Текст книги "Город без людей"

Автор книги: Орхан Ханчерлиоглу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Отцы семейств в ночных рубахах сидели на соломенных тюфяках, поджав под себя ноги, с нетерпением дожидаясь появления огромных закопченных кастрюль.

На улице Акарчешме царствовали еда и сон.

Слесарь Хайреттин уже давно сидел перед скатертью, уставленной закусками. Он сделал еще один глоток из пол-литровой бутылки.

– Смотрю, он стал сквернословить – как дал ему!..

Жена нарезала ломтиками сыр.

– Сдержался бы лучше! – пугливо воскликнула она.

– Как я мог сдержаться, если этот тип сквернослов от рождения!

– Что же он сказал?

– Как что? Поносил меня на чем свет стоит, и в бога, и в веру... Вижу, дело плохо. Спустишь ему – дошло бы до матери и жены. Схватил негодяя за глотку и ка-а-ак дал!.. Едва его у меня отняли.

– Тебя могли уволить с работы. Что бы мы тогда делали?

Хайреттин кинул в рот кусочек сыра и самодовольно усмехнулся.

– Пусть увольняют. Не умрем. Слава аллаху, пока у меня есть мое ремесло, я найду работенку!

Молодая женщина с гордостью посмотрела на огромные ручищи мужа. Вот уже три года она замужем за Хайреттином. За все это время он в общей сложности только четыре месяца сидел без работы. Хайреттин был мастер своего дела, работящий малый, добрый, покладистый, хоть и не в меру вспыльчивый. Он хорошо смотрел за домом, а жену прямо на руках носил.

Хайреттин налил в стакан немного водки из бутылки, уже наполовину пустой.

– Сегодня я и тебя заставлю выпить, Асие. На-ка, держи...

– Ах, как я выпью эту отраву? – жеманилась женщина. – Ты столько налил!

– Давай, давай, не тяни... Закрой глаза – и разом... Ну!

Асие поморщилась, однако стакан не вернула и осушила его до дна.

Несмотря на вечерний прохладный ветерок, в комнате было тепло. Асие разделась. Она знала, что мужу, когда он выпьет, нравилось смотреть на ее полуобнаженное тело. Комбинация обтягивала ее стройную красивую фигурку. Она развернула ворох одеял, которые лежали в углу, начала стелить постель.

Хайреттин напевал вполголоса.

– Кончай возиться! – крикнул он жене.

Асие улыбнулась. Покончив с постелью, она должна была играть на уде[98]98
  Уд – восточный музыкальный инструмент.


[Закрыть], пока хмельной муж не уснет. Так повторялось каждый вечер вот уже три года.

Чтобы занять Хайреттина, Асие, продолжая стелить постель, сказала:

– Жена тахсильдара[99]99
  Тахсильдар – сборщик налогов.


[Закрыть] купила себе новые туфли.

– Видно, этот тип начал воровать.

– Не греши на человека.

– Да это ясно как божий день. Честный сборщик налогов в наше время не купит жене ржавой шпильки, не то что новых туфель! Я зарабатываю больше, чем он, и то пью ракы только через день.

– А он, наверно, совсем не пьет. Вот и купил жене туфли на эти деньги.

– Как это не пьет? Есть ли в нашем квартале мужчина, не пьющий ракы?!.

Асие расхохоталась. Хайреттин был прав. Даже малые ребята знали, что большинство мужчин квартала возвращаются вечером домой пошатываясь.

Набросив одеяло на приготовленную постель и поправив его, Асие сняла со стены уд с желтой лентой, села напротив мужа.

– Что сыграть?

– Что хочешь.

Асие знала все любимые песни Хайреттина. Проведя несколько раз белыми пальцами по струнам, поблескивающим в свете пятилинейной керосиновой лампы, она затянула:

 
Нет лекарства, чтоб вылечить душу...
 

Голос у нее был нежный, приятный, задушевный.

 
Ничто не поможет, я знаю...
 

Тут Хайреттин не выдержал, вскочил и поцеловал жену в плечо, после чего сразу же отправил в рот несколько ложек салата из свежих овощей.

Асие, обрадованная этой лаской, засмеялась так, словно ее щекотали, и продолжала:

 
Ее взор облегчит мне страданья...
 

Хайреттин начал подпевать жене. Песня окрепла, зазвучала сильнее.

 
Но любимой открыться не смею...
 

– Аллах мой, какая песня!

 
Ничто не поможет, я знаю...
 

В это время из дома напротив донесся приглушенный крик. Невестка старого Каюма родила крепкого красивого мальчугана.

Младенец не закричал, как его мать. Он тихо, бесшумно пришел в этот мир, где ему придется много плакать, смеяться, любить, бороться, надеяться и страдать. Мальчика назвали Мехмед Сабри.

Слесарь Хайреттин и его жена затянули новую песню:

 
Как чудесно, когда ты приходишь к нам на пирушку!..
 

Никто не обратил внимания на крик роженицы. Только уличные псы, дремлющие у заборов, свернувшись калачиком, навострили уши и несколько раз отрывисто тявкнули.

Дом Каюма стоял, как всегда, темный, безжизненный.

Маленький мальчик летучей мышью промчался по безлюдной улице и вбежал в квартальную кофейню. Яркий свет и едкий табачный дым заставили его на мгновение зажмуриться.

– Братец Ибрагим! – крикнул он.

Ибрагим, сын Каюма, играл в карты за столиком возле печки.

– Эй, в чем дело?

Мальчуган кинулся на голос, подскочил к Ибрагиму и, задыхаясь, зашептал ему что-то на ухо.

Продолжая тасовать карты, Ибрагим промычал:

– Хорошо, хорошо...

Он дал соседу снять колоду, роздал карты, вскрыл козыря. Игроки сделали по нескольку ходов.

– Эй, горбун! – крикнул неожиданно Ибрагим хозяину кофейни. – Всем присутствующим от меня по чашке кофе!

Каждый был занят своим делом. Одни, сидя за нардами, бросали кости, другие при свете лампы пытались прочесть по складам газету. Щедрость Ибрагима не пробудила ни в ком любопытства. Только булочник Джемиль-эфенди, сидевший за столом, где в четыре руки играли в «шестьдесят шесть», вскинул голову.

– Благодарствуем... По случаю чего же?

Ибрагим пожал плечами:

– Так, дорогой. Парень родился...

Хаджи Хюсейн-ага сидел, на своем обычном месте, на плетеной скамейке, прислонившись спиной к стене, и курил кальян. На пороге появился секретарь Сезаи.

– Селям алейкум.

– Алейкум селям.

С трудом передвигая ноги, Сезаи дошел до середины кофейни и остановился, покачиваясь из стороны в сторону.

– Опять напился?

– Заверяю тебя именем аллаха, Хаджи-ага, только две рюмочки... И то стоя...

– Полно, полно, не ври. Где был в эту пятницу?

– У себя в учреждении...

– Почему не пришел к намазу?

– Клянусь аллахом, Хаджи-ага, не смог вырвать разрешение у директора, да будет мать моей женой, да лопнут мои глаза, да не видеть мне счастья моих детей!

– Ты и так не видишь его. Будет болтать, садись!

Сезаи опустился на деревянную скамью. Он был воплощением радости и веселья. Ему удалось подстрелить сотню лир у одного из начальников учреждения, где он работал. При этом Сезаи говорил ему так: «Заверяю тебя именем аллаха, да будет мать моей женой, да лопнут мои глаза, да не видеть мне счастья моих детей, мне из этих денег ничего не достанется... Пятьдесят – директору, тридцать – мюмейизу[100]100
  Мюмейиз – старший писарь в канцелярии.


[Закрыть], двадцать – регистратору... А ты меня вечерком угости ракы, уважь...»

Этот разговор и послужил причиной того, что они с четырех часов дня начали кутить. Чего они только не ели! Жареную печенку, почки на вертеле... За два с половиной часа было выпито полтора литра ракы.

– Что, ко сну клонит? – спросил Хаджи-ага. – Чего качаешься из стороны в сторону, как маятник? Ложись-ка лучше сюда и дай храпака.

Сезаи сунул руку в карман и погладил пальцами столировую кредитку. Его рот растянулся в улыбке до ушей. Есть ли в этом мире что-либо прекраснее денег? После того как ты стал обладателем этих приятно хрустящих бумажек, что для тебя может быть недосягаемого? Женщины, карты, вино, женитьба, обряд обрезания сына, замужество дочери, гроб, в котором будет отдыхать твое тело, когда ты околеешь, мулла, читающий коран, поминки и все остальное, о чем ты мечтал или еще не мечтал, – все сокрыто в этой столировой банкноте.

По радио передавали последние известия.

«...В связи с тем, что двадцать корреспондентов... не были допущены в Кэсон, переговоры о перемирии пришлось прервать...»

«Интересно, где этот Кэсон? – подумал Сезаи. – Ну и местечки же есть на этом свете!»

Он потянулся, зевнул.

Когда диктор начал рассказывать о разногласиях в Иране из-за нефти, Сезаи уже громко похрапывал, растянувшись во весь рост на скамье.

Хаджи-ага, усадив перед собой горбатого хозяина кофейни, пространно разглагольствовал, приводя в порядок запутанные дела мира сего. Горбун твердо верил: если в точности следовать всем наставлениям Хаджи, мир превратится в цветущий сад.

Араб Исмаил с грохотом захлопнул крышку нард, которые за полчаса успели ему порядком надоесть. Глаза его от гнева готовы были выскочить из орбит.

– Ты мухлюешь с костями! – крикнул он в лицо своему партнеру, разносчику фруктов Аптюлляху.

– Кто? Я?!

– Нет, твой отец...

– Клянусь аллахом, не мухлюю.

– Мухлюешь!

– Вот чудак! Кости сами так идут.

– Ты, вахлак! Может ли четыре раза подряд само прийти «дюшеш»[101]101
  «Дюшеш» – двойная шестерка (перс.), наивыгоднейшее положение костей во время игры в нарды.


[Закрыть]?

– Конечно, может. Просто мне везет.

– Везет? Что ты мелешь? Если бы тебе везло, ты бы не нищенствовал со дня рождения!

– Кто нищенствует?! Я честно занимаюсь торговлей.

– Посмотрите на это бревно! Он занимается торговлей! Твоя мать хнычет с утра до вечера, стараясь сбыть кому-нибудь две пачки шпилек.

– Пусть хнычет, и не только мать, даже отец, но я честный торговец. Лучше на себя посмотри. Чем заниматься грабежом у мечети Ениджами...

– Закрой глотку!

– А что ты сделаешь, если не закрою?

– Тогда я сам ее закрою.

– Да ну? Это тебе не калитка в саду «Арнавут»...

Раздался треск быстрой, как молния, оплеухи.

Играющие в «шестьдесят шесть» вскочили на ноги.

Гул голосов в кофеине мгновенно смолк. Послышались удары, пинки, грохот опрокидываемых стульев, звон бьющихся чашек... Так продолжалось около полминуты. Шум драки напоминал борьбу моторного бота с волнами в открытом море.

Как только дерущихся разняли, завсегдатаи кофейни, тотчас забыв о происшествии, расселись по своим местам.

Реджеб Ходжа опять взял в руки газету и принялся по складам читать детективный роман.

– «Е-е-ед-ва жен-щи-на от-кры-ла дверь...»

Мясник Селяхаттин нетерпеливо топнул ногой.

– Скорей читай, что дальше! Я лопну от любопытства.

Сын Каюма Ибрагим сказал, как бы самому себе:

– Опять нашего Хамди не видно.

– Зазнался...

– С чего бы это?

– Не может, чтобы хоть раз в неделю не появиться вечером на Бейоглу.

– Распутничает?

– Э, аллах его знает...

А в этот момент подручный пекаря Хамди, купив в кассе билет, входил в фойе кинотеатра «Атлас синемасы».

Девушки-билетерши предоставили его самому себе. Хамди непринужденно, вразвалочку прошел мимо кресел «люкс» и свернул налево к экрану.

Но как странно!.. Что происходило в кинотеатре? Разряженные дамы и господа в дорогих костюмах сидели в первых рядах вместе с парнями в рваных рубахах и неопрятными девицами.

Хамди испуганно огляделся. Кресла «люкс» пустовали, а в передних рядах почти не было свободных мест. Пришлось повернуть назад. Не успел Хамди сесть в одно из кресел, как свет погас. На сцену вышли два полуголых человека, вытащили стол, взгромоздили на него пирамиду из скамеек и принялись выделывать всевозможные акробатические трюки.

Представление захватило Хамди. Он восхищенно смотрел на акробатов, забыв обо всем на свете – и улицу Акарчешме, и новорожденного внука старого Каюма, и квартальную кофейню, и песни, доносившиеся из дома слесаря Хайреттина.

Аттракцион кончился. Вспыхнул свет. В зале поднялась невообразимая кутерьма. Разряженные дамы и господа в дорогих костюмах, захватившие передние ряды на время представления, бросились к своим местам «люкс».

Не успел Хамди опомниться, как увидел, что сидит между молодой дамой и пожилым господином. Он хотел подняться. Его охватил ребячий стыд. Хамди потерял способность двигаться. Ему почудилось, будто он прибит к креслу гвоздями. Бедняга съежился, с нетерпением ожидая, когда опять погаснет свет.

Пожилой господин смерил его презрительным взглядом и улыбнулся даме.

«Ах, старый пес! – подумал Хамди. – Я дал ему повод окрутить бабенку... Видно, сегодня мне придется держать для них подсвечник...»

В передних рядах его сверстники кричали, шумели, хлопали друг друга по затылку, курили сигареты. Хамди им так завидовал! Как бы он хотел сидеть среди них! Ах, скорей бы тушили свет!

Пожилой господин достал из кармана флакон одеколона, смочил платок и что-то сказал по-еврейски своим соседям. Раздался смех. Молодая дама справа от Хамди сидела неподвижно, уныло глядя на экран.

Хамди понял, что дальше так продолжаться не может, вскочил с места и молнией пронесся мимо молодой дамы. Голова кружилась, словно он только что выпил литр ракы.

– Ох-х-х!..

Молодая дама потрясла ногой, на которую наступил Хамди, бросила взгляд на пожилого господина, улыбнулась. От унылого настроения не осталось и следа. Пожилой господин тоже ответил ей улыбкой. Затем осторожно перевернул флакон с одеколоном и побрызгал кресло, в котором сидел Хамди.

Едва начался фильм, девушка-билетерша привела на освободившееся место молодого человека в парчовом галстуке. Получив на чай, она выбежала в вестибюль и обратилась к одной из своих подруг, ожидавших запаздывающих зрителей:

– Марика, я пошла! У меня свидание с Христо.

Марика улыбнулась: «Ах, эта Эленича!..»

– Хорошо.

– Вот программы, возьми... Завтра я, возможно, не поспею к утреннему сеансу...

Марика опять улыбнулась:

– Передай привет Христо. Слышишь?

Эленича сорвала с себя рабочий передник. Она была счастлива.

– Хорошо, передам.

– Приведи его как-нибудь вечером в кино.

– Ты с ума сошла! Что мне здесь с ним делать?

Марика расхохоталась: «Ах, эта Эленича...»

Эленича не вышла, а выпорхнула на улицу.

Ослепительно сверкали витрины магазинов. Девушка запрокинула голову. На маленьком квадрате неба, венчающем крыши многоэтажных домов, мерцали звезды.

Наверно, Христо поведет ее в сад «Тэпебаши».

Да, это был чудный вечер! Город императора Константина[102]102
  Город императора Константина, то есть Константинополь, прежнее название Стамбула.


[Закрыть] наслаждался звездной весенней ночью.

На углу улицы, которая вела к Тарлабаши, стоял молодой человек. Прислонившись спиной к стене, он наблюдал за проходившими женщинами. Глаза их встретились. Сердце у Эленичи сжалось. Молодой человек опытным взглядом окинул ее плечи, талию, бедра и прошептал:

– Хороша...

Эленича свернула за угол. Он за ней. На улице, ведущей к Тарлабаши, почти не было прохожих.

В одном из переулков Эленича остановилась перед стареньким домом с облупившейся штукатуркой. Молодой человек прибавил шагу и смело вошел вслед за ней в подъезд. Здесь было темно и тихо.

– Сумасшедший! Что тебе здесь надо?

Молодой человек молча схватил руками голову Эленичи и притянул к себе. Впился ртом в ее тонкие пунцовые губы. Девушка прижалась к холодной стене подъезда. Ее стройное тело сладострастно затрепетало. Поцелуй был долгим. Эленича не сопротивлялась. Она сама с желанием отдавалась этим пахнущим вином губам.

Наконец Эленича оттолкнула его и воскликнула:

– Фу, пьяница!

Он рассмеялся.

– Ты мне очень понравилась... Очень...

– Ладно, убирайся! Сейчас должен прийти мой жених...

– Значит, ты сегодня занята?

– А ты думал, я тебя буду ждать?

– Тогда завтра вечером?..

– Нельзя. Завтра меня здесь не будет.

– Ну послезавтра, а?

– Ох, господи! Я говорю, сейчас придет мой жених. Умереть можно...

– Во сколько мне прийти?

– В десять...

Молодой человек еще раз притянул к себе Эленичу и жадно поцеловал в губы. Опять рассмеялся. Какой у него был приятный смех! Затем, не оборачиваясь, двинулся к двери, вышел из подъезда и исчез в темноте.

Эленича неслась вверх по лестнице, прыгая через несколько ступенек. Вбежала в комнату, бросилась на кровать. Сердце бешено колотилось. Эленича лежала на спине с закрытыми глазами. Она все еще ощущала на лице губы мужчины, чувствовала запах вина.

Так Эленича пролежала минут десять, стараясь продлить только что испытанное наслаждение. Затем вскочила с кровати, начала быстро раздеваться. Христо должен застать ее одетой и готовой к выходу. Из сада «Тэпебаши» они опять вернутся сюда. Возможно даже, вместе проведут ночь. Эленича не хотела, чтобы Христо видел ее в этой нижней рубашке из американской бязи. Она надела шелковую комбинацию. Включила приемник. Начала расчесывать свои черные блестящие волосы.

Диктор объявил:

«Уважаемые радиослушатели! Передаем джазовые мелодии из увеселительных заведений города... Сейчас мы находимся в Тарабье[103]103
  Тарабья – живописное местечко на Босфоре.


[Закрыть], на веранде гостиницы «Конак отели»...»

Послышался грохот аплодисментов, свист, возгласы «браво».

«Испанская песенка... Исполняет Белинда...»

Низкий, почти мужской голос и легкий стук кастаньет наполнили комнату.

Биение сердца в груди Эленичи уступило место детскому восторгу, ощущению полного счастья. Ее тело подрагивало под розовой комбинацией. Эленича зябко ежилась. Эленича была счастлива, счастлива счастьем самки, которую желают миллионы мужчин.

Что это? Любовная песенка в исполнении Белинды...

Ах, как прекрасна жизнь!

– Браво-о-о! Браво-о-о! – войдя в раж, кричал один из завсегдатаев веранды «Конак отели», стараясь подзадорить Белинду.

Это был вдребезги пьяный высокий блондин. Отправив жену танцевать с американским атташе, он наслаждался головокружительной радостью свободы, отсчитывал такт руками, щеками, бровями – словом, всеми частями тела, способными двигаться, и время от времени выкрикивал, стараясь перекрыть грохот все усиливающейся бури кастаньет:

– Вива, Белинда-а-а!..

Площадка перед эстрадой была забита танцующими парами. В фонтанах света, бьющего из рефлекторов, порхали бабочки цветного серпантина. Кавалеры в бумажных колпаках, бессмысленно двигая ногами, таскали по залу своих дам, которые забавлялись детскими растягивающимися дудочками.

– Вива, Белинда-а-а!..

Оркестр на эстраде в бешеном темпе заиграл «Болеро» Равеля.

За столиком Нисима Сенкосата было заключено устное соглашение о создании нового коммерческого общества. Провозглашались тосты.

– Да здравствуют стиральные машины, приемники, холодильники израильского производства!

На веранде «Конак отели» приемники, холодильники, стиральные машины рекой шампанского переливались из бокала в бокал.

– За здоровье доктора Моше!

Йорго Аристидис, обняв за плечи седовласого мужчину, пытался влить ему в рот содержимое своего бокала.

– Если не выпьешь, обижусь, Джеляль-бей, матофео[104]104
  Матофео – ради бога (греческ.).


[Закрыть]... – умолял он. – Ну что тебе стоит? Один бокальчик. Ради меня...

Грант Жираирьян-эфенди, владелец бесчисленных кустарных предприятий по производству кирпича, хватив лишнего, заснул за своим столиком. Его дочь Мелинэ, не зная усталости, отплясывала на танцевальной площадке.

Вдребезги пьяный блондин, потеряв надежду увидеть жену, воспылал страстью к хорошенькой певичке и без конца топал ногами:

– Желаем Белинду-у-у!.. Белинду-у-у!..

Над Босфором висела круглая луна. Дул свежий ветерок.

Расим схватил девушку за талию и зашептал:

– Уедем отсюда, Севим... Уедем туда, где мы будем одни, совсем одни. Ну, умоляю, сделай для меня... Машина ждет внизу. Маленький voyage d’amour[105]105
  Любовное путешествие (франц.).


[Закрыть]. К холмам, залитым лунным светом, где никого не будет, кроме Эроса.

– Какой ты ребенок, Расим!

– Ребенок, да! Хуже ребенка, когда ты рядом. Ах, Севим, любимая, куколка моя! Радость моя! Я тебя обожаю!

– Ты уверен?

Несмотря на всю поэтичность момента, Расим не удержался.

– Нет, не уверен, моя Севим, – сказал он, подчиняясь привычке к дешевым остротам, сохранившейся у него с детства, проведенного главным образом на улице.

Девушка расхохоталась. Она любила остроты, которые легко отгадывались. Севим прижалась тяжелой от выпитого шампанского головой к плечу Расима. Каштановые волосы упали ей на лицо.

– Ну, не огорчай меня, моя единственная, милая Севим, моя Венера, моя Дездемона, моя Джульетта, моя Беатриче!

– Кто такая Беатриче?

– О-о-о! Это великая богиня любви! Это Виргиния бессмертного Данте...

– А откуда еще эта Виргиния, дорогой?

– Неужели не знаешь? Едем скорее вон к тем холмам, и я тебе все расскажу. Виргиния – это Монна Ванна неповторимого Бернардэна де Сен-Пьера.

– Понятно. Остается только исполнить твою просьбу, иначе этому бреду не будет конца.

– Я обезумел от любви, моя крошка. Как я могу не бредить?!. Какой мужчина в твоем присутствии может поставить на тормоз свои чувства?!. Какой мужчина...

Севим не стала ждать конца тирады и направилась к выходу, потряхивая копной каштановых волос. Что ей было до всего этого? Пусть Расим, пусть кто-нибудь другой... Не все ли равно?.. Переходя из рук в руки, она, разумеется, покорит в конце концов одного из этих дураков. Вот тогда они узнают, что из себя представляет богиня любви Беатриче!

Сев в автомобиль с Расимом, она зевнула. Потерян счет подобным вечерам, выпитым бокалам шампанского. Ей хотелось спать.

– Ну, куда поедем?

Куда? Будь это Шишли, они непременно погнали бы машину в Тарабью. Но так как они находились именно в Тарабье, не оставалось ничего иного, как мчаться в Шишли. Жаль, что шоссе не имело третьего направления!

Автомобиль пулей взлетел на холм Хаджи Осман. Расимом опять овладело поэтическое настроение.

– Эх, неповторимая прелесть любви! – воскликнул он. – Кто может ее описать? Уверенность, что ты наконец нашел женщину, которую искал, – это свет, объясняющий нам тайну жизни, это невидимая сила, это быстро летящие часы, часы, которые...

Севим сидела с закрытыми глазами, откинув голову на спинку сиденья.

– Эти слова мне знакомы, – пробормотала она в полудреме. – Я где-то их слышала...

«Черт возьми! – подумал Расим. – Ты даже газет не читаешь, где уж тебе знать Бенжамэна Констана[106]106
  Бенжамэн Констан (1845—1902) – французский художник.


[Закрыть]... Ах, как мне не везет!..»

Он решил переменить тему разговора.

– Я очень счастлив! В небе – луна, рядом со мной – ты. Воздух напоен ароматом цветов...

Стрелка спидометра подрагивала на цифре 80.

– Взгляни на небо, любимая! Как прекрасна вселенная!

Севим с трудом подняла веки. Круглая луна улыбалась им сверху. Небо было бескрайнее, беспредельное, светлое и темное, божественное и неповторимое.

– Есть ли на луне люди?

– Почему же нет? Они живут там, не зная страданий, влюбленные и любимые. Там тишина и покой. Там любовь и поэзия. Ты слышала стихи Орхана Вели?..

 
Человека сводит с ума этот мир,
Эта ночь, эти звезды, этот запах,
Это дерево, усыпанное цветами...
 

Он обнял девушку за талию, притянул к себе, прижался щекой к ее лицу. Аромат волос Севим смешался с запахом весенней ночи.

Желтый лимузин мчался вперед в лунном свете, словно цветок ромашки, гонимый ветром.

– Взгляни на небо, любимая!..

Страшный грохот оборвал слова Расима. Машина на бешеной скорости врезалась в дерево у обочины дороги.

Миг – и все перемешалось: пыль, дым, мясо, сталь, земля. Зловещая гарь вспыхнувшего бензина заглушила аромат цветов.

Выскочившие из орбит глаза Севим с жутким упорством смотрели в бездну ночи. Наконец-то она видела миры, кишащие в черной пропасти. Тайны вселенной покоились в ослепительном свете. Разбитые на мелкие кусочки звезды без конца меняли форму, страдая, радуясь, любя. Бескрайний мир был полон любви, ненависти и вечного бессмертия... Солнце, мир, Стамбул. Севим... Вот она, вселенная!

– Да, вот она, вселенная...

Приятели Ахмед и Хасан сидели на деревянной скамейке парка «Ташлык» в Мачке[107]107
  Мачка – район Стамбула.


[Закрыть].

– Как страшно... – вздохнул Хасан.

– Как страшно, – повторил Ахмед. – И это только то, что мы можем увидеть глазами. А представь себе бескрайнюю, огромную вселенную!

Стамбульское небо находилось во власти ночи. Над Босфором от дворца Долмабахче до Хайдарпаша протянулась черная бездна, наполненная множеством звезд.

– Сорок миллиардов звезд! Эта цифра относится только к нашей галактике. Диаметр такого круглого, как мяч, звездного леса равен тысячам световых лет. Ты понимаешь, что это значит?

Ахмед, как зачарованный, смотрел на небо и молчал.

– Это значит, – продолжал Хасан, – для того, чтобы свет дошел из одного конца этого леса в другой, нужны сотни тысяч лет. Если мысленно уменьшить солнце и положить его в виде апельсина диаметром в одиннадцать сантиметров к дверям университета в Беязиде, а рядом с ним – земной шар в виде песчинки диаметром в один миллиметр, то нашу самую ближайшую соседку звезду Вольф придется отправить в Лондон. А Вега, а Ригель!.. Они вне этих измерений... И это только наша галактика. А за ней – другие, миллиарды галактик.

Ночной ветерок перешептывался с листочками деревьев.

Ахмед горько усмехнулся:

– Бедный Гесиод... Утверждая, что молот, брошенный с вершины неба, достигнет земли через десять дней, он думал потрясти умы своей осведомленностью о небесном пространстве.

– Да разве один Гесиод ошибался? А бескрайне малый мир, мир атомов... Если мы мысленно увеличим диаметр атома радия до одного сантиметра, то обыкновенный микроб покажется нам величиной с Эйфелеву башню, а человеку, чтобы схватить рукой луну, достаточно будет встать на плечи другому.

Ахмед вздохнул:

– В каждой клеточке нашего тела бушуют бешеные электронные вихри. А мы ничего этого не чувствуем, любим, ненавидим, кичимся, сражаемся.

– Кто знает, может, человек – это одна из клеток более грандиозного по размерам существа. А?.. Например, большой рыбы...

– Согласен, но с условием, что эта рыба в свою очередь является клеткой еще большей рыбы.

– В таком случае, возможно, в клетках нашего тела есть и солнце, и луна, и миры, такие же, как тот, в котором мы живем. Разве не так?

– Верно... Может, мы поэтому такие спесивые?

Друзья рассмеялись.

Стамбул был объят мертвой тишиной.

Они некоторое время сидели молча.

– Ты говоришь, будет война? – спросил Ахмед.

– Да... – кивнул головой Хасан.

– Для чего, господи? Для чего?! Ведь жизнь так прекрасна! Я не люблю войну.

– Ее никто не любит, и все-таки она вспыхивает. Вспыхивает потому, что мир находится в состоянии борьбы.

– А покой? Неужели человечество не обретет покоя?

– Покой? Это воображаемое понятие. Вселенная не знает покоя. Есть ли покой в бешеных вихрях атомных ядер?

– А разве смерть не покой своего рода?

– Во вселенной нет смерти, – пробормотал Хасан, задумчиво глядя на луну. – Смерть не что иное, как распад клеток, изменение формы бытия. Если несколько сотен лет наблюдать за распадом ядра радия, можно в конце концов увидеть, как он превратится в свинец, но все-таки будет продолжать жить, сражаться, видоизменяться.

По небу скользнула звезда и тут же растаяла в черной пустоте.

– Сколько времени? – спросил Ахмед.

– Ровно полночь.

– Пора спать. Пойдем, что ли?

Они поднялись.

За кустом зашевелился бродяга, спавший прямо на траве. Он зевнул, посмотрел на небо и сказал:

– Эй, луна... Какая же ты круглая!