Текст книги "Разные годы"

Автор книги: Оскар Курганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

– Кто зовет в гости – тот собирается стать хозяином, – усмехнулся Дмитрий Дмитрич.

Наступили сумерки, и наш водитель подъехал к домику, где жили его приятели.

– Ночью надо спать, а не болтаться но тайге, – сказал он.

В домике было три комнаты, в каждой – шесть металлических кроватей, тумбочки, столы, На стенах – какие-то памятные фотографии. Все обитатели дома, кроме одного – Петра Федорова, ушли в клуб. Там показывали кинокартину, которую Федоров уже видел. К тому же он обещал написать сестре, а вторую неделю никак не соберется. Сестра его живет в Ярославле и, конечно, полагает, что ее Петя погибает в тайге и некому протянуть ему руку помощи.

– Я тоже так думал, когда ехал сюда, – оправдывает ее Петя.

Наш молодой хозяин был одет в черный костюм, брюки – с широким напуском на сапоги, что считалось здесь пределом элегантности. Над Петиной кроватью висела фотография, относившаяся, очевидно, к его жизни на Волге: у широкой реки стояли улыбающиеся юноши. Петю легко было узнать – он был выше всех, и на нем был тот же черный костюм со спортивным значком в петлице.

Петя отложил письмо, согрел чай, достал из тумбочки свои запасы, но Дмитрий Дмитрич предложил пойти в столовую и хорошо поужинать. «Там найдется что-нибудь повеселей», – намекнул он.

За ужином мы разговорились. Петя рассказал, что приехал сюда без всяких путевок, так как не хотел связывать себя. Он закончил среднюю школу, поступил на механический завод, начал учиться на моториста. Теперь даже трудно вспомнить, когда именно возникла эта мысль – поехать в Сибирь. Но она не давала ему покоя. «Живем мы здесь и белого света не видим», – говорил он матери. Сестра была против, так как она хотела, чтобы Петя учился в вечернем или заочном институте. «А кто мне помешает поступить на заочный оттуда?» – настаивал он. Петя уговорил своего приятеля по заводу, они собрали денег, списались с управлением строительства высоковольтной линии Иркутск – Братск и уехали.

– Почему именно сюда?

– Хотелось подальше, в тайгу. Уж если ехать, так ехать в настоящую Сибирь, – улыбается Петя.

Здесь он учился на курсах трактористов, потом корчевал пни, прокладывал дорогу, вывозил лес.

– Ну, и как вам нравится настоящая Сибирь?

– Понемногу привыкаем, – уклончиво ответил Петя, – всякое было…

Он помолчал, потом добавил:

– Наш мастер говорит – тайга вроде тещи: нравится – не нравится, а жить надо…

– Почему же надо? – спросил Дмитрий Дмитрич. – Можно и уехать… Хоть сейчас…

– Теперь уже не поеду до пуска станции.

– Какой? – допытывался водитель.

– Братской, конечно.

– А потом, говорят, еще три станции будут строить, таких же…

– Потом видно будет, – махнул рукой Петя.

– Вы послушайте, как они сразу за дело взялись! – И Дмитрий Дмитрич начал рассказывать о своей встрече с Петей, когда тот корчевал пни, жил в палатке и не унывал.

Но Петя перебил его:

– Нет, это было не так. Поместили нас в палатке. Кругом грязь, до столовой – километр, гнус заедает. Мой дружок Алексей говорит: «Не выдержим, Петя». Я тоже так думал. А потом Алексей сам себе возражает: «Но все-то выдерживают, все живут и ничего, работают…»

На второй день поехали к Падунским порогам… Одни названия какие – Похмельный, Пьяный бык… Ехали на самосвале… У нас такие концы. Это только считается Братск, а от участка к участку десять километров, от одного поселка к другому – шестьдесят, и ни метро, ни троллейбуса еще нет… Даже автобусы не курсируют… Так вот, приехали к Падуну, увидели, что кругом творится – стыдно стало: что же мы, хуже всех? В одном месте ставят дома, в другом уничтожают гнус, в третьем рвут скалу, в четвертом бетонный завод начинают строить… В тот же день пошли на курсы, а вскоре и в тайгу отправились на тракторах…

Петя помолчал и, очистив край стола, начал что-то чертить вилкой.

– Вы представьте такую линию… Мы ее проложили в тайге. Это просто сказать… Семьсот километров просека… Вековые деревья, другой раз в три обхвата… А пни двумя тракторами тянули. И так метр за метром… За нами – бетонщики, монтажники. К концу года должны пустить по нашей линии ток. Пока в Братске только на энергопоездах держатся. А с нового года Ангару начнут покорять ангарской же энергией…

Маленькая столовая наполняется людьми – кончился киносеанс. Шумная и разноголосая волна врывается из темноты. Картина не очень понравилась. «Шлют нам всякое старье».

– Так это же новая картина – она в Москве идет.

– Все равно, ерунда…

Петя указывает на молодого парня в бархатной блузе на молниях. Он уезжал отсюда, не выдержал. А через месяц вернулся. Говорит, что тянет в Сибирь.

Сколько раз я уже их встречал, приехавших сюда «только посмотреть» и осевших здесь навсегда или внезапно покинувших эти места и все же вернувшихся.

Теперь никто из них не собирается уезжать – была бы только горячая, напряженная, интересная работа. Какой-то особый смысл вкладывают они в это слово – работа. Не то, что в другом месте ее нет, – строитель всюду желанный человек. Но здесь за работой следует нечто больше, чем уложенные кирпичи или выработанные кубометры бетона. Идет преобразование богатейшего края, преобразование, граничащее с открытием. Пробуждается великан, дремавший века. Самая передовая цивилизация приходит в районы, где до последних лет были лишь звериные тропы. И человек, являющийся участником этой необычайно трудной, но радостной работы, не может покинуть эти земли. Они привязывают его. Так моряки, испытавшие свои силы в борьбе с буйными и солеными ветрами океанов, уже не могут трудиться в безмятежной тиши самых прекрасных рек.

Об этой поэзии строительного труда никто из них, правда, не говорит. И все же она угадывается в каждом их поступке, в том, с каким радостным возбуждением они идут поздним вечером в собранные ими домики, а на рассвете вновь отправляются в тайгу, в непроходимые места, и одерживают там еще незаметные, но великие победы.

Утренний туман лежит над самым лесом. Мелкий дождь то начинается, то стихает. Машины скользят, буксуют, их тянут тракторами. Шум моторов и громкие голоса людей гулко разносятся в таежной тиши.

– Где-то горит лес, – говорит кто-то.

Все поднимают головы, настораживаются. В этих местах лесные пожары довольно часты, но теперь все сходятся на том, что это жгут костры на соседнем участке.

Петя Федоров кричит кому-то: «А-а-у». Сперва ему отвечает эхо, а потом – такой же молодой голос.

– Все в порядке, – говорит он. – Если бы горел лес, они позвали бы нас. Это добрый, строительный костер.

Мы стоим на клочке земли, отвоеванном у тайги. Каждое дерево пришлось спилить, вывезти, пни и корни выкорчевать, тоже убрать, потом доставить все необходимое для фундаментов, детали опор, собирать, поднимать, крепить. Только теперь я представляю себе, как много человеческого труда потребовалось, чтобы «подготовить», как говорит Петя, этот клочок земли. И так люди шли шаг за шагом, с двух сторон, – из Иркутска и из Братска. Конечно, никому из этих молодых людей не пришлось пилить, поднимать бревна, таскать их. Все делали машины. Но машинами-то надо управлять, а в таежных условиях управлять ими – большое искусство.

Дождь стихает. Влажный воздух наполнен волнующим запахом сосны. Постепенно туман поднимается, оставляя в верхушках еле заметные серые заплатки. Теперь видна вся просека, уходящая вдаль, куда-то в бесконечность.

Вот перед нами самое простое, самое материальное выражение ленинской идеи об электрификации России. Быть может, нигде так не ощущается революционное влияние этой идеи, как на Ангаре и в Приангарье. Первые гидроэлектростанции еще только сооружаются, а уже прорублена в тайге, на огромном пространстве «дорога» для будущей энергии, появились домики, поселки, жизнь. Здесь нет еще крупных городов, настоящих театров, величественных университетов – все это будет в завтрашнем Братске. Но теперь мы видим маленькие клубы, кинотеатры, библиотеки, школы, магазины, машины…

А главное – люди… Представьте себе, что лишь два года назад в эти места добирался редкий охотник, что звериные тропы были здесь единственными «транспортными артериями» и путями сообщения. А сейчас в новых домах и палатках живет почти три тысячи строителей. Это нелегкая жизнь, она полна лишений, тягот, неудобств, и все-таки люди привязаны к ней, дорожат ею – ведь постепенное становление жизни в этом районе является их делом, их работой, их целью.

Если в холодный дом приходит много людей – они согревают его своим дыханием. Так происходит и здесь.

Мне пришлось в эти дни бывать в других поселках, встречаться с другими строителями, и все они высказывали ту же мысль, которую я услышал от Пети Федорова.

Мы сидели с ним и его друзьями до поздней ночи, и эти совершенно откровенные беседы сводились к одному главному: основная притягательная сила Братска, Шелехова или Усолья – это не оркестры, не речи, не проводы и встречи, хотя и они, может быть, нужны, а нечто более простое, будничное, и в то же время бесконечно более важное – работа. В это слово здесь вкладывается совсем особый смысл.

Петя вспомнил историю бетонщиков, которые не предъявляли никаких претензий, когда жили в палатках, но неожиданно уехали, как только переселились в домики. Что случилось? И столовая получше, и кинотеатр хоть плохонький, но появился, и уютнее, и чище кругом, а люди не захотели здесь оставаться. Потом выяснилось, что их перевели на другую, не бетонную, работу, а они уже успели полюбить бетон.

На каждой стройке таких фактов сотни, только мы уже перестали их замечать. А между тем очень важно понять, что в любом районе нашей трудовой страны удержать человека можно только интересной и вполне удовлетворяющей его работой. Если ее нет – не помогут и самые комфортабельные дома.

Я вспомнил Алексея Митрофановича Чистова, который летел со мной в Иркутск. Его интересовал в Сибири главным образом «фронт работ». Я был в Шелехове, когда туда приехали молодые строители из Орла. Все здесь было: цветы, плакаты, речи, музыка – обо всем позаботились. А о главном забыли – не приготовили работу; и юноши и девушки иногда по полдня сидели без дела. И они скучали, хотя здесь устраивались и танцы, и вечера, и массовки. За показной шумихой таилось равнодушие к людям, приехавшим не на свадьбу, а на долгую, кропотливую трудовую жизнь. Ведь те, кто предпочитают праздники будням, в Сибирь не едут!

Конечно, строителям нужны и хорошие, удобные дома, и клубы, и театры, и школы. Но без них они потерпят, их они дождутся, а без работы не будут сидеть ни дня.

Может показаться удивительным, что в крае, где надо так много сделать, возникает разговор о работе. Что ж, здесь действительно хватит дел для сотен тысяч людей самых различных профессий. И люди едут сюда эшелонами, вагонами, группами, бригадами, в одиночку. Но надо с умом, с толком, с величайшей внимательностью распорядиться этим народным потоком.

И здесь мы приближаемся к проблеме, весьма важной для Восточной Сибири, – к проблеме инженера. «Инженера? – удивится читатель. – Разве у нас есть такая проблема? Разве мало у нас инженеров?»

И посыплются цифры выпусков по годам, по профилям, по институтам.

Да, все это так. Но проблема инженера все же существует, и я с особой остротой ощутил это в Сибири.

6

Инженер – слово французское. В переводе на русский язык оно означает – человек изобретательный. Я вынужден напомнить это, чтобы точнее определить, о чем идет речь.

Если мы признаем, что изобретательность является свойством не только одержимых одиночек с воспаленными глазами, а живая творческая душа – не только привилегией поэтов, то, пожалуй, инженер должен обладать и тем, и другим… А эти качества он приобретает не в институте, – их дает только жизнь.

Но вот она, жизнь, горячая, – созидательная, полная борьбы и труда, жизнь, пронизанная смелыми революционными замыслами и благородными целями. Почему же люди с инженерными знаниями, с живой творческой душой и известной долей изобретательности здесь как будто ни в чем не проявляют себя. Во всяком случае, когда об этом заходит речь, возникают недоуменные вопросы:

– Инженерная мысль? Что вы имеете в виду? Есть у нас бюро рабочего изобретательства… Может быть, там…

Моим собеседникам хотелось бы помочь мне найти «эту самую инженерную мысль» в бюро изобретательства или в техническом отделе, или в партийном бюро. Но там нет специальных учетных карточек, регистрирующих «инженерную мысль», и поэтому они начинают вспоминать фамилии лучших инженеров, то есть людей, возглавляющих управления и выполняющих план…

Я разговорился по этому поводу с инженером Алексеем Петровичем Шешуковым.

– Во-первых, – сказал он, – у нас слишком мало инженеров… До тревожности мало. Возьмите даже этот район Восточной Сибири… Здесь одновременно строятся две мощные гидростанции, десятки комбинатов и заводов, четыре новых города, а инженеры встречаются не очень часто… Главным образом в управлении, а на участке их почти нет… Сюда едут люди разных профессий, а тех, кто будет управлять этими людьми, что-то не видно… Мы даже подсчитали – для того чтобы инженерная мысль задавала тон во всех делах, нужно иметь по крайней мере тысячу инженеров… Только в этом случае на каждом участке будет человек с опытом, инициативой и техническими знаниями. Я убежден, что если бросить клич, эта «тысяча» найдется… Конечно, найдется, – как бы сам утверждаясь в этой мысли, повторил мой собеседник, – ведь инженеров-строителей у нас много. Но их слишком мало там, где кипит живое дело… Во-первых, – продолжал свою мысль Шешуков, – имеющиеся у нас инженеры не проявляют должной творческой активности. Именно творческой!.. Ведь мы сталкиваемся здесь со многими совершенно неожиданными трудностями, главным образом технического порядка… Вот где нужна инженерная мысль…

Впрочем, она нужна всюду – в этом мне так же не раз приходилось убеждаться во время поездок по городам и стройкам Восточной Сибири.

7

Надо проехать от Иркутска всего двадцать километров, чтобы попасть в поселок Шелехово. Этим славным именем русского землепроходца называется теперь новый центр алюминиевой промышленности. Здесь возникает комбинат, который явится одним из главных потребителей ангарской электрической энергии. Говорят, что алюминий – это металл будущего. Я не берусь судить, какой металл изберет своим фаворитом атомный век, но алюминий нужен нашей стране уже теперь, сегодня. Дешевая ангарская энергия делает самым дешевым и сибирский алюминий.

С высокого холма открывается внушительная строительная панорама. Жилой поселок, первые цехи, перекрестки дорог, хлопотливые и крикливые «кукушки», тянущие состав с порожняком, палатки и уже действующий «строительный арсенал» – маленький бетонный цех, деревообрабатывающие мастерские, какой-то склад, колонны автосамосвалов – словом, первые контуры будущего гиганта. Надо спуститься с холма, проехать по равнине, доходящей до самого леса, пересечь железную дорогу, и через минуту-две все виденное издали предстанет в более детальном виде.

– Это «завод заводов», – заметил инженер Георгий Иванович Зоткин, когда мы пришли на промышленную площадку. Старый и опытный строитель, он не склонен ни преувеличивать, ни приуменьшать. Он показывает нам цехи сборного железобетона, арматуры, асфальта, архитектурных деталей. Здесь будут изготовлены конструкции и крупные элементы алюминиевого завода. – Все готовится для индустриального ведения дела, – говорит он. – А теперь посмотрим нашу столовую.

Он шел торопливой походкой, как бы вырываясь из потока забот, и вся его фигура, улыбка, жесты – все выражало весьма простую житейскую мудрость: что бы там ни происходило, а пообедать нужно.

В столовой все сверкало никелем и чистотой, – она была предметом особых забот начальника участка.

Он обладал способностью подлинно деловых людей – выключаться на какой-то срок из нагрянувших на него событий, а потом мгновенно возвращаться к ним. И тот порядок, который царил в столовой, был лучшей аттестацией инженерных качеств Георгия Ивановича.

Во время обеда до меня донесся с дальнего столика знакомый голос.

– Сидели мы до позднего вечера, – говорил он, – и вдруг свет погасили… Как говорится, темнота – разговору не помеха, но к чему такое баловство?.. В общем, не понравилось мне там.

Это был все тот же Алексей Митрофанович Чистов. Как всегда, он что-то рассказывал, и все его слушали с живым и горячим сочувствием. А что, собственно, нужно такому рассказчику, кроме сочувствия?

Мы встретились как старые друзья.

– Где же вы успели побывать? – спросил я Чистова.

– Всю Сибирь объехал… Вот про Черемхово рассказываю. Такие дела там, – заключил он, будто я уже знал, о чем идет речь. – А вы что же – не собрались туда?

– Вечером еду, – ответил я.

– Интересно, какое у вас будет впечатление… Нам там и комнаты предлагали, и работу обещают… А ведь мы как поступаем – сперва с начальством поговорим… Оно, конечно, наговорит семь верст до небес. А потом – в бригаду, там все начистоту выложат…

– Что же вы решили?

– Да вот здесь, в Шелехове, и будем жить… Думаю, что ребята со мной согласятся… Я ведь Георгия Ивановича давно знаю… Хороший человек. А что касается палаток, то мы от них быстро избавимся…

– Когда же домой?

– Тоже нынче вечером. Но теперь-то уж я там долго не задержусь. Соберу ребят – и сюда. Работа не ждет…

Его позвали, и он ушел своей легкой быстрой походкой.

8

В город Черемхово вел все тот же Владимирский, или, как его теперь называют, Московский тракт. Уже давно здесь торжествует новая жизнь, но печальная история этого тракта все время напоминает о себе то рассказом спутника, то названием деревушки, то заунывной песней.

Больше трех столетий назад в дореволюционной России была проложена дорога, по которой отправлялись в Сибирь «самые горячие, возбудимые, даровитые и сильные люди», как писал о них автор «Воскресения», по которой «проходило ежегодно от восьми до двенадцати тысяч ссыльных революционеров», как свидетельствуют историки. В официальных бумагах дорога эта именовалась Владимирским трактом, а потом – Владимирским шоссе, но народ ее прозвал коротко и просто – Владимирка.

Для нашего народа это был символ жестокого бесправия, несправедливости и произвола самодержавной власти; величия и бесстрашия ее жертв – борцов за народное дело. До сей поры живут в народе сложенные им песни о Владимирке; поэты и писатели, живописцы и историки посвящали ей вдохновенные строки или целые произведения, сохранившие для поколений и внешний облик дороги, и ее трагический быт, и героический характер людей, шедших «по двенадцать в ряд, прикованные к толстому железному пруту».

Можно только в самой отдаленной степени представить себе те муки и испытания, физические и нравственные тяготы, которые выпали на их долю. Ни пытки, ни каторга, ни сама неумолимая смерть не могли поколебать их веру в торжество революции, ее зарницы передовые люди России увидели в кромешной тьме старого мира, когда они брели под жандармским конвоем по Владимирскому шоссе. Эти люди уложили первые кирпичи Будущего, которое для нас, советских людей середины XX века, стало уже Настоящим.

В память о них Владимирское шоссе в Москве было переименовано в шоссе Энтузиастов, и уже не раз наши газеты и журналы обращались к тем переменам, которые произошли в районах Владимирского тракта. Действительно, это великие преобразования.

«Цвет России идет, кандалами звенит» – поется в народной песне о Владимирке. Цвет России шел в кандалах и видел жителей редких селений, придавленных рабством и нуждой, видел богатейшие, но девственно нетронутые земли, несметные природные сокровища, ждавшие своего подлинного хозяина – труженика. Не только они, эти передовые люди России, были в кандалах – скованы были все богатства русской земли, могучая творческая энергия русского народа, его сказочная внутренняя сила. И веками мечталось о том времени, когда люди будут отправляться по этой дороге не в ссылку, не на каторгу, а для свободного труда, для создания новой цивилизации.

Теперь мы смотрим на тонкую линию дороги, – она пересекает Российскую Федерацию с запада на восток. И всюду, где бы ни остановился наш взгляд, перед нами возникают плоды трудов строителей. Первые из них начали претворять в жизнь ленинский план электрификации России, за ними последовали строители городов и заводов на Волге, а потом – и покорители самой Волги. Люди обрели свободу, и их некогда придавленная, скованная, дремавшая энергия была направлена на созидательную деятельность. Началась эпоха великих строительных работ. В годы первых пятилеток привычный дорожный пейзаж обогатился новыми красками. Над бывшим Владимирским трактом протянулись высоковольтные линии электропередачи, а на самом шоссе появились автомобили и тракторы, сошедшие с конвейеров советских заводов.

Нужно представить себе, какой огромный строительный труд предшествовал возникновению этого пейзажа. Мы в этих заметках ограничимся только тремя элементами – высоковольтной линией, автомобилем и трактором, хотя общеизвестно, что в тот период преображалась вся наша индустрия, вновь создавались целые ее отрасли.

Для того чтобы здесь появилась подобная линия, строители должны были вынуть столько-то миллионов кубометров земли и уложить столько-то миллионов кубометров бетона, перекрыть Волгу – уже одно это требует великого строительного искусства, – соорудить здание гидростанции, установить столько-то тысяч мачт, подвесить столько-то тысяч километров провода. В свою очередь эти строители должны были получить мощные строительные машины – экскаваторы, бульдозеры, скреперы, транспортеры, бетонные заводы-автоматы; кирпич и цемент, песок и гравий, стальную арматуру. Все это в огромных, возрастающих масштабах, требующих, чтобы другие строители в другом месте создали механизированные карьеры, цементные заводы, металлургические комбинаты. И, наконец, третья группа или, вернее, третья армия строителей должна была построить новые и реконструировать существующие турбинные и моторостроительные заводы, создать целую сеть трансформаторных понизительных подстанций, заводы по изготовлению самой различной и многообразной электрической арматуры и аппаратуры, вплоть до миллионов электрических лампочек и выключателей. Вот какой поистине титанический труд предшествовал появлению в районе Владимирского шоссе высоковольтной электрической линии, несущей волжскую энергию на заводы, в жилые дома, театры и дворцы культуры.

Не менее грандиозную строительную панораму открывают перед нами владимирский трактор или горьковский автомобиль.

Побывайте в новом районе Горького, где создан автомобильный завод. Четкий ритм конвейера всегда, сколько бы на него ни смотреть, вызывает восхищение безграничными возможностями человеческого разума. И все-таки он не дает и приблизительного представления о тех переменах, которые произошли в городе, через который тысячи революционеров шли по этапу в Сибирь.

Для того чтобы мог возникнуть такой автомобильный конвейер, строители должны были не только воздвигнуть этот город цехов, но и построить сотни других заводов и комбинатов, выпускающих тонкий стальной лист для кузова, шарикоподшипники, точнейшие приборы, стеклянные ткани, детали из пластических масс, краски, резину – словом, сотни различных узлов и деталей, без которых нет ни конвейера, ни автомобиля. Кроме этого, для оснащения этих заводов станками и машинами надо было построить специальные станкостроительные и машиностроительные, металлургические и электрометаллургические заводы. И, наконец, вблизи каждого из этих сотен или даже тысяч заводов возникал – или, вернее, строился – новый поселок или новый город, в котором живут десятки и сотни тысяч советских людей с семьями, детьми, требующими и яслей, и детских садов, и школ, и кинотеатров, и клубов, и институтов, и стадионов, и магазинов. И все это сооружалось и сооружается одновременно с заводом.

Вот какой путь лежит между первым строительным костром и готовым заводом, вот какой широкий фронт строительных работ открывается перед нами, когда мы видим на Владимирском шоссе потоки автомобилей, или колонны тракторов, или тяжелые гирлянды высоковольтной линии.

Этот фронт работ становится поистине безмерным, как будто нескончаемым, когда мы приезжаем в Сибирь.

9

Первая строительная армада прибыла сюда больше четверти века назад. Энтузиасты-строители превратили маленький деревянный и безвестный поселок Кузнецкий в крупнейший индустриальный центр нашей Родины, соорудили высокомеханизированные и высокопроизводительные угольные шахты Кузнецкого бассейна, а на месте стылых и заснеженных улиц Ново-Николаевска воздвигли крупный, благоустроенный город Новосибирск.

В наши дни тысячи строителей преображают долины сибирских водных гигантов – Оби, Енисея, Ангары, Лены, сооружают гидростанции в Новосибирске и Иркутске, в Братске и Красноярске, вся энергия которых направляется на освоение несметных богатств, таящихся в сибирских землях. О них писал великий Ленин: «Горные богатства Сибири представляются совершенно необъятными». Об этом мечтал Ломоносов: «Российское могущество прирастать будет Сибирью». Это пророчески предсказывал илимский узник Радищев: «Что за богатый край сия Сибирь, что за мощный край! Потребны еще века, но когда она будет заселена, она предназначена играть большую роль в анналах мира». Об этом же писал Герцен: «Сибирь имеет большую будущность; на нее смотрят только, как на подвал, в котором много золота, много меха и другого добра…» Герцен призывал будущие поколения проникнуть в эти недоступные «подвалы». И реальные очертания этого Будущего увидел уже Горький: «Поражая воображение своей грандиозностью, развертываются сказочные картины будущего Сибири…»

Теперь все эти мечты и надежды сбываются. Многотысячные отряды советских строителей сооружают заводы в Усолье-Сибирском и Ангарске, Шелехове и Коршунихе, на Енисее и Ангаре, прокладывают дороги к богатейшим рудным месторождениям, к вновь открытым угольным пластам, создают новые города в глухих, но богатых местах. Вблизи знаменитого своей печальной славой и мрачного Александровского централа возникает один из самых красивых и культурных городов Восточной Сибири. Новая, трудовая слава свободных советских людей мчится по дорогам Сибири. Эти люди приняли эстафету, дошедшую до них из глубины веков, – бессмертные коммунистические идеи, воодушевлявшие пламенных революционеров, когда они шли в кандалах по этому тракту в Сибирь, теперь, в наши дни, вдохновляют строителей Сибири в их борьбе с суровой природой, в их непрестанном стремлении к новым победам. Строители привыкли выражать эти победы в цифрах, процентах, кубометрах и рублях. Что ж, это хорошая традиция; но ведь в конечном счете все их трудовое напряжение, все лишения и успехи – все, все, чем заняты строители, подчинено одной лишь цели, которую не всегда можно выразить цифрой или процентом, – созданию лучших условий жизни советских людей. Разве не во имя этой цели шли на каторгу и смерть передовые люди России?

Если вы приедете в Черемхово в ночную пору, то вас долго будут сопровождать огни, разбросанные на огромном пространстве. Эти огни на шахтах и в разрезах, в углеобогатительных фабриках и шахтерских поселках еще издали как бы включают вас в сферу трудовой жизни города.

В вагоне, на маленьких станциях, слышится одно и то же слово: уголь. Одни добывают уголь, другие его обогащают, третьи – перевозят, четвертые готовят будущие разрезы, пятые – всех их обслуживают. Словом, все сорок тысяч человек, живущих в Черемхове, в той или иной степени связаны с углем. Уголь породил этот город или, вернее, первые поселения, возникшие шестьдесят лет назад. Уголь привлек сюда волевых людей.

С кем бы вы ни встречались – в управлении треста Черемховуголь, на шахтах или разрезах – всюду вас поразит и в то же время обрадует, что вся жизнь этих людей связана с Черемховским бассейном. Здесь они росли, отправлялись в шахты, потом уходили учиться в институты или техникумы и вновь возвращались на те же или соседние шахты и разрезы, чтобы управлять ими.

И надо отдать должное этим людям – они добиваются все нового и нового увеличения добычи угля – каждый месяц отправляются сверхплановые эшелоны – это уже стало традицией.

Почти четвертую часть жителей города составляют строители. Они воздвигли мощные обогатительные фабрики, новые шахты и жилые поселки, они подготовили к эксплуатации крупный Храмцовский разрез, где уголь добывается землеройными машинами.

Мы приехали сюда поздно вечером. «Победа» подошла к самому экскаватору, к угольным пластам. Здесь впервые применили шагающий двадцатикубовый экскаватор для снятия верхних пластов земли. Здесь с необычайной ясностью воспринимается это слово – разрез. Экскаватор разрезает землю, потом, постепенно расширяя и углубляя разрез, добирается до угольных пластов. На первый взгляд – это простая операция. Но она требует большого труда и немалого искусства. Лишнюю землю – породу, как принято здесь говорить, – надо убрать в такое место, где бы она не мешала дальнейшим выработкам и откуда ее уже не придется перевозить или перебрасывать.

Тяжелый шахтерский труд полностью заменен машинами, к тому же – высокопроизводительными машинами. Из глубины разреза тянется пунктирная линия электрических огней – они освещают транспортер, по которому уголь отправляется на обогатительную фабрику. Все это напоминает огромную чашу, из которой люди черпают с помощью механических лопат или ковшей сокровища, лежавшие здесь тысячи лет.

– Теперь поедем на углеобогатительную фабрику, – говорит Михаил Иванович Акулов, потомственный угольщик, сын и внук черемховских шахтеров.

Семья Акуловых – это, в своем роде, живая история Черемхова.

В конце минувшего столетия по Владимирскому тракту в Сибирь вели строителя Николая Акулова. В строительной артели, где Акулов трудился, он прослыл бунтарем, и поэтому, когда артель воспротивилась невыносимым условиям жизни и труда, – именно его, Акулова, схватили, судили и отправили в Сибирь на вечное поселение.

Николай Акулов шел по сибирским трактам, неся на руках своего двухлетнего сына. Ссыльных привели в район Черемхова, где в то время строились первые шахты. Акулова спустили в шахту. Он прошел все этапы изнурительного подземного труда – был и саночником, и коногоном, и забойщиком, и проходчиком. Здесь, на шахте, вырос и сын его – Иван. За бунтарство отца мальчика не принимали в школу, но ему разрешили спуститься в шахту, и там он повторил трудовой путь своего отца.

В городе Черемхове у шагающего экскаватора на Храмцовском разрезе работает третий Акулов, Михаил, – это внук ссыльного Николая Акулова и сын Ивана, которого принесли в Сибирь на руках.