Текст книги "Анаконда"
Автор книги: Орасио Кирога
Жанры:
Классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
Однорогий дьявол
В стране Африке, на берегу большой реки, было место, где никто не решался поселиться – все боялись. Вокруг жило много негров – они возделывали маниоку и бананы, но на том месте не было ничего – ни бананов, ни негров. Все обходили его стороной, потому что там поселилось огромное животное, которое ломало растения, топтало хижины, дробя их на тысячи кусков, и убивало всех, кто попадался на его пути. Негры не раз пытались убить это чудовище, но у них были только стрелы, а стрелы отскакивали от спины и боков страшного зверя, потому что кожа у него была чрезвычайно толстая и твердая. Вот брюхо стрела могла бы пробить, но в брюхо очень трудно хорошо прицелиться.
Как-то раз один очень умный негр отправился к самому морю и купил ружье, которое стоило ему пять слоновых бивней: из этого ружья он хотел застрелить животное. Но свинцовые пули расплющивались на его шкуре; а потом зверь уничтожил негра вместе с ружьем, раздробив ему голову ударом ноги, словно это был кокосовый орех.
Но что же это было за чудовище, такое сильное и злое? Это был носорог – самый свирепый зверь на свете и почти такой же сильный, как слон. Вот почему ни один негр не отваживался приблизиться к этому проклятому месту.
Но вот однажды в те края приехали три путешественника, трое белых, которые захотели поселиться там, чтобы изучать животных, растения и камни страны – они ведь были естествоиспытателями. Все трое были молоды и были большими друзьями. Они решили построить дом в том самом месте, где жил носорог. Негры умоляли их не делать этого, становились перед ними на колени и со слезами уверяли молодых людей, что «однорогий дьявол» их убьет. Друзья только смеялись в ответ и показывали неграм свои ружья и пули, словно одетые в рубашку из самой твердой стали, пули, которые пробивали железо так же легко, как кусок сыра. Но негры, всхлипывая, твердили:
– Это ничего не значит… Пуля… не пробивает… никакая пуля не пробивает его шкуру… «Дьявол-с-одним– рогом» не может умереть…
Друзья продолжали смеяться: они знали, что нет такого животного, которое могло бы устоять против остроконечной пули в оболочке из самой твердой стали, каким бы оно ни было чертом – с одним, двумя или тремя рогами, – потому что встречаются ведь носороги и не с одним рогом.
И так как ни один из негров не хотел помочь им, они сами отправились туда на своей повозке и построили дом, очень крепкий, с дверью в три дюйма толщиной. Они намеревались провести там долгое время и поэтому на всем участке посадили деревья, множество маленьких деревьев, и поливали их сначала каждый день, а потом каждую неделю.
Днем они бродили, собирая букашек, травы и цветы и разбивая камни молотками и зубилами, которые они подвешивали к поясу, как мачете, а ночью изучали все, что успевали собрать за день, и читали. Прошло довольно долгое время – никто их не беспокоил, и они уже было совсем решили, что знаменитый «однорогий дьявол» – сказка, которую выдумали негры, чтобы запугать их, как вдруг однажды, в бурную, грозовую ночь, когда снаружи дождь лил потоками, а трое друзей сидели дома за книгами, очень довольные, потому что у них была большая лампа и были кофе и сигары, – в ту ночь один из них внезапно поднял голову и замер, прислушиваясь.
– Что случилось? – спросили его остальные. – Что с тобой?
– Мне послышался какой-то шум, – сказал первый. – Вот, слышите?
Двое других тоже затаили дыхание, и тогда услыхали глухой и гулкий топот: тон-тон-тон, как будто шел кто-то очень тяжелый и под ним дрожала земля.
Очень удивленные, друзья переглянулись: «Что это может быть?» Решили выяснить, Ь чем дело. Захватив фонарь, защищенный от ветра, они вышли из дома.
Дождь лил как из ведра, в одно мгновение они промокли до нитки, и вода струилась у них под фуфайками, но это их не остановило. Друзья обошли весь участок и ничего не обнаружили. Вдруг один из них, случайно нагнувшись, воскликнул:
– Смотрите! Все деревца ободраны! Здесь следы! Следы огромного животного!
Теперь все наклонились, светя фонарем и разглядывая глубокий след – отпечаток лапы с тремя пальцами, большой, как тарелка. Почти все следы были наполнены водой, так как с неба продолжали низвергаться потоки дождя.
Мало того: недалеко от дома стояло гигантское дерево, со стволом такой толщины, что десять человек, взявшись за руки, не смогли бы его обхватить. Так вот, вся кора этого дерева на высоту половины человеческого роста была содрана, изорвана в лохмотья! Как только трое друзей увидели это, они единогласно решили:
– Нет сомнения, это носорог. Больше ни одно животное на свете не способно этого натворить. Это «однорогий дьявол»!
На следующий день они достали свои ружья, вычистили их керосином, а затем смазали вазелином и протерли сухими тряпками. Этим вечером они не занимались. Они пили кофе в полном молчании, чтобы услышать малейший звук, который донесется снаружи. И действительно, немного раньше девяти они услыхали тот же гулкий топот, что и прошедшей ночью: тон-тон-тон.
– «Дьявол-с-одним-рогом»! – промолвили они совсем тихо, – Он здесь!
Захватив ружья, они вышли из дома и стали продвигаться очень медленно, пригибаясь к земле.
Будь они охотниками, а не естествоиспытателями, они знали бы, что убить носорога далеко не так просто, как застрелить кошку. И за это они чуть не заплатили жизнью.
Итак, они двигались; нагнувшись, навстречу носорогу, полные веры в свои пули. Вдруг из ночной тьмы возникла чудовищная тень, и три друга, которые находились едва в двадцати метрах от животного, решили, что пора. Все трое опустились на колени, все трое прицелились в голову зверя и все трое одновременно спустили курок.
Все три пули поразили цель, но ни одна не попала в нужное место. Одна сбоку ударилась в рог – от него отлетел осколок; другая пробила огромные складки кожи на шее носорога; третья попала сбоку, в грудь, прошла под кожей и вышла около хвоста.
Так вот, когда носорог видит, что на него нападают, когда он ранен, нет на свете более свирепого животного. Он в ярости кидается на врага, и если в него стреляли с близкого расстояния, уже нет времени, чтобы выстрелить вторично. Остается одно: удирать, удирать со всех ног, удирать так, как будто за вами гонится «дьявол-с-тремя-миллионами-рогов». Именно так и поступили три друга: они бросились к дому со всей быстротой, на какую были способны, носорог – за ними. Земля дрожала от этого бега. Люди мчались, и каждую минуту им казалось, что страшный рог поднимает их в воздух за штаны. С каждой минутой он настигал их, но с каждой минутой они приближались к дому. Наконец они добежали, и едва успели захлопнуть за собой дверь, как – трор-р-ром! – услышали страшный удар, от которого дом содрогнулся сверху донизу: это носорог, с опущенной головой, со всей силы налетел на дверь.
Дверь устояла, ведь она была толщиной в три дюйма, зато рог вошел в нее, как в масло, и застрял, вонзившись так глубоко, что проткнул ее насквозь; а животное снаружи ревело и било ногами, делая отчаянные усилия, чтобы освободиться.
Ну так вот, первой мыслью трех друзей было открыть окно и застрелить носорога, пока он не убежал. Но когда они увидели, что носорогу, несмотря на всю его ярость, не удастся вытащить свой рог, они из охотников снова превратились в естествоиспытателей и почувствовали неодолимое желание поймать носорога живым. Как хорошо они могли бы изучить его, ведь он будет совсем рядом! Но что предпринять, пока он, бешено вырываясь, не освободил наконец свой рог?
– Я придумал! – воскликнул вдруг один из них. – Я знаю, что делать! Мы просверлим рог отсюда, изнутри, и проденем в отверстие маленький ломик. Пусть попробует вытащить его!
– Браво! Браво! – закричали остальные, потому что идея была превосходной. Они тотчас бросились искать бурав и принялись сверлить рог. Это была трудная работа, так как рог непрестанно двигался вверх и вниз, из стороны в сторону, но в конце концов они его просверлили и тут же просунули в отверстие железный ломик.
Готово! Как ни силен носорог, он уже никогда, никогда не сможет вырваться. Утром они ему свяжут ноги и продержат в плену до тех пор, пока он не станет послушным, – таковы уж носороги.
А тем временем, пока день еще не наступил, животное металось, пытаясь высвободить свой рог, но железный ломик, особенно если он короткий, сильнее десятка носорогов, и трое друзей были спокойны и уверены, что он не убежит. Они падали от усталости, пот с них струился ручьем, поэтому они искупались и вернулись в комнату отдохнувшие и освеженные. Всю ночь друзья потягивали кофе, сидя вокруг рога, и время от времени, чтобы развлечься, щекотали его перышком.
Две Хульеты
Когда в перспективе у человека без положения возникает женитьба, человек этот оказывается способным на любые подвиги ради материального благосостояния. Победа почти всегда остается за ним, ибо к действию его побуждают его любовь, чувство ответственности и безграничная вера в собственные силы. Но если стимулирующим фактором является ее любовь, то дело, как правило, имеет иной исход.
Рамос был очень беден, когда на пути ему встретилась Хульета. Выдавая полисы в одной из страховых компаний, он зарабатывал всего сто тридцать песо; юноша прекрасно понимал, что, получай он даже в несколько раз больше, ему и тогда нечего было бы предложить родителям своей невесты. Дело в том, что существует обычай, согласно которому принято дарить избраннице своего сердца определенное состояние. Любовь, однако, оказалась сильнее всего, и Рамос обручился. А это означало немедленное избавление от холостяцкой лени во всем, что касалось материального положения.
Прежде Рамос никогда не верил в свои силы. За всю свою однообразную жизнь он так и не совершил бы ни одного решительного поступка, если бы любовь не пробудила в душе его стремление во что бы то ни стало выбраться из нищеты. Он обнаружил в себе качества, о которых раньше и не подозревал, и добился места на сахарном заводе в городе Сальта. А поскольку труд рабочих на этом заводе оплачивался почти одинаково, даже для малосведущего работника дело не представлялось слишком тяжелым. К тому же Рамос был достаточно способным человеком, и любовь Хульеты придавала ему силы.
В тот вечер, когда он поведал ей о своих планах, Хульета долго плакала, то вдруг становясь безразличной и задумчивой, то бросаясь в его объятия. Сальта! Ах, это так далеко! Разве нельзя остаться здесь? Разве они не могли бы прожить на сто тридцать песо?.. Рамос сохранял несколько больше здравого смысла и на ее последние слова только грустно покачал головой. К тому же ведь он уезжает не навсегда! Он уверен, что за два года соберет много-много денег, завяжет деловые связи… и они поженятся. И поскольку эти несколько слов: «когда мы поженимся» – вызывают у невест настроения, ничего общего не имеющие с грустью, Хульета вновь была исполнена надежд, мужества и веры в будущее. И вот юноша отправился в Сальту.
Когда Рамос прибыл на сахарный завод, документы пеонов находились в таком состоянии, что для установления хотя бы относительного порядка ему потребовались целые сутки. Он так усердно работал и проявлял такое терпение в обращении с пеонами – а ему приходилось разбираться в экономической диалектике двухсот индейцев, – что управляющий сразу же обратил на него внимание. Однако он ему не подал вида, что было весьма благоразумным с его стороны.
Между тем из Буэнос-Айреса приходили письма: «Я не в силах с этим примириться». «Я очень скучаю». «Я бы на твоем месте полетела на крыльях к твоей Хульете». «Не можешь ли ты приехать хотя бы на пару дней?»
Рамос отвечал, что именно потому, что любовь его сильна, он должен остаться. И действительно, дела все еще находились в таком состоянии, что ему нечего было и мечтать об отъезде.
Но вот однажды вечером он получил телеграмму от Хульеты: она тяжело больна. Его стократно возросшая любовь испытала глубокое потрясение, и Рамос с горечью подумал о своей неоконченной работе. Тем не менее он отправился к управляющему, который сухо заметил ему о нежелательности его отъезда. Но Рамос настаивал: его невеста при смерти.
Оказавшись в Буэнос-Айресе, он помчался к своей невесте. Навстречу ему выбежала Хульета.
– Наконец-то ты приехал! – смеялась она. – Держу пари, что не будь телеграммы, тебя бы сейчас здесь не было!
Но Рамос слишком сильно любил ее все эти три месяца, чтобы горечь страшного одиночества не проникла глубоко в его душу.
– Ты не должна была этого делать, – проговорил он наконец.
– Но ведь я хотела тебя видеть!
– Да, а когда я вернусь, меня уволят.
– Подумаешь! – Она обняла его.
Вечер прошел неспокойно. Когда Рамос сказал невесте, что на следующий день ему нужно уехать, Хульета стала мрачной и недовольной.
– Да, я знаю, ты уезжаешь, потому что не любишь меня.
– Нет, не в этом дело! Не умирать же мне здесь с голода!
– Не знаю, ничего не знаю! Ты уезжаешь, потому что не любишь меня.
Юноша вернулся в Сальту в подавленном состоянии. Казалось, что за время этой поездки он постарел на несколько лет. Через четыре дня он получил письмо от Хульеты, в котором девушка сообщала, что порывает с ним: так будет лучше для них обоих.
Рамос прекрасно понимал, что письмо это Хульета написала под влиянием матери, которой наконец удалось одержать верх. Но у него оставалась еще работа, его работа. Юноша, которому довелось голодать долгие годы, понимал, что эта жизненная необходимость в конце концов захватит его. Он сможет разбогатеть и возможно даже будет счастлив. Но управляющий не любил держать на работе женихов и заявил Рамосу, что предпочитает нанять другого бухгалтера, менее подверженного любовным неурядицам.
У Рамоса не осталось ничего. Снова голод, потом работа в какой-нибудь компании за сто песо, и так всю жизнь. Любовь, счастье, а главное, вера в себя – все кануло в вечность,
Однажды в воскресный день, когда Рамос направлялся в Линиерс, в вагон вошла сеньора с двумя детьми. Поезд тронулся, и сеньора, не успев отдышаться, опустилась на скамейку напротив Рамоса. Он смотрел в окно. Когда он обернулся к сеньоре, они тотчас же узнали друг друга. Окинув быстрым взглядом ее одежду, Рамос смущенно поздоровался. Она улыбнулась ему, приятно удивленная, тоже предварительно окинув его одежду еще более быстрым взглядом. Она очень располнела, и на лице ее было написано полное счастье.
– Вы часто ездите по этой дороге? – спросила она.
– Нет, я здесь случайно…
– Какая удача! Будет не так скучно… Лето мы проводим в Аэдо… У нас там ферма.
Она говорила гораздо больше, чем он.
– Вы женаты? – спросила она с искренним интересом.
– Нет…
– А я вышла замуж через год…
Она улыбнулась и скромно замолчала. Но вот она снова улыбнулась, на этот раз совершенно открытой улыбкой, ведь вот уже шесть лет как она замужем и имеет двоих детей.
– Вы помните о телеграмме, которую я вам послала? Когда я вспоминаю… Чича, подними чулки! – она со счастливым видом обратилась к ребенку, который беспрерывно влезал на сиденье и слезал с него. Рамос искоса взглянул на детей. Девочки были прекрасно одеты, так одевают своих детей лишь женщины, которые с первого дня семейной жизни имеют мужа с положением,
Поезд подходил к Линиерс, и Рамос стал прощаться, снова чувствуя на себе ее быстрый взгляд.
«Разумеется, – грустно подумал он, вспоминая тонкие чулочки детей, – я ни на что не годен».
Все это значительно раньше предвидела ее мать.
Идиллия
I
«…Одним словом, поскольку мой приезд задерживается до конца июня, а мне ни в коем случае не хотелось бы лишиться этого, я и настаиваю, чтобы ты обвенчался с нею. Я написал сегодня ее семье, и тебя там ждут. Что же касается полномочий… и т. д…»
Ничольсон дочитал письмо, крайне озадачившее его, и почувствовал беспокойство, свойственное холостяку, вынужденному внезапно вступить в брак, о котором он даже и не мечтал. Правда, жена у Ничольсона будет фиктивная, но обвенчаться с ней он все-таки должен.
«Веселые дела у меня», – подумал Ничольсон, и настроение у него окончательно испортилось. «И почему ему взбрело в голову доверить эту благородную миссию именно мне, а не кому-нибудь другому?» Но, вспомнив о друге, он тут же раскаялся в своих дурных мыслях. «Так или иначе, – заключил Ничольсон, – а все же этот фиктивный брак меня беспокоит. Хоть бы уж девица-то оказалась красивой… Ведь раньше у Ольмоса был отвратительный вкус. Но переступить порог церкви и пройти под ее сводом с чужой да еще безобразной женой…»
По правде говоря, если бы предстоящая женитьба была настоящей, если бы женился он для себя, то, возможно, что эта уже весьма надоевшая Ничольсону церемония и не казалась бы такой нелепой. Но тут все обстояло несколько иначе: он должен был вести под руку женщину, которая, как всем было известно, предназначалась другому.
Ничольсон был человеком светским и прекрасно знал, что вся прелесть жизни заключается в том, чтобы ничего не принимать всерьез, поэтому если во всей этой истории и была для него какая-то трудность, то заключалась она в необходимости проследовать в три часа дня сквозь густую толпу людей, гордо ведя под руку невесту, которая только что поклялась быть верной другому.
Вот в этом-то выставлении напоказ посторонним людям и заключалось то, что ему так претило. Но о скромной свадьбе нечего было и думать; семья невесты была слишком известной, чтобы пожалеть три тысячи песо на уплату за перекрытие уличного движения в часы венчания. Итак, он смирился с предстоящей женитьбой и на следующий день отправился к своей будущей супруге.
Ничольсон только что приехал из Чили, где прожил десять лет, и не был знаком с невестой. Он, правда, припоминал, но весьма туманно, ее мать. Что касается своей нареченной, то она была тогда еще слишком мала. «Мать была недурна собой, – размышлял Ничольсон по дороге, – даже при своем чересчур плоском лице. Больше я ничего не могу припомнить. Если дочь не окажется намного дурнее своей матери по крайней мере…»
Они жили на улице Родригэс Пенья, что на проспекте Альвеар. Ничольсон попросил доложить о себе, и та поспешность, с какой перед ним распахнулись двери гостиной, красноречиво говорила о том, что он являлся здесь желанным гостем.
Ничольсона приняла сеньора де Сааведра. Он увидел перед собой весьма пышную и разодетую в шелка даму, причесанную с кокетством, не соответствовавшим ее возрасту. Дама приятно улыбнулась гостю.
– …Да, Ольмос нам сообщил вчера… Очень рада вас видеть… Мы никак не могли предположить, что он так долго задержится там… Бедная Чича… Но зато мы имеем удовольствие познакомиться с вами и…
– Да, сеньора, – усмехнулся Ничольсон… – а я имею удовольствие быть принятым в качестве жениха, о чем я никогда даже и не мечтал.
– Действительно, – рассмеялась сеньора де Сааведра. И, откинувшись назад, она едва удержалась на своих толстых и коротких ногах. – Если бы мне об этом сказали месяц тому назад… Да что там месяц!.. каких-нибудь два дня назад, что вы женитесь на моей дочери… Нужно вас хоть познакомить с ней, не так ли? Мы только что вернулись домой, – добавила она, как бы в оправдание своего чересчур шикарного туалета. – Да вот она, кажется, и идет сюда,
Ничольсон и сеньора де Сааведра обернулись к двери. Шуршание шелка, которое еще издали услышала мать, все приближалось, и наконец в дверях появилась высокая девушка. Ее бока были настолько сжаты длинным корсетом, что казалось, будто они начинались с середины бедер. Было очевидно, что девушка значительно полнее, чем хотела казаться. Впрочем, изысканная элегантность наряда еще больше подчеркивала вульгарность се очень простого и накрашенного лица.
«Я, кажется, припоминаю это лицо», – подумал Ничольсон, а сеньора де Сааведра воскликнула:
– А! Это Мария Эстер… Моя любимая племянница. Она несколько дней тому назад приехала к нам погостить, сеньор Ничольсон. Дитя мое, познакомься, это друг Ольмоса, который окажет нам честь, став членом нашей семьи.
– Но, увы, временно, сеньорита, к великому моему огорчению, – добавил Ничольсон.
– Ах, вот как? – засмеялась Мария Эстер, потому что ей ничего другого не пришло, да и не могло прийти в голову. Девушка села, откинув легким движением свое платье. А затем уже с серьезным видом осмотрела Ничольсона с ног до головы.
Следом за Марией Эстер в комнату вошла София. Ее фигура походила на фигуру кузины, платье тоже было безукоризненно сшито. Лицо невесты было таким же простым и так же накрашено, но выражение ее глаз говорило о большем уме.
– Наконец-то! – воскликнула мать, облегченно вздохнув. – Вот ваша невеста, сеньор Ничольсон… Кто бы мог сказать, дочь моя, что тебе придется обвенчаться в отсутствие твоего жениха?
– Ну, конечно! – засмеялась София, так же красноречиво, как и ее кузина. Но она тут же добавила: – Да, но поскольку сеньор Ничольсон так любезен…
Девушка окинула жениха пристальным взглядом, и в ее улыбке было все, что угодно, только не робость.
«У этой девушки, кажется, есть немного души…» – подумал Ничольсон.
Между тем невеста уселась у окна и положила ногу на ногу. Профиль ее был освещен, и белокурые волосы искрились на солнце, а опирающаяся на пол лакированная туфелька, на которой играл живой язычок света, отбрасывала косую тень.
Беседуя с Софией, Ничольсон наблюдал за ней. Несмотря на ее крашеные волосы и внутреннюю пустоту, он находил в ней очарование. Она так же, как и ее кузина, привыкла лишь к пошлым остротам, принятым среди девушек ее круга. Однако тело Софии дышало какой-то необыкновенной свежестью, а во взгляде чувствовалась женщина, и Ничольсон весьма порадовался за друга.
– В конце концов, – возобновила разговор сеньора де Сааведра, – хоть мы и сожалеем об отсутствии Ольмоса, потому что брак по обязанности всегда чреват неприятностями, но…
– Неприятностями? – переспросил Ничольсон.
– То есть… Нет, разумеется… Но поймите же меня хорошенько… бедная Чича… Правда, дочь моя, что тебе хотелось бы чего-то большего?..
– Ну, конечно, сеньора, я в этом нисколько не сомневаюсь, – счел нужным извиниться Ничольсон. – И было бы излишним спрашивать мнение невесты.
– Вы так думаете? – засмеялась София.
«Да, она не слишком красноречива, – подумал Ничольсон. – А впрочем, Ольмос знал, что делал…»
И уже громко добавил:
– Мне действительно кажется бесполезным спрашивать мнение у невесты по этому поводу, да и мое тоже, если бы и мне был задан этот вопрос.
Девица снова рассмеялась, хотя, по-видимому, ничего и не поняла.
– Однако, – продолжала мать, – я полагаю, что Ольмос написал вам, почему нельзя откладывать свадьбу. Он объяснил вам, чем была вызвана такая необходимость?
– Да, сеньора. Кажется, дело касается какого-то наследства… Совершенно верно. Два года тому назад, перед своей смертью, моя мать, желая отказать Софии большую часть наследства, поставила условием, чтобы внучка вышла замуж в день, когда ей исполнится ровно двадцать четыре года. В этом же возрасте вступила в брак моя мать и я тоже. Врачи говорят, что она была не вполне нормальной… Бедная мама… Речь идет о ста тысячах песо, понимаете?.. А тут подвернулся Ольмос… ну мы и думали отпраздновать свадьбу в конце этого месяца, когда Чиче исполнится двадцать четыре года. К этому сроку Ольмос должен был вернуться, но, как видите, это ему не удалось.
Мгновенье спустя Ничольсон встал.
– Итак, в нашем распоряжении еще двадцать восемь дней, сеньорита невеста?
– Да, сеньор супруг, двадцать семь дней и четырнадцать часов.
«Наконец-то, – подумал жених, – удачный отпет».
Семья де Сааведра пришла к выводу, что самым правильным было бы, чтобы Ничольсон почаще навещал их, чтобы все шло, как этого требует этикет, да и София за это время смогла бы привыкнуть к обществу человека, который – боже мой! – должен занять место Ольмоса.
– То есть… – начал было Ничольсон, но вовремя спохватился и, любезно напутствуемый дамами, удалился.