Текст книги "Разные годы"

Автор книги: Оскар Курганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Американский лейтенант заметил:

– Я думаю, что у Мацумура-сан тоже слишком упрощенное представление о японской женщине.

Мацумура улыбнулся и ответил:

– Я изучаю психологию японской женщины уже свыше тридцати лет.

– Это не мешает вам утверждать, что ваши публичные дома – рай земной для девушек? Скажите, какая такса за их приглашение к столу?

Мацумура ответил:

– У нас есть тариф, утвержденный главной полицией, – десять иен в час.

– Куда идут эти деньги? – спросил я.

– Мы должны четыре иены из этих десяти вносить как государственный налог. Две иены получает гейша и четыре иены ее хозяин.

– Стало быть, в этом большом концерне купли и продажи женщин довольно большое участие принимает и японский совет министров, который за каждый час труда гейши получает четыре иены?

– Да, мы вносим большие суммы налога, которые складываются из этих четырех иен.

– Могу ли я из этого заключить, что государственный бюджет весьма заинтересован в том, чтобы в Японии процветали так называемые чайные домики?

– Конечно, мы приносим большой доход государству, – с гордостью ответил Мацумура.

Мне вспомнилось, что в Токио, где так мало жилья и где я так много слышал о трудностях доставки леса или кирпича для новых домов, прежде всего полностью возродили и привели в порядок Иосивара – гигантский район публичных домов, ночных кабаре и так называемых чайных домиков. Чай там, конечно, не подается…

Гейша в прошлом действительно была девушкой хорошо воспитанной, умеющей играть, петь и танцевать. Ее приглашали на банкеты, на дипломатические приемы, на международные встречи, даже на деловые диспуты, где она следила за тем, чтобы люди спорили, не переступая установленной грани приличия.

Но теперь в Японии уже нет таких гейш. Почти все они превратились в проституток, сама жизнь бросила их туда, в Иосивара.

И они живут там, как в страшной тюрьме: они не могут покинуть этот дом ни на одну минуту, их можно только купить или выкупить, как это сделал американский журналист, который выкупил девушку из такого дома за шесть тысяч иен. И нигде так не процветают нравы феодальной Японии, как в этих так называемых домах для гейш.

Итак, мы узнали страшную новость, поразившую не только нас, но даже и американских лейтенантов: государственный бюджет Японии получает за каждый час пребывания гейши с гостями четыре иены дохода. Очевидно, кое-что перепадает и полиции сверх этих четырех иен. Во всяком случае, есть какая-то доля истины в том, что мне сказали девушки из Осака: борьбу с публичными домами, да и вообще с проституцией надо начинать с министров и полиции: там заложены корни этой язвы, покрывающей Японию вот уже восемь веков.

28 октября

Мы идем по узким полуосвещенным улицам Киото. Из открытых окон или сдвинутых «сьодзи» доносится печальный напев какой-то старинной песни без слов. Лейтенант Бредли освещает путь фонарем. Мы бродим по городу без цели, то заглядываем в крохотные лавчонки, где хозяин уже спит на циновке, завернувшись в кимоно, а хозяйка ждет у входа покупателей; то задерживаемся у скверика, где на мягкой траве «живут» бездомные семьи. Американец торгуется с рикшей и потом взбирается на мягкую подушку коляски, крикнув рикше: «О’кей!» Из широких ворот буддийского храма выходит праздничная процессия. Впереди несут маленького будду, украшенного лентами, венками, яркими полевыми цветами. За ним движутся юноши и девушки в масках, в старинных одеяниях, – они танцуют на улице вокруг носилок с буддой, задрапированных парчой. Сзади, приплясывая, идут дети.

Тысячи людей на вечерних улицах Киото, склонив головы, провожают праздничную процессию.

У входа в кинотеатр – пестрая японская толпа. Длинная очередь тянется вдоль переулка и теряется где-то в вечерней мгле: идет новый американский фильм: «Человек, убивающий на рассвете».

Мы выходим к парку, где нас ждут «джипы». Нас просят не заходить в парк – в сущности, после десяти часов вечера это «интимные аллеи» для любовных встреч американских солдат.

Возвращаемся в гостиницу в полном безмолвии. Лейтенант Бредли уже не приглашает нас в бар. Он только спрашивает:

– Скажите, что бы вы хотели еще посмотреть, мы вам все покажем. Пусть вас не смущает запрет. Я хотел бы, чтобы вы забыли наши недоразумения в Нагасаки.

Лейтенант Скуби уже не отчеканивает, как всегда: «Господа, вы не можете там идти». Нет, он предлагает свои услуги. Может быть, нас заинтересует город Кобэ? Или дом какого-нибудь труженика-японца? На крыше гостиницы, в американском баре, за кружкой пива он признается, что хочет покинуть Японию. Да, да, он, лейтенант Скуби, предпочитает жить в своем родном Питсбурге. Во время войны он был летчиком. Потом его перевели в Джиту, так как он знает русский язык. Но отец Скуби, который живет в Питсбурге, еще не знает, что его сын – офицер Джиту. Скуби хочет вернуться домой с сознанием выполненного долга перед американским народом. Но теперь в Японии он живет как автомат. Он не задумывался над тем, что происходит в Токио или Киото, Осака или Нагасаки. Он почти не интересовался жизнью японского народа. Только во время этой поездки он впервые ощутил, что та Япония, против которой он боролся, еще живет, и он, лейтенант Скуби, помогает ей вновь укрепиться. Он маленький человек, но не может не понимать, что когда-нибудь и его упрекнет в этом американский народ.

– За соседним столиком прислушиваются, – замечает лейтенант Бредли.

– Пусть. Они могут только выслать меня в Америку. Я им поклонюсь за это и от радости буду три дня пить виски в моем Питсбурге.

– Ну хорошо. Какой бы вы хотели видеть Японию? – спрашиваем мы у лейтенанта Бредли.

Этот молодой американец – сын мастера, да и сам он после колледжа почти год был токарем на заводе вблизи Нью-Йорка. Потом учился в военной школе, но на фронте не был – два месяца назад он приехал в Японию. «Очевидно, надолго», – замечает Бредли. У него уже появились свои привычки: он курит только сигары «Антоний и Клеопатра» и пьет только холодное пиво. Он не любит виски и с презрением отзывается о «кока-кола». Он доволен, что бой-сан, обслуживающий его, все это хорошо изучил. Ему не нравится здесь, в Японии. Он не может разобраться во всем, что здесь происходит. Вернее, он еще не задумывался над этим. Какой бы он хотел видеть Японию? Право, он, лейтенант Бредли, еще слишком мало ее знает. Впрочем, кое-что он узнал во время поездки с нами.

29 октября

В саду, у маленького озера, был накрыт стол – американское виски, печенье, сухой жареный картофель, неизменная «кока-кола» и американское пиво. Подполковник Кларк предложил тост «за дружбу с Россией». Он подчеркнул, что простой американец хочет вечной дружбы с СССР.

– Я предлагаю этот тост, – сказал он, – не из дипломатической вежливости. Нет. Я солдат и говорю то, что чувствую. Те американцы, которые выступают против дружбы с Россией, по-моему, являются врагами не России, а Америки. Итак, за дружбу с Россией! – заключил он.

Американцы проводили нас на вокзал. Там мы прощаемся с лейтенантом Бредли. Он остается в Киото. С нами едет только лейтенант Скуби.

– Видите, как хорошо к вам относятся, – усмехнувшись, заметил Бредли, – теперь вас сопровождает всего один американский офицер.

– Конечно, конечно! – отвечаем мы в тон ему. – Но, может быть, вы в чем-нибудь провинились? Предоставили нам слишком широкую свободу?

– Нет, я вас понимаю, и даже вашу иронию понимаю… Мне очень обидно, что приходилось ходить за вами… Может быть, я никогда уже не буду этим заниматься. Чувствую, что мы здесь делаем что-то не то… Я буду рад, если мы встретимся с вами в Америке.

– Там разве нет Джиту? – спросил я.

– Я не знаю, но думаю, что не должно быть… Если мы хотим сохранить свободу и мир…

Мы пожимаем ему руку.

Поезд покидает Киото. Мы вновь движемся по высокой насыпи – город остается где-то внизу. Электровоз набирает скорость, и позади остаются города и деревни ночной Японии. Только изредка на шоссе появляются яркие огни автомобильных фар.

На рассвете мы приехали в Токио и расстались с лейтенантом Скуби. Нам казалось удивительным, что мы можем ехать по городу без «эскорта» из двух «джипов», можем останавливаться у киоска с газетами, на площади, у парка, даже не спрашивая у американцев.

– Ну, наконец-то одни! – произносим мы и едем на Аллею газет, в Клуб журналистов, где на пятом этаже нам предоставлен «домашний очаг» – узкая, маленькая комната с широким окном и плотной металлической сеткой, оберегающей от москитных укусов и одновременно – от свежего воздуха.

Токио – Киото – Осака – Хиросима – Нагасаки, 1946

КАК ЭТО БЫЛО

ПОКОРЕНИЕ СИБИРИ

АНГАРА, 1956-й

1

– Билет до Иркутска.

– На какой рейс – утренний, дневной или вечерний? – спрашивает кассир авиационной билетной станции в Москве.

Человек в синем плаще стоит перед окошком кассира в нерешительности, мысленно пытаясь оценить преимущества каждого из этих рейсов, потом бросает:

– Все равно… Дайте на вечерний…

Он долго читает все наставления, отпечатанные золотыми буквами на черном стекле, все добрые советы и суровые предупреждения, занимающие две большие стены. Человек в синем плаще делает это обстоятельно, не торопясь. По всему видно, что летать, да еще на далекие расстояния, ему приходится не очень часто или даже, вернее, очень редко. И, готовясь к дальнему рейсу, он хочет усвоить все авиационные инструкции. Иные из них он даже записывает в свою маленькую записную книжку.

Так я познакомился со своим первым спутником. Он был человеком словоохотливым и общительным. Очевидно, именно эти качества учитывали его друзья, когда поручали ему ту миссию, о которой он рассказал сразу же, как только узнал, что я тоже лечу вечерним рейсом в Иркутск.

– Вот лечу, – говорил он. – Сперва хотел ехать поездом, а потом посчитал – не получается со временем. Да и дороже… Так выходит. Лишних четыре дня в пути. А какая польза от человека в дороге? Ест, пьет, а в дом ничего не приносит.

Мой спутник явно принадлежит к той категории людей, которые считают день без труда пропащим днем. Я пытаюсь определить его профессию, вглядываюсь в загорелое, обветренное, гладко выбритое лицо, выцветшие брови, узловатые руки, сплюснутый, как бы рассеченный на две половинки, левый большой палец, в его крепкую, коренастую фигуру и мысленно прикидываю: тракторист, сибиряк.

– Домой торопитесь? – спрашиваю его.

– До дома еще далеко, – улыбается он.

Теперь у него есть все основания рассказать о цели своей поездки. Нет, он не тракторист и не сибиряк. Он даже никогда не был в Сибири. Живет с семьей в ста километрах от Саратова, на Волге. Там создается завод, но для его бригады «нет фронта», вставляет он привычное строительное словцо. А без «фронта работ» нет и заработка. Конечно, в любом городе есть нужда в строителях. Но его бригада хочет ехать в Сибирь. Вспомнили, что под Иркутск уехали земляки, списались с ними, а для верности решили послать туда и бригадира. Собрали денег, выхлопотали отпуск, проводили в дорогу. «Из Москвы езжай самолетом, – сказал молодой плотник Сергей Выпрев, – быстрей обернешься». С этим все согласились. Два дня бригадир записывал разные напутствия: посмотри это, узнай то, не забудь проверить то-то и то-то. В комплексной бригаде было двадцать восемь человек, и у каждого нашлось что сказать, чем поинтересоваться. Иногда в бригаде читали газеты со статьями о Сибири, но после них оставалась какая-то неудовлетворенность. Слишком много писалось о проводах, о встречах, оркестрах и цветах. Все это мало занимало бригаду. Хотелось знать – какая работа, надолго ли, есть ли хлебный магазин и далеко ли до него, сколько времени надо жить в палатках, если всю зиму, то поговорить не с начальниками, а с теми, кто зимовал в них: как там, терпимо ли, какие бывают морозы, чем топить – дровами или углем, сколько за это платить. Близко ли до школы, есть ли хоть какой-нибудь кинотеатр, а если нет, то будут ли строить. И все узнать о тамошнем строительном начальстве – можно ли к нему подступиться. Словом, тысячи самых разнообразных и неожиданных вещей интересовали бригаду, собравшуюся ехать в Сибирь. И, ничего не найдя обо всем этом в газетных статьях, люди решили снарядить в Иркутск общительного и опытного строителя, бригадира Алексея Митрофановича Чистова.

С другими спутниками я встретился в аэропорту, а познакомился в самолете. Среди них тоже были строители. Проектировщики, архитекторы, конструкторы. Все они направлялись в различные города Восточной Сибири. Сперва все сидели молча, откинувшись в мягких креслах. Многие не успели еще отрешиться от того жизненного уклада, к которому привыкли там, на земле: приемы, звонки, совещания, бумаги. Но мало-помалу инерция деловой машины теряла свою силу, и люди возвращались к обычному, естественному состоянию, то есть шутили, выслушивали рассказы о вкусных блюдах в Казани, становились общительными и приятными собеседниками.

Конечно, есть люди по природе своей молчаливые и замкнутые, но мне кажется, что такой слабостью страдают чаще всего лишь те, кто привык не беседовать, а изрекать, позволяя окружающим почтительно слушать и выражать одобрение. Если такой человек попадет в число ваших спутников, то, сам того не замечая, он создает в самолете или вагоне атмосферу натянутую, официальную, а иногда и недружелюбную. Между тем умные и культурные государственные деятели в самом широком смысле этого понятия всегда отличаются любознательностью, общительностью, живым интересом к людям, встречающимся на их пути. Ведь всякое путешествие – это, кроме всего прочего, одна из форм и возможностей познания жизни, своеобразная проверка самого себя, проверка своей деятельности…

К сожалению, кое-кто из наших спутников с самого момента посадки установили между собою и всеми остальными обитателями самолета какую-то невидимую стену. Это нельзя было не почувствовать.

Во время первой стоянки Алексей Митрофанович Чистов сказал мне:

– Надо бы мне ехать поездом.

– Почему же?

– Мой сосед сидит – будто в рот воды набрал. Что он, разговаривать с людьми отвык? Неприятно даже…

Как потом выяснилось, сосед Чистова занимал какой-то пост в строительном ведомстве, в том самом ведомстве, от которого зависела вся дальнейшая трудовая деятельность и Чистова, и его бригады.

В Красноярске самолет вынужден был задержаться. «Иркутск не принимает», – монотонно повторял женский голос, словно речь шла о каком-то закоренелом бюрократе.

Сосед Чистова и его помощники не стали ждать и отправились дальше на автомашине, чтобы по пути заехать на стройку алюминиевого комбината.

Всю ночь мы ждали в Красноярске погоды и только на рассвете вылетели в Иркутск. Там все еще шел дождь, но туман начал рассеиваться.

Мы шли с Чистовым по лужам, почти не замечая их, – приятно было идти после самолета по твердой земле.

– Приезжать и уезжать в дождь – хорошая примета, – сказал Чистов. – Что-то дальше будет…

Мы расстались с ним, условившись не терять друг друга. А через неделю я встретил мрачного соседа Чистова в иркутской гостинице. Он ждал очереди в ресторан, – там не было свободных мест.

– Как прошло ваше путешествие? – спросил я.

– Лучше не вспоминать, – махнул он рукой, давая понять, что не хочет даже возвращаться к этой теме. Но потом все же заметил: – Всю ночь ехали восемьдесят километров. Каково? Три часа толкали и вытаскивали машину… Нет, без дорог строить нельзя.

Он бросал отрывистые фразы. Должно быть, он уже не раз повторял их – они отражали формировавшуюся и утвердившуюся мысль о дорогах: без них успешно строить нельзя. Все надо начинать с дорог – заводы, города, поселки.

2

Если попытаться кратко сформулировать первые впечатления, то смысл их сведется примерно к следующему. Три столетия передовые умы России восхищались богатствами Восточной Сибири, предсказывали ей великое будущее. Много легенд и песен сложил народ о сокровищах, которые лежат под землей и ждут своего богатыря.

Теперь богатырь пришел.

В ближайшие десятилетия долина верхнего течения Ангары по плотности размещения крупных энергетических и промышленных центров приблизится к индустриальному сердцу Западной Европы – Рейнско-Вестфальскому бассейну. Для создания и развития всех индустриальных комплексов этого бассейна капиталистической системе понадобилось, по крайней мере, сто лет. Наша же страна начинает это поистине великое дело в районе с самыми неблагоприятными климатическими условиями и предполагает воздвигнуть такие комплексы во много раз быстрее. Правда, у нас есть одно существенное преимущество – за это берется социалистическая система с ее неограниченными возможностями. И все усилия должны быть сконцентрированы на том, чтобы с умом, со всей широтой и многообразием использовать эти преимущества и возможности.

– Нас окружают поразительные богатства, – говорили мои собеседники, – но живем мы в «бедности»… Ангара таит в себе десять миллионов киловатт электрической энергии, а нам приходится проявлять изобретательность, чтобы свести «концы с концами» в нашем энергетическом балансе… Мы ходим по бесконечным запасам самых различных руд, а все металлы нам приходится везти сюда издалека. И, наконец, лес. Он тянется на тысячи километров, его хватит на триста лет, а деревянные дома, бумагу, мебель, да и многое другое нам дает Центральная Россия… Вот почему нынешнее время у нас называют началом новой эры в истории Сибири… Судите сами…

Но прежде чем судить об этом, надо подойти к карте Восточной Сибири, на которой разноцветными кружочками, треугольниками, квадратиками и ромбиками отмечено все, что здесь строится и будет строиться. Мы стоим перед картой минуту или две – нужно как-то освоиться, привыкнуть, спокойно разобраться.

Пожалуй, есть смысл именно теперь, в эту минуту, отдать должное природе, ее щедрости и предусмотрительности. Начинается могучий процесс покорения сибирской природы, ее укрощения и завоевания. Должны ли люди платить ей черной неблагодарностью за те сокровища, которые она им приготовила? Нет, мы не можем упрекнуть ее ни в просчетах, ни в диспропорциях, ни в отсутствии здравого смысла. Порой даже кажется, что сложными геологическими процессами в течение миллионов лет управляли опытные технологи. Посмотрите. Вблизи рудных залежей «помещены» богатейшие угольные пласты; рядом с бескрайними месторождениями соли «брошены» все необходимые компоненты для организации химических и электрохимических производств, для изготовления синтетического каучука, пластических масс, удобрения, и, наконец, наделив Ангару миллиардами киловатт-часов энергии, природа не забыла создать все естественные предпосылки для развития здесь алюминиевой, магниевой и титановой промышленности, которые принято называть электроемкими. Обо всем этом нельзя не упомянуть, когда подходишь к сибирской карте. Сама природа как бы подсказала нашим ученым, геологам, инженерам, экономистам, что на Ангаре и в Приангарье можно и нужно создать два гигантских энергетических и промышленных комплекса.

Один из них – Байкало-Черемховский – включает Иркутскую гидроэлектростанцию и новые тепловые электростанции, алюминиевый комбинат в Шелехове, мощные индустриальные узлы в Ангарске и Усолье, шахты и угольные разрезы Черемховского бассейна, химические, машиностроительные, гидролизные, деревообрабатывающие, цементные и многие другие заводы, расположенные на сравнительно небольшом пространстве – двести километров. В центре всего этого комплекса возникнет четыре новых города – Шелехово, Ангарск, Усолье, Черемхово, из них два – Ангарск и Шелехово – возводятся заново, в пустынных таежных местах.

Другой комплекс – Братский. Это не только мощная гидростанция, которая будет давать самую дешевую в мире электрическую энергию. Это богатые железные руды Коршунихи, где уже начинает сооружаться крупный горно-обогатительный комбинат. Это титан и магний, алюминий и сталь, цемент и лес. И здесь возникнет большой новый город – Братск.

– Учтите, – говорит мой собеседник, секретарь Иркутского обкома КПСС, – все это сооружается в четырехстах километрах на север от Сибирской магистрали. Трудности большие. Летом – жара, гнус. Зимой – морозы, пурга. Бездорожье. Тайга и необжитость… Два трети нашей территории – это лес. Но теперь, когда у нас будет дешевая электрическая энергия, мы должны использовать эти лесные богатства более разумно – вот когда скажутся преимущества нашей социалистической системы. Надо возить из леса не бревна с корой, влагой, опилками, стружками, а готовые изделия. Вот почему в тайге, в Братском районе, сооружаются лесопильные заводы, тридцатидвухрамные гиганты; гидролизные заводы, которые дадут древесный спирт; комбинат газетной бумаги; фабрики картона, целлюлозы, вискозного шелка; завод древесноволокнистых плит – из опилок можно делать перегородки для квартир; и, наконец, фабрики мебели… Только такого комплексного, разумного, экономичного использования даров природы ждет от нас народ. Это я к примеру – о лесе. Но то же самое можно сказать и об угле, руде, соли, да и о многом другом…

3

– Триста тридцать шесть рек несут свои воды в озеро Байкал, но отдает оно их только одной Ангаре.

Эту фразу произносит молодой инженер, проходящий мимо меня с экскурсантами. Он повторяет ее уже, очевидно, не первый раз, как и то, что уровень Байкала поднимается почти на полтора метра. Мы стоим у шагающего экскаватора на берегу Ангары. Этот экскаватор никуда уже не шагает и землю не роет, но он занят не менее важным делом. Теперь короткий перерыв, и один из мотористов тоже прислушивается к голосу инженера-экскурсовода. Моторист даже усмехается – для него это все элементарные, а может быть, и ничего не значащие сведения.

Между тем в них таится большой и глубокий смысл.

Прошло больше трех столетий с тех пор, как русские люди появились на берегах Ангары. И впервые теперь она подчиняется человеку, впервые ее величавый, капризный, а местами даже бурный нрав уступил воле Сильнейшего. И стоит этот Сильнейший – в выцветшей голубой майке, в тапочках, низкорослый и щупленький, – стоит и спокойно вытирает паклей замасленные руки. Он проворно поднимается в кабину крана, нажимает кнопку, легко несет пять кубометров бетона к бычкам верхнего бьефа. Конечно, лучше бы их назвать не бычками, а мамонтами. Но как бы там ни было – они уже бетонируются…

Отныне Ангара в руках Сильнейшего. «Священное озеро» он называет теперь «естественным регулятором» и может легко пройтись по той насыпи, которая перекрыла русло Ангары.

Тихий, безветренный день. Все окружающее напоминает ратное поле после большого и победного сражения. Лежат исковерканные бревна, доски, щиты – это куски наплавного моста. То тут, то там видны бетонные кубы, которые уже не понадобились при перекрытии реки. Вдали стоят баржи, поддерживавшие мост во время перекрытия. Одиноко и неторопливо плетется куда-то гусеничный кран. «На погрузку, в Братск», – говорит крановщик.

Первая трава пробивается в песчаной гряде. И как после канонады и штурмовой битвы, кажется удивительной и, пожалуй, неестественной эта тишина вокруг. Пройдут месяцы, и поле это спрячется под водой Иркутского моря, но слава о людях, соорудивших здесь плотину длиною почти в два с половиной километра и первую гидроэлектростанцию на Ангаре, никогда не померкнет.

4

Мне предложили отправиться в те города, которые в ближайшие годы станут крупными центрами Байкало-Черемховского индустриального комплекса, то есть главными потребителями дешевой электрической энергии Ангары.

В сущности, маршрут любой поездки по городам Иркутской области определяется одной-единственной автомобильной дорогой, или, как ее называют, – Московским трактом. Это тот самый тракт, по которому когда-то водили ссыльных в Сибирь.

По этой-то дороге я отправился до Тулуна.

Ехали мы на попутной машине, а в таких случаях водитель приобретает неограниченную и никем не контролируемую власть над всеми обитателями кузова-фургона. Вот почему мы довольно часто оказывались неожиданными гостями многочисленных знакомых нашего властителя – молодого и веселого парня, которого все, однако, почтительно называли Дмитрий Дмитрич.

Моими спутниками были люди, принадлежащие к тому же племени, что и те, которые летели со мною в Иркутск, – строители. Многие из них оставили обжитые места и теперь перебирались в Усолье, или Черемхово, или Тулун, где им предстояло принять участие в привычном для них деле: преображать и украшать землю.

– Всерьез взялись за Сибирь, – говорит маленький усатый каменщик, который переезжает в Тулун, – куда ни посмотри – всюду стройки… А вы какой специальности? – обращается он к своему соседу.

– Автомобилист. Еду в транспортную колонну… на ЛЭП…

– Это что такое?

– Линия электропередачи Иркутск – Братск.

– Откуда будете?

– Из Куйбышева. Вот посмотрю, что за тайга… Говорят, просека на семьсот километров… По ней высоковольтная линия пойдет…

В деревне Китой автомобилист попросил задержаться и спросил мальчика, стоявшего у моста:

– Не знаешь, где тут стоят самосвалы?

Мальчик лет семи подбежал к нам, переложил в левую руку сумку с хлебом и ухватился за дверцу машины.

– Какие – лэповские?

– Да, да, лэповские, – повторил автомобилист, подлаживаясь под тон мальчика.

– Это дальше, – сказал мальчик и вскочил на подножку.

– Не надо, – бросил Дмитрий Дмитрич и включил мотор, – не балуй…

– Хлеб у вас белый, хороший… Откуда несешь? – спросил каменщик.

– Из лавки.

– Далеко?

– Да вон – у того дома с зеленой крышей…

Каменщик побежал и вскоре вернулся с круглой буханкой еще теплого хлеба.

– Надо попробовать. По хлебу и местность познается, – сказал он, улыбаясь, и достал складной нож.

– А школа есть?

– Как же, есть, – ответил мальчик.

– Ты учишься?

– Первый год пойду… А вы на ЛЭП?

– На ЛЭП, – ответил автомобилист, – будь здоров. Еще увидимся.

Дмитрий Дмитрич включил мотор, и мы поехали дальше.

За мостом автомобилист узнал, что ему надо ехать до Тулуна, и с этой минуты он опытным глазом наблюдал за каждым движением Дмитрия Дмитриевича. Если попадался хороший участок дороги, он успокаивался и, откинувшись, как будто дремал. Но таких участков было очень мало. Выбоины, лужи, грязное месиво, глубокая колея – следы тяжелых самосвалов, – которую наш водитель искусно объезжал. Дважды нам приходилось подталкивать машину, и от этого наш спутник-автомобилист еще больше помрачнел. Все мы были залиты дорожной грязью и решили, что он жалеет о своем добротном коричневом костюме. Но при очередном толкании автомобилист первый лез в грязь, в лужи, не щадя ни новых ботинок, ни костюма.

– Вот вам и тайга, – усмехнулся кто-то, – придется привыкать без дорог…

– Нет, – резко ответил автомобилист, – без дорог я жить не буду…

– Ну, без дорог-то можно жить, – сказал каменщик, – а вот без жилья…

– А что – без жилья? – продолжал с той же резкостью автомобилист. – Можно в палатке, в шалаше, где угодно… Во всяком случае – первое время. А без дорог нельзя ни жить, ни строить.

На всем нашем пути не прекращался разговор на эту тему. Вспоминали первые годы возникновения индустриальных центров в Магнитогорске и Кузнецке – с какими неожиданными и необычайными трудностями пришлось тогда, двадцать пять лет назад, столкнуться именно из-за бездорожья. Не забывался и зарубежный опыт, убеждающий, что современные автомобильные дороги не только облегчают, но и значительно ускоряют и удешевляют строительство. А ведь мы к этому и стремимся – к сокращению сроков и непомерных, ничем не оправданных расходов. Словом, автомобилиста все охотно поддержали, сопровождая это восклицаниями: «Пора уж нам стать взрослыми», «Умный строитель не будет строить без дорог», «По-видимому, есть какие-то ассигнования и на дороги».

Что ж, не было ничего удивительного в этом единогласии людей, терпящих крайние неудобства из-за бездорожья.

Примерно то же услышал я и по возвращении из этой поездки в Иркутск. Мне приходилось обстоятельно беседовать с партийными и хозяйственными деятелями, с управляющими и главными инженерами строительных трестов, с двумя заместителями министров, приезжавшими сюда для определения темпов и размаха сооружения гидроэлектростанций. Все они, испытав на себе пагубные последствия бездорожья, произносили много верных слов о пользе хороших автомобильных дорог и приводили при этом убедительные экономические расчеты. На сравнительно небольшом пространстве – сто сорок километров – возникает пять самостоятельных строительных баз: в Иркутске, Шелехове, Ангарске, Усолье и Черемхове. В каждой из них сооружаются заводы железобетонных конструкций, арматурные и деревообрабатывающие цехи, механические мастерские, короче говоря, все, что в таких случаях полагается, вплоть до маленького кустарного асфальтового заводика. Если бы были хорошие дороги, можно бы обойтись двумя, но более мощными базами, то есть сэкономить десятки миллионов рублей. Не меньше можно сберечь при более разумном использовании огромного парка автомашин; теперь они, как правило, используются в четверть мощности и очень быстро ломаются. А сколько народных денег сохранит специализация заводов, которая возможна только при хороших дорогах, связывающих все звенья индустриального комплекса.

Итак, культура строительства и культура производства немыслимы без первоклассных дорог – асфальтированных или бетонных; их экономическая целесообразность и необходимость очевидны для всех. К тому же, при хороших дорогах многие проблемы новых сибирских городов утратили бы свою остроту. В частности, споры об этажности разрешит сама жизнь. Инженер-проектировщик, приехавший в Иркутск из Ташкента, сказал мне, что он и его коллеги охотнее жили бы в двухэтажном домике вблизи автострады, чем, скажем, в большом доме, пусть даже новом.

– За полчаса или сорок минут можно добраться до завода или института… Теперь уже у очень многих инженеров и рабочих есть свои машины, а будет их еще больше…

Вот еще один аргумент, подтверждающий, что все строительные дела нужно начинать с дорог, что новые фабрики, заводы, гидростанции, города обойдутся нашему государству гораздо дешевле, если строители начнут с прокладки автомобильных дорог. То же и в Иркутской области.

Ведь дело не только и, пожалуй, не столько в том, что Ангара даст миллиарды киловатт-часов дешевой электрической энергии, а в тех глубоких переменах, которые эта энергия внесет в жизнь людей.

5

Поездка в Тулун, а потом и на север от этого маленького сибирского городка, дала возможность встретиться с людьми, которые прокладывают высоковольтную линию, или, как здесь говорят, ЛЭП.

Я расстался с усатым каменщиком – он отправился на гидролизный завод, где сооружаются новые дома и куда его пригласил земляк-бригадир. Попрощался с нами и автомобилист – он нашел свою автоколонну, и хоть дороги его не устраивали, но покидать эти места он, кажется, не собирался. «Поживем – увидим, – бросил он на ходу. – Приезжайте в гости».