Текст книги "Избранное: Стихотворения. Поэмы. Переводы"

Автор книги: Ованес Туманян

 
Довольствуй ум досужий запасом дум своих,
Не обличай порока, не укоряй других.
 
 
Своей бедой не надо судьбе глаза колоть,
Когда преступно сердце и многогрешна плоть.
 
 
Хоть привяжись он втайне веревкою к звезде,
От смерти злой обидчик не спрячется нигде.
 
 
Разит, как рот девичий, смертельное копье,
Меж ребер клык холодный – и ты в руках ее.
 
 
Она и без кольчуги – что дева без прикрас.
Хинд и Зейнаб – вот поле ее войны сейчас.
 
 
Верблюд изнемогает и дышит тяжело,
А смерть опять бросает добычу на седло.
 
 
Повержен храбрый воин, и кровь, как водомет,
Шипит в глубокой ране и прямо в небо бьет.
 
 
Теперь его согбенной не выпрямят спины
Ни конь великолепный, ни трубный клич войны.
 

 
Ты в обиде на жизнь, а какая за нею вина?
Твой обидчик – ты сам. Равнодушно проходит жена,
 
 
И у каждого сердце палящей любовью объято,
Но красавица в этом пред встречными не виновата.
 
 
Говорят, что – бессмертная – облика ищет душа
И вселяется в плоть, к своему совершенству спеша.
 
 
И уходит из плоти… По смерти – счастливым награда
В благодатном раю, а несчастным – страдания ада.
 
 
Справедливого слова не слышал питомец земли,
Истязали его, на веревке по жизни влекли.
 
 
Если мертвая плоть не лишается всех ощущений,
То, клянусь тебе, сладостна смерть после стольких
   мучений.
 

 
От мертвых нет вестей, ушли, не кажут глаз,
Но, может быть, они богоугодней нас?
 
 
В неотвратимый час душа дрожит от страха.
Но долголетие… уж лучше сразу – плаха.
 
 
Все люди на земле сойдут в могильный прах —
И здесь, в родном краю, и там, в чужих краях.
 
 
Обречена земля искать питья и пищи;
Вода и хлеб ее – то царь, то жалкий нищий.
 
 
Нам солнце – лучший друг, а мы бесстыдно лжем,
Что поделом его бранят и бьют бичом[39]39
  Нам солнце – лучший друг… – имеется в виду исламское поверье, будто солнце каждый раз противится восходу и ангелы с бранью подымают его насильно.


[Закрыть].
 
 
Во гневе месяц встал, едва земля заснула;
Но и его копье с налету смерть согнула.
 
 
Всевидящий рассвет уже заносит меч,
Чтоб людям головы сносить наотмашь с плеч.
 

 
Подобно мудрецам, и я теперь обрушу
Разгневанную речь на собственную душу.
 
 
Из праха плоть пришла и возвратится в прах,
И что мне золото и что стада в степях?
 
 
О низости своей толкует жизнь земная
На разных языках и, смертных удивляя,
 
 
Разит без промаха своих же сыновей.
Мне, видно, суждено не удивляться ей.
 
 
Я жил – и жизнью сыт. Жизнь – курица на блюде,
Но в сытости едой пренебрегают люди.
 
 
У жизнелюбия – причина слез во всем:
И в солнечных лучах, и в сумраке ночном.
 
 
От вздоха первого в день своего рожденья
Душа торопится ко дню исчезновенья.
 
 
Верблюды и быки спешат на водопой
Прямой, проверенной и правильной тропой.
 
 
И как путем кривым идти не страшно людям
Под копьями судьбы, нацеленными в грудь им?
 
 
Мне опротивел мир и мерзость дел мирских,
Я вырваться хочу из круга дней своих.
 
 
Отбрось тяжелый меч и щит свой бесполезный.
Смерть опытней тебя. Она рукой железной
 
 
И голову снесет, и в цель стрелу пошлет,
И распылит войска – непрочный твой оплот.
 
 
Она взыскует жертв и насыщает щедро
Телами нашими земли немые недра.
 

 
Никогда не завидуй избранникам благополучия.
Жизнь их тоже смертельна, и все мы зависим от случая.
 
 
Чувства тянутся к миру, и страждет душа неразумная.
Есть у времени войско, а поступь у войска – бесшумная.
 
 
Если б знала земля о поступках своих обитателей,
Верно, диву далась бы: на что мы свой разум растратили?
 
 
Лучше б не было Евы с повадкой ее беспокойною.
Влажность ранней весны превращается в засуху знойную.
 
 
О невыгодном выборе ты не жалеешь пока еще,
Но ты сломлен, очищен и ветвью поник увядающей.
 
 
Не для мирной молитвы ты прячешься в уединении,
Ты себя устыдился, бежал от стороннего мнения.
 
 
Мне – душа: «Я в грязи, я разбита и обезоружена!»
Я – душе: «Примирись! Эта кара тобою заслужена».
 

 
На свете живешь, к наслаждениям плоти стремясь.
Но то, что приносят тебе наслаждения, – грязь.
 
 
Измыслил названия, сушу и воды нарек,
И месяц, и звезды… Но как ты солгал, человек!
 
 
Тот взор, что на солнце порочная плоть возвела,
К земле на поверку притянут веревками зла.
 

 
Муж приходит к жене, ибо страсть отягчает его,
Но от этого третье родится на свет существо.
 
 
И пока девять месяцев будут друг друга сменять,
Истомится под бременем тяжким страдалица-мать.
 
 
К тем извечным стихиям она возвратится потом,
От которых мы все родословные наши ведем.
 

 
Так далеко зашли мы в невежестве своем,
Что мним себя царями над птицей и зверьем;
 
 
Искали наслаждений в любом углу земли,
Того добились только, что разум растрясли;
 
 
Соблазны оседлали и, бросив повода,
То вскачь, то рысью мчимся неведомо куда.
 
 
Душа могла бы тело беречь от всех потерь,
Покуда земляная не затворилась дверь.
 
 
Учи тому и женщин, чье достоянье – честь,
Но будь поосторожней! Всему границы есть.
 
 
Прелюбодейка спрячет под платом уголь глаз,
И верная откроет свое лицо подчас.
 
 
Дни следуют за днями, а за бедой – беда.
От зла на белом свете не скрыться никуда.
 
 
Гостить у нас не любят ни тишь, ни благодать:
Того, что ненавистно, от нас не отогнать.
 
 
Порой благодеянье ущерб наносит нам, —
Тогда врагов разумно предпочитать друзьям.
 
 
Приди на помощь брату, когда он одинок.
Душе во благо веет и слабый ветерок.
 

 
В обиде я на жизнь иль не в обиде,
Но смерть свою приму я, ненавидя.
 
 
В ожесточенье ждет моя природа
Ее неотвратимого прихода.
 
 
Но я столь грозной силе не перечу
И терпеливо движусь ей навстречу.
 
 
Уйду – и все несчастья и тревоги
Останутся на жизненной дороге.
 
 
Я – как пастух, покинутый в пустыне,
Забочусь о чесоточной скотине.
 
 
Как дикий бык, лишенный прежней мощи,
Ищу губами хоть травинки тощей.
 
 
Но вскоре у забвения во власти
Я распадусь на составные части.
 
 
Не знаю дня такого, чтобы тело
Помолодело, а не постарело.
 
 
И у меня, о дети Евы, тоже
Проходит страх по ежащейся коже.
 
 
Непритуплённый меч, готовый к бою,
Навис и над моею головою.
 
 
Удар меча тяжел, но смерть в постели,
А не в сраженье во сто раз тяжеле.
 
 
С природой нашей вечное боренье
Приводит разум наш в изнеможенье.
 
 
Я заклинаю: встань, жилец могилы,
Заговори, мой брат, немой и хилый.
 
 
Оповести неопытного брата —
Какими хитростями смерть богата?
 
 
Как птичью стаю сокол бьет с налета,
Так на людей идет ее охота.
 
 
Как волк бродячий режет скот в загоне,
Так смерть – людей в юдоли беззаконий.
 
 
Ее клеймо – на стае и на стаде,
Она не слышит просьбы о пощаде.
 
 
Я думаю, все небо целокупно
У смерти под рукою неподкупной.
 
 
Настань их время – звезд не сберегли бы
В своих пределах ни Весы, ни Рыбы.
 
 
Все души зрит ее пустое око
Меж точками заката и востока.
 
 
Подарком не приветив человека,
Смерть входит в дом араба или грека
 
 
И, радуясь, не отвращает лика
От смертной плоти цвета сердолика.
 
 
Она – любовь. У любящих в природе
Пренебреженье к прежней их свободе.
 
 
Ушедших не тревожит посетитель:
Удалена от мира их обитель.
 
 
И я гордился черными кудрями,
Как вольный ворон черными крылами.
 
 
Но жизнь прошла, и старость поразилась:
Как в молоко смола преобразилась?
 
 
Бурдюк с водой – и ничего иного
Нет у меня для странствия ночного.
 

 
Рассудок запрещает греховные поступки,
Но к ним влечет природа и требует уступки.
 
 
В беде житейский опыт не может нам помочь:
Мы доверяем кривде, а правду гоним прочь.
 

 
Я мог на гóре им увлечь их за собой
Дорогой истины иль близкой к ней тропой.
 
 
Мне надоел мой век, я веку надоел.
Глазами опыта я вижу свой удел.
 
 
Когда придет мой час, мне сам собою с плеч
Седую голову снесет индийский меч.
 
 
Жизнь – верховой верблюд; мы держимся в седле,
Пока воровка-смерть не спрячет нас в земле.
 
 
Аль-мутакáрибу[40]40
  Аль-мутакáриб – один из стихотворных размеров арабской поэзии. Здесь: символ однообразия.


[Закрыть] подобен этот мир,
А на волне его я одинок и сир.
 
 
Беги, утратив цель! С детьми Адама связь
Наотмашь отруби, живи, уединясь!
 
 
Сражайся иль мирись, как хочешь. Друг войны
И мирной жизни друг поистине равны.
 

 
Лучше не начинайте болтать о душе наобум,
А начав, не пытайте о ней мой беспомощный ум.
 
 
Вот прощенья взыскав, человек многогрешный и слабый
Носит крест на груди иль целует устои Каабы[41]41
  Кааба – главное мусульманское святилище в Мекке с находящимся там священным «черным камнем».


[Закрыть].
 
 
Разве скину я в Мекке невежества душный покров
Средь паломников многих из разноязыких краев?
 
 
Разве чаша познанья для уст пересохших найдется
У паломников йеменских, не отыскавших колодца?
 
 
Их пристанища я покидаю, смиренен и тих,
Чести их не задев, не унизив достоинства их.
 
 
Молока не испив, ухожу, и погонщикам стада
Слова я не скажу, будто мне молока и не надо,
 
 
И в могиле меня обоймет утешительный плен,
Не разбудит в ночи завывание псов и гиен.
 
 
Тьмы рабов у тебя, ты несметных богатств обладатель,
Но не рабской неволей ты столь возвеличен, Создатель!
 

 
О, племя писателей! Мир обольщает ваш слух
Напевом соблазнов, подобным жужжанию мух.
 
 
Кто ваши поэты, как не обитатели мглы, —
Рыскучие волки, чья пища – хвалы и хулы.
 
 
Они вредоносней захватчиков, сеющих страх,
Как жадные крысы, они вороваты в стихах.
 
 
Ну что же, примите мои восхваления как дань:
В них каждое слово похоже на резкую брань.
 
 
Цветущие годы утратил я в вашем кругу
И дней моей старости с вами делить не могу.
 
 
Уже я простился с невежеством ранним своим,
И хватит мне петь племена ар-рабаб и тамим[42]42
  Ар-рабаб и тамим – бедуинские племена древней Аравии.


[Закрыть].
 

 
Сколько было на свете красавиц, подобных Плеядам,
А песок и для них обернулся последним нарядом.
 
 
Горделива была, отворачивалась от зеркал,
Но смотреть на нее – другу я бы совета не дал.
 

 
Поистине, восторг – души моей природа,
Я лгу, а ложь душе – напиток слаще меда.
 
 
Есть у меня господь, и, если в ад сойду,
Он дьяволу меня терзать не даст в аду
 
 
И жить мне повелит в таких пределах рая,
Где сладкая вода течет, не убывая.
 
 
Тогда помои пить не мне в аду на дне,
Смолу на темя лить никто не будет мне.
 

 
На волю отпущу, поймав блоху, затем,
Что воля – лучший дар, чем нищему дирхем[43]43
  Дирхем – мелкая монета.


[Закрыть].
 
 
Как чернокожему из Кинда[44]44
  Чернокожий из Кинда – прозвище родоначальника и вождя одного из южноаравийских бедуинских племен.


[Закрыть], что в короне,
Так этой черненькой, что на моей ладони,
 
 
Милá земная жизнь: и у нее одна
Душа – не более горчичного зерна.
 

 
Вино для них светильники зажгло.
Что им копье, уздечка и седло!
 
 
Они встают с постелей в поздний час,
Вино блестит, как петушиный глаз.
 
 
Под кожей пальцев их, как муравьи,
Ползет – и разбегается в крови,
 
 
Освобождает разум от забот
И горести нежданные несет.
 
 
Пьют – и судьбы не ведают своей,
Лишившей их дворцов и крепостей.
 
 
И благородства первую ступень
Преодолеть не потрудилась лень.
 
 
А жизнь моя проходит, как в аду,
И от нее подарков я не жду.
 
 
Одна теперь надежда у меня
На господина звездного огня.
 

 
Он юлит и желает успеха во всем.
Было б лучше тебе повстречаться со львом!
 
 
Обманули тебя: ничего, кроме зла,
Эта дружба коварная не принесла.
 
 
Если ты не бежишь от людей, почему
При тебе ни лисицы, ни волка в дому?
 
 
Не теряй головы при нашествии бед.
Ты преступней, чем твой многогрешный сосед;
 
 
Ты встаешь на рассвете для мерзостных дел,
Хоть немало в ночи совершить их успел.
 
 
Море зла на погибель нам сотворено:
Умирая от жажды, уходишь на дно.
 

 
Я не спугнул ее, но птица улетела,
И я доверился крылам ее всецело[45]45
  Намек на распространенное среди арабов гадание по полету птиц, для чего птицу надо было непременно спугнуть.


[Закрыть].
 
 
Мне проповедники разнообразных вер
И толкователи с их бредом – не в пример.
 
 
«Плоть – в землю, а душа – куда спешит из плоти?»
У них на свой вопрос ответа не найдете.
 
 
Когда наступит срок, хотим иль не хотим,
Душа, полна грехов, пойдет путем своим.
 
 
Избрали бы грехи другую оболочку —
Судья простил бы их и нам не ставил в строчку.
 

 
Ты болен разумом и верой. Приди за словом,
И тело снова станет сильным и дух здоровым.
 
 
Не убивай того, кто в море нашел жилище,
Четвероногих плоть живую не делай пищей.
 
 
Красавиц молоком животных поить не надо:
Чем обворованное вымя утешит чадо?
 
 
Не нападай врасплох на птицу, не грабь крылатой:
Насилье – тяжкий грех, который грозит расплатой.
 
 
Пчелиного не трогай меда: из дола в долы
За ним к цветам благоуханным летали пчелы
 
 
И не затем даянья утра слагали в соты,
Чтоб мы благодарили сборщиц за их щедроты.
 
 
Слезами руки отмываю. Зачем же ране —
До седины – не понимал я своих желаний?
 
 
Ты разгадал ли, современник, мой брат случайный,
Оберегаемые мною простые тайны?
 
 
О заблудившийся во мраке, подобно тени!
Ты не спешил на светлый голос благих стремлений.
 
 
Но проповедник заблуждений пришел – и сразу
Ты предал совесть, покорившись его указу.
 
 
Взгляни на собственную веру: в ее пустыне
Увидишь мерзость лицемерья и срам гордыни.
 
 
Прозрев, не окропляй булата росой багряной,
Не заставляй врача склоняться над свежей раной.
 
 
Пришелся бы и мне по нраву служитель бога,
Когда б из твоего достатка не брал так много.
 
 
По правде, тот хвалы достойней, кто ранней ранью
Встает и трудится до ночи за пропитанье.
 
 
Не помышлял для благочестья бежать в обитель,
Среди людей, как бедный странник, ходил Спаситель.
 
 
Зарой меня, когда почуешь зловонье тлена,
Иль пусть зловонная схоронит меня гиена.
 
 
А кто свои страшится кости смешать с костями,
Тот вживе сам – что кость сухая в могильной яме.
 
 
Дурной обычай: мы приходим в одежде черной
И с плакальщицами согласно скорбим притворно.
 
 
Я накануне рокового переселенья
Врагу и другу отпускаю их прегрешенья.
 
 
Твоей хвалы не принимаю: и лучший воин
Похвал моих за подвиг ратный не удостоен.
 
 
Моя душа – верблюд надежный в краю песчаном,
Еще по силам ей угнаться за караваном.
 
 
Под тяжестью плиты могильной былую силу
Не восстановит щедрый ливень, омыв могилу.
 
 
Была б вода живой водою, тогда бы люди
Дрались из-за могил в болотах, молясь о чуде.
 

 
Удивляюсь тому, кто кричит: «Я не пью!» —
И вином угощает подругу свою.
 
 
Отхлебнула немного – и навеселе
Вкось да вкривь побежала по ровной земле.
 
 
И до этого глупой была, но питье
Совершенно лишило рассудка ее.
 
 
Заикалась и прежде она за столом,
А теперь мы ни слова ее не поймем.
 

 
Я одинок, и жизнь моя пустынна,
И нет со мной ни ангела, ни джинна.
 
 
Сгубило время трепетных газелей,
И лишь места их пастбищ уцелели.
 
 
Душе нельзя остаться беспорочной:
Порочна плоть, ее сосуд непрочный.
 
 
Кто не избрал подруги в дни расцвета,
Тот одинок и в старческие лета.
 
 
Я шел путем смиренья и печали,
Я звал людей, но люди опоздали.
 

 
Нет на свете греха. Что же мы осуждаем его?
Право, было бы лучше свое упрекать естество.
 
 
Вот лоза, вот вино. Если ты от вина опьянел,
Кто виновней из вас: винопийца? вино? винодел?
 

 
На погребальные носилки слепому лечь —
Ногам его не спотыкаться, слезам не течь.
 
 
Не странно ли – старик столетний, горбат, как лук,
И слаб, как тень, дрожит на солнце, бредет – и вдруг
 
 
Бросается в обход мечети, и напрямик
Через пустыню за подачкой бежит старик.
 

 
Если корень зачах, то скажите: понятно ли вам,
Что листвой никогда не покрыться голодным ветвям?
 
 
Если брат восстает против единокровного брата,
Как согласья законов нам требовать от шариата?
 
 
Не бранись, увидав, что скупится иная рука:
Может статься, что вымя уже лишено молока.
 
 
Обращайся к беспечным, об истине напоминая:
Без поливки развиться не может и зелень земная.
 
 
Как, наследники Евы, от вас мне себя уберечь,
Если злобой у вас переполнены сердце и речь?
 
 
Не нужны ни кольчуги, ни шлемы, ни дерзкая сила,
Если вправду исполнится то, что судьба вам сулила.
 
 
«Час придет, – говорю, – время всадника сбросит с коня».
Я пугаю сердца. Впрочем, кто побоится меня!
 

 
Твори добро без пользы для себя,
В нем благодарность за него любя.
 
 
Хоть землю всю обшарь за пядью пядь,
Души благочестивой не сыскать.
 
 
Здесь подданным цари внушают страх,
Как ястребы добыче в их когтях.
 
 
Царь у одних достойный, у других
Подлее в притязаниях своих.
 
 
Наш обобрал до нитки свой народ,
И слезный дождь из глаз людских идет,
 
 
Не размягчая каменных сердец
Придворных, переполнивших дворец, —
 
 
Грабителей мечетей и шатров,
Которым гнет – веселье и покров.
 

 
Он взял себе жену и трех в подмогу ей.
«Довольствуйся одной из мужних четвертей», —
 
 
Так первой он сказал. Но та нашла замену,
И муж побил ее камнями за измену.
 
 
Наследования неявственный закон
И при двубрачии не будет соблюден.
 
 
Ты ослабел умом и стал игрушкой сплетни,
Как семилетний – ты, семидесятилетний!
 
 
И ты несправедлив и злобой обуян,
И ты, подобно всем, преступник и тиран,
 
 
И радуешься ты, что пусто в доме брата,
А у тебя в дому и сытно, и богато.
 
 
Когда бы жадности ты не был верный раб,
Ты сжег бы свой колчан и лук из древа наб[46]46
  Наб – род дерева, идущий на изготовление луков.


[Закрыть].
 

 
Сердца у вас – кремень, в чертах лица уныние,
Рты перекошены, глаза от злобы синие.
 
 
Я сил не соберу, чтоб странствовать отправиться,
Мне, старому слепцу, не светит даль-красавица.
 
 
Забрезжил новый день, и разлетелись вóроны,
И голуби стремглав метнулись во все стороны.
 
 
И я в дороге был, домой в изнеможении
Принес бесстыдства кладь и груз неразумения.
 
 
Да не сочтешь наград за верность беспорочную,
За искренность молитв на сторону восточную!
 
 
Земные твари прочь бегут при блеске молнии,
И сводит смерть с ума их души, страха полные.
 
 
О птица! О газель! Не бойтесь ни величия,
Ни мудрости людской: меж нами нет различия.
 

 
Зардели сонмы звезд на ясных небесах,
И веры темный плат разорван в ста местах.
Нет царства, коему не угрожают страсти.
Все, что составилось, рассыплется на части.
Вероучения – плоды земных забот
И себялюбия. Кто к этому придет,
Пусть побоится тот и своего дитяти,
Как высекший огонь бежит его объятий.
Мы – зло. Но не о вас, о люди, говорю:
На секты розные со страхом я смотрю.
Не жди от ближнего ни добрых чувств, ни блага,
Хоть по щекам его бежит смиренья влага.
Но из врагов твоих опасней всех – душа,
Она покинет плоть, изменою греша.
Почившего царя, дарившего улыбки,
Мы за ягненка счесть готовы по ошибке.
О вере не пытай наставников общин:
От каждого из них услышишь вздор один.
Быть может, мнимому дивлюсь я урожаю:
И сад еще не цвел, а я плоды срываю.
Как часто уходил от воздаянья вор
И честная рука ложилась под топор.
Жемчужница сдалась ныряльщику на милость,
А сколько времени на дне морском таилась.
Все время люди лгут, во лжи не видят лжи
И, ложь обосновав, за ложь идут в ножи.
Не стоит спрашивать: «Где ум твой, земножитель, —
Твоих безумных снов напрасный посетитель?»
Еды отведавшим не избежать беды,
Воды возжаждавшим нет в засуху воды.
И черными смотреть иль синими глазами,
Чтоб этот мир понять, кружащийся пред нами?
А вы келейники… вам снится не игра
В уединение, а золота гора!
 

 
Толкуют, что душа легко и смело
Переселяется из тела в тело.
Не принимай суждений ни о чем,
Когда проверить их нельзя умом.
Что тело? Пальма с гордою главою;
Она – трава и сменится травою.
Ты должен мысль от лишнего беречь:
При полировке тает лучший меч.
 

 
Звезды мрака ночного – живые они или нет?
Может быть, и разумны, и чувствуют собственный свет?
 
 
Говорят: «Воздаяние ждет за могилой людей».
Говорят и другое: «Мы сгинем, как злаки полей».
 
 
Я же вам говорю: «Совершайте благие дела,
Не бегите добра, сторонитесь неправды и зла!»
 
 
Мне воочию видно: пред тем как начать переход,
Покаянные слезы душа истомленная льет.
 
 
Наши души заржавели в наших телах, как мечи,
Но вернется их блеск, столь же яркий, как звезды в ночи.
 

 
Вы скажете: «Премудр податель бытия!»
«Вы правы, – я скажу, – согласен с этим я».
 
 
Тут вы добавите: «В числе его примет
Не только времени, но и пространства нет».
 
 
А я скажу в ответ, что это спор пустой:
Проникнуть в суть его не может ум людской.
 

 
Если воли свободной преступник лишен,
То его не по праву карает закон.
 
 
Вседержитель, когда он руду создавал,
Знал, что эта руда превратится в металл.
 
 
Чем убийца коня подковал? Из чего
Меч, румяный от крови, в руках у него?
 
 
Ты на пламень сомнений летишь, – не спеши!
Опасайся пожара смятенной души!
 

 
Пойми значение сменяющихся дней.
Чем ты внимательней, тем речи их слышней.
 
 
Все, что случается, поистине похоже
На то, что видел мир, когда он был моложе.
 

 
Умы покрылись ржавчиной порока и разлада.
Когда проржавел меч насквозь, точить его не надо.
 
 
Жизнь обещала праздники, а слова не сдержала.
Как ни обидно, истины в хадисах наших мало.
 
 
Из множества наставников я лишь рассудку внемлю.
Земное бремя тяжкое повергну я на землю,
 
 
На путь добра спасительный ступлю, расправив спину,
Покину мир губительный и суету отрину.
 
 
О эта жизнь коварная, царящая над нами,
Столь цепкая веревками, столь крепкая цепями!
 
 
Мы в пору созревания встречаемся для боя,
Потом, под старость, прячемся в одной тени от зноя.
 
 
А кто живет умом своим, спокоен сердцем, зная,
Что и любовь и ненависть – равно тщета пустая.