Текст книги "Анаконда"

Автор книги: Орасио Кирога

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Ленивая пчела

Жила-была в одном улье пчела, которая не любила работать. Другими словами, она летала с дерева на дерево, собирала цветочный сок, но, вместо того чтобы делать из него мед, съедала сама.

Это, понимаете ли, была ленивая пчела. Каждое утро, едва проглянет солнышко, наша пчелка высовывалась из летка и, удостоверившись в том, что погода хорошая, прихорашивалась, терла голову лапками, как это делают мухи, и отправлялась на прогулку, радуясь пригожему дню.

Она жужжала, замирая от восторга, и без устали порхала с цветка на цветок, возвращалась в улей, опять вылетала и так проводила целый день, пока другие пчелы без отдыха трудились, наполняя соты медом, потому что мед – это пища для маленьких пчелок, только что родившихся на свет.

Но так как пчелы – народ серьезный, они стали скоро сердиться на ленивицу-сестрицу за ее постоянные прогулки.

В улье, возле летка, всегда копошатся несколько пчел, которые охраняют свой дом от других насекомых. Это обычно самые старые, опытные, мудрые пчелы, и спинка у них всегда вытерта, потому что они потеряли все свои волоски, влезая в улей и вылезая из него через леток.

И вот однажды пчелы-сторожа задержали ленивую пчелу, когда она хотела влезть в улей, и сказали ей:

– Послушай, подружка, ты тоже должна работать, все пчелы должны работать.

Пчелка отвечала:

– Я целый день летаю и устаю до невозможности.

– Надо, чтоб ты не уставала до невозможности, – ответили ей, – а по возможности работала. Это тебе наше первое предупреждение. – И, сказав так, пчелы пропустили ее.

Но ленивая пчела все никак не могла исправиться. И поэтому пчелы-сторожа на следующий день сказали ей:

– Надо работать, сестра.

И она тут же ответила:

– На этих днях обязательно начну.

– Нет, не на днях, – отвечали ей сторожа, – а завтра же. И смотри не забывай об этом. – И они пропустили ее в улей.

На следующий день, под вечер, повторилось то же самое. Но прежде чем ленивой пчеле успели что-либо сказать, она воскликнула:

– Да, да, сестрички, я помню, что обещала.

– Дело не в том, что ты помнишь, – отвечали ей, – надо, чтобы ты выполняла то, что обещала. Сегодня девятнадцатое апреля. Ну так вот, завтра, двадцатого, ты должна принести хотя бы капельку меда. А сейчас проходи.

Говоря так, пчелы отползли в сторону и пропустили ленивицу в улей.

Но следующий день прошел так же, как и другие дни, с той только разницей, что на закате погода испортилась и подул холодный ветер.

Ленивая пчелка поспешила к своему улью, размышляя о том, как, должно быть, тепло и уютно дома. Но когда она захотела войти в улей, пчелы-сторожа не пустили ее.

– Нельзя, – сказали они ей холодно.

– Я хочу домой! – воскликнула пчелка. – Это мой улей!

– Нет, этот улей принадлежит бедным пчелам-труженицам, – отвечали ей сторожа. – Лентяев сюда не пускают,

– Я обязательно начну завтра работать, – настаивала пчелка.

– Нет завтра для тех, кто не работает, – отвечали ей пчелы, которые всегда любят философствовать. И, говоря так, они вытолкнули ее вон.

Пчелка, не зная, что ей делать, полетала еще немного, но ночь уже наступила, и кругом стало темным-темно. Она хотела сесть на листик, но упала на землю. Она вся окоченела от холода и уже больше не могла летать. Ползая по земле, поднимаясь и падая, натыкаясь на щепочки и камешки, которые казались ей горами, она добралась наконец до улья – как раз в ту минуту, когда упали первые капли холодного дождя.

– Боже мой! – воскликнула несчастная пчелка. – Начинается дождь, и я умру от холода. – И она попыталась пролезть в улей. Но ей снова преградили путь.

– Простите, – стонала пчелка. – Пустите меня домой!

– Поздно! – отвечали ей.

– Сестрицы, пустите меня, пожалуйста, я хочу спать.

– Слишком поздно!

– Подружки, сжальтесь, мне холодно.

– Невозможно!

– Я вас умоляю! Я сейчас умру.

На это ей ответили:

– Нет, ты не умрешь. Но ты за одну ночь узнаешь, что значит заслуженный отдых после трудового дня. Уходи.

И ее выгнали.

Дрожа от холода, опустив промокшие крылышки, потащилась, спотыкаясь, наша пчелка сама не зная куда; она ползла, ползла и вдруг провалилась в какую-то яму, вернее в какую-то пещеру.

Она падала, падала, и ей казалось, что она никогда не остановится. Наконец она упала на дно и внезапно очутилась перед змеей, зеленой змеей с буро-красной спинкой, которая, свернувшись клубком, смотрела на пчелу, готовая броситься на нее.

Пещера, в которую свалилась ленивая пчела, была на самом деле совсем не пещерой, как она вначале подумала, а ямой, оставшейся от дерева, которое давно уже пересадили в другое место. Здесь и жила змея.

Змеи питаются пчелами, это их лакомое блюдо, – вот почему наша пчела, увидев перед собой врага, закрыла от ужаса глаза и прошептала:

– Прощай, моя жизнь. В последний раз я вижу белый свет.

Но, к ее великому удивлению, змея не съела ее, а, напротив, заговорила с ней:

– Как поживаешь, пчелка? – спросила змея. – Ты, верно, не очень-то любишь работать, если попала сюда в такой поздний час.

– Да, ты угадала, – промолвила ленивица, – я не работаю, и я сама во всем виновата.

– Ну, в таком случае, – прошипела насмешливо змея, – я избавлю землю еще от одного гадкого насекомого: я съем тебя, пчела.

Тогда пчелка, дрожа всем телом, вскричала:

– Это будет несправедливо, совсем несправедливо. Вы хотите съесть меня только потому, что вы сильнее. Вот люди знают, что такое справедливость…

– Ах, ах, – проговорила змея, лениво сворачиваясь в клубок, – ты так хорошо знаешь людей. И ты утверждаешь, будто люди, которые отбирают у вас мед, более справедливы, чем я? Ах ты дурочка!

– Нет, дело не в том, что они отбирают у нас мед, – возразила пчела.

– А в чем же?

– А в том, что они умнее нас, – сказала пчелка.

Но змея расхохоталась и воскликнула:

– Ну, хорошо. Справедливость справедливостью, а все-таки я тебя съем. Приготовься. – И змея откинулась назад для прыжка.

Но пчелка воскликнула:

– Вы делаете это потому, что я умнее вас.

– Умнее меня? Ах ты сопливая! – фыркнула змея.

– Да, умнее, – повторила пчела.

– Ладно, – сказала змея, – посмотрим, кто из нас умнее. Это еще надо доказать. Давай обе сделаем что-нибудь необыкновенное. Кто сделает самое необыкновенное, тот выигрывает. Если выиграю я, я тебя съем.

– А если выиграю я? – спросила пчела.

– Если выиграешь ты, – проговорила ее противница, – я разрешу тебе провести здесь всю ночь, до рассвета. Согласна?

– Хорошо, – ответила пчела.

Змея снова принялась хохотать, – она придумала хитрую проделку, да такую, что пчеле никогда в жизни не повторить.

Вот что она придумала. В мгновение ока змея выползла наружу и, прежде чем пчела успела опомниться, вернулась с шишкой эвкалипта, сорванной с того самого эвкалипта, в тени которого стоял улей.

Такие шишки ребята запускают как волчки, их так и называют «эвкалиптовые волчки».

– Вот что я сделаю, – сказала змея. – Смотри внимательно! – И, живо обернув вокруг шишки свой хвост, как тоненькую, крепкую веревку, она с такой силой и быстротой развернула его, что волчок зажужжал и затанцевал как бешеный.

Змея смеялась и торжествовала, потому что ни одна пчела ни за что в жизни не сумеет запустить волчок. Но когда волчок стал клониться набок, словно засыпая, как это случается со всяким волчком, а потом и вовсе упал на землю, пчела сказала:

– Это очень ловкая штука, и я, конечно, никогда не смогу сделать ничего подобного.

– Ну, тогда я тебя съем, – воскликнула змея.

– Минутку! Я не смогу сделать того, что ты, но я сделаю нечто такое, чего никто не сделает.

– Что же это?

– Я исчезну.

– Как так? – воскликнула змея, подскочив от удивления. – Исчезнешь, не выходя отсюда?

– Да, не выходя отсюда.

– И не спрятавшись в земле?

– И не спрятавшись в земле.

– Ну что ж, давай попробуй. А если ты этого не сделаешь, я сразу же съем тебя, – сказала змея.

Дело в том, что пока волчок кружился, пчела успела осмотреть всю яму. Посреди нее она заметила маленький кустик, вернее даже не кустик, а травку с большими листьями.

Пчела подползла к этой травке, стараясь не дотрагиваться до нее, и сказала:

– Теперь наступила моя очередь, сеньора Змея. Будьте любезны, отвернитесь и сосчитайте до трех. Как только вы скажете «три», можете искать меня повсюду. Меня уже не будет!

Так и случилось. Змея быстро сосчитала до трех, проговорив: «Раз, два, три…» – обернулась и широко-широко разинула пасть от удивления. В яме никого не было. Змея посмотрела вверх, вниз, вправо, влево, обшарила все уголки, осмотрела травку, пощупала языком все вокруг. Напрасно: пчела исчезла. Тогда змея поняла, что хотя ее проделка с волчком была ловкой, но пчелкина загадка была позаковыристее. Что она сделала? Где спряталась? Никак не угадаешь!

– Ладно, – проговорила наконец змея. – Сознаюсь: проиграла. Где ты?

И тогда откуда-то из глубины ямы раздался тоненький, едва слышный голосок – это был пчелкин голосок.

– А ты мне ничего не сделаешь? – спрашивал голосок. – Я могу верить твоей клятве?

– Да, – ответила змея. – Клянусь, ничего. Где ты?

– Здесь, – откликнулась пчелка, внезапно появляясь из свернутого в трубочку листика.

Что же произошло? А очень просто. Травка, в которой спряталась пчела, называется «недотрогой». Здесь, в Буэнос-Айресе, тоже немало ее растет. Листики ее свертываются трубочкой от малейшего прикосновения. А то, что мы рассказываем, происходило в Мисьонес, где вообще очень богатая растительность, и потому листочки у «недотроги» очень крупные. И вот когда пчела прикоснулась к листику «недотроги», он свернулся и скрыл нашу приятельницу от глаз врага.

Змея не была наблюдательна и не знала этих свойств травки «недотроги», но умная пчелка давно уже изучила их и теперь воспользовалась ими, чтобы спасти свою жизнь.

Змея ничего не сказала, но так разозлилась на пчелу за свое поражение, что бедной гостье не раз приходилось за ночь напоминать змее о данном ею слове.

Наступила длинная, бесконечная ночь, которую змея и пчела провели, забившись в самый дальний угол и прислонившись к стене ямы, потому что разразилась сильная гроза и вода рекой текла в яму. Было очень холодно и темно. Змея то и дело чувствовала неудержимое желание наброситься на пчелу, и у той каждый раз душа уходила в пятки. Никогда в жизни не думала пчела, что ночь может быть такой холодной, длинной и страшной. С тоской вспоминала она о своей былой жизни в теплом, уютном улье и жалобно тихонько плакала.

Когда наступил день, и выглянуло солнышко, пчела вылетела из ямы и снова залилась слезами, подлетев к своему улью, построенному трудами всего семейства.

Пчелы-сторожа, не говоря ни слова, пропустили ее. Они прекрасно поняли, что если пчела возвратилась, то больше она уже не будет гулякой, лентяйкой и бездельницей, ведь жизнь за одну только ночь дала ей суровый урок и научила многому. Так оно и было. После этой ночи никто из пчел в улье не собирал столько пыльцы с цветов и не приносил столько меда, сколько эта пчела.

А когда наступила осень, а с ней и последний день жизни нашей пчелки, она выбрала свободную минутку, чтобы сделать последнее наставление молодым пчелкам, окружавшим ее:

– Не столько наша смекалка, сколько наш труд делают нас такими сильными. Я всего лишь один раз воспользовалась своей смекалкой, когда была в опасности моя жизнь. Но мне не нужно было бы хитрить, если бы я, как и все, добросовестно трудилась. Я не меньше уставала, летая целый день без дела, чем потом во время работы. Раньше мне не хватало сознания своего долга, – я приобрела его в ту памятную ночь.

Трудитесь, подружки, думая о том, что цель наших усилий – счастье всех – превыше усталости каждого из нас в отдельности. Люди называют это идеалом, и они правы. И не должно быть на свете иной философии, чем эта.

Анаконда

I

Было десять часов вечера; стояла удушливая жара. Ветер стих, и черное, как уголь, предгрозовое небо тяжело нависло над сельвой. Время от времени, рассекая непроглядный мрак, на горизонте вспыхивали молнии и слышались глухие раскаты грома; но шумный тропический ливень был еще далеко.

С медлительностью, свойственной ядовитым змеям, Лансеолада осторожно скользила по тропинке среди зарослей белого дрока. Это была на редкость красивая полутораметровая ярара{19}19
  Ярара – разновидность южноамериканской ядовитой змеи.


[Закрыть], покрытая с боков – чешуйка к чешуйке – ровными черными зубцами. Она пробиралась вперед, ощупывая дорогу раздвоенным кончиком языка, который, как известно, у змей служит органом осязания.

Лансеолада вышла на охоту. На перекрестке двух троп она остановилась, свернулась не спеша клубком, поерзала немного, чтобы поудобнее устроиться, и, медленно опустив голову на кольца своего гибкого тела, замерла в ожидании.

Минута за минутой прошло пять часов, Лансеолада ничем не выдавала своего присутствия. В эту ночь ей не везло! Начинало светать, и она уже собиралась уйти ни с чем, как вдруг изменила свое решение. Прямо перед ней, на бледном предрассветном небе отчетливо выступала огромная неподвижная тень.

– Проползу-ка я около Дома, – прошептала ярара. – Вот уже несколько дней, как оттуда доносится шум… Надо быть начеку…

И она осторожно заскользила в сторону тени.

Дом, который занимал внимание Лансеолады, был старым деревянным бунгало, еще сохранившим следы побелки. Вокруг виднелось несколько навесов. С незапамятных времен здание было заброшено, и в нем никто не жил. А теперь оттуда слышались непривычные звуки: топот ног, лязг железа, ржание коней – все говорило о присутствии человека. Плохо дело…

Однако опасения следовало проверить, и это удалось Лансеоладе гораздо раньше, чем она ожидала.

До слуха змеи донесся протяжный скрип открываемой двери. Она вытянула шею и при свете занимавшейся зари увидела высокую плотную фигуру, которая двигалась по тропинке в ее сторону. Шум шагов – твердых, уверенных, гулких шагов – издалека возвещал приближение врага.

«Человек!» Лансеолада вмиг сжалась в клубок и приготовилась к нападению.

И вот тень уже над ней. Где-то совсем рядом опустилась огромная нога, и ярара, рискуя жизнью, хищно выбросила вперед голову и сейчас же отдернула ее назад.

Человек остановился; ему почудилось, будто его ударили невидимым хлыстом по ногам. Не сходя с места, он внимательным взглядом окинул заросли и, ничего не обнаружив в обманчивом полумраке зарождавшегося дня, решительно зашагал вперед.

И Лансеолада поняла, что на этот раз Дом действительно начал жить привычной жизнью Человека. Она поползла к своей норе, унося уверенность в том, что ее ночное приключение было лишь прологом великой драмы, которая не замедлит разыграться в ближайшие дни.

II

На следующий день Лансеолада сразу же вспомнила об опасности, нависшей над змеиным родом с появлением Человека. С незапамятных времен два понятия – человек и опустошение – слились воедино для Царства животных. Для змей эти два понятия воплотились в стальном мачете, беспощадно пролагающем себе путь в сердце девственной сельвы, и в огне, который вслед за ним пожирает вековую чащу, а заодно и скрытые в ней змеиные логова.

Необходимо было действовать быстро и решительно, но не раньше, чем наступит ночь. Лансеолада разыскала двух подруг, которые помогли ей разнести по сельве тревожную весть; они успели до полуночи заглянуть во все змеиные гнезда и норы, и к двум часам собрался Конгресс, хоть и не в полном составе, но с достаточным количеством голосов для решения вопроса о дальнейших действиях.

У подножья пятиметровой скалы, в глубине леса, притаилась в зарослях папоротника пещера.

С давних пор она служила жильем Террифики, старой-престарой гремучей змеи, с длинным хвостом, на конце которого красовались тридцать две погремушки. В ней не было и полутора метров длины, зато толщиной она была с пивную бутылку. Словом, прекрасный, ядовитый хищник с желтыми ромбами вдоль мускулистого тела, упорный и настойчивый, способный семь часов подряд, не двигаясь с места, подстерегать врага, чтобы затем внезапно вонзить в него свои острые полые зубы, которые, уступая по размеру клыкам других ядовитых змей, не имеют себе равных по совершенству внутреннего строения.

В этой-то пещере и открылось перед лицом неотвратимой опасности и под председательством гремучей змеи заседание Змеиного Конгресса. Кроме Лансеолады и Террифики, на нем присутствовали и другие змеи страны: общая любимица, крошка Коатиарита, с заостренной головой и яркой красноватой полоской вдоль всего тела; стройная, самоуверенная красавица с кофейно-белым узором на спине и боками цвета лососины, прозванная Нойвид, по имени открывшего ее натуралиста; Крусада, которую на юге зовут крестовой гадюкой, – дерзкая соперница Нойвид, не уступающая ей по красоте рисунка; Атрос{20}20
  Атрос – свирепая, жестокая (исп.).


[Закрыть], одно имя которой наводит страх; а в глубине пещеры притаилась Золотая Уруту; ее черное бархатистое тело, покрытое косыми золотистыми полосами, достигало ста шестидесяти сантиметров.

Надо сказать, что отдельные разновидности страшного змеиного рода Лахезис, или Ярара, к которому, за исключением Террифики, принадлежали все участницы Конгресса, издавна соперничают друг с другом по красоте и яркости своего узора. И действительно, на свете найдется немного существ, столь щедро одаренных природой.

По змеиным законам ни одна из слабо распространенных и малочисленных разновидностей не имеет права председательствовать на заседаниях Конгресса. Поэтому Золотая Уруту – грозная, ядовитая гадюка, которая встречается, однако, довольно редко, – не претендовала на эту честь, охотно уступив ее менее сильной Гремучей змее, представляющей весьма известную и удивительно плодовитую ветвь змеиного рода.

Итак, большинство членов Конгресса было на местах, и Террифика объявила заседание открытым.

– Друзья! – сказала она. – Лансеолада принесла весть о пагубном присутствии Человека. Я думаю, что выражу общее желание, поднимая вопрос о необходимости оградить нашу Империю от вражеского нашествия. У нас остается только одно средство, – ведь опыт показал, что территориальные уступки не спасают положения. Этим средством, как вы отлично понимаете, является непримиримая, беспощадная война против Человека, война, которая должна начаться сегодня же ночью, дав каждой из нас возможность проявить свои способности и таланты. При создавшейся обстановке мне особенно отрадно сообщить Конгрессу, что я не признаю имени, данного мне Человеком: я не гремучая змея, а такая же ярара, как и все здесь присутствующие. Смертоносная ярара! Итак, дорогие друзья, мы поднимаем черное знамя Смерти! А теперь пусть кто-нибудь из вас предложит план боевых действий.

Ни для кого не секрет, по крайней мере в Змеиной Империи, что длина зубов Террифики обратно пропорциональна ее умственным способностям. Она отдает себе в этом отчет, и, как опытная королева, проявляет достаточно такта, чтобы помалкивать в тех случаях, когда речь идет о разработке плана.

Тогда, лениво потягиваясь, выступила Крусада:

– Я тоже придерживаюсь мнения Террифики и считаю, что не следует ничего предпринимать без определенного плана. Я очень сожалею, что на Конгрессе отсутствуют наши неядовитые родственники – ужи и удавы.

Настало длительное молчание. Очевидно, последнее замечание пришлось собравшимся не по вкусу. Крусада кисло улыбнулась и продолжала:

– Сожалею, что мои слова вам не по душе. Но я напомню лишь об одном: любой удав сильнее нас всех вместе взятых. Победить его невозможно. Это все, что я хотела сказать.

– Если дело идет об их невосприимчивости к яду, – прошипела из глубины пещеры Золотая Уруту, – то я беру на себя рассеять ваши сомнения…

– Яд тут ни при чем, – презрительно возразила Крусада. – У меня его тоже достаточно… – прибавила она, бросая косой взгляд на черно-золотистую гадюку. – Я имею в виду их силу, ловкость и быстроту! Никто не станет отрицать за ними этих прекрасных боевых качеств. Повторяю, что в борьбе, которую мы, змеи, собираемся начать, ужи и удавы будут нам исключительно полезны; больше того, мы не сможем без них обойтись.

Но предложение все еще не находило поддержки.

– На что нам ужи? – воскликнула Атрос. – Они омерзительны!

– У них рыбьи глаза, – жеманно прибавила Остроголовка.

– Когда я их вижу, меня тошнит от отвращения! – процедила сквозь зубы Лансеолада.

– Мне кажется, тебя тошнит от чего-то другого! – откликнулась, злобно сверкнув глазами, Крестовая гадюка.

– Кого? Меня?! – прошипела, задетая за живое, Лансеолада. – Предупреждаю, что на этом высоком собрании ты играешь незавидную роль, защищая бродячих червей.

– Скажи-ка об этом самим ужам-охотникам… – иронически пробормотала Крусада.

Услышав слово «охотники», сборище взволнованно зашумело:

– Глупости! Какие там охотники! Обыкновенные ужи, и больше ничего!

– Они сами называют себя Охотниками, – сухо обрезала Крусада. – И вообще прошу не забывать, что вы на Конгрессе!

Следует сказать, что между Лансеоладой, дочерью крайнего севера, и Крусадой, прирожденной южанкой, с незапамятных времен идет непримиримая борьба, вызванная, по мнению ужей, женским соперничеством.

– Ну, довольно, довольно! – вмешалась Террифика. – Пусть Крусада объяснит, зачем ей нужна помощь ужей, что общего у них с нами – служительницами Смерти.

– Затем, – уже спокойно ответила Крусада, – что нам необходимо знать, чем занимаются люди, поселившиеся в Доме; а для этого к Дому нужно подобраться, и как можно ближе. Как видите, дело нелегкое, – ведь если нашим девизом служит Смерть, то девизом людей тоже является Смерть, и притом гораздо более быстрая, чем наша! Ужи, конечно, намного ловчее нас. Любая из участниц Конгресса может отправиться в Дом попытать счастья. Но вопрос, вернется ли она? Тут Ньяканина просто незаменима. Такие вылазки для нее дело привычное; взобравшись на крышу, она могла бы увидеть и услышать много интересного и сообщить нам обо всем еще до наступления рассвета.

Предложение показалось столь разумным, что на этот раз все собрание, хотя и без особого энтузиазма, было вынуждено с ним согласиться.

– Кто же за ней пойдет? – спросили сразу несколько голосов.

– Я! – откликнулась Крусада и, соскользнув со ствола, поспешила к выходу. – Слетаю в два счета!

– Еще бы! – бросила ей вслед Лансеолада. – Ты с ней так дружишь! Как не слетать!

В ответ Крусада успела лишь обернуться и вызывающе показать язык.