Текст книги "Город без людей"

Автор книги: Орхан Ханчерлиоглу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Рано или поздно дотянул бы до пенсии – подумаешь, до манны небесной! Состарился бы и остался без всякого дела; по мере роста различных забот и нужд деньги изо дня в день таяли бы; с утра до вечера он сидел бы дома, ругался с детьми и ждал смерти. Разве более человечно постоянно видеть перед глазами смерть, валяться по ее приказу в постели больным и все время ощущать ее близость?

Он вспомнил о чековой книжке. На его счете в банке было семьсот шестьдесят лир. Пожалуй, следовало бы взять эти деньги и хоть раз в жизни кутнуть на них, ни в чем себе не отказывая, а там можно будет отправиться и на тот свет. Ведь на протяжении всей своей сорокатрехлетней жизни, всегда обремененный тысячью долгов, он мечтал хоть раз вот так кутнуть. Эти семьсот шестьдесят лир, лежащие у него на счету, и к тому же еще более ста лир в кармане – вполне достаточный капитал для того, чтобы он в течение суток мог оплатить любую свою прихоть.

Но что может он сделать с этими деньгами? Конечно, можно, например, зайти в какой-нибудь ресторанчик и напиться допьяна, найти себе какую-нибудь женщину с такой же высокой обольстительной грудью, как у машинистки Нермин, отобедать с ней в ресторане, закатиться затем в ночной бар, потанцевать, послушать музыку, а потом, положив голову на ее теплое плечо, провести с ней остаток ночи в какой-нибудь чистенькой комнате. Но стоит ли ради этого жить?

«Нет, не стоит... Все это вздор. Это не обещает счастья в будущем, в этом нет даже привкуса счастья в настоящем. Если что и стоит сделать, так лишь то, о чем я думал недавно... Я только попусту трачу время...»

Интересно все же, какое впечатление произведет его смерть? Ему, конечно, уже не будет до этого никакого дела. Однако мысль об этом не оставляла его. Во всяком случае, кому-кому, а рыжеусому дежурному гостиницы будет немало хлопот. Внезапная смерть Омера вызовет, конечно, крайнее удивление и в министерстве и у его семьи. Об истинных причинах его бегства и смерти никто не догадается, в том числе и советник. Возможно, даже подумают, что он сошел с ума.

А разве это не могло случиться? Кто может точно начертить границу или определить расстояние между нормальным состоянием и безумием? Если бы это было возможно, все в мире встало бы вверх ногами, а многие подвиги перекочевали бы со страниц истории в журнал сумасшедшего дома... А сам мозг разве не что иное, чем сгусток нервов, в котором материя перемежается с пустотой?

Омер вскочил с кровати и начал ходить по комнате. От самой мысли о возможном сумасшествии у него вдруг выступил холодный пот, крупными каплями стекающий, казалось, с самых кончиков волос. Он ускорил шаги. Ничего не сознавая, дрожащей рукой повернул ключ в двери и открыл ее настежь.

Посреди коридора стоял небольшого роста человек в потемневшем от грязи белом фартуке. Его черные волосы свисали на глаза, закрывая лоб.

Омер, придя немного в себя от обдавшей его свежей струи воздуха, с испугом уставился на него.

– Добрый день, Хасан-бей, – хриплым голосом гаркнул тот. – Наконец-то ты проснулся! Ты, видно, не на шутку рассердился на меня? Я уж подумал тогда, что ты, чего доброго, еще и всыпешь мне...

Губы его изобразили что-то похожее на улыбку, приблизившись одним краем к небольшому ножевому шраму на щеке. Он несколько раз тряхнул головой, откидывая назад нависавшие на глаза волосы.

– Кто ты? – удивленно спросил Омер.

– А ты разве не видишь? Здешний гарсон, – улыбнувшись, показал он на свой фартук.

– Как тебя зовут? – спросил Омер.

– Неджметтин. – На этот раз он улыбнулся так усердно, что, казалось, его губы сошлись со шрамом на щеке и рот растянулся до ушей. – Но можешь меня звать просто Неджми... Ты долго собираешься здесь пробыть?

Омер не двигался, ему не хотелось продолжать этот разговор с неожиданно подвернувшимся собеседником. И вдруг тот, нагловато улыбаясь, закачался и закружился перед его усталыми глазами, словно пустившись в пляс.

– Ты, верно, проголодался?.. Утром ведь ничего не поел, а скоро уже полдень.

– Столовая тут есть? – спросил Омер, решив наконец закончить разговор.

Неджметтин расхохотался, закудахтав, словно убегающая от вора курица.

– Ты в «Конак-отели», что ли? Ну и чудак – ума палата! Будь доволен, что переночевал за две с половиной лиры, да утром еще предлагают стакан чаю.

Затем, отдышавшись от смеха, добавил:

– Но если прикажешь, мы что-нибудь быстро сообразим.

– Что же ты сообразишь?

– Мог бы предложить бею котлеты по-адански с луком. Не проберет? Могу заказать?

Омер хотел было рассердиться на фамильярный тон Неджметтина, но не смог. Он, кажется, уже потерял способность сердиться, израсходовав весь свой пыл на советника. Подойдя вплотную к рубежу смерти, он чувствовал себя так, словно уже побывал за ним и находится сейчас в состоянии полной неуязвимости.

– Нет, не хочу.

– Почему?

– В них перцу много... Это для меня вредно.

– А ты что, больной?

Омер промолчал. Неджметтин больше не настаивал.

– Может, принести тарелочку донера[109]109
  Донер-кебаб – национальное турецкое блюдо, приготовляется из баранины на вертеле.


[Закрыть] и полбулки?

– Ладно, принеси.

– А бутылочку родниковой воды захватить?

– Захвати.

Неджметтин, не подождав даже, пока ему дадут деньги, прихрамывая, побежал по лестнице, прыгая через ступеньки. Омер безнадежно махнул рукой и вернулся в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь. Струя свежего воздуха из коридора не развеяла тяжелого запаха в комнате. Он открыл окно. Шум улицы ворвался в комнату и отдался в его ушах, как голос самой жизни.

Жить?.. Но как жить?.. «А что мне делать, если я не люблю, а может быть, никогда и не любил эту жизнь? – пробормотал он, обращаясь к самому себе. – Сейчас я вижу все более точно, более ярко и более реально могу все оценивать. Нет, я, наверно, никогда не любил эту жизнь. И целуя Гёнюль, и беря в жены Реззан, и стремясь к успехам, я не ощущал полноты жизни, как и не мог любить окружавший меня мир... В душе всегда была какая-то пустота, всегда чего-то не хватало. Я не знаю, чего именно хотел, но я в самом деле не мог хотеть такой жизни. Всю свою жизнь, кажется, я вынужден был делать как раз то, чего совершенно не хотел. Советник был лишь последней каплей, переполнившей чашу терпения, жертвой внезапного бунта внутренних сил, которые в течение долгих лет находились под спудом. Не веря в какую-либо цель, я превратил себя в один из маленьких зубчиков бесчисленных колес огромной шестерни. Глядя, как вертятся все эти колеса, я и сам вертелся вместе с ними. Хорошо еще, что я выдержал так целых сорок три года...»

Интересно, что там делает сейчас Реззан?.. Видя, что он до поздней ночи не возвращается, она наверняка уже успела позвонить в министерство и всем его друзьям, а затем, не на шутку испугавшись, побежала к своему отцу в район Джебеджи. Отставной генерал, желая выяснить положение, может быть, уже начал хлопотать перед своими влиятельными друзьями. Ему, конечно, и в голову не придет, что Омер уехал в Стамбул и собирается сейчас покончить жизнь самоубийством.

Отец, мать и даже старший брат Омера давно умерли, и в Стамбуле у него не осталось родственников, у которых он мог бы остановиться. За всю свою долголетнюю службу он только однажды смог съездить в Стамбул по поручению министерства для расследования какого-то дела. Но это было лет десять назад. Все эти годы он никогда даже не вспоминал о Стамбуле. Что же касается смерти... С какой стати нормальный человек с хорошим положением, имеющий жену, детей, ведущий размеренный образ жизни, должен помышлять о смерти? Все окружающие знали его как рассудительного, скромного и аккуратного человека. Интересно, как отнеслись к его внезапному исчезновению дети, опечалены ли они? Заставило ли это Севги забыть о своем поклоннике, а Ишика – о еде? Или, может быть, наоборот, оба они, пользуясь суматохой в доме, всецело отдались своим делам и увлечениям? На все эти вопросы Омер не мог ответить себе с той ясностью, с какой оценивал сейчас свою жизнь.

«Как странно, – подумал он про себя. – Или, может быть, именно в том, что я бессилен ответить на эти вопросы, и видна подлинная цена моей жизни? Значит, все эти годы я обманывал себя и, стараясь во что бы то ни стало сохранить покой, не нашел времени даже для того, чтобы лучше узнать своих детей...»

Неджметтин, держа обеими руками поднос, толкнул ногой дверь, которая на этот раз даже не скрипнула, и поставил поднос на небольшой столик с зеркалом, стоявший в углу.

Омер достал бумажник и протянул Неджметтину пятилировую бумажку:

– Возьми... Сдачу оставь себе.

Неджметтин с нескрываемым удивлением посмотрел на деньги, потом на Омера. Подведя в уме счет, он явно отнесся с подозрением к подобного рода расточительству. Бегая глазами, он старался не то измерить, не то оценить Омера. Он скривил губы, пытаясь изобразить что-то похожее на улыбку, и проворчал каким-то недовольным тоном:

– Спасибо... – И, не промолвив больше ни слова, вышел из комнаты.

Почувствовав запах жареного мяса, Омер ощутил всю остроту голода и вспомнил, что с тех пор, как он ел в последний раз, прошло более полутора суток. Забыв даже сесть, он бросил себе в рот большой кусок хлеба и несколько кусочков мяса. Горячие поджаренные кусочки мяса, казалось, впитали в себя лучшие соки земли, они сами таяли во рту, распространяя вокруг опьяняющий аромат. «Вот я и опять соприкасаюсь с жизнью», – подумал он, усаживаясь на табуретку.

Тут он нечаянно взглянул в зеркало. Нет... Не может быть, чтобы это страшное лицо было его лицом. Нельзя поверить, чтобы оно за одни только сутки могло так неузнаваемо измениться. Из зеркала, засиженного мухами, на него смотрел обросший волосами человек с провалившимися глазами. Засаленный ворот рубахи почернел от въевшейся вместе с потом грязи и вдобавок еще был разорван. Наверное, Омер порвал его, срывая с себя галстук. Брови еще больше нависли над глазами, щеки впали.

После всего, что произошло, он впервые взглянул на себя.

«Да, вряд ли я понравлюсь ангелу Азраилу... – пробормотал он, приходя в себя от первого замешательства. – Неужели, даже решив умереть, я забочусь о том, чтобы выглядеть аккуратно, быть чисто выбритым и носить накрахмаленный воротничок? Очевидно, это стало уже моей второй натурой и въелось в меня до мозга костей. В этом я, пожалуй, уже неисправим. Да, умираю я как раз вовремя».

Он взял поднос в руки и отошел от зеркала. Видеть себя он больше не хотел. Сев на кровать, Омер швырнул вилку на пол, откусил кусок свежего хлеба и руками принялся доедать донер-кебаб. Затем, приложив бутылку к губам и запрокинув голову, с жадностью выпил всю воду до дна. Лишь несколько капель небольшими струйками сбежали по его щекам.

III

И сказал бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место и да явится суша. И стало так. И собралась вода под небом в свои места, и явилась суша. И назвал бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел бог, что это хорошо. И сказал бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя (по роду и по подобию ее) и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так: и произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду и по подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее плод, в котором семя его по роду его на земле. И увидел бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий.

(Библия, книга первая, «Бытие», глава I, стих 9–13)

И Омер, как только проснулся, набросил на плечи пиджак и выскочил на улицу.

Лицо его заросло короткой колючей щетиной. Сорочка и брюки, которые он не снимал в течение этих дней, были измяты. Пиджак впитал в себя за это время немало пыли, из-под него выглядывал грязный ворот сорочки. Омер был похож на преступника, только что вышедшего из ворот тюрьмы.

Стрелки больших часов на вокзале Сиркеджи показывали половину шестого. Двери и жалюзи витрин магазинов были еще закрыты. Лишь в нескольких витринах тускло светились не потушенные еще электрические лампочки, свет которых почти совсем померк в лучах восходящего солнца.

Несколько крестьян, присев на корточки у стеклянного ящика лоточника, не спеша жевали горячие пирожки, слизывая масло со своих грязных пальцев. У табачного киоска с шумом и скрежетом, заполнившим всю площадь Сиркеджи, круто повернул и остановился у стрелки только что прибывший из района Бахчекапы трамвай.

В эти ранние часы, когда только еще пробуждается новый жаркий день, какое, должно быть, удовольствие взять у разносчика, расставившего на тротуаре стеклянный ящик, большой кусок запеченного в масле пшеничного пирога, не спеша жевать его, чувствуя, как хрустит на зубах поджаренная корочка! Перед таким соблазном трудно устоять. Взяв добрый кусок пирога, Омер вошел в кофейню.

До открытия банка он, как и все эти наполнявшие кофейню люди, каждый из которых, очевидно, тоже ждал определенного часа, может спокойно посидеть, съесть свой кусок пирога и выпить стаканчик чаю. Он ведь совершенно свободен, и ему никто ни в чем не может сейчас помешать. Никто из этих ранних посетителей не повернул даже головы и не обратил никакого внимания на его заросшее бородой лицо, на грязный, не затянутый галстуком ворот сорочки, на его мятые брюки и пыльный пиджак.

– Газету будешь читать? – спросил у него официант, поставив перед ним маленький стаканчик чаю.

– Почитаю...

На столике лежало несколько стамбульских газет, незнакомых и чужих, как сами люди незнакомого и чуждого города. Он взял одну из них. Откусив кусок пирога и отхлебнув глоток чаю, пробежал глазами по заголовкам. Свисток отходящего от вокзала поезда заставил подскочить какого-то старика, который сладко задремал было за столом, зажав свою голову руками.

– Чуть не опоздал, – пробормотал он. И, сунув деньги официанту, побежал, прихрамывая, по направлению к вокзалу.

В кофейню входили и усаживались за столиками все новые и новые посетители. И все это были люди такие же, как и он сам: небритые, без галстуков, в грязных рубахах и помятых брюках.

Один из них придвинул свободный стул к столику, за которым сидел Омер, и, усевшись напротив, приветствовал его, как старого знакомого.

– Селям алейкум...

– Алейкум селям.

– Опять, наверно, будет жара, как и вчера...

– Да, наверно.

– Что нового в газетах?

– Да ничего особенного.

Омер опять склонился над газетой, словно хотел найти там что-либо стоящее, что можно было бы рассказать своему новому собеседнику. Вдруг Омер вздрогнул. В нижнем углу страницы он увидел свою фотографию. Это был один из старых снимков, относившихся к поре его молодости. Тщательно причесанные черные без единой сединки волосы, гладковыбритые лоснящиеся щеки, накрахмаленный воротничок с модным галстуком, просторный, хорошо сшитый пиджак, а на губах деланная улыбка, точно такая, с какой он обычно сидел за своим столом начальника главного управления... Очевидно, снимок взяли из его личного дела в министерстве. «Пропавший начальник управления...» – прочел он под снимком.

– Пишут вот, какой-то начальник пропал, – сообщил он соседу.

– Начальник пропал? – холодно и безразлично переспросил тот.

– Да.

– Уж не наш ли начальник с фабрики?

– Не думаю.

– Ну-ка, дай взгляну... – И, не дожидаясь, пока Омер протянет ему газету, вырвал ее из рук.

– Где же он? – спросил незнакомец, пробежав глазами по фотоснимкам, заполнявшим первую страницу газеты.

– Да вот, смотри в нижнем углу... Там и снимок его есть.

Тот внимательно стал рассматривать фотографию.

– Вроде симпатичный человек.

– Да...

– Ну-ка, давай почитаем, что здесь написано.

– Читай.

Омер, впитывая каждое слово, внимательно выслушал из уст этого незнакомого человека, читавшего по слогам, рассказ о своем исчезновении. Оказывается, он был одним из самых честных, трудолюбивых, добропорядочных чиновников, любимец всего министерства. Сам он – отец счастливого семейства, у него двое детей и красавица жена. Его тесть – видный генерал в отставке. Среди товарищей и в семье его очень любили. Молодой, здоровый, жизнерадостный. Никаких объективных причин для такого внезапного исчезновения не могло быть, поэтому у всех окружающих оно вызвало недоумение и огорчение. Полагают, что он стал жертвой какого-нибудь несчастного случая. Полиция приступила к розыскам...

Во всей заметке ни словом не упоминалось об избиении советника. Кто знает, может быть, не кто иной, как сам советник, сообщил корреспондентам газеты, что Омер был всеобщим любимцем, образцовым чиновником министерства; может быть, именно он выражал чувство искреннего огорчения в связи с исчезновением самого лучшего чиновника министерства. Такого лицемерия вполне можно было ожидать.

– Да, жаль человека... Ей-богу жалко, если он действительно погиб, – заключил сосед Омера, с трудом одолев наконец заметку.

– А чего жалеть?

– Как чего? Большой пост занимал, богатый, и семья и дети были... Разве такие ни с того ни с сего погибают?

Омер невольно подумал о своих семистах шестидесяти лирах в банке.

– А откуда ты знаешь, что он был богатый?

– Конечно, богатый. Разве такой начальник может быть бедным? Уж он-то не слонялся бы весь день без дела вроде тебя и не просиживал в кофейне, передвигая косточки нардов...

Омер молча склонил голову, потом задумчиво заметил;

– Кто знает, может, у него горе было какое?

– Какое у него, братец, могло быть горе?.. Сыт, одет... Разве только какие-нибудь проделки жены...

Когда Омер вышел из кофейни, часы на здании вокзала показывали четверть десятого. Солнце стояло высоко и заливало ярким светом всю площадь, не бросая на нее ни единой тени. Кругом сновали, суетились люди. Площадь была заполнена трамваями, автобусами, легковыми автомобилями. Жалюзи витрин были подняты, лампочки потушены. Омер шел мимо витрин магазинов, в которых были выставлены галстуки, детские игрушки, холодильники, мимо киосков со всевозможными журналами, прикрепленными друг к другу скрепками. Он был совершенно спокоен. Собеседник в кофейне не смог его узнать, хотя и внимательно рассматривал в газете портрет. Таким образом, от Омера-начальника он избавился и не умирая. В самом деле, если бы сейчас рядом с ним оказалась даже Реззан, то и она вряд ли смогла бы узнать его в таком виде,

У дверей банка он на мгновение заколебался. Разве можно в таком виде показываться здесь? Он почувствовал какое-то озлобление на самого себя. Выходит, что он никак не может полностью избавиться от Омера – начальника главного управления и его привычек. Чтобы преодолеть это неприятное чувство он заставил себя сдвинуться с места и вошел в помещение.

Какая-то женщина за стеклянной перегородкой, увидев его, поднялась со своего места.

– Пожалуйста, господин.

Застенчиво глядя куда-то перед собой, он протянул ей чековую книжку.

– Я хотел бы взять эти деньги...

Омер ощутил, как капли пота одна за другой стекают по его лбу. Он чувствовал, как ее глаза с подозрением останавливаются на его бороде, вороте рубахи и помятых брюках. Зачем он не убил себя и не покончил все разом, а предпочел прятаться, подобно убежавшему из дома школьнику, в грязном номере гостиницы и брать эти ничтожные деньги, чтобы продлить еще на несколько часов свою жизнь?.. Зачем?.. Стоило ли покупать эти несколько часов жизни ценою таких пыток и мучений?..

Женщина перевела взгляд на чековую книжку, которую он держал в руках.

– Деньги ваши в Анкарском отделении банка... Придется вам немного обождать. Мы должны связаться по телефону.

– Хорошо, – покорно согласился Омер.

– У вас есть какие-нибудь дела?

– Нет.

– Ну, тогда садитесь и ожидайте.

Омер присел на стул у двери.

Женщина, взяв его чековую книжку, скрылась где-то за стеклянной перегородкой.

Омеру стало еще более ясно, какую он совершил глупость, явившись в банк за деньгами. Теперь его имя, фамилия, адрес и все другие данные стали известны. А что если эта женщина прочла утренние газеты и узнает в нем разыскиваемого начальника главного управления? Или в Анкаре, в отделении банка, услышав его фамилию, немедленно сообщат в полицию?

Даже из-за одной этой утомительной возни не стоило так делать. Он, безусловно, совершил глупость. Мы хозяева какой-либо тайны, пока она принадлежит лишь нам, но, как только тайна становится достоянием других, мы превращаемся в ее рабов. Однако чего ему бояться? Разве он совершил преступление? Убил человека или украл что-нибудь? Что ему может сделать полиция?

«Может быть, я преступник? – подумал Омер. – Да, именно преступник... Человек, у которого есть жена, дети, друзья и хорошее место и который в один какой-то миг пренебрегает всем этим, сведя все это к нулю, пожалуй, самый большой преступник в мире». Он живо представил себе возможный разговор с полицейским:

– А, это ты Омер-эфенди?

– Я, а что?

– У тебя жена была?

– Была.

– Дети?

– И дети.

– Тесть – отставной генерал?

– Так точно.

– Чем питаться было?

– Было.

– Во что одеться?

– Тоже было.

– Работа?

– И работа была.

– Что же ты тогда дуришь, милый человек? Куда ты бежишь и где же смысл всего этого?

– Не мог больше выдержать.

– Чего не мог выдержать?

– Да вот всего этого...

– Что ты мелешь? Ты что, сумасшедший?

– Да, – ответит он, не зная больше, что сказать.

– Что «да»?

– Сумасшедший.,

Тут он вдруг вспомнил, что забыл свой паспорт в Анкаре. Так что все его труды были напрасны. Он не сможет, конечно, получить свои семьсот шестьдесят лир, не предъявив какого-нибудь документа, подтверждающего его личность как владельца чековой книжки.

В каком-то нервном порыве он вскочил на ноги.

– Что случилось? Вы не будете ждать? – спросила появившаяся откуда-то перед ним женщина.

– Нет... ухожу, – ответил Омер, решительно мотнув головой.

При этом он взглянул на женщину даже несколько вызывающе. Внезапно он вздрогнул и у него невольно вырвалось имя, которое полностью им владело когда-то:

– Гёнюль...

Женщина подняла глаза и удивленно посмотрела на него.

– Вы меня знаете?

Омер покраснел и совсем растерялся.

– Может быть, я обознался?..

– Нет, мое имя в самом деле Гёнюль...

Омер почувствовал, как его покидают силы, а ноги подкашиваются. Беспомощно опустился он в кресло, с которого только что встал.

– Не может быть... – пролепетал он. – Это вы... вы... да?

Женщина переменилась в лице.

– Неужели вы... – прошептала она, не решаясь назвать его имя. По тому, как неслышно она это произнесла, можно было догадаться, как сильно она взволнована.

– Да, я.

В банке все были заняты своими делами. Никто не обращал на них никакого внимания. Долгое время они молча смотрели друг на друга.

Луч солнца, проникший через открытую дверь, коснулся ботинок Омера.

После паузы Гёнюль молча повернулась и скрылась за перегородкой. Прошло несколько бесконечно долгих, томительных секунд.

Когда Гёнюль появилась снова, в руках у нее была большая расходная книга и деньги. Она протянула ему деньги и, показав рукой на книгу, каким-то чужим, сдавленным голосом произнесла:

– Распишитесь здесь.

– А с Анкарой вы не разговаривали?

– Нет.

– И документы мои смотреть не будете?

– Нет.

– Благодарю, – смущенно пробормотал он.

Гёнюль ничего не ответила. Омер сунул деньги в карман, расписался в расходной книге и встал.

– Вы... – начал Омер и запнулся.

Ему очень хотелось что-нибудь сказать ей. Не мог же он так просто уйти отсюда, как чужой человек. Он чувствовал, что нужно с ней поговорить или по крайней мере спросить о ее здоровье, поинтересоваться, как она живет, счастлива ли.

Однако, встретившись с холодным взглядом Гёнюль, отвергавшим какие бы то ни было разговоры, он не нашел в себе силы продолжить начатую уже фразу.

– До свидания, – смог он только произнести.

– Всего доброго.

Улица, автомашины и люди как-то странно кружились у него перед глазами.

От дверей гостиницы он быстро поднялся наверх, не обратив внимания на дежурного, проводившего его подозрительным взглядом.

Когда он вошел к себе в номер и запер дверь на ключ, то почувствовал такую усталость, словно проделал путь в несколько десятков километров. Омер задернул занавеску окна и, не снимая пиджака, повалился на кровать, закурил. «И зачем все это?..» – пробормотал он вслух. Ведь для чего-то взял он из банка эти семьсот шестьдесят лир и сунул их в карман. Он никак не мог понять, для чего же он взял эти деньги. И зачем он вообще приехал в Стамбул. Наверно, он преследовал все же какую-то цель. Но какую именно, он никак не мог вспомнить. Омер чувствовал себя сейчас крайне усталым, бессильным и подавленным. По всему телу опять начала растекаться какая-то ноющая боль. Сердце сжимала тоска. Его рука невольно потянулась к револьверу. «Зачем?.. Зачем?..» – повторял он вслух. Разве не должно было все кончиться еще некоторое время назад? А между тем ему сейчас уже не хотелось снова браться за пистолет. Прошло уже три дня, как он избавился от необходимости гнуть спину на службе и отдал себя целиком во власть своих желаний. Он делал все то, что подсказывали ему желания: ударил кулаком советника, сел на самолет, прилетел в Стамбул, забрел в первый попавшийся грязный отель, приставил дуло пистолета к виску и не нажал потом курок, затем вышел на улицу, направился в банк, взял деньги – все это он делал только потому, что ему этого хотелось.

– Все случилось так, потому что я этого захотел, – сказал он сам себе.

Омер вскочил с кровати, сунул окурок в стакан с недопитой водой. «Если я так хочу, значит, так и должно быть», – продолжал он свою мысль. Он повернул ключ, открыл дверь и громко крикнул вниз:

– Неджми!

– Неджми нет, – отозвался из-под лестницы рыжеусый дежурный.

– Где он?

– Вышел на улицу...

– Он придет еще?

– Конечно, придет.

– Когда придет, пошли его ко мне.

Омер чувствовал, что он не понравился этому рыжеусому дежурному с первой же минуты.

Он вернулся в комнату, оставив дверь открытой. В коридоре не было никого. Задумавшись, он начал ходить взад и вперед по комнате.

Гёнюль нисколько не изменилась, по крайней мере так ему показалось в тот момент. Такая же невысокая, те же черные волосы и черные глаза. Разве что немного поправилась и стала более женственной, но во всем остальном точно такая, какой была много лет назад, в те дни, когда он ласкал ее в парке Гюльхане и в кино. И взгляд она сохранила такой же выразительный и проницательный. Гёнюль была на четыре года моложе его, сейчас ей должно быть около сорока. Как непостижимо быстро пролетели годы! Они не видели друг друга по меньшей мере двадцать лет. Тем более удивительно, что он сразу ее узнал. За все эти годы он вспоминал о ней всего несколько раз. Однако он забыл, что именно заставляло его тогда терзаться этими воспоминаниями.

Омер зажег еще одну сигарету и погрузился в раздумье. Заслышав шаги, он повернул голову и увидел подымающегося по лестнице Неджметтина.

– Слушаю, ага-бей, ты меня, кажется, звал?

Омер посмотрел на него изучающим взглядом. Затем пригласил:

– Заходи...

Неджметтин, поджав губы, напустил на себя деланную серьезность и настороженно вошел в комнату.

– Все нормально?

Омер проглотил слюну, не зная, с чего начать. Потом, словно сразу все оценив, посмотрел на Неджметтина.

– Послушай-ка, я должен встретиться с одной женщиной.

Настороженность Неджметтина сразу исчезла. Его губы поднялись к шраму на правой щеке и растянулись в довольную улыбку.

– Браво, ага-бей! Молодец! Я, между прочим, сразу сообразил, что ты из Сафранболу развлечься сюда приехал... Я с первого взгляда вижу человека. Ей-богу, ты и на меня-то набросился, наверно, потому, что не смог найти подходящую женщину.

– Ладно, оставь пока свою болтовню...

– Как оставить, если ты, ага-бей, меня так порадовал, что и слов нет?.. У меня где болтовня, там и дело, а значит – и деньги, по крайней мере на пачу[110]110
  Пача – суп из бараньих ножек.


[Закрыть], я думаю, мне перепадет...

– Ты можешь мне помочь?

– Только прикажи...

– Сюда я могу ее привести?

Неджметтин вытаращил глаза и с удивлением посмотрел на Омера.

– Ты что, с ума сошел? Разве можно встречаться с женщинами в таких отелях?

– А что я могу еще придумать?

– Да в любом месте это можно устроить, мало ли их в огромном Стамбуле... А бабенка-то хороша?

– Тебе какое дело?

– Да не сердись ты. Я хотел только спросить – может она из приличных женщин, чтобы ты и место для встречи подходящее подобрал. Ведь бывает такая, что в рай ее приведи, так она и там будет кокетничать и жеманничать, а другую под руку подцепил, да и тяни в любую хибару где-нибудь около Эдирнекапы[111]111
  Эдирнекапы – район на окраине Стамбула, где живет беднота.


[Закрыть].

– Меня устроит что-нибудь среднее: не очень богато и не очень бедно.

– На ночь останешься?

– Не знаю.

– В общем там сам посмотришь... Где лучше для тебя? В Бейоглу или здесь?

– Все равно...

– На Тарлабаши есть у одной старухи подходящий дом. Хочешь сведу туда? Но только ты сначала пошел бы прогулялся...

Омер непонимающе посмотрел на него.

– С такой бородой, ага-бей, – продолжал Неджметтин, смеясь, – ты так оцарапаешь свою подружку, что и лица ее потом не узнаешь. Я тебе бритву найду, или, еще лучше, спустись-ка в парикмахерскую.

– Ладно, – согласился Омер.

– Пока ты поскребешь свою бороду, я тоже буду готов.

Неджметтин с довольным выражением лица бросился к лестнице.

– Послушай, Неджми! – крикнул ему вслед Омер.

– Слушаю, ага-бей.

– Можешь купить мне рубашку и галстук?

– Конечно, могу... Какой размер?

– Да подойди же ты сюда...

Омер снял с себя пиджак, рубашку. Достал пятидесятилировую бумажку и протянул Неджметтину.

– На вот, возьми деньги и рубашку... Купи точно такого же размера, а то я не знаю, какой номер мне надо.

– Ты что же, ни разу в жизни не покупал себе рубахи?

Омер отвернулся и подошел к окну. В самом деле, за все эти годы он ни разу не покупал себе рубашки, а всегда их заказывал в мастерской и не знал своего размера.

До возвращения Неджметтина он задумчиво расхаживал по комнате в нижней рубахе. В голове у него носился рой самых противоречивых мыслей. «О, как мне хотелось бы...» – вырвалось у него. Однако, что именно ему хотелось, он и сам хорошо не знал. То ли, чтобы рядом просто была какая-нибудь женщина, то ли мать, на колени которой можно сейчас положить голову, то ли ребенок, которого можно нежно погладить по головке и забыть рядом с ним о всех своих горестях. Или друг, чтобы спокойно излить ему все, что накопилось на душе? А может быть, брат, перед которым можно без всякого стеснения разрыдаться? Все эти желания смешались для Омера сейчас в одно смутное чувство.

С небольшим пакетом в руках, запыхавшись, вернулся Неджметтин. Быстро разорвав пакет, он выложил рубашку и галстук.

– На вот, возьми и носи на здоровье... На мой вкус, думаю, не пожалуешься. Не могу даже себе представить такую кралю, которая бы устояла перед таким галстуком и рубахой.

И галстук и рубашка были самого низкого качества. Такие обычно продают на лотках уличные торговцы. Омер, однако, промолчал.