сумрак неземной
Уносится звездой падучей.
 
 
И, сострадая мне, друзья
Глядят, как вянет жизнь моя
И гибну я, песок поя
Всегдашних слез росой горючей.
 
 
Мужи достойные сошли
В объятья матери-земли,
И руки вкруг меня сплели
Разлука и неверный случай.
 
 
Плачь иль не плачь – настанет срок —
И ставку выиграет рок.
Бегу, – меня, сбивая с ног,
Хватает жребий неминучий.
 
 
Вращается небесный свод,
Проносится за годом год,
За жизнью – жизнь, за родом – род,
И торжествует вихрь летучий.
 
 
Зачем душа моя скорбит?
Я был свидетелем обид.
Судьба ничтожного щадит, —
Исходит кровью муж могучий.
 
 
Я рыскал по чужой земле,
Я стал собакой в Кербеле,
Но рок меня настиг во мгле
И впился в плоть, как терн колючий.
 
 
Шел день за днем, за часом час,
Мой ныл охотничий погас…
С руки не рвется бехрибаз[113]113
  Бехрибаз – порода сокола.


[Закрыть],
Нет у меня стрелы певучей.
 
 
Смотрите: строится чертог;
Мое чело – его порог.
Мне жилы вскрыл строитель-рок,
Чтоб замесить песок зыбучий.
 
 
Махтумкули – полуживой,
Сраженный силой роковой —
В слезах взывает сам не свой:
О сжалься, пощади, не мучай!
 

 
Ушел Абдулла, но торговец захожий
Вернул мне надежду, пути указав.
Я – Кайс, я скитался у горных подножий
И понял, что был мой указчик не прав,
 
 
И стал я по воле тоскующей крови
Меджнуном, угрюмо нахмурившим брови;
И дети Корана забыли о слове,
Презренного идола богом признав.
 
 
И стан мой согнулся, и сгинула сила;
Напиток мой – желчь, и жилище – могила.
Так пепел Меджнуна земля поглотила —
Кормилица роз и поилица трав.
 
 
Мне огненным шелком окутало плечи,
Иду без кровинки в лице и без речи.
Дворец возводил я, тоскуя о встрече,
И рухнули своды: нечистый лукав!
 
 
Бессильная птица зажата в ладони,
Никак не стоят, вырываются кони,
И некуда больше бежать от погони,
И воин хватает меня за рукав.
 
 
Теперь для Фраги все на свете едино,
И нет мне возврата, и нет мне помина.
Друзей моих вдаль увлекает Медина,
Один я остался, на землю упав.
 

 
Странники, взгляните на меня,
Кто еще подобно мне томится?
Мотыльки, любовники огня,
Кто из вас к блаженству не стремится?
 
 
Ветер, ветер, ты в чужих краях
Пел в ушах, вздымал дорожный прах…
Есть ли в мире справедливый шах,
Где его счастливая столица?
 
 
Муж святой, ты видел горний рай,
Ты земной благословляешь край,
А по белу свету ходит бай;
Укажи, где нищете укрыться?
 
 
Дудку сделал я из тростника —
Ростовщик услышал должника.
Птицы вы мои! От ястребка
Разве может спрятаться синица?
 
 
Рыба, ты и лодка, и гребец,
Синяя пучина твой дворец.
Есть ли в мире остров, где беглец
Вечных бедствий мог бы не страшиться?
 
 
Мир-завистник, ты, как время, стар,
Отымаешь свой блаженный дар…
Есть ли на земле такой базар,
Где алмазы – по грошу кошница?
 
 
В мире есть красавица одна,
Словно двухнедельная луна;
Родинка ее насурмлена, —
Кто с моей избранницей сравнится?
 
 
На земле моя Менгли жила,
Обожгла мне сердце и ушла.
У меня в груди ее стрела.
Где она? Какой звезды царица?
 
 
Я скучаю по родным краям.
Ты гулял ли с нею по горам?
Дай мне весть – по-прежнему ли там
Дождь идет, седой туман клубится?
 
 
За годами промелькнут года,
Новые возникнут города.
Кто мне скажет – будет ли тогда
По Корану человек молиться?
 
 
Народится новая луна —
Не навеки сгинула она.
Для ростовщика возведена
Будет ли надежная темница?
 
 
Мало говорил Махтумкули, —
По глазам печаль его прочли.
Лебеди отеческой земли,
С вами ли не горько разлучиться!
 

 
Нет больше равновесья на земле.
Какие судьбы смотрят в наши лица!
Клокочет мысль, как кипяток в котле;
Не тронь ее, она должна пролиться!
 
 
Из ничего мы в мир пришли вчера;
Тот – сын порока, этот – сын добра.
Пусть волчья начинается игра
И добрый слух из края в край помчится!
 
 
За Сонги-даг – врага! И племена
Покроют славой наши имена.
Туркмены, в битву! Чтобы вся страна
Не плакала над нами, как вдовица!
 
 
Мы не напрасно кровь свою прольем:
За наши семьи, за родимый дом.
Друзья, мы все когда-нибудь умрем, —
Настало время смерти не страшиться.
 
 
Враг властвует, – а день за днем идет,
В страданиях за родом гибнет род…
И мы – туркмены – терпим этот гнет!
Вставайте, братья, нам нельзя смириться
 
 
Народу ныне говорит Фраги:
Меч доблести, отчизну береги,
Да не коснутся наших роз враги!..
Пусть меч блестит и клегчет месть-орлица!
 

 
Охотится небо, крепка его сеть.
Ты где, долгожданное светлое время?
Я больше не в силах разлуку терпеть.
Ты где, долгожданное светлое время?
 
 
Мне сорок исполнилось… Чаша полна…
Душа моя разувереньем больна,
Надеждой обманута… Плачет она:
Ты где, долгожданное светлое время?
 
 
Покоя нигде не находит народ;
Как пес, по пятам лихолетье идет —
То зубы оскалит, то руку лизнет…
Ты где, долгожданное светлое время?
 
 
Голодная бедность глотает огонь,
Напрасно протянута к небу ладонь, —
Стреножен у всадника нищего конь.
Ты где, долгожданное светлое время?
 
 
Тщета-скопидомка в юдоли мирской
Не спит, и не ест, и теряет покой,
Пока не утонет в казне золотой.
Ты где, долгожданное светлое время?
 
 
Слова мои ложью муллы нарекли,
Лжецу в благодарность – дары принесли;
Их клятвы изранили лоно земли…
Ты где, долгожданное светлое время?
 
 
Погрязли наставники в смертных грехах
И лгут при бессовестных учениках,
Что так повелел всемогущий аллах.
Ты где, долгожданное светлое время?
 
 
Язык твой огонь извергает, Фраги.
Различий не знай, недостойного жги,
А там – в Хиндостан отдаленный беги…
Ты где, долгожданное светлое время?
 

 
В черный день одиночества сонные очи,
Увядая, родную страну будут искать.
В тесных клетках своих опочив с полуночи,
Соловьи только розу одну будут искать.
 
 
Из-за родины принял я жребий скитаний,
Тяжело мне; мой взор заблудился в тумане.
Зарыдают ладьи о своем океане,
Истлевая на суше, волну будут искать.
 
 
Не забудет престол о своем властелине;
Сердце, в пламень одетое, сгинет в кручине;
И в разлуке с луною, в беззвездной пустыне,
Одержимые страстью, луну будут искать.
 
 
Если кровь страстотерпцев прольется ручьями
И душа захлебнется под злыми руками,
Беззаботные бабочки, рея роями,
В чашах роз молодую весну будут искать.
 
 
Безъязыкие рты, некрасивые лица
Будут молча на песню высокую злиться;
Вздор пустой, неуместная речь, небылица —
Глухоту, немоту, тишину будут искать.
 
 
Наяву, в сновиденьях, счастливцы, страдальцы,
Неразумные шахи, рабы и скитальцы,
Руки нежные, белые тонкие пальцы —
Жемчуг, золото, клады, казну будут искать,
 
 
Стрéлы гнет, тетиву обрывает изгнанье.
И Фраги и богач в золотом одеянье
Перемену судьбы, как свое достоянье,
У горящей разлуки в плену будут искать.
 

 
Выходят гоклен и йомуд на дорогу
И смотрят: не скачет ли в стан Чоудор-хан?
С молитвой припав к милосердному богу,
Муллы дочитали Коран, Чоудор-хан!
 
 
На поиски горлицы вдаль полетели,
Рванулись и выпили реку форели;
Невесты халаты скроили – хотели
Окутать шелками твой стан, Чоудор-хан!
 
 
В туманы оделся гранит крутоглавый,
На небе Мюррих[114]114
  Мюррих (Миррих) – планета Марс.


[Закрыть] показался кровавый;
Не в силах взлететь, через мертвые травы
Влачится, трубя, ураган, Чоудор-хан!
 
 
Пришли конепасы, пришли, коневоды,
Глубинные рыбы покинули воды,
Томясь на земле, застонали народы, —
Тревогой весь мир обуян, Чоудор-хан!
 
 
Скитальцы забыли далекие страны,
Купцы возвратили свои караваны;
Встречают рыданьями сумрак багряный
И дэвы и люди всех стран, Чоудор-хан!
 
 
Высокое имя гремит по вселенной,
Кто был в Хиндостане – вернулся мгновенно,
Гадающим ныне по книге священной
Не сможет помочь и Лукман, Чоудор-хан!
 
 
Стрела у туркмена застыла на луке,
На мир возложил ты могучие руки
И скрылся. Склонясь, обреченный на муки,
Исходит слезами Туран, Чоудор-хан!
 
 
Взывает Фраги: «Где мой брат? Где земная
Опора моя? Где мой сокол?» – Седая
Мутится моя голова, поникая.
Клубится кромешный туман, Чоудор-хан!
 

 
Спешите, юноши, на этот мир взглянуть:
Воспоминание блаженных лет останется.
Играйте, милые, любите дольный путь.
И капля радости в пучине бед останется.
 
 
Жизнь, точно девушка, приятная на вид,
Для неудачников готовит сто обид.
Кочевники уйдут, и песня отзвучит,
Но все же от колес в пустыне след останется.
 
 
И скажет Кемине: сомненья нет, умрешь,
Измученную плоть сухой земле вернешь.
Твою казну возьмут и взвесят каждый грош,
Но сыновьям твоим весь этот свет останется.
 

 
В неведенье день проводил я за днем,
Беды я не чуял беспечной душой,
Но горе вошло в мой незапертый дом.
В теснине томлюсь, хоть простор предо мной.
 
 
Лицо отвратил я от милых друзей,
Не тронул я розы в прохладе ночей,
Не ел и не пил я в печали своей,
Хоть были и хлеб и вино под рукой.
 
 
Где свет мой, где жизнь моя, где ты, мой друг?
На гору взошел я, – пустыня вокруг.
Мой стан одиночеством согнут, как лук,
Хоть здесь обитает народ мой родной.
 
 
До неба рукою достать я не мог,
На землю взглянул – и душой изнемог.
Раскинулись черным драконом у ног
Долины и горы юдоли земной.
 
 
Пристанище малым дано муравьям,
Дыханье и крылья даны комарам.
Даны справедливые ханши мужьям.
Без ханши остался я в юрте пустой.
 
 
Ты тешила взор Кемине, как павлин.
В блаженстве прошло тридцать лет. Я один
Остался пред сонмом враждебных годин.
Веселье покинуло мир золотой.
 

 
Научился я – крепче воска
   Приставать с мольбой своей.
Я – ступень под ногами баев,
   Я – песчинка среди степей.
Толще хума заимодавец
   Дуться будет: «Плати скорей!»
Гадок вор, низка потаскуха —
   Бай, поистине, всех подлей.
Богом проклят, нигде поныне
   В счет людей не входил бедняк.
 
 
Год начнется – за подаяньем
   Он пойдет по дворам чужим,
А за пазухою – огниво,
   А товарищ ему – чилим[115]115
  Чилим – здесь: курево, табак.


[Закрыть]
И согнется бедняк под горем,
   Неизбывным огнем палим.
Соберутся в кочевье люди,
   Сядет он дураком немым,
И его забудут в пустыне,
   Чтоб заживо сгнил бедняк.
 
 
Баям только богатство мило,
   Край отцовский мил беднякам.
Кто садится в две лодки сразу —
   Достается речным волнам.
Дочку нищего хочет всякий,
   И она пойдет по рукам.
Кемине голодает, люди,
   В жилах дым с огнем пополам, —
И его забудут в пустыне,
   Чтобы заживо сгнил бедняк.
 

[116]116
  Кази – духовный судья у мусульман.


[Закрыть]

 
Вы странствовать пускаетесь, – хвала!
Над степью пыль клубится, мой кази!
Моя хвала на плечи вам легла,
И хрустнет поясница, мой кази!
 
 
Жара такая, что гулять нельзя.
Вдруг лопнет сердце! Залатать нельзя.
Козе джейраном белым стать нельзя.
Зачем ей в степь стремиться, мой кази!
 
 
Вы лжесвидетель – так трубит молва.
О мой радетель, ведь она права!
Вы продаете ложные слова
Кому продать случится, мой кази!
 
 
Вас похвалою Кемине убьет.
Скажу: вы – клевета на мой народ.
У бедняков – расплаты час придет! —
Враждой пылают лица, мой кази!
 

 
Хорошо прожить на свете долгий век,
И еще прожить немного хорошо,
Твоему ли будет сердцу, человек,
У последнего порога хорошо?
 
 
Неуч в перстень вставит криво самоцвет;
До высоких дел злодею дела нет;
Вдалеке от наших горестей и бед
Вольной лани быстроногой хорошо.
 
 
Вот к прохожим потаскуха льнет во тьме;
У нее краюшка хлеба на уме.
Хорошо не подходить к ее кошме,
И пойти другой дорогой хорошо.
 
 
Где ты, вянущая роза, спишь в траве?
Кемине не доверяет злой молве.
Замуж выйти он советует вдове, —
Разве быть ей слишком строгой хорошо?
 

 
Не радуйся: пройдет беспечная весна,
Тебя на произвол суровых зим оставит.
Смерть ждет, но за душой к тебе придет она
И тело бренное лежать пустым оставит.
 
 
Пусть миром правишь ты, как древле Сулейман,
Пусть на поклон к тебе приходит Сеюнхан,
Ты все равно умрешь: всем общий жребий дан;
Свой череп человек пескам сухим оставит.
 
 
Пренебреги, слепец, мирскою суетой,
Иль суета сама пренебрежет тобой,
Скупец, когда и сыт, не делится едой,
А щедрый съест кусок – кусок другим оставит.
 
 
И знает Кемине: богач, когда умрет,
За каждый сытый день отголодает год.
Развеет прахом смерть богатство и почет,
А душу алчную шайтанам злым оставит.
 

 
У меня сто болезней и тысяча бед.
Тяжелей всех на свете забот нищета.
Скорбь искала меня и напала на след.
Без конца караваном идет нищета.
 
 
Льется золото в пестром кругу бытия.
Затвердела от голода печень моя.
Держит, душит и гложет меня, как змея,
Умножает долги, что ни год, нищета.
 
 
Не прожить без еды и единого дня.
Ночью глаз не смыкаешь, лежишь без огня.
Не уходит к богатым, живет у меня,
Спит в углу на тряпье, слезы льет нищета.
 
 
В руки ей человек попадет живьем, —
Подпояшется старая крепким ремнем
И ударит с размаху чугунным пестом…
Бьет, – ударом ведет точный счет нищета.
 
 
Не могу я избыть нищету и тоску.
Кто посмотрит с улыбкой в лицо бедняку?
Много игр я впустую сыграл на веку,
Смотришь – каждую ставку берет нищета.
 
 
Говорит Кемине: тех – казной золотой,
Этих – жизнь наделяет сумою пустой.
Ты не рвись, мое бедное сердце, постой,
Будет время – от нас отойдет нищета!
 

 
Друзья! Настал нелепый век.
Зло подле человека ходит.
Быком по миру ходит бек,
Бедняк в ярме у бека ходит.
 
 
Сам станешь вором, вора скрыв.
Судья наш крив, наставник лжив!
Там, где ходил прямой элиф[117]117
  Элиф – первая буква арабского алфавита; здесь: символ прямизны.


[Закрыть],
Согнувшись, дал-калека[118]118
  Дал – буква арабского алфавита; здесь: символ кривизны.


[Закрыть] ходит.
 
 
В лихие наши времена
И зрячим правда не видна.
Пир – настоящий сатана.
Муфти – к девчонке некой ходит.
 
 
Доносчик в каждый дом проник,
И в клевете погряз язык,
И Кемине уже привык,
Что грех главою века ходит.
 

 
Красавицами полон мир,
Желанной кажется любая:
Одна – разряженный эмир,
И подлинный везир[119]119
  Везир – министр.


[Закрыть] – другая.
 
 
Я знаю женщину одну:
Жует, когда я ни взгляну,
Всегда грустит по казану.
Не съела бы тебя такая!
 
 
Нежна другая и стройна,
Да веки слиплись ото сна;
Всегда как пьяная она;
Целуется – и то зевая.
 
 
А с третьей – веселей житье,
Но лучше избежать ее:
Зеленым белое тряпье
Она латает, как слепая.
 
 
К четвертой рвется молодежь;
Одним словцом ее зажжешь,
А приглядишься к ней – и что ж?
Повадка, скажешь, плутовская!
 
 
Посмотрит на шитье одна —
И шить научится она;
А та, лицом черным-черна,
Идет, коровой выступая.
 
 
У той душа поет, дыша,
Да кости тоньше камыша;
У этой – в плоть ушла душа,
Как ложка, в тесте утопая.
 
 
Страшись, болтунью в дом пустив,
Бранить, ее поколотив;
Она пойдет насупротив
Трещать, как мельница пустая.
 
 
Но где-то есть еще одна;
Жизнь без нее, как ночь, темна.
Тебя с ума свести она
Придет, прекрасная, как майя[120]120
  Майя – одна из пород верблюдицы.


[Закрыть].
 
 
С ней жизнь прожить – казны не счесть.
Обезоружит лесть и месть,
В дом принесет почет и честь
Твоя подруга дорогая.
 
 
Судьбою все предрешено.
Грядущее для нас темно.
И вас и Кемине – равно
Дурманят розы, расцветая.
 

 
Твой лик белоснежен, кудрей твоих свойство —
Поспорив, бои затевать с ветерком.
И землю и небо сожжет беспокойство,
Присущее розе с ее соловьем.
 
 
Влюбленному стыдно прибегнуть к обману.
Я храбр, я гадать о грядущем не стану.
Идешь – я томлюсь по высокому стану,
Идешь – я напрасным пылаю огнем.
 
 
Нет средства у знахарей самых умелых
От яда, что ты посылаешь на стрелах.
Три полных, три тонких, три черных, три белых —
Двенадцать свидетельств о чуде одном.
 
 
Спрошу – ты откуда? Не даст мне ответа.
Не дочь ли народа сокровище это?
Томит меня родинка, счастья примета,
На яблочной коже над розовым ртом.
 
 
Твой раб, я осмеян друзьями твоими.
Я ночью стою за дверями твоими.
Я круто посолен речами твоими;
Я мертв; я изрезан твоим языком.
 
 
И прав Кемине: велика твоя сила.
Ножами ресниц ты мне сердце пронзила.
Ты в уголь горящий меня превратила…
Карминное платье на теле твоем!
 

 
Я влюблен, молчать не могу,
Плачь, певец, онемей в тоске!
Я заснуть опять не могу.
Роза! твой соловей в тоске.
 
 
Я – стремянный, ты – на коне.
Я – бедняк. Наклонись ко мне.
Я тебя по твоей вине
Жажду втрое сильней в тоске.
 
 
Мир стране своей возврати.
Укажи мне свои пути.
Руки нежные опусти
И меня пожалей в тоске.
 
 
Живописцы нашей земли
Дорогой кармин извели —
Розу воссоздать не могли.
Ты мне солнца светлей в тоске.
 
 
Ты отвергла любовь мою.
Я вина твоего не пью.
Узнают меня по тряпью.
Я брожу средь людей в тоске.
 
 
Ты приходишь только во сне,
Не смеешься для Кемине
И не спросишь ты обо мне
У подруги своей в тоске.
 

 
Стройная мурчинка[121]121
  Мурчинка – представительница небольшого туркменского племени мурчили.


[Закрыть] поведет плечом,
И влюбленный ляжет под ноги ковром.
Частый гость помянут не бывал добром, —
Ты одна отрада знатока седого.
 
 
Пусть арчу[122]122
  Арча – среднеазиатский вид можжевельника.


[Закрыть] ограбит первый холодок,
Пусть уронит роза алый лепесток,
Не беда, что башни рушит глупый рок, —
Забывать не надо знатока седого.
 
 
Смоляные косы – жертва седине.
Я – напоминанье о былой весне.
Я – твоя удача. Приходи ко мне,
Что бежишь от взгляда знатока седого?
 
 
Отвергать не надо этих слов простых.
Кемине толкует о мечтах своих.
Много в мире добрых, много в мире злых.
Покидать не надо знатока седого.
 

 
Глядишь на розу и на соловья,
Красавица, твои глаза мне нравятся.
И если жертвы ищет речь твоя,
Я стану жертвой: говори, красавица!
 
 
Ты – в красном, ты – в зеленом с серебром,
Твой тонкий стан охвачен пояском.
Ты – уточка, а сердце бьет крылом,
Оно, как сокол, за тобой отправится.
 
 
Когда мы вместе – сад вокруг цветет.
Придет разлука и меня согнет,
И каждый месяц превратится в год,
И каждый день мне месяцем представится.
 
 
Тебя отымут – Кемине конец.
Ты снов моих и слов моих творец,
Ты красоты чудесный образец,
И даже песня о тебе прославится.