Текст книги "Анаконда"

Автор книги: Орасио Кирога

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Слуга-мальчишка, долгожданный отдых!.. – снова рушились его надежды. Он греб, то и дело взмахивая веслом. Уровень воды понизился в течение часа. Разреженным воздухом невозможно было дышать. А Суберкасо, измученный тревогой и усталостью, все плыл вверх по реке. На обратную дорогу ушло четыре часа, и он один знал, что это были за часы! Когда они подплыли к пристани, река, бурля и пенясь, на два метра вышла из берегов. По каналу спускались сухие ветки, наполовину уйдя под воду и покачивая верхушками, которые то выглядывали на поверхность, то погружались в воду.

Путники подплыли к бунгало, когда почти стемнело, хотя еще не было и четырех часов. Как раз в это время небо, до самой реки озаренное одинокой вспышкой, обрушило на землю свои безмерные запасы воды. Суберкасо и малыши тотчас поужинали и измученные легли спать – под шум ливня, который всю ночь неумолимо стучал по цинковой крыше.

На рассвете хозяин дома проснулся от сильного озноба. До этого он спал тяжелым сном. Против обычного, нога, беспокоившая его все время с тех пор как нарвал палец, теперь почти не болела, несмотря на события прошедшего дня. Он укутался висевшим на спинке кровати плащом и снова попытался уснуть.

Напрасно. Холод пробирал его до костей. Он шел изнутри, проникая во все поры кожи, которые ощетинились иголками, больно коловшими при малейшем прикосновении к белью. Скрючившись от этого нестерпимого холода, который волнами пробегал по всему телу, больной в течение нескольких часов не мог согреться. Дети, к счастью, еще спали.

– В моем состоянии не следовало совершать глупостей, вроде вчерашней, – повторял он. – Вот они последствия…

Словно о давней мечте, словно о неоценимом и небывалом счастье, которым и он владел когда-то, думал Суберкасо о возможности целый день провести в постели – согреться и отдохнуть наконец, прислушиваясь к звону чашек, в которые служанка – это первая великая служанка – наливает кофе с молоком и подает его детям…

Побыть в постели хотя бы до десяти!.. За четыре часа лихорадка прошла бы и поясница не болела бы так… В конце концов что ему нужно, чтобы поправиться? Немного отдыха – и только. Он уже раз десять повторил это себе…

День вступал в свои права, и больному казалось, что сквозь свинцовый стук в висках он слышит веселый звон чашек. Какое счастье слышать этот звон!.. Наконец-то он немного отдохнет…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Папочка!

– Дорогой мой…

– Добрый день, любимый папочка! Ты еще не встал! Уже поздно, папочка.

– Да, моя жизнь, я встаю…

И Суберкасо быстро оделся, упрекая себя в лени, которая заставила его позабыть о кофе для ребят.

Дождь наконец прекратился, но хоть бы одно дуновение ветерка просушило отсыревший воздух! В полдень снова пошел дождь, теплый, мерный и монотонный. Долина Оркеты, посевы и жнивье, казалось, растворились в туманном и печальном слое воды.

После завтрака дети с увлечением принялись мастерить бумажные лодки, запас которых иссяк накануне… Они делали сотни лодок, словно фунтики вкладывая их одну в другую. Когда они с отцом опять отправятся в плаванье, то пустят лодки по следу каноэ. Суберкасо воспользовался этим, чтобы прилечь в постель. Он снова свернулся клубочком и замер, прижав колени к груди.

И, как прежде, он почувствовал, что голова становится непомерно тяжелой и сливается с подушкой. Как хорошо! Лежать бы вот так, без движения, один, десять, сто дней! Монотонное журчание воды, стекающей по цинковой крыше, убаюкивало его, и в этом шуме он ясно, так ясно, что невольно улыбался, различал звон посуды, которую спешила расставить служанка. Что у него за служанка!.. И он слушал звон тарелок, дюжин тарелок, чашек и горшков, которые служанки – теперь их было десять! – скребли и терли с головокружительной быстротой. Что за блаженство наконец-то хорошенько согреться, лежа в постели и не терзаясь заботами!.. Когда, в какие времена ему мерещилось, что он заболел в то время, как у него столько забот?.. Каким он был глупцом!.. И как ему хорошо лежать вот так, прислушиваясь к звону сотен чисто вымытых чашек…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Папочка!

– Доченька…

– Мне хочется есть, папочка!

– Да, девочка; сию минуту….

И больной вышел под дождь, чтобы поскорее приготовить кофе детишкам.

Весь вечер Суберкасо едва отдавал себе отчет в том, что он делает. С глубокой радостью встретил он наступление ночи. Он помнил, что в этот вечер мальчишка не принес молока и что он долго разглядывал свою ранку, но не заметил в ней ничего особенного.

Не раздеваясь, он бросился в постель, и скоро лихорадка снова стала трепать его. Мальчишка так и не принес молока… Какое безумие!.. Теперь ему было хорошо, совсем хорошо, он отдыхал.

Всего несколько дней отдыха, даже несколько часов, и он бы поправился. Конечно! Конечно! Есть же какая-то справедливость, несмотря ни на что… И хоть немного воздаяния тому, кто так любил своих детей, как он… Он поднимется совсем здоровым. Каждый может заболеть… и нуждаться в небольшом отдыхе. А он хорошо отдохнул под убаюкивающий стук дождя по крыше!.. Но разве не прошел уже целый месяц?.. Ему надо вставать.

Больной открыл глаза. Но не увидел ничего, кроме мрака, пронизанного сверкающими точками, которые то вырастали, стремительно раскачиваясь у него перед глазами, то пропадали вовсе.

– У меня, должно быть, сильный жар, – сказал он сам себе и зажег на ночном столике «летучую мышь». Влажный фитиль долго сыпал искрами, а Суберкасо тем временем не отрываясь глядел в потолок. Он очень смутно припоминал такую же ночь, когда он был болей, тяжело болен… Какая чушь!.. Он совершенно здоров, потому что если человеку, который просто устал, посчастливилось, лежа в постели, слышать, как из кухни доносится отчаянный перезвон посуды, то это значит, что мать заботится о своих детях…

Он снова проснулся. Искоса увидел краем глаза зажженный фонарь и усилием воли заставил себя прийти в сознание.

Нестерпимо болела правая рука – от локтя до кончика пальцев. Он попробовал приподнять ее и не смог. Тогда он откинул плащ и увидел свою руку – бледную, мертвую, в лиловых полосах. Не закрывая глаз, Суберкасо стал думать о том, что это могло означать: он припомнил, что его знобило, и на пальце еще не зарубцевалась ранка, а он босыми ногами стоял в зловонной грязи Ябебири. И тут он ясно и до конца осознал, что умирает.

Вокруг стало очень тихо, словно дождь и шум непогоды за окном и весь неумолчный ритм жизни внезапно оборвались, канули в вечность. И словно уже расставшись сам с собой, он из какой-то далекой страны увидел бунгало, а в нем двух детей, одиноких, голодных и беспомощных, покинутых богом и людьми. Страшная, несправедливая судьба ждала беззащитных детей.

Его детей…

Невероятным усилием воли он попробовал стряхнуть с себя этот кошмар, который преследовал его, час за часом, день за днем рисуя ему судьбу его горячо любимых малышей. Напрасно он думает об этом. В жизни действуют высшие силы, которые нам не подвластны… Все решает бог…

«Но им же нечего будет есть!» – надрывалось от крика сердце отца. Лежа здесь мертвым, он станет свидетелем трагедии, равной которой нет на свете.

Бледные утренние блики заиграли на стене, но снова отступили под напором мрака, пронизанного белыми точками, которые то отдалялись, то снова бешено кружились у него перед глазами… Ну, конечно! Конечно! Все это ему приснилось. Нельзя поддаваться подобным снам… Сейчас он встанет, он уже отдохнул…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Папочка!.. Папочка!.. Дорогой папуленька!..

– Сыночек…

– Ты сегодня не встанешь, папочка? Уже так поздно. Нам очень хочется есть, папочка!

– Маленький мой… Я еще полежу… А вы встаньте и съешьте печенье… Там в жестяной банке остались две штуки… Когда покушаете, подойдете ко мне.

– Папочка, а можно нам сейчас войти?

– Не надо, дорогой мой. Я приготовлю вам кофе, только попозже… Я вас позову.

Суберкасо услышал, как, поднимаясь, смеются и болтают дети. Затем все возраставший шум и отчаянный звон заглушили их голоса. Эти шум и звон шли из его мозга и бились ритмичными волнами о стенки черепа. Голова разрывалась от боли. Потом все стихло…

Он снова открыл глаза и с удивлением почувствовал, что голова, словно чужая, клонится набок. Шума больше не было, зато окружающие предметы то отступали, то приближались, и Суберкасо никак не мог определить, далеко ли до них на самом деле… Потом он почувствовал, что ловит воздух открытым ртом.

– Детки!.. Скорее… идите сюда…

Дети поспешили на его зов и остановились в приоткрытых дверях; но, увидев зажженный фонарь и лицо отца, молча шагнули вперед, широко раскрыв глаза.

Больной нашел в себе силы улыбнуться, однако при виде гримасы, исказившей его лицо, дети только шире раскрыли глаза.

– Детки, – сказал Суберкасо, когда они подошли к нему. – Слушайте внимательно, детки мои, ведь вы уже большие и все понимаете… Я умираю, детки… Но вы не огорчайтесь… Вы скоро станете взрослыми и будете хорошими, честными людьми… И вы тогда вспомните о своем папочке… Постарайтесь понять, что я говорю, дорогие мои малыши… Я скоро умру, и у вас больше не будет отца… Вы останетесь совсем одни в этом доме. Но вы не пугайтесь… и ничего не бойтесь… А теперь прощайте, мои маленькие… Поцелуйте меня… Ты, сыночек, и ты, девочка… Только потихоньку… Поцелуйте… своего папочку…

Дети вышли, так и не прикрыв двери. У себя в комнате они остановились и стали глядеть, как за окном моросит дождь. Они стояли, не шевелясь. Только у девчушки, которая догадывалась о том, что произошло, время от времени кривилось лицо, а ее братик, который ничего не понял, рассеянно скреб ногтем дверную скобу.

Оба боялись зашуметь невзначай.

Из соседней комнаты тоже не доносилось ни звука. Там уже три часа, одетый и обутый, под непромокаемым плащом, лежал при свете фонаря их мертвый отец.

Охота за бревнами

Мебель из розового дерева так и не появилась бы в доме мистера Холла, не случись эта история с граммофоном.

Проезжая однажды вечером мимо конторы «Эрба Компани», Кандию увидел в раскрытую настежь дверь, что мистер Холл хлопочет возле какой-то диковинной машины.

Как всякий индеец, Кандию ничем не выдал своего удивления и, придержав лошадь, переступившую полоску света, посмотрел совсем в другую сторону. Но разве индейцу перехитрить англичанина! Ни изрядная порция виски, ни жара, которая в тот душный вечер была особенно невыносима, не лишили мистера Холла ясности мысли. Заметив индейца, он даже не поднял головы от граммофона. Озадаченный Кандию, несколько помешкав, подъехал к дому и остановился возле двери.

– Добрый вечер, хозяин!.. До чего хороша музыка!

– Хороша… – процедил мистер Холл.

– Хороша… – повторил Кандию. – И как громко играет!

– Громко, – согласился мистер Холл, словно замечания гостя были не лишены глубины.

Кандию как зачарованный слушал музыку.

– А дорого это стоит, хозяин?

– Стоит?.. О чем ты?

– Да этот… говорильник… парни, которые поют?

Мутный, невыразительный и тяжелый взгляд мистера Холла сразу прояснился. В кассире «Эрба Компани» проснулся делец.

– Еще бы, конечно, дорого… А ты что – купить думаешь?

– Если б ты захотел продать… – вырвалось у Кандию, хотя он был убежден, что ему не купить такой вещи.

По дребезжащей пластинке прыгала игла…

Мистер Холл тяжело, в упор смотрел на смущенного индейца.

– Дешево продам… За пятьдесят песо!

Кандию замотал головой, простодушно улыбаясь то машине, то ее владельцу.

– Много денег! Не могу.

– А сколько дашь?

Индеец только улыбнулся в ответ.

– Где ты живешь? – наступал мистер Холл, решив во что бы то ни стало всучить индейцу граммофон.

– В порту.

– А-а… Да я ж знаю тебя, знаю… Ты Кандию?

– Да.

– Значит, это ты бревна вылавливаешь?

– Иногда случается, если бревнышко без хозяина…

– Хочешь, продам за бревна? Три распиленных бревна. Доставка моя. Идет?

Кандию по-прежнему улыбался.

– У меня сейчас ничего нет… А что эта машина… очень хитрая штука?

– Да нет, ерунда! Повернуть тут, а потом там. Я тебя научу. Когда будут бревна?

– Как знать… Скоро вот поднимается вода… А какое тебе нужно дерево, хозяин?

– Розовое… Идет?

– Гм!.. Такое дерево сплавляют очень редко, разве что в самое большое половодье… А ты понимаешь в этом толк, хозяин. Замечательный товар!

– Но ведь ты взамен получишь настоящий граммофон!

Торг проходил под звуки британской музыки. Англичанин всеми силами пытался вырвать согласие у индейца, а тот изворачивался как мог, уклоняясь от прямого ответа. Мистер Холл знал одно: такой случай упустить нельзя. Шутка ли: почти даром – в обмен на осточертевший ему граммофон и бутылку виски – получить несколько десятков досок ценнейшего дерева! Да и индейцу в конце концов ничего не стоит раздобыть бревна. Переговоры затянулись до поздней ночи…

Кандию живет на берегу Параны уже тридцать лет. Последний приступ лихорадки так измотал его, что вряд ли ему протянуть еще несколько месяцев. Целыми днями, надвинув на глаза обтрепанную шляпу, сидит он неподвижно на своем раскладном стуле. Только мертвенно– бледные руки его все время двигаются и дрожат мелкой дрожью, как ощипанный попугай. Изуродованные тяжелым трудом, они напоминают лапы какого-то животного. А вздутые зеленые жилы, которые разбегаются от запястья к пальцам, делают их похожими на два негатива.

Прежнего Кандию не узнать! А ведь было время, когда он честно служил сторожем на банановых плантациях и сверх того незаконно промышлял на Паране, вылавливая из реки бревна, которые течением уносило с лесосплавных участков. Чаще всего бревна попадались в половодье. Особенно же хорошо шло дело, если какой-нибудь пеон, забавы ради, ударом мачете разрубал веревку, стягивающую плот. У Кандию была настоящая подзорная труба. По утрам, сидя на берегу, он внимательно просматривал гладь реки. Как только ему удавалось заметить у мыса Итакаруби светлую полоску бревна, он изо всех сил мчался на своей лодке навстречу добыче.

Если бревно замечено вовремя – поймать его не так уж трудно. Мачете в руках опытного охотника и быстрые весла сделают свое дело – громадное бревно пойдет за лодкой, как за катером.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На сплавном участке Кастелюма, вверх по реке за Пуэрто Фелисидад, после шестидесяти дней небывалой засухи начались проливные дожди. Во время жары работы приостановились. Альсапримас{25}25
  Альсапримас – специальные катки для подтаскивания бревен к берегу.


[Закрыть] рассохлись, соскочили железные ободья. Более семи тысяч бревен скопилось на берегу Ньякангуазу – целое состояние! Но фирма «Кастелюм и компания» была озабочена и отнюдь не испытывала ничего похожего на радость. Как известно, бревно весом в две тонны не стоит и двух соломинок, пока оно не в порту.

Из Буэнос-Айреса летели приказы о возобновлении работ. Управляющий участком затребовал мулов и альсапримас. Ему обещали, что мулы будут, как только он с первым катером вышлет деньги. Но управляющий доказывал, что сможет переслать деньги, как только прибудут мулы.

Время шло, а дело не двигалось. Несмотря на сильный дождь, на участок приехал сам Кастелюм и увидел на обрывистом берегу Ньякангуазу несметное количество бревен в штабелях.

– Сколько? – спросил он управляющего.

– На триста тысяч песо, – ответил тот.

Нужно было действовать срочно, не считаясь с непогодой. Некоторое время Кастелюм молча разглядывал вспухшую реку. Под струями дождя фигура всадника в резиновом плаще и его лошадь сливались в одно целое. Внезапно, не вынимая руки из-под плаща, он указал в сторону реки и спросил:

– Как вы думаете, покроет вода пороги?

– Если так будет лить – наверняка.

– Все люди на участке?

– Да! Ждем ваших распоряжений.

– Хорошо, – сказал Кастелюм, – думаю, что все нам удастся как нельзя лучше. Слушай, Фернандес, сегодня же вечером натяни канат, и начинайте сбрасывать бревна в воду. Путь пока свободен. Не сегодня-завтра я буду в Посадас. Оттуда при первой возможности спустим лес в Парану. Понятно? Этот дождичек нам на руку!

Управляющий, широко раскрыв глаза, смотрел на хозяина:

– Канат не выдержит и первой сотни бревен.

– Возможно, что и так. Но это пустяки. Будет стоить нам нескольких тысяч. Раздумывать некогда. Поговорим потом.

Фернандес пожал плечами и тихонько засвистел.

К концу дня дождь стих. Пеоны, промокшие насквозь, тянули бревна с берега на берег, сооружая заводь. Вода сильно поднялась, и Кастелюм на лодке отправился в Посадас.

За сильной засухой – сильные дожди. На другой день начался страшный ливень. Более двух суток горы содрогались от обрушившихся на них потоков воды. Тихая Ньякангуазу превратилась в бушующий поток. Грохоча, как лавина камней, стремительно неслась вода. Продрогшие пеоны сбрасывали бревна в заводь. Мокрая, прилипшая к телам одежда подчеркивала их худобу. Изнемогая от усталости, пеоны работали не жалея сил. И каждый раз, когда громадное бревно, подпрыгивая, скатывалось вниз и с грохотом пушечного выстрела погружалось в воду, воздух оглашался их ликующим и яростным: у-у-у-х!

Хлестал дождь, ломались багры, измученные люди то и дело падали в жидкую грязь. А лихорадка шла по пятам за ними.

Внезапно ливень прекратился. В зыбкой тишине слышался шум дождя над соседним лесом. Гулко и глухо ворчала Ньякангуазу. Отдельные, редкие и тяжелые, капли падали с обессиленного неба. Но ветра не было, и в воздухе чувствовалась какая-то тяжесть. Не успели пеоны передохнуть и пару часов, как снова хлынул дождь. Сплошная, плотная, белая стена воды обрушилась на землю.

В заводи плавающий барьер преградил дорогу первым бревнам и, прогибаясь и скрипя, сдержал напор следующей партии. В конце концов канат, не выдержав осады, лопнул и… бревна прорвались.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кандию следил за рекой, не отрывая глаз от подзорной трубы. «Если вода в Сан-Игнасио поднялась с прошлой ночи на два метра, – думал он, – за Посадас, должно быть, страшное наводнение». Вскоре появились первые бревна. Плыли кедры и прочая мелочь. Охотник терпеливо ждал своего часа.

Прошла ночь. Вода поднялась еще на метр. К вечеру следующего дня Кандию вдруг заметил у мыса Итакуруби целую лавину отличнейших бревен. Шел, поблескивая светлыми спинками, совершенно сухой лес. Кандию не верил своим глазам!

Ну, теперь не зевать! Кандию прыгнул в лодку и что было силы понесся навстречу бревнам. Но не так-то просто плыть по Паране в половодье. Что только не попадалось ему на пути в мутном, пенистом потоке!

Вывороченные бурей деревья плыли вверх черными корнями, как гигантские осьминоги. Трупы мулов и коров плыли рядом с трупами хищных зверей. Высокие конусы муравейников плыли вместе с глыбами земли. Один раз встретился даже мертвый ягуар. Камалоты и гадюки то и дело высовывали головы из воды.

Кандию непрерывно натыкался на что-нибудь, сворачивал в сторону. В конце концов он настиг бревно и, вонзив мачете в розовую мякоть ствола, некоторое время тянул его за собой. Деревья цеплялись за лодку ветвями. Пришлось изменить тактику. Он накинул лассо на бревно и принялся грести прямо к берегу. Началась глухая и яростная борьба. Каждый взмах весел уносил частицу жизни индейца.

Вытащить такое громадное бревно, да еще в разгар половодья, не под силу и трем здоровенным парням. Но за спиной у Кандию был тридцатилетний опыт охоты на Паране, и ему чертовски хотелось стать хозяином граммофона.

Наступила ночь. Она принесла немало удивительных событий. В темноте казалось, будто лодка скользит по черному маслу. Мимо проплывали густые тени. Один раз о лодку ударился утопленник. Кандию, наклонившись, увидел широко раскрытый рот и стеклянные глаза. А гадюки, эти непрошеные гости, так и норовили забраться в лодку. Кандию видел однажды, как они забрались по колесам парохода до самой палубы.

Титаническая битва с бревном продолжалась. Бревно дрожало под водой, сопротивляясь упорству индейца. В конце концов оно сдалось. Кандию круто повернул лодку и, собрав последние силы, потащил бревно прямо к скалистому берегу Тейукуаре.

То, что он проделал в течение десяти минут, чтобы добраться до берега с бревном на буксире, стоило нечеловеческих усилий. От невероятного напряжения жилы на его шее вздулись, а мышцы на груди свело судорогой. Когда лодка, сильно накренившись, ударилась о камни, у Кандию только и хватило сил, чтобы закрепить веревку и упасть ничком, без сознания.

Лишь месяц спустя мистер Холл получил свои три десятка досок, и ровно через двадцать секунд вручил Кандию граммофон и двадцать пластинок в придачу.

Фирма «Кастелюм и компания», несмотря на целую флотилию катеров, высланную для ловли бревен, понесла весьма значительные убытки.

И если когда-нибудь Кастелюм посетит Сан-Игнасио и, чего доброго, заглянет к нашему кассиру, он будет немало удивлен, увидев в его столовой прекрасную мебель розового дерева.