Текст книги "Город без людей"

Автор книги: Орхан Ханчерлиоглу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

VII

Радость, как и горе, не приходит одна. В тот же день Ахмед получил два письма, очень обрадовавших его. Его товарищ, живший в Анкаре, сообщал, что вопрос о повышении Ахмеда находится на утверждении в высших инстанциях. Заработок его повышался со ста одиннадцати лир семидесяти семи курушей до ста двадцати пяти лир шестидесяти трех курушей. Прибавка – четырнадцать лир, а это значит, что он сможет покупать пять-шесть новых книг.

Второе письмо было от лесовода из губернского центра. Лесовод сообщал следующее.

В результате переговоров с инженером и произведенных совместно с ним подсчетов выяснилось, что строительство электростанции обойдется гораздо дешевле, чем они предполагали. На одной из фабрик он нашел динамо в очень хорошем состоянии. Хозяин фабрики, старый его друг, продал динамо недорого, за две с половиной тысячи лир. Турбина обойдется в три тысячи лир, распределительный щит – в восемьсот лир. С мастером, которого рекомендовал для строительства инженер, лесовод сторговался за четыреста лир. Дороже всего обойдется провод. Нужно будет пятьсот килограммов провода, на это уйдет пять-шесть тысяч лир. Одним словом, электрооборудование будет стоить тринадцать-четырнадцать тысяч лир, то есть значительно дешевле, нежели они подсчитали. Через несколько дней лесовод привезет инженера, чтобы составить проект. Этот проект должен быть утвержден в министерстве благоустройства, но и здесь нужно найти какую-нибудь лазейку. А то утверждение может затянуться, если вообще проект не отклонят. Самое лучшее, не давая всему этому официального хода, как можно скорее приступить к делу. Конечно, председатель муниципалитета Хаджи Якуб может пострадать, да что им за дело?

Хоть таким образом этот пройдоха будет наконец наказан за свои аферы.

Если бы не одно судебное дело, которое Ахмед только что закончил, каким бы счастливым был для него сегодняшний день! Но образ осужденного крестьянина стоял перед его глазами и омрачал радостное настроение. Лет пятидесяти, рослый, с грустными глазами крестьянин обвинялся в том, что ранил агу[38]38
  Ага – кулак, помещик.


[Закрыть]. Крестьянин был такой жалкий и тихий, что, если бы не показания многочисленных свидетелей, Ахмед ни за что бы не поверил, что он способен на это. У двери комнаты, где происходил суд, крестьянина ждала жена. Двое ребят ухватились за подол ее юбки, третьего она держала на руках. Молодая женщина хоть и бранила плачущих детей, но и сама не могла удержаться от слез. Было ясно, что перед судом стоял не просто человек, а единственная опора семьи.

Ахмед как можно ласковее спросил у обвиняемого:

– Должно быть, была причина для твоего поступка? Он тебе тоже что-нибудь сделал? Может, оскорбил?

Крестьянин спокойно посмотрел на него и ничего не ответил. Полчаса бился Ахмед, стараясь заставить заговорить молчаливого крестьянина. Но тот словно онемел. Наконец, открыв рот, он произнес фразу, которой поначалу Ахмед не придал значения:

– Поле – его, семена – его, волы – его...

После этого он снова замолчал и до окончания суда не произнес ни слова.

Тяжело было на сердце у Ахмеда, когда он вышел из суда. Прежде чем пойти домой, Ахмед решил завернуть в лавку к Хасану-эфенди, где собирались в свободное время чиновники, и поделиться своими огорчениями с приятелями-учителями. Хасан-эфенди, уроженец Яньи[39]39
  Янья – городок в Греции.


[Закрыть], в свое время приехал в Мазылык с тем, чтобы продать эту лавочку, доставшуюся в наследство его жене. Не найдя подходящего покупателя, он поселился здесь и начал торговать сам. Вечно улыбающийся, сладкоречивый, хитрый Хасан скоро почувствовал вкус к торговле, приносившей ему сто процентов прибыли. В его лавке можно было купить колбасу и домашние туфли, сыр и чулки, тахинную халву и веллингтонские макароны. Хасан питал чрезвычайную благосклонность к чиновникам городка и был счастлив, что его лавка стала своего рода клубом. Чтобы содействовать этим собраниям, он купил стулья и аккуратно расставил их среди ящиков с инжиром и изюмом.

Когда Ахмед вошел в лавку, Хасан-эфенди был один. Он тотчас вскочил и низко поклонился.

– Пожалуйте, господин судья.

– Как поживаешь, Хасан-эфенди?

– Благодарю. Да продлит аллах вам жизнь, господин судья.

Ахмед сел и закурил сигарету, предложенную хозяином лавки.

– Учителя не приходили?

– Вот-вот придут.

В лавке стоял неприятный тухлый запах.

– Ну рассказывай, Хасан-эфенди, у тебя всегда куча новостей.

– Откуда у нас быть новостям, господин судья, – начал ломаться Хасан. – С утра до вечера сижу в этих четырех стенах.

– Ну, не говори... Если каждый, кто заходит в лавку, скажет тебе пять слов, к вечеру новостей хватит на целую газету.

Хасан хитро улыбнулся:

– Иногда бывает, господин судья, придет кто-нибудь и не пять, а десять слов скажет, но все чепуха – и говорить-то не о чем. Бабьи сплетни и ничего больше...

– Ну, ну... Что тебе рассказали, например, сегодня?

– Слышал о вашем повышении, очень обрадовался, господин судья. Поздравляю вас.

– Ну и быстро же ты узнал! Если бы немного постарался, узнал бы, наверное, раньше меня... Кто тебе сказал?

– Недавно судебный пристав заходил... Он от господина прокурора слышал... Еще говорят – купили динамо для станции, через несколько дней к нам приедет техник, составит проект.

– Да что ты! От кого же ты это узнал?

– Сын нашего Хафыза ездил в губернский центр. Сегодня утром вернулся... Он и рассказал.

Хасан-эфенди замолчал, ему, видно, хотелось сообщить еще что-то, но он колебался.

– Есть еще одна новость, но... боюсь расстроить вас...

– Что такое?

– Ей-богу, сплетни... бабьи сплетни, господин судья.

– Ну-ну, рассказывай.

– Что ж, говорят – лучше сказать, чем промолчать... Вы знаете, я всегда был верным слугой вашей милости. И расскажу вам об этом только ради вашего блага.

– Ну?

– Руководитель местной организации демократической партии и председатель муниципалитета подали на вас жалобу. Все из-за этого электричества.

– Вот как?

– Написали, будто с крестьян силой собирают деньги... Ах, господин судья, вы не знаете этого дьявола Хаджи Якуба. Такой подлый, окаянный человек...

Сердце Ахмеда сжалось, но, стараясь не показать вида, он спокойно сказал:

– Не обращай внимания... А мне не привыкать. Если бы мы пасовали перед каждой жалобой, наша песенка давно была бы спета.

Ахмед говорил неправду. За все время, что он работал, это была первая жалоба на него. Он был очень расстроен, но не напуган. И готов был держать ответ. В самом деле, что произошло? Что они, убили кого или украли что-нибудь? Все на виду – сколько собрали, сколько истратили... Пусть кто хочет проверит расчеты. Дело, которое начато от чистого сердца, с желанием принести пользу, не может быть осуждено.

– Ваш покорный слуга, когда услышал об этом, очень огорчился, честное слово. Но ведь точно-то еще ничего не известно. Может, это только сплетни... Если вы прикажете, я хорошенько обо всем разузнаю и сегодня же доложу вам.

– Благодарю, Хасан-эфенди, я ничего не хочу об этом знать. Говорят, чему быть, того не миновать. Если они действительно сделали это, им же в конце концов будет стыдно.

– Это, конечно, господин судья... Ах, этот дьявол Хаджи, голову оторвать ему мало... Бекир – тот просто дурак. Хаджи играет им, как куклой. Кто знает, на какую хитрость пустился он, чтобы использовать в этом деле глупца Бекира!

– Не стоит думать об этом, Хасан-эфенди.

– Извините, но я прихожу в ярость, ничего не могу поделать с собой. Если бы вы знали, как я расстроен. Я все-таки узнаю, в чем тут дело. Нет дыма без огня. Не может быть, чтобы я не разгадал козней Хаджи Якуба. Дело, которое вы предпринимаете, – дело чести всех жителей касабы. Ваша милость проявили к нам больше внимания, чем господин каймакам, старались во имя нашего блага! Мы все благодарны вам – и вдруг такое!

Ахмед был уверен, что лавочник нисколько не расстроен, но все-таки сказал:

– Полно тебе Хасан-эфенди, успокойся.

– Да разве это в моих силах? Как только я вспоминаю об этом, я прихожу в ярость, мне стыдно. Единственно, что утешает меня – я вовремя предупредил вашу милость.

В лавку, шаркая старыми башмаками, вошла маленькая девочка. За два яйца, которые она принесла, хозяин лавки насыпал ей кулек тыквенных семечек. На улице девочка разделила их с братишкой, ждавшим ее у двери. Должно быть, они тайком от матери стащили яйца из курятника.

Проводив девочку, Хасан-эфенди предложил Ахмеду еще одну сигарету. Пользуясь удобным случаем, он льстил Ахмеду, стараясь расположить его к себе. Лавочник был конкурентом Хаджи Якуба на муниципальных выборах. Добиваясь своего избрания, он считал более разумным завоевывать сердца верхушки городка, нежели избирателей.

Выйдя из лавки, Ахмед почувствовал еще большее желание увидеть учителя. Весть, которую он услышал от лавочника, как медленно действующий яд, постепенно сковала все его тело. Когда Ахмед, миновав рынок, очутился на площади перед зданием муниципалитета, ему стало казаться невероятным, что он мог так спокойно выслушать сообщение лавочника. Зачем он оборвал разговор и не попытался узнать, кто еще приложил руку к этому доносу... Лавочник Хасан сам вызвался помочь, а он, словно заносчивый мальчишка, отказался. Как глупо... Разве люди, борющиеся за идею, не должны быть более хитрыми, более предприимчивыми и бдительными? Сильное беспокойство овладело Ахмедом при этих мыслях. Так хотелось поделиться с кем-нибудь своими огорчениями.

В учительской комнате уполномоченный министерства просвещения, занимавший одновременно должность старшего учителя, проверял ученические тетради. Встреча с этим человеком, которого он совершенно не выносил, совсем расстроила Ахмеда.

– Я ищу господина Бекира, – сказал он устало.

Старший учитель привстал:

– Они (это прозвучало у него как «ваши дружки»), должно быть, пошли погулять в лес... Пожалуйста, садитесь...

– Благодарю. Вы заняты делом, я не хочу отрывать вас.

– Помилуйте, что вы! Прошу вас.

– Я зайду позже, до свиданья.

Ох... Как невыносимо присутствие дурака!

Ахмед вышел из школы и сразу почувствовал облегчение.

По пути в рощу он встретил троих учителей. Взявшись за руки, молодые люди возвращались с вечерней прогулки. Прохладная тенистая сосновая роща была единственным украшением Мазылыка. Багровый диск раскаленного солнца коснулся вершины видневшейся на горизонте горы.

Ахмед коротко рассказал друзьям все, что услышал от лавочника.

– Разузнавать что-либо еще я не захотел. А, пожалуй, надо было.

– Если даже удар не опасен, – сказал Бекир, – правильнее будет принять меры к защите... Нужно узнать, что за жалоба послана и кто все это затеял. А уж соответственно этому будем действовать...

– Хасан уже предложил мне свои услуги, но я отказался...

– Напрасно, Ахмед. Хасан хитер, как лиса. Кроме того, он самый большой враг Хаджи Якуба и поэтому мог бы быть чрезвычайно полезен.

– Это верно. Но теперь уж ничего не поделаешь.

– Да вы не расстраивайтесь, наш Назми по вечерам играет с Хасаном в нарды[40]40
  Нарды – распространенная на Востоке настольная игра.


[Закрыть]. Они приятели.

– Я завтра же с ним увижусь и постараюсь все узнать, – подтвердил Назми.

Солнце на вершине горы пылало ярким пламенем, словно пронзенное кинжалом сердце.

Бекир, обращаясь к Назми, наказывал:

– Главное – постарайся узнать, почему так осмелел Хаджи Якуб. Не замешан ли здесь каймакам?

– Ну нет, что вы... – вступился Ахмед.

– Не верится мне, что Хаджи, несмотря на всю свою наглость, осмелился бы на такой поступок без поддержки каймакама.

– Нет, каймакам этого не сделает.

– Кто знает? Чужая душа потемки...

– Хотите, я на рынке отколочу палкой этого негодяя Хаджи Якуба? – сказал учитель Нихад, высокий, атлетического телосложения, настоящий Геркулес двадцатого века.

Все рассмеялись.

Расставаясь на площади, учитель Бекир спросил Ахмеда:

– Деньги собраны почти все?

– Да.

– Что вы думаете делать?

Ахмед, угадав его мысли, улыбнулся:

– Расходовать.

– Прекрасно. Я тоже так думаю, но спросил, чтобы потом вы не оказались в неловком положении.

– Мы доведем начатое дело до конца.

Они крепко пожали друг другу руки.

Когда Ахмед вернулся домой, во дворе его встретила Седеф. При виде ее он почувствовал необыкновенную радость.

– Господин судья заболел, просил вас прийти.

– Какой судья?

Девушка холодно ответила:

– Старый судья.

Она не хотела назвать его Кадыбабой, а настоящего имени старого судьи почти никто не знал.

– Что с ним?

– Не знаю. Пристав приходил, сказал, судья хочет видеть вас.

– А где он?

– Дома.

Смерив Ахмеда с головы до ног своим таинственным взглядом, Седеф повернулась и вошла в дом.

Что за странное создание была эта Седеф! Когда они встречались, Ахмед чувствовал и видел, что она рада этому. Но в то же время никогда Седеф не старалась быть к нему ближе. Словно они не смотрели вместе картинки в книгах, не занимались, не говорили обо всем... Даже с малознакомым человеком не держатся так холодно.

Ломая голову над этой загадкой, Ахмед вышел из дому и начал карабкаться по крутой тропинке, ведущей к дому Кадыбабы. Тропинка была такая узкая, что, если бы на ее противоположном конце показалась корова, Ахмед вынужден бы был вернуться. А коровы из верхнего квартала вечно спускались по этой тропинке. Ах, Мозамбик... Царство узких и темных улочек...

У калитки Ахмеда встретила Джанан, дочь Кадыбабы. Ахмед видел ее впервые. Он нашел, что она меньше ростом и красивее, нежели описывал отец.

– Желаю выздоровления отцу. Надеюсь, не очень опасно?

Девушка, не смущаясь, улыбнулась:

– Спасибо. Под вечер он почувствовал себя усталым и разбитым. Должно быть, простыл...

– Мне только что сказали. Я сразу прибежал.

– Беспокойство вам... Пожалуйста, проходите.

Девушка открыла дверь, и Ахмед вошел в комнату.

– Отец... Да встаньте же. Ахмед-бей пришел.

Кадыбаба откинул одеяло и, моргая глазами, словно со сна, посмотрел на Ахмеда. Потом, делая вид, что только сейчас узнал его, сел в постели:

– Ах, это ты, сынок! Пришел!

Ахмед сел на стул, принесенный Джанан.

– Желаю скорого выздоровления. Мне только сейчас сообщили, что вы хотели меня видеть.

– Спасибо, сынок, я, должно быть, немного простудился.

– Как вы себя чувствуете?

– Уже лучше, гораздо лучше, но несколько дней мне еще придется полежать.

Кадыбаба снова натянул на себя одеяло.

– Завтра у нас много дел, сын мой. Вот почему я и позвал тебя. Вместо меня заседание проведешь ты, хорошо?

Джанан стояла у двери и, пряча невольную улыбку, слушала отца.

Кадыбаба, словно только сейчас заметив ее, сказал:

– Дочка... ты разве здесь?

На этот раз, не удержавшись, девушка громко засмеялась.

– Здесь. А что, я должна прятаться от господина Ахмеда?

– Да нет, что ты. Зачем прятаться, ведь он тебе как старший брат.

Ахмед почувствовал, что необходимо хоть что-нибудь сказать:

– Я вижу сестрицу впервые. Только что имел честь познакомиться.

– Ах, так! Это она открыла тебе дверь?

– Да.

– Ну и как ты нашел мою дочь? – Кадыбаба напоминал крестьянина, который хвалит свою пшеницу. – Похожа на меня, не правда ли?

– Да... Похожа... – заикаясь, промямлил Ахмед. Проклятая застенчивость снова сковала его. Не мог же он сказать: «Девушка очень красива и совсем не похожа на тебя».

Однажды, когда Кадыбаба вернулся под вечер домой, он заметил, что жена его чем-то сильно расстроена. Эта пятидесятилетняя женщина обладала счастливым характером, благодаря которому смогла привыкнуть к тяжелым перипетиям чиновничьей жизни. Восемнадцатилетней девушкой вышла она замуж за Кадыбабу. С тех пор только и делала, что переезжала с ним из одного Мозамбика в другой, заботилась о починке треснувшей во время переезда мебели, приводила в порядок хозяйство. Первое время эта однообразная, скучная жизнь казалась ей невыносимой. Но постепенно она привыкла и через несколько лет была уже настоящей чиновничьей женой, которая абсолютно довольна своим положением. Настроение у нее портилось лишь тогда, когда к этому была основательная причина.

– Что случилось? – спросил Кадыбаба.

– Знаешь, что я сегодня слышала?

– Что?

– Очень расстроилась...

– Да не тяни ты, что такое?

– Говорят, судья Ахмед-бей...

– Ну?

– ...часами сидит, закрывшись в одной комнате с дочерью Хатидже-нинэ...

– Не может быть...

– Тебе все не может быть...

– С этой деревенщиной?

– С какой деревенщиной? Она с десяти лет жила в Адапазары... Себе на уме девица, точь-в-точь как мать.

– Тут что-нибудь не так.

– А твой молодой помощник тоже беспутный... Седеф улыбнулась ему пару раз, а он уж и забыл обо всем... Правда, говорят, сердце мужчины в этом возрасте, что лучина...

– Ахмед не такой. Это серьезный, рассудительный молодой человек.

– Ах, аллах... Разве есть на свете рассудительные мужчины?

Кадыбаба в душе был согласен с женой, но попытался возразить:

– Не все мужчины одинаковы, жена.

– Не знаю, но будет тебе известно: мы упускаем из рук холостого мужчину.

– Что же делать?

– Тебе лучше знать.

– Не могу же я взять его за ухо и силой посадить в одну комнату с нашей дочерью!

– Кто тебе об этом говорит?

– А что же еще можно сделать?

– Ты ни разу не пригласил Ахмед-бея к нам, не показал ему дочь.

– Ну, это уж слишком! – рассердился Кадыбаба. – Чтобы обо мне зубоскалил весь городок!

– А что особенного? Мы же не крестьяне, чтобы считаться с их обычаями. Если жить, как они, разве можно было посылать Джанан учиться в Анкару?

Кадыбаба опять подумал, что жена права. Он сделал все, чтобы дать Джанан хорошее образование. А теперь воспитанная по-современному девушка вынуждена с утра до вечера сидеть взаперти и ждать сватов. Нелепо! Странные вещи происходят в этих Мозамбиках. Приезжающие сюда, вместо того чтобы оказать влияние на местных жителей, сами, как послушные ученики, подчиняются их обычаям. И с такой покорностью, словно боятся сказать что-либо невпопад и оказаться в неловком положении. Крестьянин знает в десятки раз меньше горожанина. Но его знания прочны и крепки, как его тело, загоревшее на солнце и окрепшее во время работы на поле. Свое невежество он считает вполне естественным, а горожанам не прощает неведения даже в самых незначительных вещах. Самолет, электричество, танки, волны Герца, закон Архимеда, геометрия Эвклида, теория относительности Эйнштейна... Крестьянин может всего этого не знать и не стыдиться. Но смешно и очень стыдно, когда горожанин не отличает колосящийся ячмень от пшеницы. Кадыбаба вспомнил случай, который произошел с ним в молодости. Он только что приехал в городок, куда назначен был помощником кадия. Оставив вещи на постоялом дворе, он отправился в муниципалитет, утопая по колено в грязи.

Знакомясь с товарищами по работе, он пожаловался:

– Извините меня, я весь в грязи... Дорога ужасна...

Те рассмеялись:

– Ничего, привыкнете.

– Нет, – ответил тогда молодой Кадыбаба. – Я к этим дорогам не привыкну.

Это был первый и последний бунт Кадыбабы против Мозамбиков. Прошли годы. Он давно уже смирился с грязными дорогами.

После короткого молчания жена продолжала:

– В городах девушки находят себе мужей на улице, а мы стесняемся пригласить в дом молодого человека, достойного быть нашим зятем. Мы непременно должны что-нибудь придумать и показать ему нашу дочь. Надо спешить.

Поразмыслив, они решили пригласить Ахмеда под предлогом болезни Кадыбабы. Другого способа познакомить в Мазылыке девушку с молодым человеком придумать было невозможно. Ахмед, даже не подозревавший, что играет в этой комедии главную роль, на следующий день после работы снова вынужден был зайти к старому судье. Кадыбаба уже встал с постели и бродил по дому в ватной куртке. Ахмед обрадовался, видя, что Кадыбабе стало лучше. Болезнь старого судьи изрядно осложняла его дела. Кадыбаба, сказав, что хочет сам заварить чай для гостя, вышел из комнаты. Ахмед и Джанан остались одни. Девушка стояла у окна. Освещенная лучами заходящего солнца, пробивавшимися сквозь полотняные занавески, Джанан казалась еще более бледной и еще более красивой.

– Вам, наверное, скучно здесь? – спросил Ахмед.

– Немножко...

– Вспоминаете Анкару?

– Иногда.

– Анкара красивый город.

– Да. Но я жила при институте, поэтому не могла всего увидеть. Не так часто удавалось погулять по городу.

– А как вы проводите время здесь?

– У меня есть подруги, мы собираемся почти каждый день.

– Читаете?

Девушка улыбнулась:

– Нет.

(А Кадыбаба говорил, что она вечно с книгой.)

– Почему?

– А зачем?

– Чтобы развлечься...

– Книги меня не развлекают.

– Тогда для того, чтобы узнать новое.

– Я не хочу много знать. Знания делают человека несчастным... В Анкаре я прочла одну книгу. После этого мне захотелось поехать в Америку и стать кинозвездой. И я очень расстроилась, когда узнала, что для меня это невозможно.

– Вы сами виноваты. Вы захотели сразу же осуществить в жизни то, что узнали.

– А если это невозможно, зачем узнавать?

Ахмед на мгновение задумался.

– Вы изучали физику?

– Да.

– Закон Архимеда, конечно, знаете?

– Знаю.

– А проверяли ли вы когда-нибудь вес чашки, погруженной в воду?

Девушка, стараясь понять ход мысли Ахмеда, ответила:

– По правде говоря, нет. Мне даже в голову не приходило...

– Жаль.

– Почему?

– Зачем было узнавать, если это не применяется в жизни?

Они рассмеялись. Девушка наконец поняла, что он хотел сказать.

– Может быть, вы и правы.

– Вы очень милосердны. Откровенно говоря, может быть, и вы правы.

В дверях показался Кадыбаба в своей куртке. Поднеся стакан с чаем к свету, он сказал:

– Вот это называется настоящий ризийский[41]41
  Ризе – вилайет на Черном море, известный высоким качеством выращиваемого чая.


[Закрыть] чай, сын мой.