Текст книги "Разные годы"

Автор книги: Оскар Курганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

КОНТРНАСТУПЛЕНИЕ

Перед сумерками я приехал к берегу канала Москва – Волга. Узкая и пламенеющая полоса заката сливалась с огнями пожаров, застилавших горизонт. День был напряженный и тревожный, – враги ворвались в Яхрому, они подтянули сюда, к каналу, новые дивизии – танки, орудия, минометы, моторизованную пехоту. Они угрожали северным подступам к Москве.

Днем и ночью не стихали сражения, полные мужественной стойкости наших людей. Канал Москва – Волга, созданный в годы созидательных усилий советского народа, теперь стал ареной ожесточенных битв за Москву.

Три дня и три ночи войска 1-й ударной армии под командованием генерала Кузнецова сдерживали напор танков и пехоты. Враг предпринимал самые отчаянные попытки прорвать нашу оборону. На заснеженном берегу канала к утру возникали вражеские колонны, а к исходу дня они возвращались к Яхроме поредевшие и полуразбитые. Им приходилось ползти, потому что наша артиллерия отрезала путь для отступления.

Ночью наши пехотинцы 1-й ударной армии переправились через канал и ударили по полкам, сконцентрированным у Яхромы. Это был неожиданный фланговый удар, который вызвал смятение среди вражеских войск. Фашисты бросили в бой все свои резервы. С исключительным ожесточением они обороняли каждый занятый ими дом. Предприняли контратаку, пытались любыми усилиями преградить путь войскам генерала Кузнецова. Здесь враг собрал мощный кулак, – почти все танки поползли против дивизии генерала Миронова. Создалось угрожающее положение. В эту минуту генерал Кузнецов, державший в своих руках все нити контрнаступления, приказал соседней дивизии генерала Федотова ударить во фланг врагу. Много мужества и мастерства проявили здесь лыжники, которые еще с ночи переправились через канал и зашли в тыл пехоте противника. В полдень 6 декабря генерал Миронов донес Кузнецову: враг отступает.

Теперь и леса, и проселки, и даже тропинки заполнены отступающими фашистскими войсками. Под угрозой окружения они вынуждены были покинуть город Яхрому, бросив там танки, орудия, автомобили, минометы, пулеметы, – то, что они привезли с собой к Москве, чтобы штурмовать и захватить ее. Сейчас фашистские солдаты и офицеры, которые совсем недавно кичились своей непобедимостью, отступают на запад. Контрнаступление войск генерала Кузнецова, начатое в районе канала Москва – Волга, с успехом продолжается.

Вслед за 1-й ударной армией двинулись вперед – на юге от Москвы в районе Михайлова – 10-я армия, в районе Калинина – 30-я армия, а на Волоколамском, Ленинградском и Можайском шоссе – армии генералов Рокоссовского и Говорова.

К контрнаступлению готовились долго и терпеливо, исподволь, как говорили в войсках – стиснув зубы, приберегая резервы, не бросая в бой новые дивизии, стараясь держать врага «малыми силами и малой кровью».

Это был поистине великий подвиг нашего народа, сумевшего в тяжелейших условиях сформировать и вооружить новые дивизии, корпуса и армии, скрытно, тайно, двигаясь только по ночам, выдвинуть их к линии фронта и внезапно – шестого декабря – нанести неожиданный удар по немецким позициям.

Фашистские войска уже как будто неумолимо двигались к Москве, они отвоевывали километр за километром, подтянули дальнобойные орудия для обстрела Красной площади, расписали весь ритуал своего торжественного вступления в Москву. Мало того – к Москве был доставлен мрамор для сооружения памятного монумента в «честь победы фашистских войск под Москвой». Потом мне показали и проект этого монумента – он напоминал шапку Мономаха, только вместо креста на ней возвышалась фашистская свастика.

Словом, все было готово для празднования победы, но совершенно неожиданно выскользнула из рук, рухнула сама победа.

Еще будет написано много книг, исследований, воспоминаний, научных и исторических трудов, объясняющих причины провала фашистского наступления под Москвой. Я не берусь анализировать все многообразные события этих дней, всю гигантскую битву, а только рассказываю о том клочке земли, на котором я нахожусь. И главное, что меня поражает в этот день – спокойные, не азартные, уверенные лица наших солдат. Будто и не было трех горестных месяцев отступления – от границ, от Бреста, от Минска до подмосковных дачных мест. Будто и не было этих двух месяцев обороны Москвы, полных жертв, крови и небывалого напряжения.

Это относится и к солдатам, и к генералам. Ведь и в штабе генерала армии Г. К. Жукова, который располагался в березовой роще в Перхушкове, в тридцати двух километрах от Москвы, и в штабах других армий, и в Ставке – всюду надо точно уловить тот неповторимый кризисный момент, когда враг, подобно пуле, которая уже не может лететь и должна упасть, не причиняя никому вреда, – когда враг тоже вынужден остановиться, так как у него уже нет ни энергии, ни сил, ни технических средств для наступления.

И без промедления, без паузы, уловив этот момент, перейти в контрнаступление и бить, бить до тех пор, пока враг начнет бежать, бросая все на своем пути.

Так это и произошло под Москвой.

В этот день я провел сорок пять минут в батарее, которая вместе с тысячами других орудий участвовала в артиллерийской подготовке наступления.

В седьмом часу утра или точнее – в ноль шесть часов пятнадцать минут – раздался пушечный выстрел, возвестивший о начале артиллерийского наступления, о начале наступательных операций наших войск. Эта минута была долгожданной, потому что люди дни и ночи готовились к ней, жили только ею и думали о ней, как о самом важном и значительном в их жизни на фронте.

За пушечным выстрелом последовал другой, отдаленный, словно это был не выстрел, а только эхо, отзвук первого, потом вступили в действие дальнобойные орудия, стоявшие позади наших пехотных и танковых войск, подошедших уже к исходным позициям. Вместе с зарей восходящего дня над землей, над лесами, над узенькой речкой взметнулись тысячи снарядов, заговорил грозный, не знающий пощады и милости, страшный и уничтожающий язык артиллерии.

Для человека, наблюдающего действие одной батареи, порой кажется удивительным, с какой точностью совпадают залпы орудий, находящихся поблизости или вот у этого бугорка, с залпами орудий или пушек, которые отстоят отсюда на десять километров и даже дальше, за тем лесом, который едва чернеет на горизонте. Будто есть где-то единый и невидимый дирижер, чей взмах палочки направляет знание и энергию командира вот этой батареи или волю и страсть ближайшего орудийного расчета – наводчика Михаила Карасевского, заряжающего Василия Кириллова, установщика трубки Александра Беликова и ящичного Ивана Величко. Теперь жизнь этих молодых людей целиком подчинена единой мысли: попасть во врагов. Впрочем, об этом уже позаботился командир батареи Павел Лаптев. Он сам ходил в боевую разведку, сам подсчитывал и намечал на карте огневые гнезда врага, создал своеобразную схему расположения блиндажей с точным указанием их назначения, вероятной крепости, вычертил вражеские линии связи. Все измерил, рассчитал, продумал.

Линия обороны на этом участке тянулась вдоль опушки леса, выходила к заснеженному оврагу, пересекала его, затем спускалась к низине и снова впадала в лес, потом перерезала холмик, где были построены укрепленные гнезда. Лаптев знал об этом, но больше всего он изучил тот клочок земли, который лежал перед ним, клочок оврага, на краю которого видны были проволочные заграждения. За ними, за этими заграждениями, были вражеские блиндажи, их орудия, минометы, пулеметы, хорошо сооруженные укрепления, крепкие бревенчатые накаты. Теперь все это предстояло ему, артиллеристу Павлу Лаптеву, его орудиям, – подавить, уничтожить, смешать с землей.

Ночью поползли к проволочным заграждениям наши пехотинцы. Они легли здесь и ждали притаившись, ждали этой минуты, когда раздастся пушечный выстрел и наша артиллерия начнет наступать, смешивая с землей все то, что лежало впереди. А там был он, как бойцы называют фашиста. Он там уже успел окопаться, укрепиться, чинил расправу над советскими людьми. И не знал, не догадывался, какой страшный удар готовят наши войска – в тылу фронта, в необычайной тайне.

Тысячи людей готовились к этому контрудару. Не только артиллеристы и пехотинцы, но и летчики, и танкисты, и саперы, и повара, и подвозчики снарядов, и те лыжные отряды, которые проникли в тыл врага и ждали – в лесах, в укрытиях – условного сигнала.

И вот наступление началось. В действие вступила артиллерия. Каждое орудие, каждая батарея знали свою цель, свою задачу, готовились к ним. Четыре раза проверялись эти цели для всех батарей. Во-первых, были нанесены на карту огневые точки – орудия, пулеметы, минометы – фашистов. Это казалось недостаточным, и воздушная разведка дополняла аэрофотосъемкой недостававшие наблюдения. Труд летчиков оказался очень ценным, их пленку расшифровывали, уточняли, изучали. Потом еще раз решили проверить себя и послали в тыл самых опытных разведчиков. Сотни таких, как Сергей Рагозин, который три дня и три ночи лежал в узкой яме, наспех вырытой им ночью, в яме под носом у немецких укреплений.

Представьте себе – лежит человек семьдесят два часа, питается только ночью, а днем сосет сухари, лежит один лицом к лицу с врагами и наблюдает. Он наблюдает и записывает, наблюдает и отмечает. Вся его жизнь, все страсти и мечты, желания, мысли, знания – все, что он приобрел за двадцать три года, ему пришлось подчинить только одному: наблюдению. Рагозин вернулся усталый, но счастливый, никем не замеченный, но все увидевший, спокойный, но многое переживший и передумавший. И во всех батареях, так же как и у Павла Лаптева, уходили в тыл к врагу такие бесстрашные разведчики, как Сергей Рагозин. И на картах появлялись новые черные треугольнички, квадратики, кружки. Казалось, командир батареи достиг самого главного для артиллерийского наступления – точных знаний врага. Но Лаптев все же сидел от зари до зари у стереотрубы на своем наблюдательном пункте, потом сам пошел в разведку и только после всего этого донес, что орудия готовы к наступлению.

И по автомобильным дорогам с наступлением темноты – ночами, все время только ночами – двигались колонны грузовиков мимо застывших силуэтов регулировщиков, мимо деревень, шли колонны, нагруженные снарядами, авиационными бомбами, минами, патронами, бензином, хлебом, консервами и маслом, – всем, что необходимо для наступательных операций большой армии.

Артиллерийская подготовка была проведена с величайшей тщательностью, точностью и организованностью. Вот почему сорок пять минут артиллерийского наступления дали такой исключительный результат. На всех орудиях знали, так же как и у Павла Лаптева, что до двадцатой минуты все бьют по огневым гнездам врага. Двадцать минут наша артиллерия смешивала с землей, взрывала, уничтожала орудия, минометы и пулеметы врага вместе с теми, кто сидел около них, или спал, или только что проснулся, или пил чай, или готовился ко сну. На двадцать первой минуте наша артиллерия перенесла свой огонь на штабы. Они все были разведаны с помощью партизан Подмосковья, нанесены на карту и прокорректированы. И при свете поднимающегося солнца можно было наблюдать, как опрометью бежали по заснеженной дороге, бежали на запад из деревенек и блиндажей полуодетые офицеры из штабов. На тридцатой минуте наша артиллерия начала громить узлы телеграфной и телефонной связи, радиостанций, линии проводов, – и они были разведаны и нанесены на карту. И, наконец, массированный удар по коммуникациям, по дорогам, по тылам. Это уже вступили в свои права наши дальнобойные орудия. И только на сорок пятой минуте умолк последний орудийный залп с батарей старшего лейтенанта Павла Лаптева и наступили секунды страшной тишины, какая, очевидно, бывает после долгого землетрясения и все разрушающих извержений вулкана.

Но тишину эту нарушили наши пехотинцы, танкисты, минометчики. Они двинулись в атаку в районе Яхромы, Крюкова, Кубинки, Клина, Солнечногорска, Тулы – словом, на том огромном полукольце, которое так и не удалось врагам замкнуть, загнуть, закрыть под Москвой.

Западный фронт, 8 декабря 1941

НОВЫЙ ИЕРУСАЛИМ

В тот день, когда оккупанты отступили из Истры, они сожгли город и взорвали старинный русский монастырь, являющийся величайшим памятником архитектуры, известный под названием Нового Иерусалима. Всю ночь горел город, пламя застилало горизонт, огромное зарево, то ослабевая, то вновь разрастаясь, отражалось багровой полосой в ночном небе. Они двигались от дома к дому, эти тупые фашистские звери, обливали крыши керосином, не давая людям спасти даже вещи. На рассвете мы приехали в Истру, – но города уже не было, не осталось ни одного дома, мы увидели ровную поляну, заснеженную, кое-где изуродованную бомбами. Оккупанты истребили город, сровняли его с землей. Они запрещали тушить пожары, – всех приближавшихся к горящим домам фашисты расстреливали.

На широкой площади, где был садик, собирались люди из леса, из ближних деревень. Им не хотелось покидать родной город, от которого, в сущности, не осталось и следа. Женщины плакали, наши красноармейцы останавливались у площади, утешали разоренных и обездоленных людей.

Взрыв уничтожил купола и стены монастыря, рассыпались тончайшие изразцы, и в воздух полетели осколки фресок, мировой культуре был нанесен жестокий удар.

Ново-Иерусалимский монастырь принадлежит к числу крупнейших сооружений XVII века. Он построен на горе, – подъезжая к Истре, еще издали можно было видеть его купола. Монастырь с точностью воспроизводит знаменитый храм в Иерусалиме. Над сооружением Ново-Иерусалимского монастыря трудились целые поколения русских людей. Два знаменитых архитектора, чьи имена связаны с самыми монументальными дворцами и ансамблями России – Растрелли и Казаков, – принимали участие в восстановлении его после пожара в 1726 году. Ново-Иерусалимский монастырь занимал особое место в мировой архитектуре и долгое время был местом тщательного исследования, паломничества искусствоведов.

Возле монастыря есть могила Петра Заборского, «золотых, серебряных, медных и ценинных дел, и всяких рукодельных хитростей изрядного ремесленного изыскателя». С именем Заборского наши искусствоведы связывают внутреннюю отделку монастыря – чудесные изразцовые украшения. Как известно, изразцовое искусство в конце XVII века достигло в России расцвета. Изразцы, которыми были украшены порталы и иконостасы, совершенно исключительны по богатству форм, сложности палитры и блеску глубоких тонов. В монастыре были даже грандиозные изразцовые колонны, которые считались шедевром и вершиной этого древнейшего вида искусства.

Но не только монастырь представлял интерес для русской культуры. Здесь был так называемый скит патриарха Никона, по замыслу которого монастырь сооружен, скит, относящийся к архитектурным памятникам середины XVII века. Большую ценность представляли также грандиозные стены с башнями, сооруженные в 1694 году.

Мы были здесь два месяца назад, когда бои велись еще под Волоколамском. Нам показали монастырь, все величественные сооружения, сохраненные народом. В тяжелый и напряженный 1920 год, когда Советская власть только налаживала нормальную жизнь в России, сразу же после окончания гражданской войны началась реставрация Ново-Иерусалимского монастыря. Все здания, представляющие архитектурную и историческую ценность, охранялись. В последнее время здесь был создан музей.

В дни боев под Истрой наши летчики и артиллеристы получили приказ – оберегать Ново-Иерусалимский монастырь. Во время одного из ночных боев в Истру пробрались вражеские автоматчики, залезли в монастырь и оттуда обстреливали улицы. Но и на этот раз наши генералы, зная неповторимое архитектурное величие Ново-Иерусалимского монастыря, не разрешали уничтожать огнем засевших на колокольне врагов.

Заняв город Истру, фашисты превратили Ново-Иерусалимский монастырь в постой для своих солдат, а в здании скита поместили лошадей. Тут же, в монастыре, они создали склад боеприпасов – снарядов и мин. Это было наиболее безопасное место: они знали, что советские люди не тронут монастырь, не будут его бомбить, не подвергнут обстрелу артиллерии. Так они поступили и с могилой Льва Толстого, где установили свои батареи, зная, что там фашисты будут в полной безопасности.

Фашисты, засевшие в Ново-Иерусалимском монастыре, понимали, какие величайшие исторические и архитектурные ценности они попирают. И тем не менее они загадили, осквернили часовни, искрошили штыками и прикладами художественные изразцы, сотворенные кропотливым трудом таких мастеров, как Петр Заборский, еще в XVII веке. Он глумились над памятниками, которыми дорожит русская национальная культура.

Отступая под натиском советских войск, покидая город, фашистские варвары не успевали даже захватить автомобили и орудия. Но они все же не забыли взорвать монастырь, дворец, скит, все многообразие исторических и архитектурных богатств, которыми в течение трех веков славится этот холм на берегу реки Истры.

Пятнадцать веков назад вандалы и гунны предприняли страшные опустошительные походы, во время которых погибли крупнейшие памятники мировой цивилизации. С тех пор Аттила и его орды были синонимами дикости и презрения к духовной культуре человечества.

Отныне в мировой истории возникло новое понятие – гитлеризм, который соединяет в себе и людоедство, и разрушение культуры, и утрату всех основ человечности: любви, дружбы, веры. Теперь, пожалуй, сравнение Аттилы с Гитлером было бы даже оскорбительным для Аттилы – этого жестокого вождя гуннов.

Гитлер растоптал и разрушил домик-музей великого композитора Чайковского, чьими творениями гордится не только наш народ, но и вся мировая музыкальная культура. Но в те дни, когда враги бежали из Клина и тысячами гибли в снежных сугробах от советских пуль, от огня наших батарей, от морозов, бессмертная симфония Чайковского звучала в Москве, как торжествующая прелюдия к великой трагедии бесславной гибели армии, посягнувшей на священную советскую землю.

Истра, 1941

ДОРОГИ НАСТУПЛЕНИЯ

В маленькой полутемной избушке, где разместился штаб генерала Катукова, не смолкал многоголосый говор. Кто-то передавал приказания по полевому телефону, у окна сапер докладывал комиссару бригады о найденных минах, за столом начальник штаба уточнял обстановку, наносил на карту путь, пройденный танкистами и пехотинцами за последний час; в углу человек по фамилии Ястреб готовил обед, и в избушке уже распространился запах щей. У стены на соломе спал кто-то, завернувшись в шинель, не обращая внимания на шум людей и рев моторов за окном.

Мы вошли в эту избушку уже перед вечером. С трудом пробившись к столу, мы узнали, что штаб генерала Катукова через полчаса покидает село Деньково. Начальник штаба поглядывал на часы, намечал все детали движения колонн. Он подозвал к себе дежурного, тихо сказал: «Пора – будите!» Дежурный притронулся к руке человека, который спал на соломе, – он быстро поднялся, надел шинель, и мы узнали генерала Михаила Катукова, командира первой гвардейской танковой бригады.

Генерал выслушал донесения о бое, который идет уже второй час в селе Горюны. Катуков поторапливал свой штаб: «Темпы, друзья, темпы, ни минуты промедления!» В сумеречный час мы вышли из села Деньково. Бригада Катукова двигалась на запад. На всем своем пути танкисты и пехотинцы вступали в ожесточенные бои с арьергардами врага. Фашисты отступали, их путь был усеян брошенными автомобилями, орудиями, танками, пулеметами. Катуков подсчитывал трофеи, он знал, что, если враг бросает свое вооружение, он охвачен паникой, деморализован. Что ж, это хороший признак, но в нынешней войне нужен трезвый ум. Не терять голову не только в дни поражений, но и теперь, во время наступательного похода.

Враг отступает, но он еще силен, он пытается сохранить своих солдат, свою живую силу. Катуков напоминает танкистам: дело не только в занятии сел и городов, по и в уничтожении врага. Командир танкистов майор Черябкин хотел овладеть селом «ударом в лоб», Катуков отверг этот план: надо охватить с флангов, отрезать путь к отступлению, окружить врага.

Ночью бригада подошла к селу – перекрестку, откуда уходили дороги на запад и юго-запад. Нужно было, не теряя ни минуты, захватить село, овладеть дорогами и держать их под огнем. Катуков выбросил разведку – бронемашины, автомобили с лыжниками и автоматчиками. Вскоре вслед за разведкой поползли наши танки с десантом пехоты. Все это – небольшие части, главные силы генерал еще не вводил в бой. В ту минуту, когда разведка донесла о поспешном приготовлении фашистов к отходу, а танки заняли дорогу за селом, оказавшись в тылу врага, в ту самую минуту Катуков бросил бригаду в бой.

На рассвете бригада совершила обходный маневр в районе сел Гряды и Покровское. На шоссе генерал оставил до роты пехоты и пять танков. Основные же силы он бросил на проселки и вышел с фланга на Гряды, окружил село. Враги выскочили из домов, не успев даже одеться. Многие из них бежали от смерти в лес, к озеру, которое еще накануне превратили в гигантскую могилу: в прорубь они бросали своих солдат, чтобы скрыть трагические потери.

Мы видели на шоссе, соединяющем Клин с Волоколамском, разбросанные по снегу трупы врагов. Нынче утром здесь был бой. Фашистская-пехота, прикрывшись арьергардом, двигалась по шоссе. Командир вражеского полка приказал не задерживаться из-за раненых и обмороженных, бросать их в пути: надо спасать полк. Автомобили застревали в снегу, их поджигали, но не тянули за собой. Это был пехотный полк, основательно потрепанный в боях под Клином. Вот тогда был задуман смелый маневр – бросить крупный отряд лыжников с автоматами в обход, зайти в тыл врагу, отрезать ему путь для отступления, окружить его.

Лыжники вошли в лес и двигались по просекам или густым зарослям осторожно, не обнаруживая себя. Они догнали врага, обошли его и к вечеру очутились в тылу; лыжники отрезали им путь. В условленный час они открыли ураганный огонь по продвигавшейся вражеской пехоте. Фашисты заметались по дороге. Они бежали по глубокому снегу, падали, ползли, цепляясь друг за друга. Огонь наших автоматчиков не стихал. Враги пытались обороняться, но уже было поздно – лыжники разгромили полк.

Так на всех дорогах лежат мертвецы, солдаты Гитлера, нашедшие себе могилу на советской земле. Лежат скелеты полусожженных автомобилей, пушки, мотоциклы, минометы. Только на днях все это действовало, двигалось, было наполнено жаждой истребления.

Теперь с потрясающей силой перед нашими бойцами воскресают страшные картины, беспримерные ужасы, которыми фашисты сопровождали свой путь на восток. Жестокость не спасла их, обреченных на смерть, на гибель. Треск пылающих городов, стоны детей, женщин и стариков, расстреливаемых из пулеметов на дорогах, крики о помощи тысяч и тысяч обездоленных и растерзанных людей, этот созданный Гитлером мир слез, отчаяния, голода и безысходных мук как бы соединился здесь, под Москвой, в единый поток.

Враг понимает, что идет жесточайшая, неслыханная в истории человечества борьба. Он пытается задержать наших воинов, чтобы успеть уйти. Пусть погибает все: автомобили, танки, мотоциклы, орудия, – враги только сами пытаются спастись. Они минируют дороги, мосты, поляны, дома. В селе Деньково саперы генерала Катукова нашли семьдесят мин, разбросанных под снегом на шоссе. Враг коварен и изворотлив. По шоссе надо двигаться с величайшей осторожностью, потому что здесь мины подстерегают путников на каждом шагу. И днем, и ночью саперы ищут мины, обезвреживают дороги, спасают людей от смерти, расчищают путь войскам, наступающим на запад.

Западный фронт, 1942, январь