Текст книги "Разные годы"

Автор книги: Оскар Курганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Акимова можно было в те годы встретить в Сибири и на Урале, где возникали новые индустриальные комплексы.

3

К тому времени относится рассказ Акимова о давнишнем его споре с двумя американскими инженерами-консультантами фирмы «Перин и Маршалл» – Стюардом Маршаллом и Фрэнком Эстеном. Они возвращались, как и Акимов, из Магнитогорска, где американская фирма консультировала, а точнее – помогала строить новые цехи Магнитки. В вагоне скорого поезда Магнитогорск – Москва возник спор о будущем. Акимов вспоминал и рассказывал об этом споре с торжеством и радостной улыбкой человека, выигравшего пари. Впрочем, никакого пари не было – каждый из спорящих судил о будущем, как и о настоящем, со своей точки зрения. А они были диаметрально противоположны.

В то время Магнитогорск – город на стыке Европы и Азии – только возникал, и на огромном пространстве у реки Урал царило великое строительное напряжение первой пятилетки, и строители старшего поколения учились сооружать современные заводы. Учились у американцев, у французов, у англичан, у шведов – все лучшее и совершенное в мировой технической культуре они стремились сконцентрировать на наших строительных площадках. Мы вступали в эпоху созидания и щедро платили за каждую крупицу опыта и знания. И вот два американских инженера-консультанта были носителями этих знаний.

Они возвращались в Москву в первомайские дни. На привокзальных площадях не стихала музыка, всюду пели, танцевали, веселились с обычной в нашей стране душевной непосредственностью. И, поддаваясь праздничному настроению, все в вагоне перезнакомились, а в коридоре устроили маленький «дипломатический прием» с речами, тостами, взаимными любезностями. Но официальную атмосферу нарушил наш молодой инженер Сергей Казарин, ездивший в Америку на практику и теперь сопровождавший инженеров фирмы «Перин и Маршалл».

– Я предлагаю тост, – сказал он, – за то время, когда мы, советские строители, будем не только учиться у иностранцев, но и учить их.

Все повернулись к американцам. Они переглянулись, немного помедлили и с улыбкой приняли тост.

Вечером они вернулись к этой теме. Назидательным тоном проповедников и учителей американские консультанты говорили своему молодому советскому спутнику:

– Мы не сомневаемся, что вы построите самые лучшие заводы, мало того, быстро построите. Мы не сомневаемся, что вы выполните пятилетку в четыре года. Мы восхищаемся вашими людьми, всем, что у вас видели. Но вы, молодой человек, должны помнить, что учить других можно только при одном-единственном условии – если есть знания и опыт в таком избытке, который позволяет быть щедрым. А такой избыток опыта и знаний создается столетиями.

– Стало быть, через сто лет, – усмехнулся Акимов.

– Нет, через двести, – ответил американец.

– Вы так мало верите в способность наших инженеров, строителей? – спросил Акимов.

– Если бы речь шла о какой-нибудь другой стране, я бы сказал – триста лет, – заметил Маршалл.

Это был долгий и взволнованный спор. Поезд мчался по бескрайним русским землям, редкий электрический огонек мелькал в ночной непроглядной мгле. Еще не поднялись здесь новые заводы и города, нефтяные вышки и высоковольтные мачты, не пришли сюда тракторы Сталинграда и Челябинска, еще не родились люди, сооружавшие гидростанции на Волге и Ангаре, заводы и города – в Сибири, на Дальнем Востоке, в Средней Азии. А в ночном вагоне люди разных континентов и разных миров, разных мировоззрений и разных социальных надежд – советские и американские инженеры – спорили о будущем. Они оперировали масштабами столетий, оспаривали друг у друга века. И еще долго в вагоне никто не мог уснуть – по-видимому, трудно было примирить эти полярные точки зрения.

– Но этот спор разрешил великий и мудрый судья – жизнь, – продолжал свой рассказ Акимов, – разрешила история нашего государства, тот скромный и непоседливый человек с обветренным лицом и веселыми глазами труженика, человек, именуемый простым и прекрасным словом – строитель.

Надо подойти к карте мира, чтобы представить себе масштаб триумфального шествия советского строителя по городам, странам и континентам. Индия и Непал, Цейлон и Бирма, Индонезия и Гвинея, Иран и Афганистан, Египет и Куба. Впрочем, нам пришлось бы занять слишком много места, чтобы перечислить страны, которым в той или иной мере оказывают техническую помощь наши изыскатели, проектировщики, строители, монтажники. Я имею в виду главным образом тех наших строителей, которые находятся в этих странах. Но гораздо больше людей – проектировщиков, машиностроителей, монтажников – принимают участие в зарубежных стройках как бы издалека, – в Москве и Ленинграде, в Донбассе и на Урале, на Украине и в Сибири. Во всяком случае, количество разбросанных по всему миру заводов и фабрик, электростанций и дорог, институтов и больниц, в которые вкладывают опыт и знания советские строители – инженеры, архитекторы, проектировщики, экскаваторщики, сварщики, бетонщики, словом, люди разных профессий, – исчисляется сотнями.

Некоторые из них сооружаются в порядке технической помощи, другие – на условиях долгосрочного кредита. Как известно, в капиталистическом обществе долгосрочный кредит богатого государства другому – менее богатому связывается с такими политическими условиями, которые фактически лишают это государство независимости. Зловещий шекспировский образ Шейлока, требующего в уплату долга «мяса фунт» – с достаточной полнотой характеризует экономические взаимоотношения между сильным и слабым в буржуазном мире.

Техническая же помощь социалистической страны не сопровождается никакими политическими требованиями. Впервые в истории мира между СССР и многими государствами возникли экономические отношения на основе взаимной выгоды и взаимного уважения. Мало того, техническая и экономическая помощь является спутниками и вестниками дружбы между народами, а не их порабощения.

Да, тот самый строитель, который с таким усердием учился в годы первой пятилетки, который начал учиться строить, когда владел только лопатой и грабаркой, теперь шествует по миру и строит порой лучше, чем те, кто его поучал. И учит новые поколения строителей в Азии и Африке, на самых дальних континентах и в далеких странах.

Что ж, пусть на всей земле строители вытеснят воинов – это будет счастье для человечества.

Все это Акимов рассказывал с тем увлечением и горячностью, которые были свойственны человеку, соединявшему в себе глубокие знания историка и ученого, педагога и архитектора, инженера и строителя. И невольно, сам того не замечая, он вел спор со своим давним оппонентом.

4

Вскоре мне довелось услышать еще один рассказ, как бы продолжающий первый, акимовский, правда, он касается уже не только Акимова, но и его родного села Сергиева.

Молодому советскому инженеру-конструктору Юрию Петровичу Анисимову предложили сопровождать иностранных архитекторов в их поездке по советским городам. Перед вылетом из Москвы Юрия Петровича предупредили, что со стариком французом он «хлебнет горя». Старик отличается капризным и своенравным характером, отказывается от изысканных блюд, которые ему готовят в ресторане, и предпочитает наиболее распространенные русские блюда в обычных столовых, отказывается от машин и ходит пешком и, наконец, когда ему рассказывают о чем-то, касающемся советской жизни, молча выслушивает, вежливо благодарит – и только. Юрию Петровичу посоветовали: «Не обращайте на него внимания, пусть делает, что хочет».

В пути Юрий Петрович однажды попытался заговорить со стариком, но беседа приобрела односторонний характер: француз молчал. Словом, он опровергал все представления Анисимова о национальных чертах французов – их общительности, живости, экспансивности.

Сперва они отправились на восток, побывали в городах Казахстана, потом вылетели на юг, в Новую Каховку, в Запорожье, посетили новые приволжские города и завершили поездку в подмосковном городе Новомосковске. На последнем пункте настаивал архитектор-француз, и его просьба была выполнена. Здесь старик задал только один вопрос:

– Где находится деревня Сергиево?

Юрий Петрович навел необходимые справки и ответил, что такой деревни в этом районе нет. После этого француз один ушел бродить по городу, сказав, что встретится со своими спутниками за ужином.

Это был прощальный ужин: поездка подходила к концу. Все иностранцы произносили обычные в таких случаях тосты и слова благодарности. Но старик и тут молчал.

Это никого не удивляло: все давно решили, что француз устал от славы, почета и знаний (судьба щедро одарила его и тем, и другим, и третьим) и теперь он уже ничем не интересуется.

Гостей принимал управляющий строительным трестом крупный инженер-строитель Иван Андреевич Горячев. На правах хозяина он пригласил всех на концерт, который уже начался во Дворце культуры. Но в эту минуту поднялся французский инженер и, поглаживая свою загорелую лысину, сказал:

– Нет, нет, нет.

– Почему? – послышалось со всех сторон.

– Во время поездки я, кажется, никого не утруждал своим любопытством. Но теперь я бы хотел кое-что узнать. Может быть, это представит интерес для всех моих спутников и коллег.

Юрий Петрович перевел последнюю фразу и уже от себя сказал:

– Пожалуйста, мы слушаем вас.

– Я бы хотел все-таки знать: что стало с деревней Сергиево? – спросил старик, и наступившую тишину нарушил чей-то вздох: «Далась ему эта деревня!»

С изысканной вежливостью, за которой, однако, можно было легко обнаружить едва скрываемое раздражение, Юрий Петрович ответил:

– Такой деревни здесь нет, я уже сказал вам…

– Я имею в виду не дома, а людей, – заметил француз.

– И все же такой деревни нет.

– Простите меня, молодой человек, когда вы родились?

– В тысяча девятьсот тридцать седьмом, – отчеканил Юрий Петрович.

– Я был в этой деревне за десять лет до вашего рождения, в 1927 году, – сказал старик. – Я приезжал сюда вместе с архитектором, который был приглашен тогда консультировать проект реконструкции Подмосковного угольного бассейна. Мы ночевали с ним в деревне Сергиево. Эту ночь я запомнил на всю жизнь: рядом со мной лежало юное существо, известное под названием «теленок», в течение ночи оно поднималось, обнюхивало меня, облизывало – словом, проявляло ко мне необычайное внимание. Я подумал тогда: «Как могут люди, живущие в одной избе со скотом, даже мечтать о новых современных городах!» Теперь, когда я ехал в Советский Союз, все время перед моими глазами стояла эта деревня, изба, теленок, коптящий керосиновый фитиль. Но всего этого я не нашел. На том месте, где была деревня Сергиево, возник современный город. Это я точно установил. А люди, что стало с людьми? Может ли мне кто-нибудь ответить?

– Я могу, – сказал Горячев и поднялся. – Конечно, не о всех. Но судьбу одного из них я знаю. Впрочем, и для вас деревня Сергиево – это не только сотня покосившихся домиков, за нею вы видите всю страну. Может быть, судьба одного жителя этой деревни откроет вам нечто большее, чем историю одного человека. Я имею в виду Алексея Петровича Акимова. Был такой пастушонок в этих местах. Вам, конечно, не довелось с ним встретиться в двадцать седьмом году, он уже учился в Москве. Теперь он кандидат архитектуры, ученый, историк, архитектор, инженер-строитель.

– Признаться, – усмехнулся старик, – я знал, что вы скажете мне что-нибудь подобное. Но хотел, чтобы это услышали все. Мне не давала покоя мысль: неужели это сделали те самые люди? Неужели люди, ходившие в лаптях, не видевшие никакой крыши, кроме соломенной, жившие в хлеву, пользовавшиеся светом лучины, как тысячелетия назад, когда впервые был открыт огонь, неужели те самые люди построили Ангарск, Запорожье, Новую Каховку, Караганду? Наконец, построили, да, да, как бы заново построили грандиозный город Москву? Неужели безграмотный хозяин избы, в которой я ночевал в 1927 году и который не знал даже о существовании Парижа, стал ученым и историком архитектуры? Вот о чем я думал во время нашей поездки. И понял глубокий смысл той простой фразы, которая высечена на фронтоне одного из московских домов: «Вся наша надежда покоится на людях, которые сами себя кормят». Это так и есть, это правда. Слава человеку, который сам себя кормит, – крикнул старик и залпом выпил свой бокал, к которому не притрагивался весь вечер.

Москва, 1958

РИСК

Может быть, и вам, читатель, приходилось бывать в двадцатипятиэтажном доме, который воздвигнут у Красных ворот, в Москве. Или останавливались перед его простыми и строгими гранями, облицованными естественным белым камнем. Когда-то этим камнем украшали соборы, церкви и дворцы и поэтому-то Москву назвали белокаменной; теперь белый камень этот нашли в подмосковных карьерах и доставили сюда, к Красным воротам. И, побывав в этом доме, вы представите себе, какие усилия, какой труд вложили мастера самых различных профессий в этот высотный дом.

И все-таки вам трудно будет оценить во всей полноте масштаб этих усилий, если не познакомитесь с тем, что спрятано под землей, что уже недоступно человеческому глазу, с той примечательной историей, которую здесь называют лаконично и просто: историей фундамента. Это может показаться удивительным: что примечательного в фундаменте? Разве он сооружен не из того же железа и бетона, которым пользовались на всех других высотных домах Москвы, да и во всем мире? Да, это так: фундамент здесь обычный, хорошо продуманный и крепкий, каким ему и положено быть. И все же в нем, в фундаменте этом, таится одна из крупнейших побед советского инженерного искусства, здесь проявились те высокие моральные качества, которые отличают советского человека: смелость и настойчивость в достижении цели, пытливость и глубина знаний, широкая инициатива и принципиальность, упорное стремление ко всему новому и прогрессивному. Наберитесь же терпения и выслушайте историю подземных сооружений высотного дома у Красных ворот.

В то время архитектор Алексей Николаевич Душкин и инженер Виктор Михайлович Абрамов представили на конкурс свой проект дома у Красных ворот. Этот проект был Министерством путей сообщения СССР признан лучшим, наиболее оригинальным и интересным; его главного конструктора Виктора Михайловича Абрамова назначили главным инженером сооружения дома. Первого августа тысяча девятьсот сорок девятого года был здесь уложен первый кубометр бетона, и с этого дня за дощатым забором начал возникать каркас монументального здания.

Однако еще до этого дня авторы проекта – Душкин и Абрамов, два крупных инженера-организатора – Александр Павлович Кулаков и Константин Владимирович Мохортов собрались вместе с крупнейшими советскими учеными и экспертами для обсуждения главной и решающей проблемы: каким методом вести сооружение дома. Эту проблему выдвинула сама жизнь – сроки были сжатые, а проект отличался своей необычайностью, смелостью и сложностью. Впрочем, сложность эта определялась даже не проектом, а тем клочком земли у Красных ворот, который избрали для сооружения дома. Геологи проникли к самым глубоким подземным пластам, с терпеливой скрупулезностью исследовали этот клочок земли и нарисовали далеко не утешительную картину: здесь чередуются водоносные суглинки, супеси и мелкозернистые пески. И самое неприятное – мощность плывунных пород, или, как их просто называют, плывунов, достигает шестнадцати метров. Короче говоря, геологи напомнили всем о той земляной жиже, с которой придется столкнуться при сооружении фундамента. Что ж, это было не новостью. Наши инженеры уже давно научились укрощать и преодолевать эти подземные плывуны, и клочок земли у Красных ворот не является исключением – они подстерегали проходчиков и бетонщиков на всех трассах метрополитена, под всеми улицами и площадями Москвы. Но здесь – у Красных ворот – дело осложнялось другим обстоятельством: к высотному дому должен примыкать новый подземный вестибюль метрополитена, второй выход станции «Красные ворота»[4]4
  Ныне станция метро «Лермонтовская».


[Закрыть], то есть крупное подземное сооружение – малый эскалатор, промежуточный обширный переход и большой эскалатор. Более того, вся эта железобетонная подземная махина должна быть фундаментом для высотного дома. И в этом тоже не было ничего особенного – эксперты согласились с таким остроумным решением авторов проекта. Разве линии метрополитена и даже станции не находятся у нас под домами Москвы? Может ли это кого-нибудь смутить? Да, все расчеты верны, главный конструктор Виктор Михайлович Абрамов все предусмотрел, он использовал все блистательные достижения советской градостроительной культуры. И, как это водится во всем мире – надо соорудить подземный вестибюль метрополитена, а стало быть, и фундамент правого крыла дома, а потом уже приступить и к самому дому. И хоть центральный, высотный корпус в двадцать пять этажей должен быть воздвигнут не над вестибюлем, а на краю его – надо отложить монтаж стального каркаса по крайней мере на год. Нельзя же возводить громаду весом в десятки тысяч тонн на грани еще не забетонированного, не укрепленного котлована. И какого котлована – в нем может поместиться восьмиэтажный дом – его глубина достигает двадцати четырех метров. Нет, сперва нужно все сделать под землей, а потом уж заняться всем на земле. Так было всегда, так будет всегда. Это непреложный и незыблемый закон. В тот памятный летний день этот закон отстаивали ученые, люди, умудренные опытом. И сам Абрамов, и Кулаков, и Мохортов всю жизнь учились у этих уважаемых людей. И трудно было возражать им: они располагали всем мировым опытом подобных сооружений. Этот опыт доказал, что есть только один путь – последовательный: сперва под землей, а потом на земле. И нет другого пути – параллельного: все – под землей и на земле – сооружать одновременно. Нельзя двадцать пять этажей возводить на краю пропасти, да еще такой, где вас поджидают плывуны. Так не бывало.

Правда, у всех, кто обсуждал тогда эту проблему, был один упорный и неумолимый противник: время. Оно не считалось ни с какими научными доводами, не обращало внимания на мировой опыт, оно настойчиво требовало: не сдавайтесь, еще и еще раз обдумайте, взвесьте, рассчитайте, еще и еще раз поищите другой путь – ведь вы все советские инженеры. Именно эту мысль высказали тогда Абрамов и Кулаков. Неужели нельзя выиграть этот год, неужели нельзя вырвать его у этого безмятежного и упрямого бога, которому все так охотно поклоняются, – у мирового опыта. Если опыт отказывает им в этом, если он толкает их, советских инженеров, на проторенные пути – это еще не значит, что иных путей нет. Сократить на целый год срок сооружения дома – ради такой цели стоит экспериментировать, искать, думать. Правда, у инженеров было одно твердое условие: они не имели права ни рисковать, ни ошибаться. Им, как выразился Кулаков, «нужно выбить сто очков из ста возможных». Надо было не только найти новый путь, более прогрессивный способ, но и точно его рассчитать, доказать его реальность и бесспорность с математической ясностью.

Начались дни и ночи мучительных творческих поисков. Мысль все время вращалась вокруг простой и все же недоступной идеи – вести сооружение одновременно – под землей и на земле, параллельно – вестибюль метрополитена и высотный дом.

Два инженера – Кулаков и Абрамов – взвалили на свои плечи всю тяжесть этой большой и интересной проблемы. Это – люди большой технической культуры, инженеры новой, советской формации. Кулаков родился и вырос в Томске, в семье штукатура. Там же он учился в школе, трудился на сибирских стройках, изучил многие профессии – был масленщиком, слесарем, инструктором слесарей. Вечерами он готовился, а потом и поступил в Новосибирский институт инженеров железнодорожного транспорта. Став инженером, Кулаков вернулся туда, где проходил свою первую жизненную школу, – на стройки Сибири. Он начал с десятника, потом стал помощником прораба, прорабом, инженером, главным инженером. Он получил «второй раз» диплом инженера – ему выдала его самая требовательная и суровая школа – жизнь. Кулаков сооружал мощную теплоэлектроцентраль, вокзал в Новосибирске, вторые пути в Сибири – словом, знания, полученные в аудиториях института, он дополнял опытом. В среде строителей железнодорожного транспорта Кулаков прослыл человеком смелым и настойчивым, умеющим рисковать, если этот риск вызывается не безрассудностью, а спокойным техническим расчетом, если риск опирается на твердые фундаментальные знания.

Главный конструктор дома Виктор Михайлович Абрамов тоже прошел большую жизненную школу. Сын потомственного железнодорожника, паровозного машиниста в депо Синельниково, Абрамов и сам когда-то мечтал о вождении паровозов. Но в детстве, во время зимних игр с ребятишками кто-то запустил в него комочком снега и попал в правый глаз. Он почти перестал видеть этим глазом, и Абрамов не представлял себе, что можно будет продолжать учиться. Во всяком случае профессия машиниста паровоза была для Абрамова навсегда закрыта. Но были открыты тысячи других путей, и он решил стать инженером. Потребовалось немало юношеской воли, чтобы не отставать от своих сверстников в школе, а потом так же успешно учиться в Днепропетровском институте железнодорожного транспорта.

Теперь оба эти института – в Новосибирске и Днепропетровске – могут гордиться своими питомцами. Впрочем, Абрамов еще тогда выделялся своими универсальными знаниями, пытливым умом и тем качеством, которое так ценят люди науки, – уметь находить и видеть простейшее даже в самом сложном. Но прежде чем посвятить себя научной деятельности – он почти целое десятилетие проектировал заводы, электростанции, железнодорожные депо, жилые дома. Он приобрел широкий инженерный кругозор и мог с полным правом пойти в научно-исследовательский институт. Исследования Абрамова касались главным образом строительных проблем. И весь свой «практический и научный багаж», как называет это сам Абрамов, он собрал и сконцентрировал, когда вместе с архитектором Душкиным проектировал дом у Красных ворот. Но это был не только синтез его многолетнего опыта, не только сгусток его инженерных знаний, но скачок вперед, новая ступень технической культуры.

Вот почему ни Кулаков, ни Абрамов не могли и не хотели мириться с теми испытанными путями сооружения дома, которые всем казались само собой разумеющимися и, может быть, даже сулили верный успех, но требовали все же лишнего года труда тысяч людей. Уже в те дни инженеры мало-помалу свыклись с мыслью, что это лишний год, и делали все возможное, а порой, казалось, и невозможное, чтобы этот год не понадобился. Вновь и вновь они собирались – Абрамов, Кулаков, Мохортов, Дорман, Пржедецкий, Бучек, Уманский – шаг за шагом пробивали себе новую дорогу. Нет, они не блуждали во тьме, не продирались в непроходимых дебрях. Они были вооружены верными компасами – опытом и знаниями. И дело было в том, чтобы искуснее и смелее применить и опыт, и знания.

Инженеры в сотый раз исследовали все «обстоятельства дела». Во-первых, как быть с грунтом? Да, это плывунная толща, которая обладает свойством – весьма похвальным, скажем для человека, но отнюдь не для породы, где сооружается высотный дом – легкой подвижностью… Можно, конечно, искусственно понизить уровень грунтовых вод. Нет, это операция сложная и длительная. Можно «лечить» грунт, то есть, выражаясь языком медицинским, произвести инъекцию особых растворов в породу, подверженную легкой подвижности: в строительной технике известны способы цементации, силикатизации и битумизации; исправить те дефекты земли, которые природа, не подозревавшая о предстоящем сооружении высотного дома, создала за тысячи лет. Все это вполне возможно, но тоже потребует длительного времени. К тому же это дорогая операция. Можно, наконец, загнать в котлованы металлические сваи, создать своеобразный стальной частокол и тогда уже вполне допустимо сооружать дом на краю еще не готового подземного вестибюля. Но для этого нужно тысячу двести тонн стали. Кто даст им такую уйму металла? Они выиграют, правда, не год, а полгода, но какой ценой? Нет, и это не годится.

Так, идя осторожно и неторопливо, действуя методом исключения, инженеры приблизились к известной им силе, способной укрепить грунт, – холоду. И как это обычно бывает – точно брошенное слово вызвало сотни самых различных ассоциаций, воспоминаний, аналогий, догадок, утвердительных возгласов. Да, да. Разве мы не знаем, что грунт можно довести до крепости железобетона, если его заморозить. Дорман и Пржедецкий произвели нужные расчеты, и вскоре все убедились, что есть все возможности быстро и хорошо, временно, конечно, заморозить котлован, вести сооружение каркаса и параллельно бетонировать, облицовывать вестибюль. Холод даст те условия, которые гарантируют безопасность, устойчивость, незыблемость грунта. Стало быть, можно и нужно установить мощную замораживающую станцию, которая бы на ближайший год или два заморозила котлован; сжать крепким кольцом мерзлой земли вестибюль.

Да, это смелая и дерзкая операция. Надо помнить, что речь шла о котловане глубиной в двадцать четыре метра, площадью в тысячу двести квадратных метров. Не так-то просто заморозить такой земляной массив. В таком большом масштабе это еще нигде не делалось. Но на стороне инженеров были их твердая убежденность и точные технические расчеты. Инженеры знали, что если заморозить землю до десяти градусов холода по Цельсию – она выдержит любые нагрузки. Именно поэтому они довели температуру замораживающей массы до двадцати семи градусов холода. Пусть будет двойная или даже тройная гарантия. Тут же были созданы контрольные скважины и с помощью специальных термометров дни и ночи вели наблюдения. Да, все предварительные испытания убедили всех, что путь, избранный советскими инженерами, правилен и безупречен со всех точек зрения. Стало быть, можно вести одновременно сооружение и подземного вестибюля, и высотного дома.

Более того, инженеры предложили вести все подземные сооружения открытым способом, что дает возможность использовать самые различные механизмы, даже экскаваторы. Дерзость этих людей как будто не знала границ. Шутка ли – опустить на глубину двадцати четырех метров экскаваторы. Да и место не очень удобное – в самом центре огромного города, вблизи многоэтажных домов, на многолюдной площади, а главное – в условиях «перенаселения» сложных подземных коммуникаций – кабелей, водоводов, канализационных, газовых и телефонных труб, которые не могут быть ни повреждены, ни затронуты. И все-таки инженеры стояли на своем: будем действовать только так – открытым способом. Это избавит от необходимости крепить стены котлована железом и деревом: мороз, холод сделают свое дело. Да, с их идеями еще можно было спорить, но опровергнуть их расчеты никто не мог.

И сразу же был составлен новый график сооружения дома и подземного вестибюля у Красных ворот. Лишний год, который до сих пор так назывался только предположительно, мечтательно, как нечто страстно желаемое, но еще далекое и даже недосягаемое – этот год действительно стал лишним.

Правда, такое остроумное и смелое решение «подземной» проблемы породило новую «наземную» проблему. Инженеры столкнулись с оборотной стороной их дерзкого замысла. Поистине – их мужество и стойкость должны пройти еще одно испытание.

Дело в том, что в процессе замораживания плывунных пород в земле появляется льдистость. А лед, как известно, имеет весьма неприятное для данного случая свойство – он расширяется. Стало быть, замороженный грунт будет, выражаясь языком техническим, выпучиваться, подниматься. Правая сторона высотного дома будет воздвигнута на этой приподнятой от холода земле, а потом, когда надобность в холоде отпадет, земля начнет оттаивать, примет свое извечное, естественное положение, и дом может осесть. Пусть эта осадка измеряется лишними десятками миллиметров, но и они нежелательны. Победив одного врага, инженеры породили другого, еще более опасного. И здесь сказалась блестящая техническая выучка. Возник совершенно фантастический замысел, отличающийся от любой другой фантазии тем, что он был основан на точных технических расчетах, на безупречных знаниях. «В любом деле нужен энтузиаст», – говорит Абрамов, а здесь оказался не один, а много энтузиастов. Абрамов, Кулаков и Мохортов предложили сооружать высотный дом у Красных ворот с заранее рассчитанным уклоном влево, с тем, что в момент оттаивания земли и осадки корпуса – фундамент и дом станут в положенное им горизонтальное положение.

– Как вы говорите? – воскликнул один из консультантов. – С наклоном? Дом в двадцать пять этажей с наклоном?

– Да, да, – ответил Абрамов, – здесь нет ни малейшего риска… Мы с вами хорошо знаем все законы поведения грунтов, пользуясь ими, мы можем точно рассчитать степень выпучивания в момент замораживания и осадку в период оттаивания… Что же вас смущает?

Консультант – назовем его просто профессором – долго молчал, потом тихо сказал:

– Смелые вы люди…

Но все же вновь и вновь собирались ученые и эксперты. Были привлечены самые знающие и главное – самые придирчивые люди. Инженеры держали перед ними строжайший экзамен, готовились они к нему, как в студенческие годы, дни и ночи. В сущности, они оперировали теми знаниями, которые получили от тех же, сидевших перед ними ученых. Инженеры только по-новому, с дерзким мужеством применили эти знания. А сами ученые встретились со своими питомцами как бы только для того, чтобы убедиться, на какую благодатную почву пали их семена. Они уже выросли, поднялись и не боятся ни ветров, ни бурь.

И после длительного и детального изучения новых замыслов и расчетов проект был утвержден: началось одновременное, параллельное сооружение подземного вестибюля и двадцатипятиэтажного дома на краю его, причем дом воздвигался с заранее предусмотренным наклоном.

Пятнадцатого октября тысяча девятьсот сорок девятого года началось замораживание котлована или, вернее – превращение широкой полосы земли – от шести до двенадцати метров – в мощную, незыблемую мерзлую конструкцию глубиной в двадцать семь метров. До этого было уже начато сооружение фундамента высотного корпуса. И как было предусмотрено, этот фундамент начал подниматься под влиянием выпучивания замороженной земли. К пятнадцатому марта 1950 года он, как и полагалось, был поднят на 48,71 миллиметра. Все шло так, как инженеры рассчитали в своем графике. Месяцы волнений и контрольных проверок завершились победой – земля ведет себя именно так, как ей приказали вести себя советские инженеры.

И на краю открытого, скованного холодом гигантского вестибюля начал воздвигаться стальной каркас высотного дома. Этот каркас все больше и больше поднимался над зияющим котлованом, который выдерживал все нагрузки. Мощная замораживающая станция действовала день и ночь, и к двадцатому мая 1950 года земля была доведена до предельной температуры. В первые дни Кулаков и Абрамов приходили к своим помощникам и спрашивали: