Текст книги "Разные годы"

Автор книги: Оскар Курганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Разные годы

ПИСЬМА ИЗ ТРИДЦАТЫХ ГОДОВ

ДИНАСТИЯ

Французы, хозяева Макеевского завода, ценили деда Григорку за необычайную работоспособность и смелость. Это был первый доменщик в семье Коробовых. «Отчаянный доменщик» – так звали его все, и это было для него высшей похвалой. «Этот Коробов – в нем сидит русский шерт», – говорил о нем мастер-француз своему коллеге. Григорка работал горновым и не уходил с поддоменника по нескольку суток. Он засыпал на песке у литейного двора. Он умер внезапно, простудившись и отказавшись от врача.

Его хоронили все доменщики Макеевки.

На домнах остался Иван, сын Григорки, которому пришлось нести дальше шальную славу своего отца; пришлось выполнять самые тяжелые и опасные работы внутри доменной печи. Да, тридцать лет назад была такая профессия – Ивана поднимали на колошник, связывали канатом, по блоку спускали в шахту домны. Там, внутри, нужно было лопатой равномерно распределять руду, приближать ее к футеровке. В домну опускали только сильных и самых смелых людей. Раньше это умел делать только дед Григорка. Понадобилось тридцать лет, чтобы придумать примитивнейшее приспособление в виде вращающейся бадьи.

Иван Коробов переехал в Макеевку с семьей. В деревне он жил, как и все, в «черной хате». Зимой, чтобы не проникал воздух, верхнее отверстие покрывалось перегородкой. Внутри черной хаты всегда было дымно, потому что в центре горел костер. И вот семья приехала в Макеевку, вырвавшись из этого дыма. Иван начал работать, сперва на шлаковой свалке, а потом на домне.

Первого сына – Павла – решили учить. Мать говорила, что нужно учить во что бы то ни стало, отказывая себе во всем, преодолевая любые препятствия. Она понимала, что повторять ее жизнь и жизнь ее мужа – нельзя. Как и каждая мать, она думала о счастье, о лучшей жизни для своих детей. Счастье она видела в ученье. Восьми лет Павла отдали учиться в заводскую школу.

Каждый день после школы Павел приходил на домну: он носил отцу обед и ужин. Он возвращался оттуда с шумом в ушах.

– Там страшно, – говорил он матери. – Там страшно и жарко…

Но все же он собирал соседских мальчиков и строил на дворе домны из осколков кирпича, разводил костер, «пускал чугун» и кричал. Он кричал без конца, как бы видя в этом крике главный смысл трудовых процессов на домне.

После заводской школы он пошел работать. Это было в дни революции, и людям некогда было учиться. Мальчиком он пошел работать на шлаковую свалку. Вскоре его перевели газовщиком. За два года он освоился со сложной работой, начал изучать аппараты. Павел Коробов уже твердо решил повторить жизненный путь, пройденный его отцом. Но отец воспротивился этому: он хотел, чтобы Павел продолжал учебу. В 1921 году Павел Коробов уехал в Москву.

Он жил на Садовой, в общежитии студентов, на самом верхнем этаже. Это были дни напряжения и голода. Иногда Коробов решал бросить все и уехать работать. Одиночество подрывало волю и тягу к учебе, несколько месяцев продолжалась эта борьба. Наконец, не выдержав, Коробов уехал обратно в Макеевку. Отец его встретил сухой и внешне безразличной фразой: «Что ж, Павел… иди работать…» Мать, увидев сына, только заплакала.

Через год Коробов снова уехал учиться: мать настаивала на этом. Издалека она следила за его учебой. Учась, сидя над книгами до поздней ночи, Коробов чувствовал внимание своей матери. Это поддерживало его в Москве. До 1926 года он сдал все зачеты и прослушал специальный курс лекций академика Павлова. Оставалось только сдать дипломный проект. По окончании лекции Коробов спросил академика Павлова – над какой темой дипломного проекта работать. Михаил Александрович Павлов ответил не задумавшись, – как будто ответ был заранее подготовлен:

– Вы ведь из Макеевки? Разработайте-ка проект большой реконструкции доменного цеха Макеевского завода.

Через три дня Коробов уехал в Макеевку.

Работая сменным мастером, он готовил проект. Он стремился сделать этот проект как можно тщательнее и лучше. Он продумывал каждую деталь. Он не мог допустить тех элементарных недочетов, которые обычно допускают студенты в своих проектах. Он слишком хорошо знал Макеевку. Он работал над каждым чертежом кропотливо и долго. Весной 1928 года он уехал в Ленинград к академику Павлову, чтобы перед защитой показать ему свой проект.

Академик Павлов жил в Политехническом институте, в Лесном. Прямо с поезда Коробов уехал туда, ему открыла дверь жена академика Павлова.

– Что вы хотите? – спросила она.

– Я хочу видеть Михаила Александровича, я приехал с завода…

– Кто вы?

– Павел Коробов. Я делал по его заданию проект. Хочу показать…

– Михаил Александрович будет в три часа. Пожалуйста, погуляйте где-нибудь…

Коробов ушел в институт, ходил по лабораториям, бесцельно шатался. Он сжимал чертежи и в десятый раз спрашивал себя: что он скажет?

Ровно в три часа Коробов постучался в квартиру академика Павлова. Павлов сам открыл дверь. Увидев Коробова, он отступил и поморщился:

– Ну, что там еще?

– Я Павел Коробов, – напомнил он Павлову. – Два года тому назад вы дали мне задание по Макеевскому заводу…

– Так вы что?

– Вот я уже сделал и хочу показать…

– Ага, интересно! Вот что, вы знаете, я ни черта еще не ел. Вы погуляйте где-нибудь, а я пообедаю…

Коробов ушел, а через несколько минут его начали разыскивать: «Что я наделал? Человек с дороги приехал, наверное, голоден, а я его погнал пейзажи смотреть…» Коробова разыскали.

– Ну, показывайте, – сказал академик Павлов после обеда.

Коробов развернул чертежи и следил за карандашом академика. Павлов изучал каждую деталь проекта. Больших поправок он не вносил. Потом он начал читать и подчеркивать объяснительную записку к проекту. Потом он все это вернул Коробову и посоветовал: «Бегите защищать».

Защита проекта была назначена на 15 июня 1928 года.

В присутствии тысячной аудитории Коробов развернул свои чертежи и развесил их по стенам. Он подверг разбору старый профиль доменных печей Макеевского завода и работу печей на руде «желтая река». Профили старых печей были далеки от профилей рациональных. Коробов доказывал, почему печи, не имеющие рационального профиля, все же хорошо работают. Это было очень важно для Макеевки. Печи эти имели так называемый мертвый угол. Этот угол заполнялся материалом и, как говорят специалисты, зашлаковывался. Таким образом, получался свой рациональный угол. Академик Павлов отметил это как оригинальный вывод.

– Чувствуется, – заметил Павлов в конце защиты, – человек делал проект с некоторым знанием практического дела. Он заводской человек, это хорошо…

Коробов получил звание инженера и на следующий день уехал на завод, в Макеевку, там он был назначен сменным инженером, а через некоторое время стал во главе доменного цеха. Его отец тогда уже работал обер-мастером домен. Коробову было очень неудобно перед отцом. К тому же в цехе начали поговаривать: «Все Коробовы начальники». Это создавало много неприятностей. На заводе решили оставить сына, а отца перевести в другой город. Это решение Коробову-сыну показалось неправильным. Отец с детства здесь работает и живет. Он так много сил и средств потратил, чтобы научить своего сына, и вот из-за него ему приходится покинуть Макеевку. Павел Коробов заявил дирекции, что решил уйти. Он уехал в Енакиево, где его назначили старшим сменным инженером и прикрепили к домне № 5.

На заводе в Енакиево все его знали по отцу. Начиная от Иванченко, который был тогда директором завода, и кончая рядовыми рабочими, – все о нем говорили:

– Это сын Коробова, Ивана Григорьевича…

Как-то раз начала холодать домна № 5. Нужно было спасать положение. На домнах тогда властвовали старые мастера. Это был период, когда инженер был отодвинут от непосредственного руководства доменным процессом. Инженеры ведали ковшевым хозяйством и должны были регулировать подачу чугунных и шлаковых ковшей. С инженером никто не считался. Инженер не имел права менять обороты. Это право было дано только обер-мастеру. Но Башарова, который был обер-мастером цеха, нигде не было: он очень много пил и редко бывал на домнах; инженер. Шешуков – начальник цеха – часто разъезжал на лошади по базарам, разыскивая своего обер-мастера. Не найдя Башарова, Коробов позвонил Шешукову:

– Пятый номер холодает. Нужно принимать меры…

– Какие?

– Температуру я повысил, но этого недостаточно. Надо резко сбавить обороты…

– Нет, – ответил Шешуков, – вы поищите Башарова…

– Но его нигде нет, я его искал…

Шешуков повесил трубку.

Через некоторое время Коробов снова позвонил и снова получил тот же ответ: поищите Башарова.

– Сейчас поздно искать, – ответил Коробов резковато. – Мы уже с вами запоздали. На фурмах шлак. Если даже сбавим обороты, все равно несколько фурм забьем шлаком…

– Ну, хорошо, сбавляйте обороты, – ответил Шешуков.

Коробов передал распоряжение начальнику, и все бросились спасать фурмы. Но поздно! В сопло попал чугун, пришлось остановить печь. И в это время пришел Башаров.

Он был пьян, пошатывался, кричал и начал звонить Шешукову.

– Два часа домна стоит, – говорил он в трубку. – Если бы не я – еще три часа стояли бы… Коробов где-то шляется…

Шешуков вызвал к телефону Коробова и начал возмущаться:

– Почему печь стоит?

– Мы с вами прозевали, – ответил Коробов, – а домна этого не любит.

– Да, прозевали, прозевали… Если бы не Башаров, сутки стояли бы…

Коробов вспылил. В цехе нарождался инцидент. На следующий день Коробов подал заявление об увольнении.

Иванченко – директор завода – очень удивился, прочитав заявление Коробова.

– Что тебе не хватает? – спрашивал он. – Квартиры, денег?

– Нет, всего этого достаточно, – ответил Коробов. – Мне трудно работать по семейным условиям…

Коробову не хотелось говорить директору точных причин своего ухода. Не то что он стеснялся директора. Но ему казалось, что, рассказывая эти причины, он как бы просит прощения или жалуется на кого-то. Это показалось ему унизительным.

– Отпустить тебя не могу, – ответил Иванченко. – Иди подумай и приходи завтра.

– Завтра я скажу то же самое.

На следующий день Коробов пришел к директору к концу смены.

– Ну, что? – вскричал Иванченко.

– Не остаюсь, – ответил Коробов тихо.

Иванченко вспылил:

– Это безобразие, к тебе прекрасно относятся. Ты не хочешь считаться с заводом. Думаешь только о себе! Ну, ладно! Иди куда хочешь…

Несколько минут Коробов молчал. Что это – директор его пугает? За что? В это время он вспомнил всю свою жизнь. Он вспомнил годы лишений, годы труда и учебы. Он вспомнил, какой путь проделала страна, чтобы повернуть всю человеческую культуру лицом к тысячам и миллионам таких, как Коробов. Он почувствовал в вспыльчивом крике директора обвинение завода. У Коробова в жизни бывало, когда в мгновение он решал и освобождался от того, что связывало его годами. Он подумал и ответил:

– Я остаюсь на заводе.

Иванченко успокоился. Коробов побрел в цех.

После этого Коробова перевели помощником начальника цеха по оборудованию. Это было сделано для того, чтобы ему не приходилось сталкиваться с Башаровым. Коробов изучил все оборудование цеха, все механизмы, все мощности. Эта работа ему многое открыла: он увидел обратную, подчас невидимую сторону работы домен.

Домны не выполняли программы, на домнах тогда еще считали, что программа – это цифра не обязательная. Цех работал очень плохо. Инженеры цеха сидели день и ночь на домнах, но выпускали сплошной брак. Ночью к ним приходил Карл Васильевич Месерле – главный инженер завода и возмущался:

– Кто это вам давал заказ на брак?

– Карл Васильевич, мы не знаем откуда это берется. Шихта легкая, температура максимальная – все условия для нормального режима соблюдены…

– А все-таки идет брак… какая цена вашим режимам?

– Да, это верно, – отвечали инженеры, – но помогите нам, мы ведь молоды…

Тогда в цехе еще не понимали, что нужно лечить серьезно и глубоко все хозяйство завода. Люди прибегали к паллиативам, не изучая коренных причин плохой работы цеха. И в это время директором Енакиевского завода назначили Романа Ивановича Пучкова.

Пучков сразу пришел на домны. Он присматривался к людям, вникал в мельчайшие детали производства. Пучков – человек большого хозяйственного ума и большой сметки – увидел, что весь цех серьезно болен, что здесь нужны глубокие, продуманные и терпеливые операции. «Вы бьетесь, как птицы в клетке» – вот одна из первых фраз Пучкова. В цехе было настолько тяжело, что люди даже не разговаривали друг с другом.

Вся работа завода, как известно, зависит от доменного цеха. Пучков перенес всю свою работу на домны. Он почти ликвидировал директорский кабинет. В помощь доменному цеху были переброшены инженеры Мусиенко и Артеменко. Коробов и все инженеры доменного цеха после длительного изучения установили, что транспортные линии, идущие в цех, были чрезвычайно запущены. Не было правильного регулирования работы транспорта. Рудный двор был велик, но находился в хаотическом состоянии. На первой печи горн, шахта, заплечики нуждались в капитальном ремонте. На второй печи образовалась огромная дыра, которую систематически закладывали. Через несколько часов все закладки вываливались, и снова зияло огромное отверстие. На четвертой печи нужно было исправить горн и колошниковый затвор. Пятая печь имела уже три прорыва. Шестая печь работала без кирпичной кладки. В общем, совершенно разбитый цех.

Пучков, Мусиенко и Коробов сидели в цехе до пяти часов утра. Коробов приходил домой только затем, чтобы три часа поспать. Пучков аккуратно выведывал у инженеров и записывал все, что надо сделать в цехе, чтобы домны работали нормально. Вечерами они уходили к Пучкову домой и там подробно обсуждали каждую деталь прошедшего дня. Пучков был неутомим. В своей синей тужурке, немного сгорбленный, он двигался быстрым шагом. Он появлялся на домнах в любой час суток.

После детального изучения Пучков издал приказ, в котором были разобраны все мероприятия по улучшению работы цеха. Было решено по очереди останавливать все печи для капитального ремонта. Решили разрушить литейные дворы с их адским трудом чугунщиков. Начали строить разливочные машины. Но чтобы осуществить все намеченное, Коробов предложил прежде всего создать группу молодых и инициативных мастеров. Коробов несколько раз просматривал весь состав цеха, обдумывал каждую фамилию, каждую кандидатуру. Он остановился на молодых газовщиках, которые, как ему казалось, были способными ребятами. Коробов послал их учиться в вечерний техникум. Через несколько месяцев началась реорганизация руководства цеха. Старых консервативных мастеров, не желавших работать культурно и мешавших оздоровлению цеха, Коробов начал смещать. На их место назначались молодые люди. Это был первый, пожалуй, самый трудный шаг! Молодые газовщики, став мастерами, были неопытны и робки. Приходилось систематически им помогать. Но потом они быстро начали приучаться к капризам домны, и квалифицированный руководящий костяк цеха был создан.

После этого Коробов решил начать постепенный ремонт печей, очистку цеха от грязи. Первые зеленые насаждения заставили людей по-иному относиться к машинам, к работе – это дисциплинировало их. Работать приходилось очень много и не только Коробову, но и всему коллективу. Каждый отдавал цеху все, что он имел, и все, что он знал. Это были последние усилия, и все понимали, что долго так напряженно работать нельзя. Четкость и плановость – вот показатели подлинной организации, подлинного умения руководить. Но надо было возродить цех, возвратить его к жизни.

За полтора года на заводе была создана совершенно иная обстановка. Выросли люди; Коробов был поражен, увидев Башарова снова на работе. Башаров начал следить за печами, делиться своим опытом с молодыми мастерами. Однажды он пришел к Коробову, чтобы признать:

– Печи творят чудеса… Все это молодые твои…

Такое признание далось старому мастеру нелегко. Коробов это понимал. Он приблизил его к работе цеха, часто беседовал и советовался с ним. Башаров совсем перестал пить.

Енакиевский завод начал выполнять план. Этот план все время увеличивался: сначала было две тысячи тонн, потом две тысячи двести тонн чугуна в день. И даже этот увеличенный план цех выполнял. Тогда Коробов подал заявление в партию.

Несколько инженеров – Гудовщиков, Руднев, Славиковский и Коробов – подали коллективное заявление в партком. Приход в партию они считали вполне естественным: они ведь работали неплохо. Но через некоторое время их заявления вернули, так как началась чистка. Во время пуска домны № 3 секретарь парткома подошел к Коробову. Коробов стоял в стороне усталый, опираясь о стенку трибуны. Он несколько ночей не спал, головокружение еще больше усилилось от волнения: результат задувки еще не был известен. Коробов стоял в стороне, полузакрыв глаза, и ждал. За литейным двором начинался митинг. Гремели оркестры и кричали люди. Тогда секретарь парткома сказал:

– Ваше заявление пришло обратно с предложением разобрать после чистки…

Коробов слабо улыбнулся в ответ, прислушиваясь к шуму на литейном дворе. Через несколько минут к нему подошел Пучков и начал успокаивать:

– Ничего, чистка пройдет, и мы тебя проведем…

Потом они все вместе ушли к литейному двору.

После пуска третьей домны завод начал работать лучше. Ровный ход печей вычертил на движущихся диаграммах прямую бесстрастную линию. В этой линии воплотились усилия и труды тысяч людей. В этой линии Коробов увидел себя. Впервые захотелось немного отдохнуть, и тогда он решил съездить в Москву. Пучков даже обещал:

– Поедем вместе.

Вскоре, однако, выяснилось, что Пучков ехать не может, и инженеры – Коробов и Гудовщиков – поехали одни. Приехав в Москву, они зашли к Гуревичу, начальнику Главного управления металлургической промышленности. Они рассказывали ему о заводе, о людях. Гуревич всех знал, обо всем расспрашивал. Коробов просил направить его к врачу, и ему сразу дали путевку в Кремлевскую лечебницу. Во время их беседы с Гуревичем вошел Семушкин, секретарь Орджоникидзе.

– Тебя просит Орджоникидзе, – сказал он Гуревичу.

Два инженера – Гудовщиков и Коробов – остались в кабинете одни. Они огляделись: на стенках висели диаграммы. Они увидели по этим диаграммам динамику выплавки чугуна по всей стране. Енакиевский завод занимал здесь одно из первых мест. Они впервые почувствовали значительность своей победы. Вернее, такое ощущение было у Коробова. Он хотел об этом сказать Гудовщикову, но в это время в дверях снова показался Семушкин.

– Кто здесь из Енакиево? – почти крикнул он.

– Мы все из Енакиево, – пошутили они.

– Вас просит зайти Орджоникидзе.

…Орджоникидзе стоял у стола. Когда Коробов и Гудовщиков входили, он улыбнулся и пригласил их сесть. Сам он все время стоял. Наступило молчание. Это молчание длилось секунду или две. Но оно было мучительным. Когда Коробов шел в кабинет, он подбирал слова. Все, что было сделано за полтора года огромным коллективом рабочих и инженеров, все усилия и ошибки, удачи и обиды – все нужно было вложить в десятиминутный рассказ. К тому же Коробову казалось, что для этого рассказа нужны какие-то особые слова, которых у него не было. Коробов молчал. Орджоникидзе начал беседу шуткой.

– Ну что же вы план не выполняете?

– Нет, мы выполняем. Вот за последнее время…

– Знаю, знаю, – перебил их Орджоникидзе. – Расскажите коротко и просто, как дела на домнах и на мартенах…

Коробов рассказал о доменных печах. Потом говорил Гудовщиков. Орджоникидзе слушал их молча. Только изредка он прерывал: «Как дела на третьей печи? Какой анализ?»

Если рассказывали о работе людей, спрашивал: «Как фамилия, как он живет, какая у него квартира?»

Вся беседа продолжалась минут двадцать. Орджоникидзе спешил. Прощаясь с ними, он сказал:

– В конце апреля я приеду к вам на завод. Посмотрим, как вы работаете… – А потом добавил уже у дверей: – Имейте в виду – вы сейчас именинники, не зазнавайтесь!..

В конце апреля Орджоникидзе действительно приехал на Енакиевский завод. Он обошел все домны, рудный двор, эстакады, мартены, бессемер, прокат. На домне он встретил Коробова и узнал его. Орджоникидзе оглядывал все уголки цеха, расспрашивал о мельчайших деталях производства, говорил с каталями. Вечером он созвал техническое совещание, на котором присутствовали все заводские работники. Орджоникидзе говорил о культуре производства. «Культура?» – спрашивали друг друга заводские работники. «А разве у нас нет этой культуры? Разве кругом не очищено, не растут цветы. Разве у нас нет ярких проявлений этой культуры?» Вслушиваясь в слова наркома, инженеры и мастера молча переглядывались. Орджоникидзе говорил:

– Вам кажется, что чистый двор и цветы это и есть техническая культура. Вы глубоко заблуждаетесь. Все это внешнее. Вот у вас каталь везет крупные куски к домнам. Коробов знает, что надо дробить эти крупные куски, а он этого не делает… Какая ж тут культура?

Совершенно по-новому предстали перед инженерами будничные факты. Это был рассказ о простых вещах. Орджоникидзе иллюстрировал каждую свою мысль большим фактическим материалом. Он помнил фамилии рабочих, с которыми он днем говорил, помнил технические детали событий. Потом Орджоникидзе говорил об отношении к специалистам:

– На Енакиевском заводе все очень молодо. Начальник доменного цеха – молодой инженер; начальники мартена и бессемера – молодые люди; технический директор завода – Бутенко – молодой талантливый инженер. Это очень интересно. Нужно следить за этими инженерами, помогать, растить. Я думаю, что они будут хорошо работать и оправдают наши надежды… Вот, например, Коробов. У него дед был доменщиком, отец доменщиком. Вся семья из одних доменщиков состоит. Он потомственный пролетарий, учился на советские деньги, работал на заводе чернорабочим, а теперь начальник крупнейшего цеха и очень способный инженер. Мы должны создать ему условия для работы, окружить его вниманием.

Совещание окончилось поздно ночью. Когда расходились, уже начинался рассвет. Некоторые ушли прямо на завод. Коробов ушел домой, чтобы, отдохнув, успеть встретить смену.

Оставалось два часа сна.

Прошло полтора года. За это время на Енакиевском заводе пустили разливочную машину, изменив стиль всей работы цеха – Коробов добился той четкости, о которой так долго мечтал. Он следил, чтобы инженеры вовремя приходили и уходили с доменных печей, чтобы за каждое дело персонально отвечал один человек. Сам он вникал во все детали жизни цеха.

Однажды Коробову позвонил Бутенко – технический директор – и сказал:

– Тебя собираются перебросить в Днепропетровск…

Коробов был даже обижен. После такой длительной работы, после стольких лет напряжения – и вот его отсюда убирают; плоды его трудов будет пожинать кто-то другой. К тому же из Донбасса Коробову вообще не хотелось уезжать.

В Сталино на слете ударников металлургии они встретили Гуревича. Пучков решил уговорить Гуревича, чтобы Коробова не трогали. Пучков сказал Коробову тоном заговорщика:

– Вечером, когда окончится слет, мы возьмем в свою машину Гуревича и поговорим с ним…

После слета они уехали обедать к директору Макеевского завода Г. В. Гвахария. В машине Коробова сидели Гуревич, Бутенко, Пучков. Пучков начал говорить о трудностях, о нехватке людей. Он начал издалека подготовлять беседу. Но Гуревич его прервал:

– Я знаю, о чем будет разговор… О Коробове… Ничего из этого не выйдет. Все решено!

Пучков замолчал и потом бессильно выкрикнул:

– Это Бирман все работает… это он людей у меня забирает!

После обеда они уехали домой. Всю дорогу от Макеевки до Енакиево все сидели в машине молча. Коробов прибавил скорость, и машина неслась по тракту, разбрасывая брызги. В Енакиево Коробова ждала молния:

«Сегодня выезжайте ко мне Москву. Орджоникидзе».

В тот же день Коробов выехал.

– Ты знаешь, зачем я тебя вызвал? – спросил Орджоникидзе, как только Коробов открыл двери его кабинета.

– Догадываюсь.

– Ну и как же?

– Если надо, так поеду.

– Да, – твердо сказал Орджоникидзе, – надо ехать… Надо, я тебя вызвал, чтобы поговорить с тобой лично.

Орджоникидзе помолчал.

– Сначала я хотел просто дать распоряжение об откомандировании тебя в Днепропетровск. Потом решил, что так делать нельзя. Ну так вот, надо ехать. Там народ может работать. Просили только хорошего хозяина на домны. Поезжай, налаживай дело. А кто в Енакиево останется?

– Инженер Банный, – ответил Коробов.

– Как он, – не захромает цех?

– Нет, там люди крепкие.

Несколько мгновений Коробов молчал, а потом добавил:

– Все-таки мне очень тяжело уезжать.

– Я понимаю, – улыбнулся Орджоникидзе. – Поэтому-то я тебя и вызвал.

– Понимаете, – продолжал Коробов свое, – я там пять лет прожил, три года начальником цеха был, попал в самую тяжелую пору. А теперь, когда все восстановлено, цех работает хорошо, надо уезжать. Очень тяжело…

– Ну, что же… Все равно… Надо ехать.

Снова наступило молчание, и у Коробова уже не было слов.

– А как старик работает? – спросил Орджоникидзе об отце Коробова.

– Работает в Макеевке, доволен. А брат здесь, в Москве – преподает…

Орджоникидзе продиктовал по телефону приказ о назначении Коробова начальником доменного цеха завода имени Петровского. Это было в конце октября.

Первого ноября 1933 года Коробов приступил к новой работе.

К приезду Коробова завод имени Петровского уже выполнял программу. Вторая печь была остановлена на капитальный ремонт. На заводе чувствовался подъем. Степан Павлович Бирман – директор завода – сделал уже много. Он сосредоточил свое внимание и свою неутомимую волю на самом уязвимом участке завода – на транспорте. С приездом Бирмана и назначением инженера Феленковского техническим директором на заводе уже началась новая жизнь. Бирман взял в свои сильные хозяйственные руки весь этот расшатанный производственный организм. Он заставил его звучать по-новому, как дирижер с большой волей заставляет звучать провинциальный оркестр. Поэтому, когда Коробов приехал на завод, ему показалось, что больше уже нечего делать. Но надо было внимательно присмотреться к обстановке, к оборудованию цеха, к людям. Нужно было наметить четкую программу, чтобы двигаться дальше. Коробов понимал, что в цехе скрыты большие возможности. Завод мог давать значительно больше чугуна. По приходе в цех Коробов обратил внимание на односторонний ход печей. Это происходило от неправильной нагрузки. Коробов потребовал, чтобы в цех давали только четыре класса руды, и все время следил за тем, чтобы классы руды не перемешивались. Это нововведение позволило правильно вести шахту и рационально распределить эстакады. Потом он начал коренную перестройку рудного двора. И так вот, просто, без всяких затрат начали изменять стиль работы цеха. Коробов решил привлечь к контролю за четкой работой всех механизмов, всех частиц доменного цеха самих исполнителей. Ему при этом вспомнился рассказ одного инженера, недавно приехавшего из Америки: в Мильвоки, на заводе «Мак-Кормик», был объявлен конкурс на лучший лозунг по качеству. Первую премию получил лозунг: «Каждый рабочий сам себе инспектор». Каждый каталь должен сам следить, чтобы мусор и кокс не попадали в печку. Коробов изменил систему распределения материалов на колошнике: материал должен распределяться совершенно ровно.

Однажды поздно ночью на домну позвонил секретарь Днепропетровского обкома партии товарищ Хатаевич. Коробов был тогда на первой домне. Хатаевич вызвал его к телефону. Коробов был очень удивлен таким поздним звонком.

– Могу вам сообщить о решении ЦК, – сказал Хатаевич, – и поздравить вас…

Коробов не понял в чем дело.

– Вы член партии. Решением ЦК вы приняты в партию…

От неожиданности Коробов застыл с детски раскрытым ртом. Он хотел что-то сказать, но Хатаевич перебил его:

– Как дела на домнах?

1933, октябрь