Текст книги "Разные годы"

Автор книги: Оскар Курганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

ПАШКОВ

Вот человек, который выдержал жестокий и страшный поединок с врагом и пронес через огонь, пытки, угрозы, муки честь сына советского народа, великое звание воина Красной Армии. Это молодой красноармеец Иван Пашков. О себе он говорит с удивительной лаконичностью: «Мы народ – донецкий!» В пехотном полку о нем отзываются с восхищением. На фронте, где так много героических поступков и люди идут в бой с решимостью – победить или умереть, – подвиг Ивана Пашкова вызвал и щедрые похвалы, и гордость, и волнение. Донецкий горняк стал в центре внимания солдат. Раненный, но спокойный и молчаливый, Иван Пашков уже покинул передовую линию, но по окопам, дорогам, батальонам мчалась о ном слава.

Смелые и упорные бон вели отряды под командой генерала Болдина, когда они были во вражеском окружении. Они взрывали мосты и дороги, сжигали бензин, уничтожали вражеские штабы и окопы, били по тылам фашистской армии. Иван Пашков тоже был в окружении и прослыл замечательным разведчиком. Отряды жили в лесах между Могилевом и Смоленском, но живые «щупальца», подобные Пашкову, помогали им следить за селами, где располагались обозы врага, за передвижками войск, за трактами. Иногда на обочинах дорог создавались засады, но впереди шли разведчики, а вместе с ними – Иван Пашков, молодой донецкий горняк.

Во время одной из таких разведок Иван Пашков был на опушке леса неожиданно схвачен и окружен полусотней врагов. Он не успел даже выстрелить. Это огорчало его больше всего.

Но винтовка была в чужих руках, а сам он, разведчик Иван Пашков, шел, подталкиваемый прикладами, связанный ремнями.

У дороги фашисты нашли ящики с пулеметными дисками, нагрузили их на Пашкова и заставили его нести до штаба. Сильный человек все же сгибался под тяжестью ящиков.

Он видел силуэты окружавших его фигур, слышал голоса, удивлялся, что против одного советского разведчика фашисты высылают такой отряд. На пригорке Иван Пашков упал, его подняли, не снимая ящиков; он понес их дальше, пот, соленый и теплый, стекал по лицу. Пашков нес и думал о своем отряде, о разведчиках – что они подумают о нем. Ящики свалились, фашисты снова взвалили их Ивану Пашкову на спину и погнали его вперед.

В маленькой избушке разместился штаб. Пашков привычным глазом подсчитал во дворе автомобили, определил, сколько нужно было бы солдат для того, чтобы всех находившихся в селе врагов окружить. Но руки его были связаны, а сам он – безоружен. Пашков предчувствовал близость смерти и хотел умереть с достоинством, не унижаться, до последней минуты быть солдатом Красной Армии.

С него сняли шинель, пояс, каску. Пот начинал высыхать. Потом его вызвали на допрос.

Офицер говорил с ним на русском языке. Спрашивал его имя, фамилию. Пашков молчал. Он не хотел отвечать, с каждой минутой в его сердце росло презрение к этим людям. Нет, он им ничего не скажет, он готов принять смерть. Офицеры усмехнулись: почему он так торопится умереть? Ивану Пашкову предлагали жизнь, обещали не казнить, пусть он только скажет, где точно находится отряд, какова его численность, есть ли артиллерия, кто командир и комиссар. В это мгновение Иван Пашков снова почувствовал себя разведчиком и решил хоть в последнюю минуту отвести удар от друзей, вместе с которыми он жил в лесу, бился с врагами и побеждал. Он сказал:

– В отряде человек тридцать, они не стоят на одном месте, их трудно поймать, это старые следопыты, хорошо знающие лес. – Пашков мысленно представил себе огромный лес, где жили не десятки, а сотни людей, хорошо вооруженных, готовых к любым схваткам с фашистами. Тонкий и высокий офицер вспомнил о командире, Пашков назвал вымышленную фамилию. «Все ты врешь!» – крикнул офицер. Пашкова начали бить с каким-то упорством и сладострастием, словно в том, что три вооруженных человека бьют по лицу и голове уже измученного красноармейца, есть какое-то особое наслаждение. Пашков не выдавал своей боли, ему хотелось поскорее умереть. Да, в эту минуту мысль о смерти казалась самой счастливой и сладкой. «Поскорее бы уж кончили», – думал он. Но вошел еще один офицер с широким лицом бульдога и потребовал точных сведений. Пашков не мог говорить, не мог произнести ни одного слова. Разве может он выдать своих людей, открыть к ним дорогу, помогать этим убийцам, сжигающим села и города, расстреливающим женщин и детей, топчущим родную землю.

Офицер ждал ответа, Пашков молчал. Тогда его начали пытать. Но и жестокая пытка не вырвала у Ивана Пашкова ни единого слова. Только изредка мужественный красноармеец стонал, боли становились невыносимыми.

Потом его подняли, поставили у стены, Пашков с глубоким безразличием посмотрел на офицера, словно перед ним был столб. Мысли Ивана Пашкова перенеслись в родной Донбасс, в Кадиевку, к родным местам и людям. Ему хотелось, чтобы все, все, даже самые старые донецкие люди, собрались здесь, у этой избы, где велся допрос, и увидели бы Ивана Пашкова, его истерзанное тело. В предсмертный час ему хотелось сказать им, чтобы они отомстили за него и что сам он погиб так, как подобает воину Отечественной войны.

– Теперь тебя повезут расстреливать, – сказал офицер, и Пашков очнулся.

Он не выразил ни удивления, ни страха, в этом не было ничего неожиданного. Три солдата повели его к кустам.

Уже был вечер, луна плыла над миром, листва шумела в лесу, где-то вскрикнула птица и неприятно скрипели немецкие сапоги. Пашков смотрел на весь этот огромный и вечный мир, слушал ночные шорохи, которые его так волновали в детстве. И ему захотелось жить, кажется, никогда еще не была в нем так сильна воля к жизни, как в эту минуту. Пашков шел и думал, что и смерть можно победить. Надо только не терять спокойствия, не волноваться, не знать страха. И у него уже созрел план победы.

Его привели к редкому кустарнику, дали лопату, приказали рыть могилу. Пашков отмерил лопатой землю, начал рыть. Медленно, неторопливо, словно желая хоть этим оттянуть минуту смерти. Его подгоняли, били прикладами. Пашков приготовил себе не очень глубокую могилу. «Если только ранят, то смогу подняться», – подумал Пашков.

Офицер, тот самый, с широким бульдожьим лицом, предложил ему снять сапоги, гимнастерку, брюки. И как только Пашков все это отложил на насыпь, офицер выстрелил из пистолета. Пуля попала в правое плечо и прошла насквозь. Пашков повернулся, от боли застонал, тогда раздался еще один выстрел. Пуля пробила левое плечо. Он упал на колени, свалился в яму. Пашков слышал еще третий выстрел, но ожога не почувствовал. «Очевидно, не попали», – подумал он. Над могилой наклонились немцы. Пашков старался не дышать, боль от двух пуль была невыносимой. Потом его засыпали землей и ушли. Так он пролежал до тех пор, пока не начал задыхаться. Он собрал остатки сил и поднялся. Земля легко подалась, и он выполз из могилы. До рассвета нужно было как-нибудь добраться до леса. Пашков полежал на влажной траве, краем рубахи перевязал раны и пополз, цепляясь за борозды на полях, за камни на дороге, за полынь-траву на полянах. Ему хотелось пить, и порой казалось, что силы покидают его. Но воля к жизни преодолевала все. И он полз, не чувствуя боли и жажды, не думая о них.

Днем его нашли у лагеря отряда генерала Болдина. Ивана Пашкова узнали, его понесли на руках, бесстрашного разведчика, победившего смерть.

День спустя отряд, пользуясь сведениями Пашкова, уничтожил штаб и офицеров, не успевших уйти из села. А вскоре и все отряды под командованием Болдина с боем выходили из окружения. И вместе со всеми шел забинтованный, но с винтовкой в руках Иван Пашков.

Западный фронт, 1941, июль

ЛЕСНОЙ ПОЛК

Ожесточенный бой помог сегодня вывести из окружения отряды полкового комиссара Шляпина и подполковника Белявского.

Еще две недели назад враги мощной танковой колонной рассекли одну из пехотных дивизий 19-й армии, которой командует генерал Конев. В окружении оказались красноармейцы и их командиры – с пулеметами, винтовками, гранатами. Здесь же был и комиссар дивизии Николай Шляпин. Что оставалось делать? Вести людей на верную гибель в ловушку, которую им заготовили враги? Шляпин отверг эту мысль. Он ясно ориентировался в обстановке, повел всех в лес. Фашисты боятся лесов, обычно располагаются только на опушках, предварительно обстреливая их из пулеметов и минометов. В глубь же лесов фашисты не решаются идти. Они знают, что там их тоже поджидает смерть от партизан или красноармейцев, действующих во вражеском тылу. Шляпин знал, что и в окружении можно вести бои, такие же упорные и ожесточенные, как и на передовой линии, там, у быстрой и глубокой реки Вопь, в районе которой вражеские танки отрезали их.

Конечно, мысль о том, что они находятся в окружении, в тылу у врагов, казалась чудовищной, но с нею нужно было мириться, жить, бороться, ломать все преграды, быть стойкими. В лесу Николай Шляпин крикнул: «Все ко мне!» Вокруг него собрались бойцы, сдержанные, молчаливые, готовые идти сразу же в бой. Но Шляпин повел их глубже в лес. Там остановились.

– Мы будем вести бои в тылу, – сказал он.

Шляпин объявил о новых условиях их жизни и борьбы. Надо будет добывать все – питание, боеприпасы, оружие, держать связь с селами, с колхозниками. В плен не сдаваться, помнить о последнем патроне, который всегда и всюду надо оставлять для себя. Красноармейцы были разделены на четыре отряда. Это уже была крупная часть, командиром которой был назначен Сергей Белявский – мужественный и решительный подполковник, комиссаром – Николай Шляпин.

Белявский сразу же выслал разведку. Она вернулась и доложила, что немцы расположились у опушки леса, в кустах они спрятали хлеб, только что собранный в деревне. «Вот и первый ужин», – воскликнул Шляпин. Бойцы пошли к кустам, гуськом, там притаились, а в сумерки вынесли весь хлеб. Вскоре они услышали пулеметную дробь. Это гитлеровцы обстреливали лес, невидимого врага. Ночью отдохнули, а с утра «лесные полки», как их прозвали фашисты, начали действовать.

В первый же день наши красноармейцы задержали на оживленной дороге бронеавтомобиль, взяли документы. Противник бросил к дороге батальон пехоты. Он проник в лес. Белявский приказал заманить его поглубже. Вперед был послан маленький отряд. Началась перестрелка. Отряд уходил в лес, а за ним шел батальон немецкой пехоты. Там он встретился с более крупными отрядами. Бой окончился бегством оставшихся в живых вражеских солдат. У наших красноармейцев уже появились трофейные винтовки, патроны, пулеметы.

Тем временем в лесу налаживалась нормальная жизнь. Был создан штаб, отбитая у врага радиостанция связывала этих людей с родной землей, фельдшер Иван Платонов организовал медицинский пункт, лечил раненых, издавалась даже газета, которая называлась «За родину!». Правда, она печаталась на пишущей машинке, но пользовалась большой популярностью.

Днем и ночью бродили наши красноармейцы по дорогам и селам, узнавали о всех передвижениях войск, о настроениях солдат противника.

Не было хлеба. Фашисты все вывозили в тыл, оставляя у крестьян лишь мякину. Шляпин приказал – остатки хлеба давать только раненым, а их было уже семьдесят человек. Иван Платонов был неутомим, он лечил их внимательно, заботливо, сохраняя госпитальный режим, несмотря на суровость и сложность обстановки.

Днем и ночью, вслед за разведкой, уходили отряды красноармейцев на дороги и в села, разбивали обозы, взрывали боеприпасы, громили штабы, уничтожали пулеметным огнем пехотные колонны. За две недели непрерывных упорных и ожесточенных боев в отрядах Белявского и Шляпина уже появились мотоциклы, бронемашины, грузовики, орудия, минометы, все боеприпасы к ним. Укрепленный район в лесу. Новый фронт в тылу. Гитлеровцы возвестили о том, что они окружили и уничтожили советскую пехотную дивизию. Но дивизия эта, разделенная на две части, продолжала жить, не прекращала борьбы с врагом, громила его. Одна часть во главе с командиром дивизии Никитой Лебеденко вела бои на фронте, на передовой линии, вместе со всей 19-й армией, другая часть, которой командовали два мужественных и стойких человека – Белявский и Шляпин, дралась в тылу.

Фашисты забрасывали лес листовками. «Вы окружены, сдавайтесь!» Отряды отвечали на них неожиданными налетами на коммуникации, на расположившиеся для отдыха части, на колонны грузовиков, на эшелоны, резали телеграфные провода и днями не давали их восстанавливать – фашистские связисты шли осматривать провода под охраной танка или броневика.

В штабе Белявского и Шляпина узнали, что идут в тыл какие-то грузовики, крытые брезентом. Мгновенно была организована ночная операция – что везут грузовики? Первая взорванная гранатой машина задержала колонну. Оказалось, что оккупанты вывозили из наших городов мануфактуру, белье, трикотаж, шелк – словом, все товары. Пленные признались: это делается всюду, во всех странах, все вывозится в Германию. На сей раз все награбленное очутилось у штабной палатки в лесу, в руках наших войск.

«Лесной полк» стал грозой вражеского тыла, достаточно одного залпа в лесу, чтобы в фашистской колонне началась паника. Маленькие отряды дрались с батальонами и побеждали. «Вот что можно достигнуть стойкостью и спокойствием», – говорил Николай Шляпин.

Разведчики возвращались с трофеями. Сержант Валентин Чеснович уничтожил штабную машину, пришел, нагруженный документами.

Теперь надо действовать вместе со штабом генерала Конева. Капитан Тагиров и старший политрук Осипов пробрались через фронт под огнем, к Коневу. Он решил вывести всех своих солдат из окружения.

Бой был назначен на следующий день на шесть часов утра. Но надо было предупредить об этом Белявского и Шляпина. Капитану Тагирову дали взвод красноармейцев и приказали любой ценой пробраться к лесу, через вражеские линии. Тагиров усмехнулся и ответил:

– Попробуем без боя!

Ночью он провел бойцов через вражеские патрули, нашел в лесу свой штаб. Началась подготовка к утренней атаке.

На рассвете появились наши бомбардировщики. Они бомбили вражеские окопы. Потом в течение часа длилась артиллерийская подготовка. В семь часов тридцать минут утра наши танки прорвали линию обороны. За танками пошла пехота. Этот удар заставил отступить фашистскую танковую бригаду. Конев усилил нажим, и отступление гитлеровцев превратилось в бегство. И в этот-то критический час «лесной полк» Шляпина и Белявского начал наступать из вражеского тыла.

К вечеру они вернулись в свою дивизию. Со своим вооружением и трофеями.

Привозят ужин – кашу, соленые огурцы, большие ломти хлеба, масло. И жизнь входит в свою обычную фронтовую колею.

В одном блиндаже подтрунивают над молодым парнем из-под Костромы – он во время атаки упал и слишком плотно прижимался к земле. В соседнем блиндаже вызывает насмешки тощий повар, который накладывает котелки с жирной кашей и жалуется, что сам не успевает ни пообедать, ни поужинать. Какой-то сибиряк вдруг вспоминает Барабинские степи, уверяет всех, что умеет готовить пельмени, – холодные, замороженные, утренние и вечерние, жирные и обжигающие, летние и зимние. Вспоминают пулеметчиков, погибших во время боя. Кто-то расстилает шинель и собирается спать. Слышен говор наверху – это уходят разведчики.

На холме вспыхивают световые ракеты, и пунктирные линии трассирующих пуль прорезают вечернюю мглу. Прибывает пополнение – новые красноармейцы вместо тех, кто пал в утреннем бою. Люди знакомятся, рассказывают о тыле, о налетах на Москву, о ценах на рынке – все интересуются, сколько стоит хлеб, масло. Да, жизнь идет своим обычным ритмом. И люди, вернувшиеся из окружения, а теперь сидящие на передовой, в окопах и блиндажах, где еще два часа назад шел тяжелый смертный бой, входят в круг обычных житейских интересов. Будто они только что вернулись с колхозного поля или с завода, где славно потрудились, и теперь надо отдохнуть после трудового дня.

Западный фронт, 1941, июль

ГВАРДИЯ НА ПЕРЕПРАВЕ

Во время битвы под Москвой четыре дивизии были преобразованы в гвардейские. Родилась советская гвардия, наследовавшая великие и прекрасные традиции прославленной Красной гвардии 1917 года, традиции русских гвардейских полков. В одной из четырех дивизий – в 153-й – я был в те тяжелые дни и недели, когда она обороняла переправы на Днепре и все подступы к ним, – от этих переправ зависел успех или неуспех гигантского сражения на дальних подступах к Москве. Вот короткие записи о людях 153-й дивизии, впоследствии ставшей третьей гвардейской.

1

В темную и дождливую ночь мы двигались по лесным тропам в поисках командного пункта дивизии. Наш проводник, молодой красноармеец Сергей Зеленков, обладал, очевидно, каким-то чудовищным зрением, потому что он без особого труда находил «маяки», как называют на фронте регулировщиков движения, узнавал их, подшучивал над ними, обнаруживал столетний дуб или «развилку дорог» там, где, нам казалось, простирается сырая и непроглядная тьма. Мы спустились по ступенькам под землю, где нас ослепил яркий свет. Это был просторный блиндаж с аккуратным деревянным настилом, ходами сообщения, крепким и надежным накатом. Большая керосиновая лампа горела на столе, на котором лежали карты, донесения, книги, опрятная стопка блокнотов. Сбоку на скамейке сидел командир 153-й стрелковой дивизии полковник Николай Гаген.

Только что закончился бой и наступила удивительная тишина.

Командный пункт находился у самой передовой линии, но Гаген требовал, чтобы блиндажи сооружались крепкие, удобные, чистые, которые бы хоть в какой-то мере облегчали суровую и трудную фронтовую жизнь. Война загнала людей под землю, в окопы, в блиндажи. И все же воин не должен опускаться, всюду, даже здесь под огнем, должен сохранять свой культурный облик, подтянутость, собранность, чистоплотность. Командиру же в нынешней войне надо проявлять не только храбрость и волю, но и ум; нашим войскам приходится драться с сильным и хитрым врагом. В таком блиндаже есть все условия для размышления над картой. Все это полковник Николай Гаген говорил с присущим ему спокойствием и неторопливостью, как бы взвешивая и осмысливая каждую фразу. Командир дивизии уже две ночи не спал, во время боя простудился, сильно кашлял, – он пролежал в каком-то болоте, наблюдая за врагом, и теперь к тому же напомнил о себе застарелый ревматизм. И кажется странным, что Николай Гаген встречает комиссара дивизии Михаила Хлызова укоризненной фразой:

– Ты чего под таким дождем ходишь? Пора бы отдохнуть.

Полковой комиссар Михаил Хлызов снимает каску, плащ-палатку, с которой стекают дождевые ручейки, шинель. Он ходил по ротам, сидел в окопах, у бойцов. «Все поужинали, помылись, почистились и снова рвутся в бой. Какой народ. Ведь три дня никто не отдыхал», – говорит Хлызов.

– Да и тебе, полковник, пора бы уснуть, – замечает комиссар.

Их связывает давнишняя дружба, теперь она испытана и закалена в бою. Они уже знают, что требовательность, настороженность, мужественное спокойствие нужны им на войне так же, как винтовка пехотинцу или снаряд артиллеристу. Николай Гаген – человек с большим жизненным и боевым опытом.

Командир и комиссар дивизии с восхищением отзываются о своих бойцах: «Это все – уральцы». Хлызов тоже вырос на Урале. В годы гражданской войны он пошел добровольцем на фронт, потом учился в военной академии. Гаген же во время мировой войны окончил школу прапорщиков, командовал взводом, ротой, батальоном, так же, как и Хлызов, много учился. Был начальником военного училища, затем служил на Урале. Он хорошо знал своих бойцов, верил им.

Низкорослый и коренастый повар Павел Поздняков принес ужин и чай, доложив, что у входа в блиндаж ждет политрук Василий Самсонов. Командир дивизии встрепенулся:

– Как он сюда попал?

Самсонов был в старой шинели и рваных сапогах. Он как-то неловко сутулился. Полковник спросил:

– Что случилось? Зачем пришел? Почему в рваных сапогах?

– Не могу я там быть, – ответил Самсонов, – тоска… Да и поправился я…

– За два дня?

– Разрешите быть в полку?

– Ну, ладно, садись чай пить… У врача был?

– Они сказали, что позвонят вам…

– Кто – они?

– Доктор и сестра… Не пускали… Говорят, опозорил я их госпиталь… Но у них хорошо, а все-таки тянет что-то в полк…

В этом «что-то» было, может быть, неосознанное, но очень сильное чувство, которое так взволновало Николая Гагена. Он налил чай Самсонову, и вскоре мы узнали его историю.

Дивизия готовилась к серьезной операции. Надо было занять господствующую высоту. Предстоял наступательный бой. Но командир дивизии привык идти вперед не вслепую, не очертя голову, а лишь после тщательной разведки. Полковник хотел «прощупать» слабые места вражеских войск, занимавших высоту. Нужен был опытный и смелый разведчик, который смог бы пробраться в расположение противника, нанести на карту огневые точки, проследить за продвижением войск. Выбор пал на политрука Василия Самсонова. Он слыл в полку человеком храбрым, находчивым, спокойным. Ночью Самсонов и двенадцать солдат поползли к вражеским окопам. Ночь была темная, дождливая, по обочинам и тропам текли ручьи, тринадцать разведчиков, завернувшись в плащ-палатки, двигались ощупью по грязным и мутным потокам. Никто, казалось, не замечал, что приходится ползти по грязи. Самсонов шепотом передавал приказания, его бойцы выполняли их с точностью и аккуратностью.

Они должны были пролежать у вражеских окопов двое суток. Им дали с собой сухари, консервы, колбасу. Вскоре Самсонов наткнулся на проволочные заграждения. Он пополз в сторону, нашел более свободный проход, повел туда своих красноармейцев. На рассвете их обнаружили. Начали обстреливать из пулеметов и автоматов. Разведчики окопались, спрятались, притихли. Смолкли и фашистские пулеметы. Так Самсонов и его солдаты пролежали до вечера. Правда, один раз ему приходилось подползти к четырем красноармейцам, которые были ранены. Самсонов перевязал их. К тому же он сам нуждался в помощи. У него оказались три раны – в левую ногу, в руку и грудь. «Пуля прошла в бок, – сказал Самсонов. – Потерплю…» Зарывшись в землю, пользуясь пасмурным днем, они перевязали свои раны, выбрали удобную лощину для наблюдения и притихли. Самсонову предложили отползти к нашим окопам: три раны – это все же серьезное дело. Самсонов отвернулся и ответил: «Ничего – потерплю».

Двое суток они лежали и наносили на карту свои наблюдения. Малейшая неосторожность грозила им гибелью. Фашисты считают их уничтоженными, а они живут, действуют. Это очень радостное ощущение, которое придавало Самсонову бодрость, силы, помогало терпеть боль – раны напоминали о себе, особенно ночью, когда разведчики лежали на холодной и сырой земле.

Они вернулись на третьи сутки. Потом командир дивизии долго сидел с Самсоновым у карты. Был назначен час наступления.

– Теперь в госпиталь… До полного выздоровления, – сказал Гаген.

Но уже через два дня в дивизии снова появился Самсонов. Он не мог, не хотел оставаться в постели, чувствовать себя беспомощным, когда дивизия ведет бой за высоту. Пользуясь наблюдениями Самсонова, наша артиллерия подавила огневые точки противника. Пехотинцы под командованием Гавриила Соколова прорвали линию обороны и штыковой атакой выбили врагов с высоты. Командир дивизии в эту решающую минуту был среди атакующих. «Теперь нужно закрепиться», – сказал он Соколову. Люди уже рыли окопы, блиндажи, создавали пулеметные гнезда. Младший лейтенант Иван Опалько тянул связь от командного пункта, переносил сюда аппараты. Тем временем Соколов выставил крепкое охранение, потому что близилась ночь. А для новой разведки, для дальнейшего наблюдения за врагом, были высланы старшина Сергеев с солдатами, вооруженными автоматами.

Но командир дивизии не успокаивался. Он знал уже, что фашисты подтягивают танки и артиллерию к роще у села Радчино. Очевидно, они хотят ударить во фланг дивизии. Гаген вскоре был там, у рощи, готовил людей к бою. Командир полка майор Юлдашев тоже знал, по данным разведки, о передвижении вражеских танков и артиллерии. Наша артиллерия начала обстрел подступов к роще.

К вечеру бой закончился, фашисты подошли к роще, но занять ее не смогли, танковая колонна и две артиллерийские батареи врага были разбиты. Вражеская пехота попыталась окружить рощу, но Гаген приказал выставить пулеметчиков, которые преградили путь врагам. Не страх перед окружением, не отступление, а активное противодействие нужно было в это мгновение. Пулеметчики не только задержали врагов, но и уничтожили их наступавшие цепи. Но в бою погибли и они, эти храбрые пулеметчики, которые не хотели докладывать о своих ранениях и расстреливали врагов из пулеметов до последних минут своей жизни.

Наступила тишина, командир дивизии ушел в блиндаж. Он видел этих людей, видел, как они дрались во время дождя, как по грязи они переползали от окопа к окопу, не задумываясь, отдавали свою жизнь. Кровью и потом, муками и упорством наполнен каждый день войны. Гаген с гордостью вспоминал о своих бойцах – и погибших, и оставшихся в живых, – они выдержали это величайшее напряжение нервов, испытание сил и воли. Даже идя на смерть, они несли поражение врагу.

Ночью дивизия отдыхала, но уже к рассвету снова открыла огонь наша артиллерия.

2

В окопах у переправы через Днепр еще с вечера готовились к атаке, к внезапному удару по укреплениям противника в селе Радчино. В полку был разработан план наступательной операции. Село Радчино, расположенное на берегу Днепра, в штабе называли важным тактическим пунктом, маленьким плацдармом для обороны переправы. Фашисты установили в селе минометы и пулеметы и держали под обстрелом узкий изгиб реки. Нашим войскам предстояло пройти под вражеским огнем переправу, выбить противника из укрепленных блиндажей, занять село Радчино… Операция требовала выдержки, храбрости и стойкости от наших людей. Не так-то просто переправляться через реку, когда разрываются мины и свистят пули. Возникает желание лечь, не двигаться, прижаться к земле, окопаться. Но на сей раз нельзя было ни ложиться, ни зарываться в борозды или окопы. Надо идти! Бой начался на рассвете и уже стих к полудню. Артиллерийские снаряды взрывали укрепления, минометы, огневые точки. Меткость попадания изумляла пехотинцев: «Это все Киржнер», – говорили они, хоть и не знали, какая батарея ведет огонь. Удар, нанесенный нашими батареями, заставил противника отойти от берега к селу.

Командир полка подполковник Соколов повел своих красноармейцев к переправе в штыковую атаку. Фашисты уже не могли задержать атакующих. Пулеметы врага открыли беспорядочный огонь. К ним присоединилась артиллерия. Но наши пехотные цепи двигались с упорством и решимостью, не обращая внимания на пули и осколки снарядов. На правом берегу реки уже опустели окопы, бойцы ворвались в село Радчино, кололи врагов, которые еще пытались отстреливаться, уничтожали гранатами фашистские пулеметные гнезда. К вечеру красноармейцы укрепились в селе Радчино. Соколов вызвал лейтенанта Солодова, сказал ему:

– Теперь держите Радчино… Здесь лежит ключ к переправе через Днепр. А переправа – это ключ к победе…

Две недели фашисты пытались вернуться в село Радчино. Дни и ночи у села рвались вражеские снаряды и мины, не стихал пулеметный огонь. Но пехотинцы с беспримерным мужеством отражали все атаки. Солодов признавал: мы дружим с артиллерией. И мы снова услышали о младшем лейтенанте Семене Киржнере. Это был лучший наблюдатель в артиллерийском дивизионе, которым командовал капитан Михаил Лушников. Капитан посмеивался: природа одарила Киржнера феноменальной оптикой. Младший лейтенант видел хорошо и далеко, умел находить огневые позиции врага, с его помощью наша артиллерия мгновенно уничтожала ее меткими выстрелами. Артиллеристы любили Киржнера. С какой-то убежденностью и верой относились к каждому наблюдению, которое передавал Киржнер. Естественно, когда для обороны подступов к радчинской переправе потребовалась и артиллерия, возник сразу же образ младшего лейтенанта Киржнера. Это был самый важный и опасный пункт, а Киржнер прослыл бесстрашным и умным наблюдателем.

Он доставил врагам немало хлопот и огорчений. Орудия и минометы не успевали пристреливаться, как их уже поражали снаряды наших артиллеристов, а Солодов уже предпринимал ночные атаки, забрасывал вражеские окопы гранатами, уничтожал мотоциклы, бронеавтомобили. Разведчик Гаврилов ходил по заданию Соколова к противнику, подсматривал наиболее слабые места. Ночью наносился удар. Враги открывали по селу, по окопам артиллерийский огонь. Но тогда появлялся на наблюдательном пункте всегда деловитый, сосредоточенный и молчаливый младший лейтенант Семен Киржнер. Он подсчитывал, корректировал и передавал команду тихо, спокойно, монотонно. Оживали орудия, их снаряды заставляли умолкать фашистов. И многих – навсегда!

Киржнер создал свой наблюдательный пункт в хорошо замаскированном месте. Его трудно было найти, а для любопытных глаз он поставил чучело на колокольне полуразрушенной церкви.

Ночью гитлеровцы сильными ракетами освещали окопы, обстреливали поляну, боясь внезапных атак лейтенанта Солодова. Днем они искали Киржнера. Но он был неуловим, хоть глаз его всегда точно определял место, где прятались орудия врагов. Очевидно, колокольня привлекла их внимание. В течение часа продолжался артиллерийский обстрел уже разбитой фашистскими самолетами церкви. Снаряды взорвали купола и колокольню. Но меткость огня советских батарей от этого не менялась. После короткой пристрелки наши орудия разрушали вражеские позиции, хоть вели они непоседливый, даже кочевой образ жизни. На следующий день обстрел церкви возобновился, словно в этих мертвых осыпающихся каменных стенах таился тот магический глаз, который вел точно наблюдение за немецкой артиллерией.

До вечера враги уже сровняли с землей скелет сельской церкви, сожгли и домики, стоявшие на пригорке. Но Киржнер спокойно сидел высоко над селом, в стволе старого дуба, и наносил на карту огневые гнезда врага. На рассвете младший лейтенант доложит о своих наблюдениях капитану Михаилу Лушникову, и тогда можно будет сильным артиллерийским ударом уничтожить все батареи фашистов, которые еще сохранились здесь, в районе села Радчино. Но перед вечером у наблюдательного пункта разорвалась мина. Киржнер продолжал следить за новыми позициями минометов. Вскоре обстрел усилился. Очевидно, немцы решили снести, сжечь и эти редкие и старые дубы. Киржнер смотрел на них с сожалением. Он уже сроднился с ними, знал каждую ветку, любил слушать шелест листвы, когда стихала канонада и приходилось ждать сумерек, чтобы покинуть наблюдательный пункт. Мины разрывались уже совсем близко, Киржнер решил хоть на время переменить место наблюдения. Он спустился вниз, пополз, двигался медленно, оглядывался вокруг, искал холм или высокую сосну. Его старый наблюдательный пункт уже был охвачен огнем, там рвались снаряды.