Текст книги "Город без людей"

Автор книги: Орхан Ханчерлиоглу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

IV

Когда в деревне Чальдере садится солнце, ветви смоковниц с крупными широкими листьями становятся красными. Багряно-зеленое море красок слепит глаза. В тростнике журчит ручей, вьющийся голубой лентой по равнине до самой реки, что в четырех часах ходьбы от деревни. Щеглы в красных фесочках, жаворонки в своей одежде цвета хаки, дятлы в зеленых джуппэ[34]34
  Джуппэ – род длинного верхнего платья восточного покроя.


[Закрыть] разлетаются по своим гнездам на покой. Краски сливаются, темнеют, легкая синяя дымка окутывает все вокруг. С белого деревенского минарета доносится печальный эзан[35]35
  Эзан – призыв к молитве, провозглашаемый с минарета мечети пять раз в сутки.


[Закрыть]. С сумками за спиной и с серпами на плече в деревню возвращаются усталые люди. Словно светлячки, мерцают в их руках фонари. Деревенские парни, собравшись в кофейнях с низкими земляными потолками, играют в «шестьдесят шесть».

Кадыбаба приехал в Чальдере расследовать одно дело. Сейчас он сидит в комнате для гостей у Дервиша-аги и потягивает кальян. Дервиш-ага – степенный седобородый старик с властным взглядом. Четверо его сыновей, каждому из которых за пятьдесят, стоят в знак уважения к отцу. Самому младшему внуку двадцать лет, старшему – пятьдесят. Им не разрешается даже войти в комнату, где сидит гость. Только дети этих внуков сидят у ног своего прадеда. Стоит Дервишу-аге взглянуть на сыновей, как почтенные старцы бросаются к медному чайнику на огне, торопясь наполнить душистым чаем пустые стаканы. Дрова в очаге потрескивают, по комнате разливается волна теплого воздуха. Глубоко затянувшись кальяном, Кадыбаба спрашивает:

– Что же он еще говорил?

Дервиш-ага с достоинством, не спеша продолжает:

– Умный парень, знает дело. Спросил меня, сколько денег я дам для того, чтобы в касабе был свет. Я сказал – дам, сколько смогу. Ведь это наша касаба. Нам тоже хочется, чтобы в ней стало веселее. И мы, старики, как-нибудь съездим туда, порадуемся. Конечно, поможем, насколько это будет в наших силах. Ахмед-бей говорил с нашим Сулейманом. Видно, всерьез взялся за дело... Мы не знаем, как получается свет от машины, жжем лучину, а достанем керосин – жжем керосин. Но лампочка, конечно, лучше, Ахмед-бей говорит – чистота будет. Нет запаха ни от лучины, ни от фитилей Будет вертеться колесо, как на нашей мельнице, и ночью в касабе станет светло, как днем.

«Ну, наш Ахмед не поскупился здесь на красноречие», – подумал про себя Кадыбаба и сказал:

– Умный парень, в городе вырос. Такими вещами очень интересуется.

Да, если этот умный парень захочет, он будет хорошим зятем... При одной только мысли об этом на душе у Кадыбабы становилось легче. Хоть он и говорил всем, что его дочери Джанан восемнадцать лет, на самом деле через два месяца ей исполнится двадцать три. Время летит, а женихов нет. Милостью аллаха ему послан холостой помощник. Упустить такой случай? До самой смерти не простит себе этого Кадыбаба. Он сделал все возможное, чтобы заинтересовать Ахмеда. Но в таких делах не следует спешить. Постепенно образуется. Лишь бы аллах благословил. Желая умилостивить аллаха молитвою, в последнее время по утрам Кадыбаба прочитывал Бухариишерифа на несколько страниц больше.

В комнату вошел староста деревни Сулейман, человек лет сорока с необыкновенно хитрым лицом. Не решаясь сесть, староста встал у порога, вместе с бородатыми сыновьями старика. По знаку Дервиша-аги он боязливо присел на самый крайний миндер[36]36
  Миндер – подушка для сидения на полу.


[Закрыть]. Сулейман весь извивался, стараясь выразить свое уважение хозяину. Но глаза его оставались хитрыми, в них сквозила плохо скрываемая насмешка.

– Как больная? – небрежно спросил Дервиш-ага.

– Видно, хуже ей, Старший ага. (Все жители Чальдере, обращаясь к Дервишу-аге, называли его Старший ага, а его сыновей – Младший ага.) Жар у нее...

– У вас кто-то болен, староста? – спросил Кадыбаба, затягиваясь кальяном.

– Жена, господин судья... Старший ага о ней спрашивает.

– Что с ней?

– Наверное, лихорадка...

– К доктору не возили?

– Трудно возить больных в касабу, господин судья... Телеги у нас нет, а женщина разве проедет восемь часов верхом на муле... Если бы еще здоровая была! Да и стара уж...

– Жар большой? (Кадыбаба знал, что так в деревнях называют температуру.)

– Очень.

– Во что бы то ни стало завтра же отвези ее в касабу. Может, что-нибудь опасное.

Дервиш-ага поддержал Кадыбабу:

– Господин судья прав. Сделаешь носилки из досок, возьмешь моих батраков – понесете по очереди.

– Слушаюсь, Старший ага.

– Староста из Османджика уехал?

– Под вечер, вместе со сборщиком налогов.

– Зачем приезжал?

– Будто скот наш забрел на их пастбище. Пастухи подрались. Говорит, следите за скотом, а не то кровь прольется.

– Это еще что?

– Да так, попугать хочет.

Наступило молчание. Слышно было лишь, как потрескивали дрова в очаге да бурлил кальян. В тишине эти звуки казались необыкновенно громкими.

– Как урожай в этом году? – спросил Кадыбаба, желая нарушить наступившее молчание.

– Слава аллаху. Где хорошая земля, собрали сам восемь-десять. В прошлом году было плохо. А сейчас слава аллаху...

– А на будущий год что будете сеять?

«Ох уж эти образованные люди, чудаки такие», – подумал про себя Сулейман, но вида не подал и сказал:

– Все будем сеять – ячмень, пшеницу, рожь…

– Свеклу посадите, свеклу...

– Вот вы сказали свеклу, а я вспомнил Панчаоглу[37]37
  Игра слов: свекла по-турецки – панджар.


[Закрыть], – сказал Дервиш-ага. – Как там у него дела?

– Уговорил сборщика налогов, еще на пятнадцать дней отсрочили, Старший ага.

Дервиш-ага сердито затряс головой:

– Бездельник, все равно не уплатит долга. Когда придет сборщик налогов, приведи его ко мне, я заплачу, и все тут. А то посадят в тюрьму, пятно на всю деревню...

– Слушаюсь, Старший ага.

Кадыбаба улыбнулся:

– Дервиш-ага, ты что, как банк, всем открываешь кредит?

Дервиш-ага промолчал, но, казалось, был рад похвастаться. Весь вид его словно говорил: «Если бы ты знал, какие добрые дела я творю!»

За Дервиша-агу ответил староста:

– Да сохранит для нас аллах нашего агу. Бывает, он платит долги за всю деревню. Что бы с нами было, если бы он не помогал?

Все темы для разговора были исчерпаны. Настало время вечерней молитвы.

Ночевал Кадыбаба в комнате для гостей у Дервиша-аги. Проснулся он с утренней молитвой, которая словно приветствовала пробуждающуюся природу. В лучах восходящего солнца ветви смоковницы снова стали красными. В ослепительно голубом небе порхали щеглы, жаворонки, дятлы. Крестьяне с сумками за спиной и серпами шли в поля навстречу жизни.

V

– Вчера я читал Декарта, Бекир-бей... «Я мыслю, следовательно, я существую», – говорит он. Я так перефразировал это выражение: «Я ем, следовательно, я существую».

День клонился к вечеру, Ахмед и учитель Бекир медленно шли к роще.

– Вы сомневаетесь в своем существовании, Ахмед-бей?

– Приехав в Мазылык, я стал сомневаться во всем. И все-таки я уже привык к этой жизни.

– Откуда же эти сомнения?

– Я привык, но мне кажется, что в существовании моем нет никакого смысла... В этом мире всё, даже камни, земля, деревья, жучки, имеет какой-то смысл. Как же мне не сомневаться в себе?

– Хоть вы и говорите, что привыкли, на самом деле вы еще не привыкли.

– Привыкнуть – значит терпеть, соглашаться, не жаловаться; следовательно, я привык.

– Привыкнуть – это быть довольным всем, быть веселым, счастливым.

– В известной степени я и с этим согласен.

– В таком случае, почему вы ощущаете свое существование, только когда едите?

– Потому что я не могу мыслить.

Учитель остановился и стал выковыривать носком ботинка торчавший из земли камень.

– Я познакомился с Декартом во время занятий по философии в лицее. Мне мало что известно о нем... Но думаю, что его выражение «я мыслю, следовательно, я существую» надо понимать шире. Это не только «я двигаюсь, дышу, ем и, следовательно, существую». Смысл этого выражения гораздо тоньше и шире...

– Что же мне делать?

– Надо мыслить...

VI

В полночь Ахмед проснулся от ужасных криков, доносившихся из соседнего дома. Он быстро вскочил с кровати, оделся, зажег лампу. Было три часа утра. Пока Ахмед разыскивал в полутемной комнате домашние туфли, в голове его вихрем носились всякие догадки. Пожар? Или медведь-сосед задушил жену? Ахмед начал изучать соседа-дровосека с первого же дня, как увидел его. Этот человек, служивший прекрасной иллюстрацией типа, названного Ломброзо преступником от рождения, очень походил на медведя. У него был череп дикого животного и бессмысленное выражение лица, свидетельствовавшее о тупости. Изо дня в день занимаясь рубкой деревьев, он и сам стал вроде чурбана. «Какое удовольствие получает от жизни этот человек? – частенько думал Ахмед. – Этот крепкий автомат не замечает ничего, что окружает его, ни восхода солнца, ни пения птиц, ни смены времен года. Для чего он живет?»

Выйдя во двор с лампой в руках, Ахмед увидел, что неподалеку от него кто-то стоит. Но в темноте он не мог узнать лица. Крики в соседнем доме становились все громче и громче. Его объял страх.

– Хатидже-нинэ, это ты? – тревожно окликнул он. В ответ послышался незнакомый приятный голос:

– Мама пошла к соседям... Вам что-нибудь нужно?

Ахмед поднял лампу повыше и увидел смуглую девушку.

– Я услышал крики... Должно быть, это у соседей... – смущенно пробормотал он.

Несколько месяцев жили они под одной крышей, а встретились впервые. Ахмед растерялся, не зная, как следует вести себя в подобном положении. Вернуться в комнату или выйти на улицу? Не совершил ли он бестактность, заговорив с ней?

Девушка была совершенно спокойна.

– Это рядом, – сказала она. – У соседа жена заболела.

– Вдруг эти крики... Я подумал – пожар, – словно оправдывался Ахмед.

– Нет, пожара нет.

Живя, в городе, Ахмед частенько бывал в обществе женщин, поэтому сейчас он злился на себя за то, что так робеет перед этой девушкой. Как может измениться человек за несколько лет! Неужели он потерял даже свое мужское достоинство в этом Мозамбике! Гордость его была уязвлена. Стараясь держаться развязно, он спросил:

– Как тебя зовут?

– Седеф.

– Ты дочь Хатидже-нинэ?

Девушка улыбнулась, словно говоря: «Ведь ты это прекрасно знаешь», – но ответила:

– Да.

– Ты откуда приехала?

– Из Адапазары.

В этот момент появилась Хатидже-нинэ. И как раз вовремя, иначе Ахмед не удержался бы и наговорил такое, о чем потом наверняка бы пожалел.

Седеф, увидев мать, молча повернулась и вошла в дом.

Ахмед, чувствуя, что необходимо что-нибудь сказать, забормотал:

– Я услышал крики... решил узнать, в чем дело. Жена соседа заболела?

Хатидже-нинэ утвердительно кивнула головой.

– А что с ней?

Старуха, направляясь к дому, коротко бросила:

– Восьмого ребенка рожает...

Так вот для чего живет Медведь!

Близилось утро. Раздеваться не было смысла. Ахмед лег одетый на кровать и стал вспоминать беседу с учителем Бекиром: «Надо мыслить», – сказал он... Пусть будет так... Но о чем, как мыслить? Думать о прошлом бесполезно. А будущее так мрачно, неясно. Иногда и я, подобно лесоводу, начинаю верить, что этот мрак можно рассеять, но у меня нет сил, чтобы начать действовать.

А бессилие – это своего рода смерть... Следовательно, я не могу существовать. Я пытаюсь думать, но все мои мысли убеждают меня лишь в том, что я не существую... Возможно ли изменить что-либо? Сейчас все в Мозамбике спят... Настанет день, но они не проснутся. Да, начнут двигаться, но не проснутся. Сон царит здесь века, и днем и ночью, – беспробудный сон... Ночью – неподвижный, днем – сон в движении. Это движение – движение лунатиков, которые бродят инстинктивно, по привычке, вне всякой связи с окружающей жизнью... Но ведь я не такой, как они, я способен мыслить. Я должен заставить себя существовать... Необходимо чем-нибудь заняться. Ведь это мне первому пришло в голову, что при помощи Соукпынара можно получить электричество. Надо претворить в жизнь эту идею. Может быть, это придаст смысл моему существованию.

Утомленный раздумьем, Ахмед заснул лишь под утро. Во сне он увидел Мазылык. Горело электричество... На проселочных дорогах оживление. Ночь, а фабрики работают... По улицам мчатся грузовики, шумя, как пчелы в улье... Лавки – в два ряда – полны покупателей... Народ, с веселыми возгласами вышедший из кино, столпился у ярко освещенной витрины... Идет такая торговля!.. Крестьяне рассаживаются по автобусам, которые увезут их в родные деревни, и рассказывают друг другу виденные фильмы... Жизнь прекрасная, радостная, чистая...

С той ночи Ахмед начал действовать вовсю. Ему помогали лесовод, агроном и учителя. Только каймакам не одобрял их затеи и издевался над ними. Электричество в Мозамбике!.. Ну как тут не посмеяться? Все шло так спокойно... Какой смысл ни с того ни с сего брать на себя такую обузу?

Председатель муниципалитета Хаджи Якуб-эфенди оказался более тактичным. Хитрый, как лиса, он прекрасно понимал, что в его интересах жить в дружбе с судьями. Сердить Ахмеда, конечно, не следовало. В любой день можно попасть к нему в руки. Ведь своим скудным бюджетом муниципалитет был обязан исключительно махинациям Хаджи Якуба. Поэтому-то он находил затею с электричеством вполне осуществимой. «Вашими стараниями все возможно. Почему невозможно?» – говорил он. Но было ясно, что Хаджи рьяно за дело не возьмется.

Как ни странно, лучше всех отнеслись к ним крестьяне.

Ахмед, которому по роду службы своей случалось бывать в деревнях, всюду рассказывал о предполагаемом строительстве. Крестьяне терпеливо слушали его. Может быть, не совсем понимали, но и не высмеивали... Многие помогали деньгами. Эта щедрость крестьян окончательно воодушевила Ахмеда. Он и его друзья взяли в оборот председателя муниципалитета. Хитрый Хаджи Якуб, поняв, что ему теперь уже не отделаться от них словами: «Вашими стараниями все возможно», – вынужден был начать сбор пожертвований. Но будучи предусмотрительным, он постарался избавиться от всякой ответственности и сказал Ахмеду:

– Ваша милость, конечно, изволят согласиться с тем, что гораздо целесообразнее поместить все эти пожертвования на отдельный счет. Несомненно, благодаря вашей милости дело завершится успешно. Но, собирая пожертвования на строительство электростанции – на которую не отпущено ассигнований – не от имени муниципалитета, вы спасете вашего покорного слугу от неприятных последствий, могущих иметь место в будущем. После того как электростанция будет построена, инициаторы этого дела во главе с вашей милостью передадут ее в ведение муниципалитета. Да будут благословенны ваши труды. Жители касабы встретят это с признательностью и благодарностью и будут вечно чтить вас...

Лицемерие Хаджи Якуба очень расстроило Ахмеда, но он промолчал. Дело начато. Любым способом, любой ценой оно должно быть завершено.

Зажиточные крестьяне сдержали свое слово и оказали посильную помощь. Но когда подвели итог, оказалось, что за десять дней собрано всего четыре тысячи лир. Можно ли начать большое дело с такими скудными средствами? Необходимо было вовлечь в него деревни, находящиеся на расстоянии десяти-двенадцати часов езды от касабы.

Однажды вечером лесовод, агроном и учителя собрались у Ахмеда. Хатидже-нинэ не понравилось это сборище – дом стал походить на базар, но она ничего не сказала, только неприязненно посмотрела на них.

Ахмед старательно расставил вокруг стола стулья, взятые напрокат в единственной кофейне касабы. Кроме сигарет «Кёйлю», угощать было нечем. Но для них, чьи сердца горели идеей, и этого было много... В тот вечер бурно и долго говорили, спорили, принимали решения. А Мозамбик, для которого они так хотели добыть электричество, крепко спал в кромешной тьме.

Лесовод перечислил выгоды, которые, по его мнению, принесет с собой электричество.

– Я и Али-агу уговорил построить электрическую мельницу. Увидите тогда, как будут одна за другой вымирать средневековые водяные и ветряные мельницы...

Ахмед подумал, что расхваливать эти мельницы скорее вредно, нежели полезно, но промолчал: не хотелось нарушать охвативший всех восторженный подъем.

– Да что там мельницы, – говорил агроном. – С электричеством все что хочешь можно сделать. Построим пекарню, деревообделочную мастерскую, может быть, даже маленький кинотеатр...

Учитель Назми оживился:

– Кинотеатр... ах, кинотеатр... Сколько лет я уже не был в кино...

Он долго сидел со счастливой улыбкой, полуоткрыв рот, запрокинув назад голову, словно видел на потолке какой-то фильм.

Учитель Бекир старался подсчитать приблизительную стоимость строительства.

– Потребуется, видимо, около двадцати пяти тысяч лир, – огорченно сказал он.

Будучи человеком тихим, Бекир-бей легко поддавался отчаянию. В противоположность ему лесовод и учитель Нихад были настроены явно оптимистически. Они привели такие доводы, что в конце концов все, даже Бекир-бей, перестали сомневаться в успехе дела.

– Что такое двадцать пять тысяч? – говорил лесовод. – В уезде сто двадцать деревень. Если каждая из них даст двести пятьдесят лир, вот вам уже тридцать тысяч.

Учитель Нихад возбужденно кричал:

– Решимость все победит! Этот край вверен нам. Наш долг приблизить его к современной цивилизации. Мы готовы на любые жертвы, лишь бы увидеть свет науки в этих жалких деревушках, которые веками варятся в собственном соку...

Ахмед слушал, и чувства, одно противоречивее другого, овладевали им. Его раздражали эти шаблонные выражения, заимствованные из официальных речей. Но в то же время он радовался, как ребенок, видя, что дело значительно упрощается. «Прав лесовод! Как бы там ни было, любое дело, осуществленное в этих безнадзорных Мозамбиках, оказывает благотворное влияние. Не время бесполезно спорить», – убеждал себя Ахмед. Под утро все твердо верили в то, что цивилизация войдет в Мозамбик вместе с электрической искрой.

На следующий день, согласно принятому накануне решению, лесовод отправился в губернский центр поговорить там с инженером и точно определить, во что обойдется строительство. Сбор пожертвований шел пока еще медленно. Учителя, желая ускорить дело, написали своим знакомым, жившим в деревнях, и просили помочь им. Агроном под предлогом борьбы с мышами отправился в большую пропагандистскую поездку. Побывал он и в горной деревушке Тойлук. Крестьяне равнинных деревень не любят горцев – смуглых, плечистых, с орлиным взглядом – и пользуются любым случаем, чтобы унизить их. Горцы же не любят крестьян с равнины. По их мнению, то, что сделает один горец, не под силу и десяти крестьянам, живущим на равнине. Горцы были смелы, но невежественны, чистосердечны, но тупы. Агроном измучился, рассказывая собравшимся в мечети жителям Тойлука о строительстве электростанции. Он то и дело вытирал платком пот, струившийся ручьями со лба. Ничего не понимая, крестьяне кричали, перебивая его:

– Если в касабе будет свет, нам-то что от этого?

– Как что? – пытаясь придумать что-нибудь, переспрашивал агроном. – Ведь касаба принадлежит и вам тоже! Разве вы не хотите, чтобы там был свет?

– А разве сейчас в ней темно? Как же там живут?

– Не в темноте, конечно; лучину жгут, керосин. А мы хотим, чтобы свет давала машина. Вся касаба будет залита светом, пусть ей завидуют другие. Но для этого нужна ваша помощь... Если вы дадите по нескольку курушей, мы сделаем машину, которой нет нигде по соседству. Приедете в касабу – увидите, что в ней ночью светло, как днем, и тоже порадуетесь.

– А мы туда не ездим.

– Как не ездите? Или у вас никогда не бывает дел в касабе?

– Если когда и поедем, так не остаемся там до вечера, после третьего намаза возвращаемся.

Агроном невольно вспомнил каймакама. Несмотря на свою беззаботность и равнодушие, каймакам был умный человек и умел говорить с крестьянами. Однажды, когда строился мост через речушку Солаклы, ему пришла мысль использовать для этого надгробные камни, но он натолкнулся на решительное сопротивление крестьян. Каймакама это ничуть не смутило, он спокойно спросил их:

– Вы мусульмане?

– Мусульмане, господин каймакам.

– А если вы мусульмане, то должны верить, что настанет день – и мертвые воскреснут.

– Мы верим, господин каймакам.

– В таком случае скажите мне, разве ваши родственники, воскреснув, не захотят прийти в Мазылык?

Крестьяне растеряны, молчат, потом, осклабившись, хором отвечают:

– Конечно, захотят, почему бы им не захотеть?

– Да как же они придут, если не будет моста?

Крестьянам нечего было возразить. Они своими руками вырыли надгробные камни и перетащили их к месту строительства.

Ах, был бы здесь сейчас каймакам, он мигом бы уговорил этих упрямцев! Жаль, что его нет и что он вообще не хочет браться за это дело. Агроном уже пожалел, что заехал в эту горную деревушку, где его никто не понимал.

Ему надоел этот бесполезный разговор; желая поскорее окончить его, он коротко сказал:

– Вот так, друзья... Я рассказал вам все как есть. Поможете – очень хорошо, не поможете – ну что ж, дело ваше. Мы ничего не требуем, а просим от чистого сердца. А вы решайте...

В это время поднялся какой-то старец. Он, видимо, был уполномочен говорить от имени всей деревни:

– Мы не очень поняли, что ты нам рассказывал, – начал он. – Никто из нас не видел машины, которая дает свет. Но мы поможем, насколько это в наших силах. – И гордо, но немного презрительно добавил: – Пусть куруши горцев помогут жителям Мазылыка.

Остальные не проронили ни слова. Но было видно, что все одобряют слова старика. Уже стемнело. Высыпали звезды. Уставшие за день крестьяне стали расходиться. Вечерняя молитва и сон звали их в мир тишины и покоя.

* * *

Ахмед радовался, как ребенок, видя, как идея его медленно, но уверенно начинает претворяться в жизнь. Со спокойным сердцем работал он весь день и рано закончил все дела. Даже проливной дождь, лишивший его привычной прогулки по свежему воздуху, не испортил ему настроения. Наоборот – ему становилось весело, когда он смотрел на хрустальные капельки, скользившие по стеклу. Ему казалось, будто не гром, а приступ смеха сотрясает небо. Не черные тучи закрыли горизонт, а опустился театральный занавес, который через несколько минут откроет взору величественную сцену. Молния слепила глаза, как раскаленное добела железо, и сверкала, словно искра будущей электростанции.

Делать ему было нечего. И он решил, что лучше пойти домой почитать, нежели слушать бесконечные наставления Кадыбабы. Да и Кадыбаба будет избавлен от необходимости выискивать повод, чтобы где-нибудь в своих длинных проповедях вставить несколько слов о достоинствах своей дочери.

Когда он вошел к себе в комнату, его взору предстала неожиданная картина. Дочь Хатидже-нинэ, Седеф, сидела у стола и перелистывала одну из его книг. Увидев его, девушка встала и спокойно сказала:

– Мать велела подмести вашу комнату.

Ахмед молча направился к столу. Он не любил, когда посторонние рылись в его книгах. Ахмед взглянул на книгу, которую листала Седеф. Это был роман Питигриля с нескромным рисунком на обложке. К счастью, рисунок, исполненный художником-футуристом, трудно было понять человеку, незнакомому с этим искусством. Должно быть, и девушка ничего не поняла.

– Ты умеешь читать?

– Нет.

– Что же ты делала с книгой?

– Смотрела картинки.

Неужели поняла?.. Ахмед почувствовал, что краснеет.

– Хатидже-нинэ дома?

– Нет.

Странно... Девушка совершенно не стеснялась его.

– Гм... Ну, хорошо... Значит, ты картинки смотрела?

Ахмед снял кепку, повесил ее на гвоздь в двери. Потом, делая вид, что не обращает внимания на девушку, сел на кровать.

– Тебе нравятся книги с картинками? Садись... Что же ты стоишь?

– Я пойду, у меня дело есть...

Ахмед пожалел, что предложил ей сесть.

– Ну, хорошо. Если мать разрешит, в свободное время я могу научить тебя читать.

Девушка сразу оживилась.

– Правда, можете?

– Конечно.

– А трудно научиться читать?

– Это зависит от способностей... Ты, кажется, неглупая девушка, будешь стараться – научишься...

– И тогда я смогу читать эти книги?

– Читать-то, наверное, сможешь, но не поймешь.

Радость девушки сразу угасла.

– Почему?

– Почему? Видишь ли... – Ахмед с трудом подбирал слова. – Для того чтобы понять эти книги, недостаточно только уметь читать...

Седеф молча взяла веник и пошла к двери. Ахмеду не хотелось обрывать приятно начавшийся разговор. Может, девушка не так глупа, как ему кажется?

– Что же ты уходишь? Ведь мы разговариваем...

– Надо подмести другую комнату, скоро мать придет.

– Верно... Если твоя мать увидит, что мы с тобой говорим, она рассердится, конечно.

– Почему?

– А разве нет?

– Не рассердится.

Хатидже-нинэ действительно не сердилась. Ахмед понял это потом, когда начал учить Седеф грамоте. Старая, сварливая Хатидже-нинэ почему-то не замечала, что дочь ее подружилась с постояльцем.

Теперь, кроме хлопот, связанных со строительством электростанции, у Ахмеда появилось еще одно приятное для него занятие. Ему доставляло большое удовольствие заниматься с Седеф, часто видеть ее. С каждым днем он все более и более убеждался в том, что она очень красива. У Седеф был маленький нос, полные губы и черные, как уголь, глаза. В лице ее была какая-то необыкновенная привлекательность, приводившая его в смятение. Особенно красивы были глаза... Черные-черные! Когда Ахмед пытался что-нибудь прочесть во взгляде девушки, у него было такое ощущение, словно он проваливается в кромешную тьму.

Вела себя Седеф очень строго и степенно, как равная с равным. Как ни старался Ахмед относиться к ней свысока, у него ничего не получалось, и в конце концов он от этого отказался. В качестве платы за обучение девушка, не обращая внимания на протесты Ахмеда, подметала его комнату. Но признательности или благодарности никогда не выражала.

Ахмед чувствовал себя удивительно спокойно, когда Седеф была рядом с ним. Вечером он старался поскорее закончить дела и, словно молодожен, спешил домой. Он перестал обращать внимание на шушукание сплетников, не боялся теперь ни упреков Кадыбабы, ни насмешек каймакама. Собственно говоря, единственным человеком, беседы с которым доставляли ему удовольствие, был учитель Бекир. К каймакаму Ахмед охладел с того самого дня, когда тот высмеял их затею со строительством электростанции. Каймакам относился к нему слишком покровительственно, как старший к младшему, и это раздражало Ахмеда.

– Мой юный судья, – сказал ему однажды каймакам, – лучше бы ты занимался своими делами... Ну зачем тебе эта затея с электричеством?.. Судья ты или председатель муниципалитета? С какой стати утруждать себя всем этим?

В душе Ахмед был согласен с ним, но ответил, что дело это касается всех жителей и необходимо трудиться сообща. Кадыбаба был на стороне каймакама, ему не нравилось, что Ахмед выступил зачинателем этого дела. Он считал долгом своей совести наставить на путь истинный будущего зятя. «Дитя мое, – говорил он, – электричество, действительно, хорошая вещь. Особенно для тех, кто, подобно тебе, любит читать... Дочь моя тоже все время твердит: «Вот если бы у нас было электричество, сидела бы да читала...» Но ведь бюджет муниципалитета составляет всего две с половиной тысячи лир. А разве можно строить подобные фантастические планы в расчете на какие-то пожертвования?»

Ахмед не слушал их. Мозамбик медленно, но уверенно двигался к свету.

Огорчало Ахмеда только одно: он не мог видеть Седеф, когда хотел. Девушка училась с большой охотой, но уроки посещала нерегулярно. Случалось, что Ахмед не видел ее по нескольку дней. Стремясь застать девушку, когда она подметает его комнату, Ахмед частенько откладывая свои дела, спешил домой. И бывал по-настоящему счастлив, когда, войдя к себе в комнату, видел Седеф, листающую одну из его книг. Так беззаботно счастливы бывают лишь молодость да птицы.

– Разве тебе интересно смотреть книги без картинок? – иногда спрашивал он девушку.

Седеф, смело глядя на него черными глазами, отвечала:

– Я ищу в них буквы, которые уже знаю.

– Находишь?

– Да.

Потом, раскрыв книгу наугад, показывала знакомые буквы. Она знала уже четырнадцать букв – от «А» до «К». Ахмед получал большое удовольствие, заставляя ее находить эти буквы в длинных фразах. Написав на листке бумаги «я люблю тебя», он, радуясь словно ребенок, говорил девушке:

– Ну-ка, найди буквы, которые ты знаешь.

В этой фразе она знала лишь «Б» и «Е».

Хотя Седеф и не могла еще прочесть этой фразы, Ахмед без конца писал ее и маленькими, и прописными буквами, и печатными. Он испытывал огромное наслаждение от этой игры. Ахмед радовался тому, что, не унизив себя перед девушкой, может высказать свои чувства, тешил свою гордость тем, что с видом победителя писал девушке «я люблю тебя» – признание побежденного.

Иногда, увлекшись разговором, они забывали о занятиях.

– Ты довольна, что учишься читать? – спрашивал Ахмед.

– Да.

– Через месяц мы закончим алфавит... Тогда ты сможешь читать книги.

– Правда?

– Конечно... Я заказал для тебя интересную книгу с картинками... Будешь читать ее – еще больше всего узнаешь.

– Что узнаю?

Ахмеду хотелось рассказать Седеф, что мир – это не только Мазылык. Но Седеф, словно угадывая его мысли, меняла тему разговора:

– Вам здесь скучно!

– Где?

– В Мазылыке.

– Почему ты так думаешь?

– Горожанам не нравится жить в деревне.

– Кто тебе это сказал?

– Мой дядя, который живет в Адапазары, часто ездил в Стамбул. Он говорил...

– Твой дядя неправ... Везде можно найти что-то хорошее. Адапазары тоже большой город; раз ты там жила, значит, и ты горожанка...

– Дядя рассказывал, что Адапазары по сравнению со Стамбулом такой же маленький, как Мазылык.

– Ну нет. В Адапазары есть электричество, места развлечений, магазины.

– Но в Стамбуле по-другому, правда?

– Может быть, в Стамбуле и по-другому. Но почему, когда мы говорим о городе, ты непременно вспоминаешь Стамбул? Ведь Конья, Кайсери, Нигдэ тоже большие города.

– Говорят, в Стамбуле громадные-прегромадные мечети.

– Видимо, твоему дяде очень нравится Стамбул.

– Да... очень...

– Почему же он не живет там?

– Там, говорит, нет картофельных полей...

– Вот видишь! Громадные мечети есть, а картофельных полей нет... В этом-то и дело. Если ты так же умна, как твой дядя, Седеф, ты быстро научишься читать...