Текст книги "Город без людей"

Автор книги: Орхан Ханчерлиоглу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

XVI

Выйдя от каймакама, Ахмед почувствовал, что в нем что-то изменилось, на душе стало как-то легко. Прибавив шагу, он направился прямо в суд. Слова, услышанные им от каймакама, гудели у него в голове, словно пчелы в банке. Борьба не на жизнь, а на смерть... Эту борьбу предстоит вести нам... Это несложно... Сделайте так, чтобы общество само... Это несложно... сделайте так... Это несложно... Это несложно... Сделайте так... Мы сделаем это... Мы должны сделать... Если мы не сможем, тогда надо умереть... А ведь... Ах, юный судья, как это хорошо – жить...

Ревизор был у прокурора. Ахмед спокойно пожал ему руку. Невысокого роста, светловолосый, средних лет человек своими маленькими голубыми глазками, спрятавшимися за сверкающими стеклами очков, смерил Ахмеда с головы до ног. Потом, обернувшись к прокурору, спросил:

– Значит, суд размещается в этих трех комнатушках?

Прокурор улыбался.

– Да, господин ревизор... К сожалению, более подходящего здания в касабе нет. В этой комнате работает ваш покорный слуга. Соседняя комната несколько больше. Там происходят заседания суда. Внизу сидят секретари...

– Сколько лет вы здесь работаете?

– Пять.

– А вы, господин судья? – обратился ревизор к Ахмеду.

– Скоро уже два года.

– Это ваша первая должность, не так ли?

– Да.

– Привыкли?

Прокурор опередил Ахмеда:

– Со временем все привыкают. Но ваш покорный слуга наконец намерен уехать. В этом году мой старший сын кончает начальную школу. Буду просить о переводе меня туда, где есть средняя школа.

Потом, взглянув на Ахмеда, добавил:

– Наше место могут занять молодые коллеги. Теперь очередь за ними...

Ахмед улыбнулся.

С чашкой кофе в руках вошел курьер. Ревизор не спеша выпил кофе и снова взглянул на Ахмеда:

– Много лет назад, подобно вам, я начал работать в одном таком же маленьком городке. До сих пор помню, как тосковал в первые дни. Особенно по вечерам, когда все расходились по домам и я оставался один. Хотелось даже плакать. Кругом горы. До большого города далеко. Да, эта тоска мне хорошо знакома. Но поверьте мне, со временем дни, прожитые вами здесь, станут для вас самым теплым воспоминанием. Несколько лет назад мне довелось в качестве ревизора побывать в городке, где я начинал службу. Я плакал от радости. Несколько дней, проведенные мною в этом городке, я считаю самыми счастливыми в моей жизни.

Ревизор замолчал. Стекла его очков блестели, и поэтому не было видно, куда он смотрит.

– По крайней мере воздух и вода у вас в касабе хорошие? – спросил он, обращаясь к прокурору.

– Вода у нас очень хорошая, да и воздух неплохой...

– По пути сюда я заметил на обочине дороги столбы с электрическими лампочками. Разве у вас есть электричество?

Прокурор с улыбкой посмотрел на Ахмеда:

– Да. Провели благодаря инициативе Ахмед-бея.

Как ни старался Ахмед сохранять спокойствие, он все-таки не удержался и покраснел. К счастью, прокурор сам принялся рассказывать, как строилась электростанция, какую роль сыграли в этом деле Ахмед и его друзья. Ахмед, довольный, что избавился от объяснений, понемногу успокоился. Когда прокурор кончил, ревизор приветливо обратился к Ахмеду:

– Электричество в местечке, где всего-навсего пятьдесят домов... Так это вы инициатор такого начинания? Ваша деятельность достойна похвалы, господин судья, поздравляю.

Растерявшийся Ахмед пробормотал слова благодарности. Нервы его, успокоившиеся во время долгих разглагольствований прокурора, снова сдали. Извинившись, он вышел из комнаты. Чувство радости и изумления охватило его. «Вас следует похвалить, поздравляю», – сказал ревизор. Да, да, именно так... он не мог ослышаться! А теплое, приветливое выражение лица ревизора, когда он произносил эти слова... Ахмед не видел его глаз, но готов был поклясться, что в тот момент они улыбались.

Значит, они с каймакамом ошиблись в своих предположениях! Если существует самая простейшая связь между словами и мыслями человека, это так... Ахмед, стараясь успокоиться, вспоминал подробно весь разговор, снова н снова все взвешивал. Нет, сомневаться бессмысленно. Это так... Ах, как хорошо жить, юный судья!

Под вечер он увидел ревизора, когда тот выходил из суда вместе с прокурором и Кадыбабой. С ними был каймакам. Он что-то весело рассказывал, непринужденно хлопал по плечу ревизора, с которым познакомился всего час назад. Ахмед шел на некотором расстоянии и, не привлекая их внимания, следил за ними взглядом. Ну что за душа-человек был этот каймакам!.. Даже губернатор, несмотря на всю свою строгость и важность, не смог оставаться с ним официальным более получаса. Торжественно встреченный, губернатор, стараясь держаться официально, вошел в здание муниципалитета, а уже через два часа выходил оттуда с каймакамом под руку. Когда же каймакам, непринужденно хлопнув его по спине, сказал: «Ну, господин губернатор, сегодня по таким дорогам тебе домой не добраться. Я прикажу испечь для тебя татарские пирожки, да такие, что пальчики оближешь», – губернатор только улыбнулся. Глядя сейчас на каймакама, Ахмед вспомнил этот случай, и его охватило чувство безграничной любви к этому человеку.

В последующие дни Ахмед встречал ревизора лишь по утрам, отправляясь в суд. Ревизор работал один в комнате прокурора. На вечерах, устраиваемых в доме каймакама, Ахмед не бывал. Придумав тысячу отговорок, он всякий раз вежливо отклонял настойчивые приглашения. Он предпочитал посидеть в лавке с лесоводом и учителями, а потом вернуться домой и остаться наедине с книгами и радио. В последней почте письма от дяди не было. Из министерства юстиции также не было никаких вестей относительно отпуска. Все это мало беспокоило Ахмеда. Что он будет делать в Стамбуле в свой короткий отпуск? К тому же сначала надо будет совершить утомительное путешествие на мулах, потом проехать много километров по железной дороге... Целых три дня в пути... Хайдарпаша[51]51
  Хайдарпаша – вокзал в Стамбуле.


[Закрыть]... Оттуда пароходиком к Галатскому мосту. От моста на такси или на трамвае (что вероятно, если учесть состояние его кошелька) прямо в Аксарай[52]52
  Аксарай – район Стамбула.


[Закрыть]... Броситься на шею старой тете, поцеловать руку дяде... Жаркая баня... потом сон... Впрочем, в Мазылыке тоже можно прекрасно спать. Ну, а потом? Что делать потом? У него нет денег для того, чтобы полностью насладиться жизнью в Стамбуле. Пятидесяти лир, которые он сможет взять у дяди, не хватит даже на кофейни Беязита. Стамбул без денег – это не Стамбул. Лучше уж вовсе не ездить, не видеть, не вспоминать. От одного сознания, что в его распоряжении считанные дни, он не будет знать никакого покоя. Как только исчезнет радость первой встречи, мозг невольно начнет отсчитывать: осталось четырнадцать, одиннадцать, десять, девять, восемь дней... Стоит ли терпеть все эти муки лишь для того, чтобы оправдаться перед Кадыбабой?

Ахмед был удивлен, когда за ним пришел курьер от ревизора. Он не встречался с ревизором целых пять дней. Для чего он мог ему понадобиться? Что случилось? Стараясь казаться спокойным, Ахмед отправился в комнату прокурора.

Ревизора почти не было видно за грудой наваленных на столе дел. Когда Ахмед вошел, ревизор поднял свою светловолосую голову, которая, казалось, назло глубоким морщинам, избороздившим лоб, упрямо не седела. Сверкнули стекла очков.

– Прошу вас, Ахмед-бей...

Ахмед присел на стул перед столом.

– Я хотел бы с вами поговорить. Вы, вероятно, знаете, что я приехал сюда с официальной ревизией. Кроме того, мне надлежало разрешить еще один небольшой вопрос.

Ахмед слушал, пытаясь вникнуть в смысл его слов. Небольшой вопрос? Нервы снова напряглись.

– По роду службы мне часто приходилось сталкиваться с подобными случаями. Все эти маленькие городки – своего рода гнезда интриг. Жалобы, клевета являются здесь для некоторых любимым развлечением. К сожалению, мы не можем искоренить это зло, несмотря на все наши старания. Вам же я хочу дать совет – не расстраивайтесь из-за доноса, который был сделан на вас.

Ахмед вздрогнул:

– На меня был донос?

– Да. Я произвел расследование и выяснил, что, как и многие доносы, он ни на чем не основан. Забудьте о нем.

Ахмед почувствовал облегчение. Стараясь казаться спокойным, он спросил:

– Но в чем заключался донос, могу я узнать?

– Конечно. Мне самому хотелось, чтобы вы знали его содержание. Месяц назад в министерство пришло письмо, в котором сообщалось, что вы находитесь в незаконной связи с женщиной по имени Седеф. Подобное положение несовместимо со званием и достоинством судьи. Как вам известно, министерство не занимается анонимными письмами. Но письмо, о котором идет речь, было подписано, было указано также местожительство автора. Поэтому мы вынуждены были произвести расследование.

Ахмед снова покраснел. Голос его дрожал от гнева и отвращения:

– Кто же автор? Могу я вас спросить об этом?

– Донос подписан дровосеком Салихом Эгильмезом, проживающим в доме № 3 в квартале Намазгях... Я говорил с ним. Он не отрицает, что подписал письмо, но совершенно ясно, что оно написано не им. Этот невежда двух слов связать не может... Просто кто-то использовал его в этом деле.

Ревизор встал, и, улыбнувшись, положил руку на плечо Ахмеда.

– Для меня, а следовательно, и для министерства вопрос ясен. Я узнал, что вы достойный, трудолюбивый юноша, и услышал о вас много лестного. Министерство будет гордиться вами.

За сверкающими стеклами очков ревизора Ахмеду вдруг почудились веселые глаза каймакама.

– Провести электричество в местечке, где всего-навсего пятьдесят домов!.. Честное слово, я восхищен. И всем в министерстве расскажу об этом, Ахмед-бей.

XVII

Придя домой, Ахмед почувствовал, что у него снова начинается приступ малярии. Все тело горело, и в то же время его бил озноб. Казалось, вся кровь прилила к голове, увлекая сознание в темную пропасть. Все существо его охватило чувство отвращения. Я ненавижу... ненавижу... дровосека Салиха, Хаджи Якуба, лавочника Хасана, всех, всех!.. Ненавижу это гнездо отсталости, невежества и интриг... Ненавижу этот Мазылык...

Он словно безумный метался по комнате. Подойдя к столу, наугад взял книгу. «Кандид» Вольтера. Кандид, то есть чистосердечный, глупый человек... Это я... Надо расчистить наш сад. Но Мазылык, по-прежнему этот Мазылык!

Он взял другую книгу. «История наук». Семь тайн вселенной. Ах, этот Мазылык!

Отбросил и эту книгу, взял третью. Алдуис Хукслей, «Новый мир»... Но Мазылык, снова Мазылык!..

– Принести суп?

Ахмед смотрел мутными глазами, ничего не понимая. Перед ним – Седеф, словно закутанное в тюль привидение. Между ними огромное расстояние, которое ему ни в одном из его снов не удалось преодолеть.

– Это ты? – произнес он сдавленным голосом.

– Я.

– Подойди поближе.

Девушка нерешительно сделала несколько шагов, растерянно спросила:

– Чего тебе?

Ахмед глубоко вздохнул. Видение, в несколько шагов преодолевшее это огромное расстояние, стояло перед ним.

Он протянул руки и привлек девушку к себе. Губы его скользили по ее лицу, пытаясь разгадать душу Мазылыка. В этих поцелуях была не любовь, а ненависть и отвращение. Седеф вздрогнула, но не пыталась вырваться. Она чувствовала тубы Ахмеда на лице, шее, плечах. Дрожащие пальцы его разорвали передник, коснулись ее груди. От обнаженной груди слегка пахло йодом... У Ахмеда потемнело в глазах. Он уже не мог разглядеть видение, которое билось у него в руках.

Когда Ахмед проснулся, солнце стояло уже высоко. Близился полдень. Ахмед встал. Было прохладно. Чувствовалось приближение зимы.

Подойдя к окну, он взглянул на улицу. У навозных куч возились ребята. Ахмед узнал среди них младшего сына дровосека Салиха – вылитый отец с его огромной головой... При виде этого ребенка Ахмеда снова охватило чувство отвращения. В голове, вне какой-либо связи друг с другом, возникали мысли, образы... Дровосек Салих... Вольтер... Жить... Ревизор... Домик тети в Аксарае... Снова дровосек Салих...

Во дворе послышались шаги. Что произошло вчера вечером? Он помнил только разговор с ревизором. А потом – мрак...

– Ты что, нездоров, братец?

На пороге стоял лесовод.

– Я зашел к тебе на службу – говорят, не приходил.

С трудом переводя дыхание, Ахмед смотрел на него, но не узнавал.

– Я здоров.

– После обеда собираюсь поехать по одному делу в деревню Умурджу. Велел приготовить две лошади. Если не занят, поедем вместе.

– Да нет, особых дел нет.

– Ночи лунные, успеем вернуться. Поедем?

– Ну, что ж, поедем...

– Тогда собирайся... Лошади ждут у лавки Хасана... А я сейчас кое-чем запасусь, чтобы не голодать в дороге... Да, чуть было не забыл, тебе письмо.

Вскрывая конверт, Ахмед слышал, как во дворе лесовод перебрасывался шутками с Хатидже-нинэ. Письмо было из Стамбула, от дяди.

«Дорогой мой!

Давно уже мы не получали от тебя весточки и очень беспокоились. Особенно сильно тревожилась тетя. Она очень обрадовалась твоему письму, в котором ты сообщаешь о предполагаемом отпуске. Но непродолжительный отпуск недостаточен, чтобы утешить твою тетю. Она уже немолода, здоровье ее подорвано тоскою по тебе. Ты мечтал стать адвокатом. Мне это было известно. Но, несмотря на это, я был сторонником того, чтобы ты начал службу в Анатолии. Мне хотелось, чтобы ты стал настоящим человеком. Однако сейчас я понял, что нельзя жертвовать здоровьем старой женщины даже во имя твоих интересов. Поэтому мы с тетей считаем, что ты должен вернуться в Стамбул и работать здесь, где ты пожелаешь. Ведь у нас, кроме тебя, никого нет. Конечно, ты волен сам решать свою судьбу. Ждем ответа. Я и тетя очень соскучились по тебе и с любовью целуем тебя».

Ахмед чуть не задохнулся от радости. Снова и снова перечитывал он последние строчки письма. Ты должен вернуться в Стамбул... здесь... где пожелаешь... Конечно... решать свою судьбу... Ждем отве... Какой там ответ! Вместо ответа он приедет сам. Решено: завтра же в дорогу! И никому ничего не говорить об отъезде!

Мысль уехать потихоньку, ни с кем не попрощавшись, целиком захватила его. Никому ни слова, тайком... Ахмед лениво потянулся и снова нырнул под одеяло. В эту минуту он забыл о Мазылыке, и даже о своем обещании лесоводу поехать с ним вместе в деревню. Перед глазами у него стоял домик с садом в Аксарае. Тихо трогается поезд, все огорчения, словно станции, мимо которых он едет, удаляются, мельчают и исчезают...

Часа два провалялся Ахмед, мечтая, с улыбкой на губах. Вдруг он вспомнил о лесоводе. Вскочив с постели, оделся, вышел на улицу и направился прямо к лавке Хасана. Каким прекрасным казался ему теперь мир, все сразу стали такими близкими! Было прохладно, но он не чувствовал холода. Ахмед с любовью посмотрел на ребятишек, возившихся у навозной кучи. Он подошел к ним и, улыбаясь, погладил сына дровосека по его огромной голове.

Лесовод, не зная, что и подумать, с нетерпением ждал его у лавки Хасана.

– Опаздываем.

Ахмед даже не счел нужным извиниться.

– Едем?

– Едем.

Они направились в сторону равнины. Лошади резво бежали по широкой, ровной дороге. Солнце клонилось к западу. Некоторое время они скакали во весь опор. Наконец лошади устали, одна из них замедлила бег, споткнулась и встала.

– Какой чистый воздух! – сказал лесовод. – Хорошо скакать в такую погоду.

Крестьяне, окончив работу, оставили землю наедине с небом и ветром. Кругом ни души.

– Посмотри, в горах выпал снег...

Горы упирались своими снежными вершинами прямо в голубое небо. Вдруг на горизонте появилось какое-то темное пятно, словно дождевая туча...

– Что это? – спросил Ахмед.

Лесовод, прикрыв глаза рукой, внимательно посмотрел вдаль.

– Не знаю, не могу разобрать.

Ветер доносил запах земли.

Ахмед взглянул на горы, потом снова на пятно, видневшееся на горизонте. Он и сам не понимал, почему оно привлекало его внимание. Ахмед не верил в существование неведомых сил, но у него как-то странно щемило сердце. Ему вдруг показалось, что сама судьба медленно движется ему навстречу.

Тишина. Лошади, будто почуяв что-то необычное, шли, опустив головы, прижав уши.

Ахмед оглянулся. Мазылык с его белым минаретом казался ожившей крохотной страной из сказки. Солнце садилось прямо на этот призрачный городок.

– Вижу! – неожиданно крикнул лесовод. – Это рабочие с рисовых полей. Смотри, они идут в Мазылык.

Словно в снопе света, Ахмед ясно различал теперь процессию из пятидесяти-шестидесяти человек. Женщины, мужчины, дети. Они были еще далеко, но их фигуры четко выделялись, освещенные последними лучами солнца.

– Да, это рабочие, Ахмед-бей. Каждый год в это время они возвращаются с рисовых полей. Почти все больны малярией, некоторые умирают прямо в дороге. Несколько лет назад мы нашли труп у дома каймакама. Они почти раздеты, да и денег у них нет. Проработав много месяцев по колено в воде, они уходят, оставаясь в долгу у хозяина. Ведь суп, хлеб, табак – все они берут в долг в бакалейной лавочке на рисовом поле. В Мазылык приходят рассказать о своих бедах, ищут, кто бы защитил их права. Потолкавшись несколько дней у дома каймакама и прокурора, они разбредаются по своим деревням ни с чем.

Ахмед, не отрывая глаз, смотрел на эту процессию. Изменившимся голосом он спросил:

– На будущий год они снова пойдут?

– Эти – нет, пойдут другие... Желающих работать много...

– Разве они не знают, что останутся ни с чем?

– Как не знают? Знают, но все равно идут.

– Почему?

– Хоть несколько месяцев они сыты.

«Борьба не на жизнь, а на смерть... Борьба не на жизнь, а на смерть... – гудело в ушах Ахмеда. – Я одинок в этой борьбе...»

Толпа рабочих медленно удалялась.

Солнце садилось прямо на Мазылык.

– Опаздываем, – словно самому себе пробормотал лесовод. – Крестьяне Умурджу уже ждут меня. Я должен распределить деревья, чтобы до наступления зимы они успели срубить их и продать. Хоть немного денег заработают. А мы опаздываем.

Ахмед разжал пальцы. На землю упало измятое, потерявшее форму и смысл письмо.

Солнце совсем скрылось за горизонтом. Мир погружался в темноту...

– Опоздали, – продолжал лесовод. – Сегодня мы уже не успеем вернуться, придется ночевать в деревне.

Ахмед, обернувшись к нему, резко сказал:

– Поедем быстрее!

Лицо его выражало твердую решимость.

Большие рыбы

Это город Стамбул, где...

Недим

Небо начинало светлеть, когда вагоновожатый Сабри вывел из депо трамвай второго класса, курсирующий по маршруту «Шишли – Сиркеджи». Черные тени, дремлющие на земле у стен, все больше и больше бледнели, расплывались.

У ворот кладбища на корточках сидели трое рабочих. Услышав скрежет колес, они зашевелились. Трамвай завернул по кругу и остановился. Рабочие медленно, тяжело поднялись по ступенькам в вагон. На задней скамье, поджав под себя ноги, сидел кондуктор и смотрел в сторону залитого огнями депо.

– Общественное добро... – ворчал он. – Даже днем жгут свет. Никто не догадается погасить!

Один из рабочих развязал красный узелок, достал ломоть хлеба, горсть маслин и принялся есть. Другой протянул кондуктору сигареты.

– Закури, Джемиль-эфенди!

Кондуктор хмуро покосился на пачку.

– Какие?

– «Биринджи».

– Кури сам. От них кашель.

– Ишь ты, благородным стал...

Вагоновожатый Сабри миролюбиво взглянул на ранних пассажиров и с грохотом захлопнул дверцу кабины.

Колеса, высвободившись из плена тормозных колодок, покатили по рельсам. Вольный, как ветер, первый городской трамвай загромыхал по безлюдным улицам.

Вагоновожатый Сабри потряхивал головой, чтобы не заснуть.

– Сукины дети... – бормотал он. – Не дали поспать...

Пьяный зять лавочника Хасана-эфенди опять среди ночи переполошил обитателей Меджидие-кёю. Его несчастная жена, вопя и причитая, получила недельную порцию побоев, в результате чего все жители квартала, кроме глухого пенсионера Али-бея, были лишены сна.

– Ах, потаскуха! – скрипел зубами Сабри. – Столько лет терпит адскую жизнь! Не понимаю, чем этот пес приворожил ее.

Трамвай на большой скорости пронесся мимо остановок Хастаханэ, Бомонти, Османбей. В Пангалты он остановился, чтобы подобрать старушку и нескольких рабочих, спустившихся из Ферикёя.

Старушка вошла с передней площадки. Когда открылась дверь, на Сабри пахнуло табачным дымом, смешанным с запахом пота и земли.

Убегающие вдаль рельсы тускло поблескивали в голубоватой утренней дымке.

Миновав Пангалты и Харбие, трамвай опять развил большую скорость. Пролетев спуск у Сюрпагоп, он начал карабкаться вверх к Таксиму. За исключением кондуктора Джемиля-эфенди, все в трамвае крепко спали. Молодой рабочий, растянувшись на двухместном сиденье, безмятежно похрапывал, словно пассажир спального вагона.

Джемиль-эфенди закурил сигарету и просунул голову в кабину вагоновожатого Сабри.

– Куда мчишься? Смотри, прибудем раньше времени – отругают...

Сабри промолчал.

У памятника Ататюрку трамвай миновал седьмую асфальтовую заплату. Теперь уже до самого Эминёню не будет ни одной.

Сабри знал все асфальтовые заплаты на этом пути гораздо лучше, чем своих дальних родственников. Он помнил цвет и форму камней на мостовых, мог безошибочно сказать, в каком районе лучше работают мусорщики.

Мчась по Таксиму, Сабри подумал про себя: «Разве это чистота? Вот подъедем к Шишханэ...»

В Пармаккапы пассажиры трамвая проснулись от страшного толчка. Спавший на скамье молодой рабочий очутился на полу. Содержимое узла старушки разлетелось по всему вагону. Кондуктор Джемиль-эфенди в растерянности сунул в карман горящую сигарету.

– Черт! Ну и тормознул!

Сабри спрыгнул на землю и гневно посмотрел вслед кошке, мчавшейся по тротуару.

– Слава аллаху, не раздавил... – облегченно вздохнул он.

Лицо Сабри просветлело. Он обернулся к пассажирам, улыбнулся:

– Спаслась!

Рабочие прилипли носами к стеклам. Один из них пробормотал:

– Спаслась, только хвост потеряла.

Дома вдоль улицы спали, объятые глубоким безмолвием.

Вдруг на втором этаже одного из них распахнулось окно. Женщина в розовой комбинации свесилась вниз, сверкая белизной плеч.

– Ах, бедная кошка! Осталась без хвоста...

Женщина поежилась, словно от холода, захлопнула окно и проводила взглядом трамвай, который опять побежал по рельсам, оставляя в воздухе огненную голубую дорожку.

Вставало жаркое весеннее солнце.

Сильва лениво потянулась. Ей уже не хотелось ложиться. Она посмотрела на мужчину, который спал, скорчившись под одеялом. Прислушалась к его храпу. Лицо ее передернула брезгливая гримаса.

Вчера Сильве казалось, что эта ночь никогда не кончится. Ее клиент не знал усталости. Превозмогая отвращение, она старалась быть нежной. Неуклюжие ласки не доставляли ей удовольствия. Когда его губы шарили по ее плечам и груди, она думала, что умрет от омерзения. «Скорей бы утро!» – терзалась женщина.

У нее был план – на несколько дней поехать отдохнуть к тетке в Саматью. Тетушка думала, что Сильва работает на трикотажной фабрике и снимает в приличной семье комнату с пансионом. Старушка бесконечно радовалась, когда горячо любимая племянница приезжала к ней в гости с пачкой кредиток в ридикюле.

Сильва приблизилась к зеркалу, осмотрела синяки на плечах и груди, затем опять подошла к окну.

Работницы ателье «Серебряные ножницы», которое помещалось в доме напротив, распахнули настежь окна, проветривая помещение.

Итак, ночь осталась позади...

«Просил разбудить его пораньше, но... Что если рассердится?» – подумала Сильва.

Она боялась в одну минуту потерять все, что заработала за целую ночь, терпеливо стискивая зубы. Подошла к кровати, осторожно тронула спящего за плечо.

Мужчина зашевелился и открыл глаза.

– Вставай, милый, пора, уже утро...

Шакир-бей обвел взглядом комнату. Опухшее от сна лицо ничего не выражало. Он что-то пробормотал, откашлялся.

– Ну, видишь, утро... Ты просил поднять тебя пораньше.

Мужчина потянулся, протер глаза, зевнул.

– Утро, говоришь?

– Да, утро.

– Который час?

– Половина седьмого.

– В самом деле?

– Жалко было тебя будить, но я подумала, что...

– Хорошо сделала! Очень хорошо сделала, крошка!

Шакир-бей вскочил с постели, подбежал к умывальнику, наскоро умылся, вытерся. Игриво взглянул на Сильву.

– Весьма огорчен, что приходится так рано покидать тебя, но...

– Это серьезно?

– Вполне... Что поделаешь? Работа... Она не ждет, пока я вдоволь нацелуюсь.

– Ты всем так говоришь!

– Иди ко мне, обниму еще разок.

Сильва подошла, стараясь подавить отвращение. Мужчина схватил ее за талию и впился губами в ее рот. Отпустив Сильву, он почувствовал себя на верху блаженства.

Окна дома напротив ослепительно сверкали в лучах восходящего солнца. Шакир-бей опять потянулся.

– Да, славная была ночка!

Он подмигнул Сильве. Она тоже улыбнулась и подумала: «Убирайся поскорей! Сил моих больше нет!»

– Ты меня не любишь, – сказала она.

Шакир-бей развеселился. Надевая подтяжки, он покатывался со смеху.

– Не люблю, говоришь? Ну и сказанула! Я с ума схожу по тебе, куколка!

– Когда любят, чаще заходят...

– Ты ведь знаешь, крошка, я женат. Только раз в две недели удается улизнуть. Да и то с таким трудом! Ты не представляешь, на что я иду ради тебя, чего только не придумываю!

– Полно, полно, не заговаривай мне зубы!

Шакир-бей, раскатисто хохоча, подошел к Сильве, обнял, желая доказать свою любовь, и опять впился в ее губы.

«Зачем я начала разговор?.. – ругала себя Сильва. – Впрочем, что мне оставалось делать? Надо было как-то занять его, пока он одевался. Не могла же я сидеть с хмурым лицом».

Мужчина ушел, оставив на комоде бумажку в пятьдесят лир.

Сильва посмотрела на деньги, пробормотала:

– Ушел...

Обычно он платил тридцать лир, а сегодня оставил пятьдесят... В чем дело?

– Да, ушел... И больше никогда не придет...

Шакир-бей вышел из темного подъезда на залитую солнцем улицу и вздохнул полной грудью. В каждой клеточке своего тела он ощущал приятную легкость. Ноги были налиты сладостной усталостью, дающей иллюзию счастья. Он весь пропах публичным домом.

Покачиваясь, Шакир-бей двинулся к Галатасараю. Сегодня утром на таможне его ждал товар на сто тысяч лир. Сделка сулила минимум десять тысяч лир чистоганом.

Шакир-бей улыбнулся.

«Да, знала бы девка, что я за полчаса хапну десять тысяч, пожалела бы, что продала долгую ночь за полсотни...»

Шакир-бей шел по Бейоглу[53]53
  Бейоглу (Пера) – центральный район Стамбула.


[Закрыть].

От тротуара веяло прохладой. Он с жадностью втянул и себя воздух свежего утра.

«Впрочем, ну ее к черту! – продолжал размышлять Шакир-бей. – Завзятая проститутка! Я даже переплатил. Соглашалась и за тридцать... Надо искать новую. Надоела...»

Он взглянул на часы: семь.

«Такси за десять минут домчит до конторы. Значит, еще есть время. Зайду в «Токатлыян», выпью какао».

Решение принято. Шакир-бей хотел хорошо позавтракать. Он остановился у табачного киоска на углу, чтобы купить сигарет.

– «Йенидже» и газету «Йени Истанбул»!

Старый тютюнджу[54]54
  Тютюнджу – продавец табачных изделий.


[Закрыть] швырнул на прилавок пачку сигарет и газету. Он никогда не давал свой товар или сдачу прямо в руки. Старик испытывал необъяснимое наслаждение, обращаясь с покупателями грубо, резко, небрежно. Таков был его нрав. Язва желудка сделала черты его лица жесткими, суровыми. Уже много лет никто не видел, чтобы он смеялся.

Старик с трудом помещался в маленькой будочке. Безмолвно, механически, как машина, отпускал он сигареты, спички, газеты.

Лицо – желтое, как лимон, усы – белые, как снег...

«От Харилаоса опять нет письма, – думал он. – Что с ним? Не дай господь, заболел!»

– Пачку «Бафра»!..

Два года назад он отправил Харилаоса к брату в Афины. Мечтал, что сын закончит афинский университет и станет видным чиновником греческого правительства. Каждый месяц старый тютюнджу посылал Харилаосу половину своего заработка. Другой половины им со старухой едва хватало, чтобы сводить концы с концами.

– Пачку «Геленджик» и журнал «Хафта»...

У них был небольшой деревянный домик в Тарлабаши, где они в одиночестве доживали свои дни. Пока Харилаос писал регулярно, все шло хорошо. Но стоило письму задержаться на несколько дней... Тогда болезнь приходила в ярость, начинала беситься! Тысячи острых когтей впивались в его больной желудок. Маленький деревянный домик становился невыносимо тесным, стряпня старухи – настолько скверной, что к ней невозможно было прикоснуться, теркосская вода[55]55
  Теркос – озеро в районе Стамбула, вода которого поступает в городской водопровод.


[Закрыть] в кране – такой мутной, что ее нельзя было пить.

– Журнал мод есть?

Старика тошнило от подобных нелепых вопросов. Он ничего не ответил, только сердито замотал головой.

Ах, Харилаос! Знал бы ты, как мучается твой отец!

– Две пачки «Биринджи».

Старик узнал этот голос. Поднял голову. Да, это был Рефик-бей.

Вот уже пятнадцать лет каждое утро Рефик-бей покупал в табачном киоске на углу две пачки сигарет и разбитой, усталой походкой плелся в кондитерскую «Нисуаз».

Газет Рефик-бей не брал. Если грудная жаба слишком беспокоила его, он просил стакан воды. Старый продавец не был ни с кем приветлив, но с этим покупателем, своим ровесником, обращался неизменно вежливо, любезно. Причиной тому была грустная, трагическая история, которую старый продавец знал так же хорошо, как и все жители квартала.

Рефик-бей заковылял вдоль тротуара, трясущимися руками рассовывая по карманам сигареты. Он поминутно останавливался и долго отдыхал. Проделав за двадцать минут путь в десять шагов, он наконец вошел в «Нисуаз», сел на свое постоянное место, за столиком у окна, уставился утомленным взором на улицу и принялся ждать.

Рефик-бей ждал ее страстно, нетерпеливо вот уже пятнадцать лет. Надежда ни на мгновение не покидала его. Женщина ушла пятнадцать лет назад. Предлогом послужила пустяковая ссора. У нее были рыжие волосы и лиловые сладострастные губы.

Рефик-бей не придал ее уходу никакого значения, решив, что она, как всегда, ушла к матери и вечером, как всегда, вернется домой. Но она не появилась ни вечером, ни на следующий день. Встревоженный, он помчался к теще, затем к свояченице. Где он ее только не разыскивал!.. Поиски не увенчались успехом. Женщина ушла навсегда, безвозвратно.

Рефик-бей думал, что сойдет с ума. Он не ел, не спал. Глядя на окружающих невидящими глазами, слушая и ничего не понимая, он, как бездомный бродяга, шатался целыми днями по городу. Работу бросил. Даже не зашел за расчетом в контору, где трудился много лет, к которой привык, как привыкают к любимому костюму или носовому платку.

Рефик-бей начал жить на доходы от дома и нескольких лавочек, которые достались ему в наследство от отца. Он с каждым днем дряхлел, старился. Наконец бедняга понял, что у него не хватит сил бродить всю жизнь по городу в поисках рыжеволосой женщины с лиловыми губами. Он сделался завсегдатаем кондитерской «Нисуаз», ежедневно садился за столик у окна и ждал.

Стамбул – большой город. Но в какой бы его части ни жил человек, он обязательно рано или поздно пройдет по Бейоглу, особенно если это рыжеволосая женщина с лиловыми губами.

Пятнадцать лет изо дня в день Рефик-бей заходил в одну и ту же кондитерскую, садился за один и тот же столик, смотрел на одну и ту же улицу. Ждал. Волосы его поседели, спина сгорбилась, одежда обветшала. Но чувства в сердце по-прежнему оставались свежи, надежда ни разу не покинула его. За эти долгие годы по проспекту прошло много старух, седых, с отвисшими губами. Рефик-бей не обращал на них внимания. Он ждал ту, рыжеволосую, со сладострастным ртом.