Текст книги "Город без людей"

Автор книги: Орхан Ханчерлиоглу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

VIII

В тот вечер, встретившись с учителем Бекиром, Ахмед сказал:

– Я завидую вашей судьбе... Захотели вы стать учителем – и вот вы учитель. У вас хорошая, дружная семья, прекрасные дети. Днем вам приносит удовлетворение ваша работа, вечером – семья. Вы довольны Мазылыком, в котором живете. Все мечты ваши осуществляются.

– Вы правы. Слава богу, жизнью я доволен.

– А я! Хотел стать адвокатом – не смог. Ни семьи, ни детей. Меня не удовлетворяет моя работа. Комната, в которой вечером я закрываюсь от всех, тоже не доставляет мне никакого удовольствия. Я привык к Мазылыку, но, должен сознаться, несчастлив. Осуществление моих мечтаний невозможно. Какая-то безысходная тоска.

– Почему вы не женитесь?

Ахмед задумался.

– Боюсь, – сказал он. – Жениться – это значит взять на себя большую ответственность за жизнь какого-то другого существа, дышащего, мыслящего, страдающего. Я боюсь немощности своих плеч, которые и свой-то груз не в состоянии нести.

– Вы преувеличиваете.

– Я говорю правду.

– Эта ответственность не так страшна, как вам кажется. Оглянитесь вокруг себя – многие, у кого нет ни постоянной работы, подобно вашей, ни здоровья, ни имущества, женаты... И прекрасно живут.

– Я восхищаюсь их храбростью. И они счастливы?

– Счастье – это другое дело... По-моему, чтобы быть счастливым, необходимо уметь быть счастливым. Да ведь и счастье толкуется каждым по-разному... Вы знаете Идриса, старосту деревни Феттахлы?

– Нет.

– У этого человека два декара[42]42
  Декар – 1/10 гектара.


[Закрыть] земли, две козы и четыре курицы. Земли деревни, где он живет, очень запущены. Дай бог, чтобы он собирал с этих двух декаров четыре центнера пшеницы. Он продает молоко и яйца, взамен покупает соль и табак. Покуривает трубку и блаженствует.

– Счастлив?

– Еще как! Всегда весел. Я ни разу не видел его озабоченным, грустным. В позапрошлом году их деревне было велено построить школу. На строительство потребовалось бы самое меньшее пятнадцать тысяч лир. Идрис ничуть не огорчился. В хорошем настроении отправился он в городок к каймакаму. «Господин, – сказал он, – в нашей деревне одиннадцать дворов. Вчера вечером мы обсудили с соседями это дело, со школой. Решили вот что: вы дайте нам эти пятнадцать тысяч лир, а мы всей деревней переедем в городок. В городке станет больше народу, а наши дети будут ходить в здешнюю школу... Да и государству выгодно, меньше учителей нужно будет держать». Как, нравится?

– А это неплохо придумано, хорошая мысль.

– Вот вам логика Идриса. Он всегда легко принимает жизнь и счастлив.

– Но у него есть одно преимущество, он живет в своем родном ему мире.

– Мы все живем в одном мире, только по-разному смотрим на него.

– Идрис женат?

– Конечно, женат. А вы видели хоть одного холостого крестьянина?

– Действительно. Есть бедные, есть богатые крестьяне, больные, вшивые, но холостых нет.

– Холостяцкая жизнь свойственна горожанам. Вы сделали неправильный вывод. Необходимо жениться не тогда, когда улучшаются условия жизни, а, наоборот, когда они ухудшаются.

– Странно...

– Странно, но это истина.

IX

Возвращаясь домой, Ахмед встретился с Хатидже-нинэ, которая отправилась в верхний квартал. Темнело. Войдя в комнату, Ахмед зажег лампу, потянулся и посмотрел на свою тень на стене. Потягивается какой-то великан... Ахмед стал медленно приближаться к стене. Великан начал уменьшаться в размерах. Ахмед сделал несколько шагов назад – на стене снова великан... Ахмед улыбнулся. Как ясно, что наша тень принадлежит нам. Когда к нам приближаются, мы тоже становимся мельче. Если же, испугавшись, от нас убегают, мы становимся великанами. Даже тень наша не теряет человеческого облика.

Он лениво разделся. Взяв книгу, растянулся в постели и наугад открыл страницу: «Знаменитый доктор Теофраст фон Гохенгейм, известный в науке под именем Парацельсий, считал, что тела, видимые и относящиеся к земле, и тела, невидимые и относящиеся к звездам, состоят из духа, ведущего свое начало от бога...» За кирпичной перегородкой послышался шорох. Ахмед прислушался. Да, это Седеф... А Хатидже-нинэ ушла. Значит, в доме нет никого, кроме них двоих... Интересно, что делает Седеф? Раздевается? Может быть, в этот момент она совсем разделась... Ахмед вздохнул и продолжал читать: «...и следовательно, обладающий этим составом человек...» Каким составом? Ах да, тела на земле и тела на звездах... Вот сейчас мое тело лежит на этой кровати. Но душа в соседней комнате. Рядом с Седеф... «То есть если малый мир будет изучен, несомненно, что и большой мир будет познан». Господин Парацельсий намолол этот вздор четыре века тому назад... Прав был Физули[43]43
  Физули – великий азербайджанский поэт (1502—1562).


[Закрыть], говоря: «Любовь – это все на свете, а наука – лишь сплетня...» Седеф там в комнате... совершенно нагая...

Ахмед раздраженно перевернул несколько страниц и снова принялся читать: «Чтобы познать природу, не должно слепо следовать традициям, поддаваться тонким гипотезам. Природа познается непосредственно, путем опыта...» Нет, это негодное наставление... Рядом со мной в комнате великолепная натура, которую я хочу познать. Что ж, я должен познать ее путем опыта? Дьявол, притаившийся в этих строчках, советует мне избрать путь опыта, а разум мой и гордость – наблюдение... О бог разума и гордости, помоги мне... А не то метод практики погубит меня в этом Мазылыке...

Ахмед отшвырнул книгу и, потушив лампу, закрыл глаза. Стараясь уснуть, он начал считать до ста и обратно до единицы. Сон совсем прошел. Ахмед поднялся, достал из-под стола глиняный кувшин с водой, стал пить. В этот момент послышались шаги возвращавшейся домой Хатидже-нинэ. Ахмед снова лег, но, сколько ни ворочался, так и не уснул до утра.

На следующий день Ахмед допустил много ошибок при рассмотрении дел и недобрым словом помянул так не вовремя заболевшего Кадыбабу. Приехали лесовод с инженером и сразу же пришли к Ахмеду. Инженер изложил свои соображения Ахмеду, сумевшему кое-как сделать десятиминутный перерыв.

– Я инженер-гидролог, но мне уже приходилось строить электростанции. Если течение воды действительно так сильно, как рассказывает ваш товарищ, то для одной турбины этого вполне достаточно. Если же оно окажется слабее, можно будет увеличить число оборотов, поставив второй маховик. Динамо, купленное вами, в прекрасном состоянии. Мастер, которого я привез с собою, может выполнить всевозможные монтажные работы. Турбину мы закажем в вилайете. Это я беру на себя. Будет ничем не хуже европейских, но обойдется значительно дешевле. Об этом не беспокойтесь...

Ахмед с признательностью пожал руку инженеру. Этот человек был так уверен в себе, что вселял уверенность и в других.

Лесовод с инженером отправились к Соукпынару измерить силу течения и определить место будущего сооружения. Как хотелось Ахмеду быть сейчас вместе с ними! Но бесконечные папки с делами приковывали его к залу суда.

С трудом дождался он вечера. Если бы не чувство жалости к пришедшим издалека крестьянам, он бросил бы все и отправился к Соукпынару. Закончив последнее дело, он схватил свою шапку и выскочил на улицу.

Лесовод и инженер ждали его в лавке Хасана-эфенди. С ними был учитель Бекир.

– Источник очень сильный, – говорил инженер.

– Как я и предполагал, – вставил лесовод.

– Строить можно.

– Ведь я говорил...

Учитель Бекир улыбнулся:

– Вы забыли самое главное: где мы сегодня устроим господина инженера?

– Не беспокойтесь, – подскочил лесовод. – Я об этом подумал. Предлагаю господину раскладушку, оставшуюся у меня после службы в армии, а я лягу на полу. Для мастера я приказал приготовить постель у нас в управлении.

– Хорошо.

– Всех вас сегодня приглашаю на ужин к себе. Я кое-что купил у лавочника. Понимаете ли вы, что в нашем Мозамбике наконец будет свет! А ты, Хасан, пошли кого-нибудь к нашей Кумаш, скажи, господин инженер велел кланяться...

– Что за Кумаш? – спросил гость.

– Нет, это не дефицитная индийская ткань[44]44
  Кумаш – по-турецки ткань.


[Закрыть], а наша тетушка Кумаш, которая готовит нам обед.

– Что же это за имя?

– Ей-богу, не знаю. Отец с матерью так назвали. Женщина толстая и крепкая, как английское сукно, но готовит вкусно.

– А кёфте[45]45
  Кёфте – блюдо типа мясных биточков.


[Закрыть] с сыринкой умеет готовить?

– Да еще как! Скажу наперед только одно: закуски из настоящего козьего мяса...

Лавочник вертелся юлой, стараясь не упустить представившейся возможности угодить им.

– Из Солаклы привезли прекрасную речную рыбу, разве я мог прозевать ее? Я знал, что у вас сегодня вечером гости. Взял рыбу и отослал ее тетушке Кумаш, чтобы поджарила...

– Браво, Хасан... Ты достоин быть председателем муниципалитета.

Они вышли из лавки и собирались уже отправиться к лесоводу, как перед ними вырос унтер-офицер, помощник начальника жандармерии. Настроение у Ахмеда сразу испортилось. Поздоровавшись, унтер-офицер сказал:

– Господин судья, я за вашей милостью...

– Что случилось?

– Совершено преступление.

Все остановились.

– Опять кто-нибудь подрался? – спросил лесовод.

– Нет, господин инженер, не драка, а ранение...

Ахмед выругался про себя: в кои-то веки собрался повеселиться, и вот на тебе – все испорчено.

– Кого ранили?

– Дровосек Салих, тот, что живет рядом с вами, ранил топором свою жену.

Медведь?.. Значит, Медведь... Наконец!

– Прокурору сообщили?

– Да.

– Ну хорошо, я иду.

Ахмед извинился перед товарищами и, распрощавшись с ними, стал торопливо взбираться по крутой тропинке, ведущей к зданию суда. Он был очень расстроен. Значит, Медведь все-таки обнаружил свою звериную натуру и поднял руку на женщину, которая родила ему восьмерых детей! Что разгневало этого огромного Медведя? Ахмед попробовал представить себе, как это произошло. Шумно сопя носом, заросшим волосами, Медведь вскакивает с места, хватается своими длинными, похожими на сучья руками за деревянное топорище... И дикая сила, родившаяся от соединения дерева с деревом, обрушивается, как удар молнии, на бедную женщину... Обливаясь кровью, она падает замертво. А он, Ахмед, в это время сидит в лавке с приятелями и занимается бог знает чем! Собирается провести в Мозамбик электричество, повесить лампочку в берлоге Медведя, зажечь свет перед его дикими глазами... Глазами, которые даже днем темны, как ночь. Такими дикими, что их нужно освещать не снаружи, а изнутри... Но как, бог ты мой, как?

И вот он в комнате прокурора.

– Снова пришлось тебя побеспокоить, Ахмед-бей. Что-то долго болеет Кадыбаба.

Ахмед повесил кепку на гвоздь. Надевая принесенную слугой черную мантию, он попытался даже улыбнуться:

– Что-нибудь серьезное?

– Да нет, обычная семейная ссора...

– Женщина в состоянии дать показания?

– Она тараторит, как сорока... Разругались с мужем... Он схватил топор и кинулся на нее. Но промахнулся, ободрал ей слегка ногу, вот и все...

Ахмед в душе поблагодарил силу, изменившую направление удара. По пути в комнату, где должно было слушаться дело, в узком коридорчике, он увидел Хатидже-нинэ, а немного поодаль, в полутемном углу, – неподвижно застывшую Седеф. Ахмед покраснел и чуть было не спросил, что она здесь делает. Но тут же стояли жандармы, державшие дровосека Салиха, и крестьяне. Говорить с Седеф в присутствии Хатидже-нинэ и всей этой толпы было невозможно. Опустив голову, Ахмед прошел в зал суда и сел за кафедру, над которой небрежно были повешены портреты государственных деятелей, словно ими старались закрыть трещины в стене с облупившейся штукатуркой.

Слушание дела отняло много времени. Пострадавшая с трудом держалась на ногах, опираясь на Хатидже-нинэ. Одним духом она рассказала о ссоре. В тот день муж пришел из лесу расстроенный; лесничие отобрали у него дрова, которые он нарубил в недозволенном месте. Придя домой, он начал придираться и осыпать всех бранью. И надо же было, чтобы именно в этот момент шестилетний сынишка опрокинул стоявшую на огне кастрюлю. Муж бросился к нему и нечаянно наступил на ногу пятилетней девочке. Плач ее разбудил ребенка, спавшего в люльке, и поднялся шум до небес. Обезумевший от гнева Медведь стал топтать мальчика, опрокинувшего кастрюлю. Когда же мать хотела заступиться...

Дровосек никак не мог понять, почему его подвергают допросу из-за какого-то пустяка.

– Разве это не моя жена? Хочу – бью, хочу – ругаю...

– А если бы она умерла? – спросил Ахмед.

Если бы умерла... Дровосек даже посинел от гнева. Он должен давать отчет этому молокососу? Да кто он такой? Дровосек еще больше разъярился и возненавидел Ахмеда.

Последней из числа свидетелей была заслушана Седеф. По знаку судебного пристава она встала. От обычной ее смелости не осталось и следа. Не поднимая глаз, заикаясь, рассказала она все, что видела. Ахмеду было приятно смотреть на нее, такую застенчивую и робкую.

Когда суд кончился, было уже совсем темно. Сквозь дырявый потолок мерцали звезды. Слуга давно зажег керосиновую лампу и, поставив ее на край кафедры, отправился к Кадыбабе, отнести йогурт. Сторож, выполнявший одновременно обязанности личного секретаря и слуги прокурора, болтал в коридоре с жандармами. Выйдя на улицу, Ахмед почувствовал глубокое успокоение. Ночь была темная, тихая. Возвращавшийся от Кадыбабы слуга, проходя мимо него, приветливо улыбнулся. Какая-то старуха, ворча, загоняла в хлев норовистого теленка.

У лесовода Ахмеда ждали с нетерпением. Все уже были навеселе, а потому давно забыли о дровосеке и с аппетитом ели и пили. Ахмед был рад, что не надо рассказывать, как прошел суд, объяснять, по какой статье он судил обвиняемого. И хотя он не любил пить, но сейчас с удовольствием выпил полбокала.

Лесовод, задыхаясь от смеха, рассказывал:

– Ну и новости у нас, Ахмед-бей. Трех бутылок ракы[46]46
  Ракы – род виноградной водки.


[Закрыть] стоят...

Учитель Бекир поддержал его:

– Ведь я говорил вам, что Назми бедовый парень.

Сидевший в углу Назми посмеивался:

– Прежде чем говорить с лавочником, я взялся за секретаря каймакама. За полбутылки ракы он наговорит вам четыре бутыли новостей. Оказывается, министерство внутренних дел прислало запрос каймакаму по поводу жалобы, которую состряпал скотина Хаджи Якуб...

Ахмед залпом осушил свой бокал. Значит, дело зашло так далеко?

– Ну?

– Господин каймакам дал превосходный ответ. Мне даже удалось выудить у секретаря копию, читайте сами.

Лесовод, радуясь предлогу, выпил за здоровье каймакама стакан ракы и схватил бумагу, которую Назми протянул Ахмеду.

– Слушайте: «В высшее губернское управление. В ответ на ваш срочный запрос от такого-то числа за номером таким-то... В связи с запросом министерства внутренних дел по поводу сделанного заявления было произведено расследование, в результате которого выяснилось, что достойный и добродетельный молодой человек, по имени Ахмед, являющийся помощником судьи нашего уезда, держит себя с народом всегда вежливо и обходительно, а если он и поощряет строительство электростанции в центре нашего уезда, то никого не притесняет, и к нам по этому поводу никаких жалоб не поступало. Таким образом, я свидетельствую, что вышеупомянутое заявление не соответствует действительному положению вещей. С уважением каймакам Мазылыка».

Когда письмо было прочитано, все, кроме Ахмеда, хором закричали:

– Молодец каймакам!

Лесовод встал, покачиваясь. Он с трудом удерживал в руке стакан:

– Выпьем, друзья... За здоровье Диогена...

– Почему?

– Он сказал: «Не заслоняй мне солнце, другой милости я не желаю...»

Раздались восторженные возгласы, все подняли бокалы.

Молчал только Ахмед. Сердце его было полно любви и благодарности.

X

Утром Ахмед проснулся с ощущением отвратительного горького привкуса во рту. Голова гудела, как котел. Открыв глаза, он увидел перед собой Хатидже-нинэ.

– Ну и разоспался ты... скоро уж третий намаз... Слуга с утра обивает порог – тебя зовет старший судья...

Ахмед с трудом встал с постели, открыл окно и, высунувшись наружу, облил голову холодной водой. Некоторое время он следил за тонкими струйками воды, сбегавшими по его мокрым волосам на землю. Вода освежила. Быстро одевшись, он проскочил через двор, где всегда пахло плесенью, и вышел на улицу.

У Кадыбабы дверь ему снова открыла Джанан. Девушка казалась свежей, как только что сорванная гроздь винограда.

– Пожалуйста, Ахмед-бей, отец ждет вас.

Ахмед улыбнулся:

– Мне тоже что-то нездоровится, еле поднялся. Должно быть, я заставил себя долго ждать?

– Не беда. У нас каймакам-бей, они вместе с отцом.

Приоткрыв дверь, Джанан отошла в сторону. Она не хотела, чтобы каймакам увидел ее с Ахмедом.

Ахмед вошел в комнату.

– А, младший судья! Добро пожаловать! Ну что, казнить тебя или помиловать? – закричал каймакам, обращаясь к Ахмеду, словно тот пришел не к Кадыбабе, а к нему, каймакаму. Он всюду чувствовал себя, как в своем кабинете, и любое событие рассматривал как относящееся непосредственно к его персоне. Это чувство привилегированного положения, порожденное долгими годами власти, было у него своего рода вторым слоем кожи.

Ахмед с благодарностью крепко пожал ему руку. Кадыбаба, очень недовольный этой неожиданной встречей, сказал, указывая на стул:

– Добро пожаловать, сын мой. Сюда, пожалуйста... Я расхворался не на шутку, ты, должно быть, устал...

– Да, уж ты постарался, Кадыбаба, – подхватил каймакам. – Свалил все дела на беднягу, а сам полеживаешь... Ведь у тебя и нет ничего, ты как огурчик... Я больных по лицу узнаю.

– Простуда, – забормотал Кадыбаба и, несмотря на всю свою опытность, покраснел.

– Где же ты простудился в такую жару? Сомнительно! Ну да ладно, все же я желаю тебе скорого выздоровления и оставляю наедине с твоим помощником.

Каймакам встал и, прощаясь с Ахмедом, сказал:

– Что же ты совсем не заглядываешь ко мне?

«Работы много, не могу выбрать времени», – хотел было сказать Ахмед, но каймакам опередил его:

– Ну-ну... Разговоры о времени – это болтовня, на выпивки у лесовода ты, однако, находишь время...

Как быстро обо всем узнают в этом Мазылыке!

– Только смотри, как бы тебя не приучили пить. Я знаю лесовода, он бутылями пьет...

Кадыбаба, проводив каймакама, повеселел. Удобно расположившись на миндере, он спросил:

– Ну, рассказывай, сын мой, как ты провел вчерашнее дело?

Ахмед рассказал об истории с дровосеком и о том, какое он вынес по этому делу решение. По мнению Кадыбабы, Ахмед правильно выбрал статью кодекса и определил срок заключения.

Через некоторое время благодаря заботам ловкого Кадыбабы Ахмед снова остался наедине с Джанан.

Сегодня девушка была одета особенно изысканно. Ее золотистые волосы, разделенные посередине ровным пробором, кокетливо ниспадали на плечи. Абрикосового цвета пушистый свитер, плотно облегавший фигуру, подчеркивал красивую форму груди и бедер. При малейшем движении маленькие девичьи груди вздрагивали. С трудом поддерживая пустую болтовню, Ахмед вдруг почувствовал, что он молод и холост... «В самом деле, почему я не женюсь на этой девушке? – думал он. – Родители согласны выдать ее за меня... Достаточно протянуть руку – и я обниму это молодое тело...»

Девушка, словно угадав его мысли, стояла потупившись. Они молчали. В доме тишина. Будто нет ни Кадыбабы, ни его жены – ушли и оставили их вдвоем. Ни звука. Неподвижны даже мухи, облепившие края оконных занавесок. Хоть бы на улице кто заговорил... И там тишина... Все молчит... Мазылык умирает... Он при смерти... Сейчас в мире живу только я... И вот она... Я ощущаю ее дыхание, от которого шевелится золотистый пушок над ее верхней губой... Что, если я прикоснусь губами к этим маленьким красным влажным губам? Если она будет сопротивляться и запрокинет голову, я возьму ее за волосы... Дрожа, словно раненая газель, закроет она свои голубые глаза... Мы рухнем на тахту, прильнув друг к другу губами... И тогда... Тогда...

Ахмед вздрогнул и поднялся:

– Уже поздно, мне пора идти...

Девушка, не проронив ни слова, пошла проводить его.

XI

Выйдя утром на улицу, Ахмед услышал печальную весть: разлилась река! Несколько деревень на равнине залито водой. Каймакам и прокурор рано утром отправились в Чальдере... Городок был взбудоражен этим событием. Крестьяне из окрестных деревень собрались у здания муниципалитета и пересказывали друг другу подробности наводнения. Ахмед отправился прямо в суд. Двери закрыты... Даже слуги не видно... Возвращаясь, он встретил сына председателя муниципалитета.

– Где отец?

Мальчик пожал плечами:

– Я почем знаю... Что я, его секретарь?

– Как же это ты не знаешь, где твой отец?

Мальчишка, не считая нужным даже ответить, убежал.

Воспользовавшись отсутствием каймакама, несколько чиновников сидели в кофейне и играли в нарды. Какой-то жандарм наблюдал за их игрой. Ахмед подозвал его:

– Приятель, не знаешь, где унтер Хасан?

– Он уехал вместе с каймакамом, начальник.

– Что ж, в участке больше никого нет?

– Нет, я сегодня дежурный.

Ахмед направился к муниципалитету. Тоже закрыто... Старик слуга спит, лежа ничком на скамье на солнце. Под деревом, в углу двора, сидит пожилой крестьянин, курит...

Ахмед подошел к нему:

– Ты откуда, земляк?

Крестьянин поднялся, улыбается:

– Из Феттахлы, господин.

– Равниной шел?

– Нет, но я видел несколько человек из Чальдере...

– Что они говорят, какие новости?

– Да что скажут? Разлилась река...

– Никто не погиб?

– Немного скотины утонуло.

– А люди?

– Что с ними случится, все на деревья залезли... А ведь скотина не залезет... И посевы залило.

– Значит, урон большой?

Крестьянин улыбнулся и утвердительно покачал головой:

– Аллах принес им горе, даст им и радость. Да и земля хорошо пропиталась водой... На будущий год снимут сам-десять.

Ахмед внимательно посмотрел на улыбающегося крестьянина.

– Ты случайно не староста Идрис?

Старик расплылся в улыбке:

– Я.

– Много о тебе слышал, Идрис-ага. Будто ты хорошо говоришь.

– Болтают, да ты не верь.

– В суде ни разу не был?

– Наша деревня не знает дороги в суд. Если кто-нибудь набедокурит, отколочу как следует палкой – сразу как шелковый делается.

Ахмед вспомнил, что за последнее время увеличилось количество дел, и отдал должное методу Идриса.

– Ты кого здесь ждешь?

– Паспортиста, дочь замуж выдаю...

– Он, наверное, уехал в Чальдере?

– Нет, я заходил к нему домой. Кур резал. Сказал – часа через два придет.

Ахмед взглянул на спящего слугу.

– Подожди, я заставлю его прийти сейчас.

– Ради аллаха, бей, не надо этого делать.

– Да почему же?

– Он вспыльчивый, будет потом злиться.

– Разве можно резать кур в рабочее время?

– Можно и курицу... и овцу... Ведь он чиновник.

– Я тоже чиновник, Идрис-ага.

– Я о тебе не говорю. Если ты его позовешь, он подумает, что я пожаловался на него. Почему, скажет, имя дочери записано не Хурие, а Нурие, и станет потом без конца волокитить.

– Таки будешь ждать теперь?

– Мы привыкли ждать, что нам еще делать?

Расставшись с Идрисом, Ахмед направился в школу.

В школьном саду он встретил учителя Бекира.

– Большинство детей сегодня не явилось на занятия. А тех, кто пришел, я тоже отпустил. Нет смысла давать уроки троим ребятам.

– Что же случилось, почему никого нет?

– Все вместе с родителями отправились на равнину... С полуночи в городке необычайное волнение...

– И в самом деле, даже слуг нет на месте.

– У всех сейчас на уме затопленные деревни... У одного там поле, у другого дядя, у третьего дочь...

«Значит, только несчастье пробуждает их ото сна, – подумал Ахмед. – Самый разительный тому пример – война за независимость... Значит, для того, чтобы их разбудить, необходимо им втолковать, что их каждодневное существование – тоже несчастье».

– Слава богу, урон небольшой, – продолжал Бекир. – Говорят, жертв нет. Утонуло лишь несколько животных. Вода вот-вот спадет. Садитесь, Ахмед-бей.

Они сели на скамью под оливковым деревом.

– Будь сейчас здесь уборщица, я бы угостил вас прекрасным кофе.

– Ее тоже нет?

– Все ушли, все до одного...

Ахмед задумался:

– Может быть, и нам пойти?

– Какая польза от нас?

Пожалуй, Бекир прав. Какая от нас польза? Верно... Мы ничем не можем помочь... В этих Мозамбиках мы ни на что не годны.