Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 86 страниц)

Серизе осмотрительно прятал деньги, необходимые для утренних операций, в двойное сиденье кресла, он вынимал оттуда за раз не больше ста франков и распихивал их по карманам; свои денежные фонды он пополнял лишь в промежутке между двумя группами просителей, запирая дверь и отпирая ее лишь после того, как деньги были вновь разложены по карманам; но то была излишняя предосторожность: ему нечего было опасаться доведенных до отчаяния людей, которые приходили сюда с различных концов Парижа, чтобы перехватить немного деньжат. Как известно, существуют различные формы честности и добродетели, и в основе нашей «Монографии о добродетели» лежит сия социальная аксиома. Если человек поступает против совести, открыто нарушает общепринятые правила поведения, не всегда следует велениям чести, это еще не значит, что он не достоин никакого уважения; если он даже человек бесчестный, это еще не значит, что его можно отправить в исправительную полицию. Если он вор, это еще не значит, что он подсуден суду присяжных; и, наконец, если он даже осужден судом, он может еще пользоваться уважением на каторге, придерживаясь тех своеобразных законов чести, которые преступники соблюдают в своей среде и согласно которым нельзя выдавать товарища, надо справедливо делить добычу, следует подвергаться тем же опасностям, что и твои сообщники. Так вот, именно эта форма честности, представляющая собою, возможно, лишь скрытый расчет, лишь необходимость, подчиняясь которой человек способен сохранить остатки величия и последние шансы вернуться к добру, царила в отношениях между Серизе и его клиентами. Никогда ростовщик не прибегал к обману, не прибегали к нему и бедняки: ни он, ни они не пытались оспаривать размеры долга и процентов. Случалось, что Серизе, кстати сказать, и сам происходивший из низов, исправлял невольно допущенную им ошибку и делал это в интересах какого-нибудь несчастного, хотя тот о ней даже не подозревал. Вот почему клиенты считали ростовщика собакой, но честной собакой; его слово в этой юдоли печали почиталось священным. Однажды какая-то женщина, взявшая у него тридцать франков, умерла, так и не уплатив долга.

– Вот мои барыши, – сказал он собравшимся клиентам, – а вы меня поносите на всех перекрестках. Но, как бы то ни было, я не стану терзать малышей!..

И Кадене отнес сиротам хлеба и дешевого вина. После этого случая, в котором расчет сыграл немалую роль, обитатели двух предместий говорили о Серизе:

– Нет, он человек не злой!..

Мелкое ростовщичество, которым занимался Серизе, что бы там ни говорили, представляет собою меньшее зло, чем городской ломбард. Серизе давал во вторник десять франков при условии, что в воскресенье утром ему отдадут двенадцать. Таким образом за пять недель он удваивал капитал, но зато шел на различные послабления. Он простирал свою доброту до того, что иногда взыскивал с должника лишь одиннадцать франков пятьдесят сантимов; бывало, что ему подолгу не платили процентов. Кроме того, одалживая пятьдесят франков торговцу фруктами в надежде получить за них шестьдесят или ссужая сотней франков продавца торфа, который должен был возвратить сто двадцать франков, Серизе рисковал своими деньгами.

Миновав улицу Пост и достигнув улицы Пуль, Теодоз и Дюток увидели большую толпу мужчин и женщин, освещенную неярким светом фонарей лавки виноторговца; приятели невольно ужаснулись при виде всех этих людей с красными, морщинистыми, накрашенными, увядшими, удрученными горем лицами; некоторые были лысые, другие – с давно нечесанными волосами, были тут и пьяницы, раздувшиеся от чрезмерного пристрастия к вину, попадались и такие, кого иссушило злоупотребление ликерами; одни кому-то угрожали, другие хранили покорный и безразличный вид, эти зубоскалили, те отпускали шуточки, а третьи сидели с тупым выражением лица; и все без исключения были одеты в такие неописуемые лохмотья, что ни один рисовальщик с самой причудливой фантазией не мог бы воспроизвести их на бумаге.

– Меня тут узнáют! – воскликнул Теодоз, увлекая Дютока в сторону. – Мы совершили глупость, придя к Серизе в самый разгар его занятий…

– Согласен! Тем более, что мы не подумали вот о чем: Клапарон спит где-то в его логове, внутреннее расположение которого нам неизвестно. Послушайте, то, что неудобно вам, вполне удобно мне, я могу запросто прийти переговорить со своим экспедитором, и я приглашу его отобедать с нами: утром у нас в суде заседание, и позавтракать вместе нам будет нельзя. Давайте назначим свидание в «Хижине», в одном из кабинетов, выходящих в сад…

– Не годится! Там нас могут подслушать, а мы этого даже не заметим, – возразил адвокат. – Я предпочитаю «Пти Роше де Канкаль»: можно будет занять отдельный кабинет и разговаривать вполголоса.

– А если вас увидят там в обществе Серизе?

– В таком случае пойдем в «Шеваль-Руж», на набережную де ла Турнель.

– Это уже лучше. Итак, в семь часов, там в такое время никого не бывает.

И Дюток двинулся один в самую гущу своеобразного конгресса нищих; он слышал, как то один, то другой из них повторял его имя, ибо среди толпы ему трудно было не встретить людей, приходивших к мировому судье, как Теодозу трудно было не встретить тут кого-нибудь из своих клиентов.

В бедных кварталах мировой судья – верховный судия, все спорные вопросы решаются в его камере, особенно с тех пор, как закон передал в ведение мировых судов рассмотрение всех тяжб, сумма иска в которых не превышает ста сорока франков. Бедняки боятся письмоводителя суда не меньше самого судьи, вот почему все опасливо расступались перед Дютоком. На ступеньках лестницы сидели женщины, напоминая собой пеструю выставку цветов, устроенную в установленных в виде амфитеатра витринах; встречались среди них и молодые, и старые, и смертельно бледные, и больные. Разноцветные косынки, чепчики, платья и передники делали сравнение с выставкой цветов, пожалуй, даже более точным, чем надлежит быть сравнению. Открыв дверь в комнату Серизе, Дюток едва не задохнулся: через это помещение уже прошло не меньше шестидесяти человек, и каждый оставил тут свой запах.

– Ваш номер? Какой у вас номер? – послышались возгласы со всех сторон.

– Да замолчите вы, дурачье, – донесся с улицы хриплый голос, – это писарь мирового судьи!

Воцарилось гробовое молчание. Дюток застал своего экспедитора в жилетке из желтой кожи – такой же, из какой изготовляют перчатки жандармов; из-под нее выглядывал вязаный шерстяной жилет довольно жалкого вида. Воображение поможет читателю нарисовать болезненное лицо человека, чья безволосая шея высовывалась из этой своеобразной скорлупы: голова его была повязана шелковым платком, закрывавшим часть лба и придававшим физиономии Серизе одновременно и отвратительный и устрашающий вид; впечатление это усиливал мигавший огонек свечи, оплывавшей в дешевом подсвечнике.

– Нет, так у нас ничего не получится, папаша Лантимеш, – говорил Серизе рослому старику лет семидесяти, который переминался перед ним с ноги на ногу, стискивая в руке колпак из красной шерсти, снятый им с лысой головы.

Сквозь распахнутую, изрядно поношенную рабочую блузу старика можно было увидеть голую грудь, поросшую седыми волосами.

– Вы уж скажите мне, зачем вам такие деньги, – продолжал ростовщик. – Давая сто франков, даже в расчете получить за них сто двадцать, я должен знать, что вы затеваете. Подобную сумму не швыряют на ветер, это не собака, что кидается в любую подворотню…

Пятеро остальных клиентов, среди которых были две кормящие матери, причем одна что-то вязала, а другая держала ребенка у груди, расхохотались.

Увидя Дютока, Серизе почтительно встал и быстро направился ему навстречу, бросив на ходу:

– У вас есть время подумать. Повторяю, меня весьма смущает, зачем понадобилось сто франков старику – совладельцу слесарной мастерской.

– Ну, а если речь идет об изобретении! – воскликнул старый рабочий.

– И вы думаете довести его до конца с жалкой сотней франков!.. Вы ничего не смыслите в делах, тут потребуется не меньше двух тысяч франков, – вмешался Дюток. – Ведь нужен патент, нужны покровители…

– Это верно, – подтвердил Серизе, уже давно мечтавший о таком случае. – Вот что, папаша Лантимеш, приходите-ка завтра часов в шесть утра, и мы потолкуем. Коли речь идет об изобретении, следует говорить без свидетелей…

Когда Серизе подошел к Дютоку, тот быстро сказал ему:

– Если дело стоящее, я вхожу в долю!..

– Вы что ж, поднялись на заре только для того, чтобы сообщить мне об этом? – спросил недоверчивый Серизе, уже выведенный из себя словами «я вхожу в долю». – Ведь вы могли бы дождаться нашей встречи в канцелярии.

И он искоса поглядел на Дютока; тот сбивчиво, мешая правду с вымыслом, заговорил о Клапароне и о необходимости более энергично заняться делами Теодоза. Затем он вышел, назначив свидание Серизе.

– Вы вполне могли бы дождаться, пока я приду утром в канцелярию суда, – повторил Серизе, провожая Дютока к двери.

– Вот еще один, – пробормотал он, возвращаясь к столу. – Думается, он наводит тень на плетень и старается сбить меня с толку… Ну, что ж, если надо будет, я плюну на должность экспедитора… А, это вы, кумушка?! – воскликнул он. – Вы, как я вижу, тоже изобретаете, но только… Детей… Хоть это занятие и не новое, но весьма забавное!

Вряд ли стоит подробно останавливаться на встрече трех компаньонов, тем более, что все то, о чем они условились, было затем пересказано Теодозом мадемуазель Тюилье. Необходимо только заметить, что ловкость, выказанная ла Перадом, почти испугала Серизе и Дютока; банкир бедняков начал даже подумывать о том, не пора ли ему выйти из игры, ибо партнеры оказались слишком сильными игроками. Любой ценой оказаться в выигрыше, одержать верх над самыми ловкими, не останавливаясь даже перед плутовством, – вот честолюбивое стремление, присущее всем истинным друзьям зеленого сукна. Это замечание объяснит читателю, почему ла Перада ожидал вскоре ужасный удар.

Впрочем, адвокат хорошо знал людей, с которыми ему приходилось иметь дело. И поэтому он играл в присутствии обоих своих сообщников роль, утомлявшую его едва ли не больше, чем постоянное напряжение всех душевных сил и ума, которого требовала от него многоликая натура и многообразная деятельность. Дюток был великим плутом, а Серизе некогда играл в комедиях, оба умели притворяться на славу. Бесстрастный лик в духе Талейрана не мог служить подходящей маской для провансальца, люди, в чьих когтях он находился, быстро бы его раскусили, и поэтому ему приходилось изображать добродушного, доверчивого, откровенного малого, а это – высшее искусство. Держать в заблуждении публику может любой хороший актер, но обмануть мадемуазель Марс, Фредерика Леметра, Потье, Тальмá, Монроза способен только выдающийся артист.

Вот почему после пресловутого совещания в ресторане ла Перада, столь же проницательного, как и Серизе, мучил тайный страх; игра подходила к концу, и страх этот временами леденил ему кровь, бросал то в жар, то в холод, Теодоз уподоблялся игроку, который, поставив последнюю ставку, лихорадочно следит взглядом за вертящимся шариком рулетки. В такие минуты чувства человека приобретают необычайную остроту, а ум работает с такой головокружительной быстротой, с какой работает ум ученого, расширяющего границы человеческого познания.

На следующий день после беседы со своими компаньонами адвокат отправился обедать к Тюилье; под тем предлогом, что им следует нанести визит г-же де Сен-Фондриль, супруге знаменитого ученого, с которой они хотели ближе познакомиться, Тюилье увел жену из дому и оставил Теодоза наедине с Бригиттой. Ни сам Тюилье, ни его сестра, ни Теодоз не заблуждались относительно истинного смысла этой комедии, однако бывший красавец времен Империи пышно именовал свой поступок «дипломатическим».

– Молодой человек, не злоупотребляй невинностью моей сестры, относись к ней с должным почтением, – торжественно изрек Тюилье перед уходом.

– Скажите, мадемуазель, – начал Теодоз, придвигая свое кресло к глубокому креслу, в котором сидела Бригитта, занятая вязанием, – вы уже подумали о том, что следует расположить коммерсантов нашего округа в пользу Тюилье?..

– Но как это сделать? – спросила Бригитта.

– Насколько мне известно, вы поддерживаете деловые отношения с Барбе и Метивье.

– Ах, вы совершенно правы!.. Клянусь честью, вас разиней не назовешь! – сказала она после короткого молчания.

– Когда любишь людей, стараешься им услужить! – наставительно ответил Теодоз с почтением в голосе.

Нелегкая битва, которую Теодоз вел вот уже почти два года, вступала в решающую фазу: победить подозрительность старой девы было для него столь же важно, как для Наполеона овладеть важнейшим редутом под Москвой. Он должен был околдовать Бригитту так, как дьявол, по мнению людей, живших в средние века, околдовывал свою жертву; иначе говоря, ему надо было добиться того, чтобы она никогда не смогла высвободиться из-под его чар. Уже три дня кряду ла Перад обдумывал эту задачу и хорошо понимал все ее трудности. Лесть – самое надежное средство в руках ловкого человека – была бессильна в отношении старой девы, которая давно уже избавилась от всяких иллюзий. Но для человека с несгибаемой волей не существует непреодолимых преград, и люди, подобные Ламарку, всегда найдут способ овладеть своим островом Капри. Вот почему мы полагаем невозможным что-либо опустить из поучительной сцены, разыгравшейся в тот вечер, в ней все важно: паузы, потупленные взоры, многозначительные взгляды, модуляции голоса…

– Но вы уже представили немало доказательств своей любви к нам, – заметила Бригитта.

– Ваш брат говорил с вами?..

– Нет, он только предупредил меня, что вы собираетесь о чем-то со мной переговорить…

– Да, мадемуазель, ибо вы – всему дому голова. Однако, поразмыслив хорошенько, я пришел к выводу, что дело это чревато для меня большими опасностями. Так компрометировать себя можно лишь ради близких. Речь идет о целом состоянии, о тридцати или даже о сорока тысячах франков годового дохода, причем это не какая-нибудь там спекуляция… а недвижимое имущество!.. Необходимость раздобыть состояние для Тюилье навела меня на мысль… Такое желание как бы зачаровывает, я ему говорил… Ведь каждый, если он только не дурак, обязательно спросит себя: «Из-за чего он так хлопочет? Почему стремится делать нам добро?» И вот я разъяснил вашему брату, что, действуя в его интересах, я, смею надеяться, действую и в своих собственных. Для того, чтобы стать депутатом, совершенно необходимы две вещи: надо уплачивать ценз и надо чем-нибудь прославить свое имя. И если я из преданности помышляю о том, чтобы помочь Тюилье написать книгу о государственном кредите или еще о чем-нибудь в этом роде… то мне следует также подумать и о его состоянии… А потому вам совершенно не к чему отдавать ему дом…

– Не к чему отдавать его брату?.. Да я завтра же переведу дом на его имя! – воскликнула Бригитта. – Вы меня плохо знаете…

– Я вас, конечно, недостаточно знаю, – подтвердил ла Перад, – но многое мне о вас известно, и я сожалею, что с самого начала не посоветовался с вами, это следовало сделать сразу же после того, как я замыслил план, с помощью которого Тюилье будет избран муниципальным советником. Ведь уже завтра у него появятся завистники, нам предстоит нелегкая задача, надо внести замешательство в ряды соперников, выбить у них из рук оружие!

– Но вы говорили о деле, – остановила Теодоза Бригитта, – в чем же заключаются трудности, связанные с ним?

– Мадемуазель, трудности эти нравственного порядка… Я смогу служить вам с чистой совестью лишь после того, как побеседую со своим исповедником… Что же касается юридической стороны, о, тут вы можете быть совершенно спокойны: дело вполне законное, как вам известно, я принадлежу к корпорации парижских адвокатов, нравы там весьма строгие, и я никогда в жизни не предложил бы вам ничего предосудительного… Одно только меня внутренне успокаивает: ведь сам я не зарабатываю на всем этом ни гроша…

Бригитта сидела, как на угольях, лицо ее пылало, она разматывала и вновь наматывала клубок, не зная, как ей следует отнестись к словам Теодоза.

– В наше время, – сказала она, – недвижимость должна стоить по меньшей мере миллион восемьсот франков для того, чтобы она приносила годовой доход в сорок тысяч франков…

– Ну, а я вам обещаю показать дом, причем вы сами определите, сколько дохода он будет приносить, и я намерен сделать Тюилье владельцем этого дома за пятьдесят тысяч франков.

– Вот что я вам скажу, – воскликнула Бригитта, приходя в крайнее волнение, вызванное пробудившейся в ней алчностью, – если вы только этого добьетесь, то тогда, мой любезный господин Теодоз…

Она остановилась.

– Что же тогда, мадемуазель?

– Тогда, возможно, окажется, что вы хлопотали в своих собственных интересах…

– Ну, если Тюилье выдал мою тайну, я покидаю ваш дом.

Бригитта удивленно подняла голову.

– Он вам сказал, что я люблю Селесту?

– Нет, клянусь девичьей честью! – вырвалось у Бригитты. – Но я собиралась сама заговорить о ней.

– Вы намеревались предложить мне ее руку?.. О, да простит нам бог! Я хочу, чтобы она сама, вместе со своими родителями, пришла к этому решению и остановила выбор на мне… Нет, нет, молю вас только об одном: будьте благосклонны ко мне и не отказывайте в своем покровительстве… Я хочу, чтобы вы, как и Тюилье, пообещали в качестве единственной награды за мою преданность ваше влияние и вашу дружбу. Скажите, что вы станете относиться ко мне, как к сыну… И тогда я спрошу совета у вас… И поступлю так, как вы решите, даже не буду обращаться к исповеднику. Признаюсь, я уже два года внимательно изучаю членов семьи, в которую намерен войти, принеся вместо состояния свою энергию… ибо я выбьюсь в люди! Так вот, я убедился, что вам присуща честность, какой в нынешнем поколении не встретишь, что вы обладаете здравыми и непоколебимыми взглядами… Вы хорошо разбираетесь в делах, и очень приятно, когда в близких тебе людях есть все эти качества… С такой тещей, как вы, я был бы избавлен от множества мелких домашних забот, которые, если ими приходится заниматься, отвлекают человека от политической деятельности… Не скрою, я по-настоящему любовался вами в воскресенье вечером… Ах, вы были просто великолепны! Как быстро вы справились со всем! Не прошло и десяти минут, а столовая была уже готова для танцев… И как вы только умудрились, не выходя из дому, приготовить столько прохладительных напитков и такой превосходный ужин… «Вот, – сказал я себе, – женщина незаурядной энергии!..»

Ноздри Бригитты раздувались, она вдыхала аромат лести, которой были пропитаны слова молодого адвоката; взглянув на нее искоса, Теодоз убедился в своей победе. Ему удалось затронуть чувствительную струну в сердце старой девы.

– Ах! Просто я привыкла вести дом, для меня это дело знакомое, – пробормотала она.

– Я стану вопрошать вашу чистую, ничем не запятнанную совесть! – продолжал Теодоз. – О, этого будет вполне достаточно!

Он встал с кресла, затем снова сел и проговорил:

– Вот в чем суть нашего дела, дорогая тетушка… ибо вы в каком-то смысле будете моей тетушкой…

– Замолчите, проказник! – потребовала Бригитта. – Говорите о деле…

– Я буду с вами откровенен и стану называть вещи своими именами. Заметьте, что, поступая так, я компрометирую себя, ибо эти тайны стали мне известны в силу моего положения адвоката… Мы с вами вместе, можно сказать, совершаем своего рода служебное преступление! Некий парижский нотариус стакнулся с одним архитектором, они приобрели земельные участки и начали там строить дома. И вот тут-то компаньоны потерпели крах… Они ошиблись в расчетах… Впрочем, нас это мало интересует… Среди домов, выстроенных этой незаконной компанией, ибо нотариусы не имеют права участвовать ни в каких деловых начинаниях, есть один, он не закончен и поэтому пойдет за четверть цены, его продадут тысяч за сто, хотя земля и строения обошлись бывшим владельцам в добрых четыреста тысяч франков. Дом почти готов, осталось лишь завершить внутреннюю отделку, ее стоимость нетрудно подсчитать, к тому же все нужные материалы уже лежат у подрядчиков, и они уступят их по дешевке, так что придется израсходовать дополнительно не больше пятидесяти тысяч франков. Он так выгодно расположен, что после уплаты налогов станет приносить не меньше сорока тысяч франков годового дохода. Дом целиком построен из тесаного камня, его внутренние стены сложены из песчаника, фасад украшен роскошной скульптурой, она обошлась в двадцать тысяч франков. Окна в нем из зеркального стекла, а задвижки на окнах новой системы, их называют шпингалеты.

– Все это прекрасно, но в чем же трудность?

– Вот в чем: нотариус надумал сохранить для себя столь лакомый кусочек пирога, уплывающего у него из рук, для этого он воспользовался помощью одного из друзей, оказавшихся в числе заимодавцев, которые потребовали продать строение и земли с торгов ввиду банкротства владельцев. Было решено не доводить дело до суда, чтобы не уплачивать крупных судебных издержек, продажа состоится на основе полюбовного соглашения. И тогда нотариус, решивший приобрести дом в собственность, обратился к одному из моих клиентов, которого он задумал сделать своим подставным лицом. А мой клиент – человек бедный – все рассказал мне. Вот его слова: «Речь идет о целом состоянии, если выхватить его из-под носа у нотариуса…»

– В коммерции такое происходит сплошь да рядом!.. – быстро сказала Бригитта.

– Если бы вся трудность сводилась к этому, – продолжал Теодоз, – тут можно было бы ответить так, как один из моих друзей ответил своему ученику, который жаловался, что, дескать, очень трудно создавать шедевры живописи. «Ах, мой мальчик, – сказал он, – кабы дело обстояло иначе, то любой лакей малевал бы картины!» Видите ли, мадемуазель, если нам и удастся провести этого ужасного нотариуса, который, поверьте, вполне того заслуживает, ибо он разорил немало порядочных людей, то обмануть его во второй раз будет необычайно трудно, так как он человек весьма проницательный, хотя и нотариус. Когда недвижимое имущество продается с торгов, заимодавцы, если они недовольны вырученной суммой и считают, что понесут слишком большие убытки, имеют право в течение определенного срока предложить более высокую цену и сохранить недвижимость за собой. Если мы не сможем перехитрить этого хитреца и заставить его пропустить срок, во время которого он имеет право набавить цену и таким образом приобрести дом, нам придется придумать какую-нибудь новую ловушку. Но это уже выходит за рамки законности… Имею ли я право пойти на такой шаг даже в интересах семьи, членом которой рассчитываю стать?.. Вот о чем я вопрошаю себя уже третий день…

Бригитта, надо сознаться, заколебалась, и тогда Теодоз пустил в ход свой последний козырь.

– У вас есть целая ночь для размышлений, завтра мы снова обо всем потолкуем…

– Послушайте, дитя мое, – проговорила Бригитта, глядя на адвоката почти влюбленными глазами, – прежде всего надо бы посмотреть дом. Где он находится?

– Возле церкви Мадлен! Через десять лет там будет центр Парижа! Если вы помните, люди думали об этих участках уже в тысяча восемьсот девятнадцатом году! Состояние банкира дю Тийе связано с этой аферой… Пресловутое банкротство нотариуса Рогена которое наделало столько шума в Париже, нанесло тяжелый удар престижу корпорации нотариусов и послужило причиной гибели известного парфюмера Бирото, также связано с нею. Но земельными участками вздумали спекулировать слишком рано.

– Я припоминаю эти события, – заметила Бригитта.

– Дом, вне всякого сомнения, можно будет закончить к концу года, а в середине будущего года вы уже сумеете сдавать квартиры внаем.

– Можем ли мы завтра туда поехать?

– Милая тетушка, я весь к вашим услугам.

– Да, вот что! Не называйте меня, пожалуйста, так в присутствии посторонних… Что касается дела, – продолжала она, – то нельзя ничего сказать, пока не увидишь дом…

– Дом шестиэтажный, у него девять окон по фасаду, прекрасный двор, четыре лавки, он расположен на перекрестке. О, нотариус знает толк в таких вещах! Да, кстати, могут произойти различные политические события, и государственная рента, как и остальные ценные бумаги, полетит кувырком. Будь я на вашем месте, я бы продал все ценные бумаги, принадлежащие госпоже Тюилье и вам, а на вырученные деньги приобрел для Тюилье прекрасный дом. А затем обратил бы все будущие сбережения на то, чтобы восстановить состояние этой святоши… Разве можно рассчитывать, что курс государственной ренты будет выше, чем сегодня? Сто двадцать два! Ведь это просто баснословная цифра, торопитесь же.

Бригитта облизывала губы: перед ней открывалась возможность сохранить свой капитал и обогатить брата за счет состояния его жены.

– Тюилье совершенно прав, – сказала она Теодозу, – вы редкий человек и далеко пойдете…

– Он пойдет к славе впереди меня! – ответил Теодоз с простодушием, тронувшим сердце старой девы.

– Вы станете членом нашей семьи, – проговорила она.

– Я предвижу немало препятствий, – возразил Теодоз, – госпожа Тюилье немного взбалмошна, она меня не любит.

– Ну, хотела бы я посмотреть, посмеет ли она пикнуть! – вырвалось у Бригитты. – Давайте делать дело, если только его можно сделать, – продолжала она, – а уж о ваших интересах я сама позабочусь.

– Тюилье, член генерального совета, владелец дома, приносящего свыше сорока тысяч франков годового дохода, награжденный орденом, автор серьезного и важного политического труда… станет депутатом во время выборов в палату тысяча восемьсот сорок второго года. Но, согласитесь сами, милая тетушка, что такую преданность, какую выказываю я, можно испытывать лишь к будущему тестю…

– Вы правы.

– Не скрою, у меня нет состояния, но зато я удвою ваше. Если это дело пройдет гладко, я найду еще такие же…

– Пока не увижу своими глазами дом, – заявила старая дева, – я ничего не могу сказать…

– Отлично! Наймите завтра коляску и поедем. Утром у меня будет разрешение на осмотр.

– До завтра, в полдень, – ответила Бригитта, протягивая Теодозу руку в знак того, что они пришли к соглашению.

Однако адвокат запечатлел на ней такой нежный и вместе с тем такой почтительный поцелуй, какой еще ни разу в жизни не выпадал на долю старой девы.

– Прощайте, дитя мое! – проговорила она, когда Теодоз выходил из комнаты.

Бригитта быстро позвонила и, когда на пороге показалась одна из служанок, приказала ей:

– Жозефина, немедленно ступайте к госпоже Кольвиль и попросите ее пожаловать ко мне.

Через четверть часа Флавия уже входила в гостиную, по которой старая дева прохаживалась в лихорадочном возбуждении.

– Моя дорогая, вы должны оказать мне большую услугу, она будет иметь значение и для нашей прелестной Селесты… Вы знакомы с Туллией, танцовщицей Оперы, в свое время брат прожужжал мне о ней все уши…

– Я знакома с ней, дорогая Бригитта. Но она уже давно не танцовщица, теперь она графиня дю Брюэль. Ее муж – пэр Франции!..

– Привязана ли она к вам по-прежнему?

– Мы уже много лет не встречаемся…

– Неважно! Насколько мне известно, богатый подрядчик Шаффару доводится ей дядей, – продолжала старая дева. – Он богат и стар. Поезжайте к вашей давнишней приятельнице и получите у нее записочку к дяде, пусть она черкнет ему, что он окажет ей большую услугу, если даст вам дружеский совет, за которым вы к нему обратитесь, а мы с вами завтра заедем к нему в час дня. Но только пусть она попросит его держать все в глубочайшем секрете! Поезжайте, дитя мое! Наша милая Селеста будет миллионершей и получит из моих рук – слышите, из моих рук! – мужа, а он уж поможет ей занять подобающее место в свете.

– Хотите, я назову вам первую букву его имени?

– Попытайтесь…

– Теодоз де ла Перад! И вы совершенно правы, этот человек, опираясь на поддержку такой женщины, как вы, способен стать министром!..

– Сам господь бог послал его нам! – воскликнула старая дева.

В эту минуту из гостей возвратились г-н и г-жа Тюилье.

Пять дней спустя, в начале апреля, в газете «Монитер» было опубликовано извещение, приглашавшее жителей принять двадцатого апреля участие в избрании члена муниципального совета. Такие же извещения были расклеены на стенах зданий. Вот уже месяц, как пришло к власти правительство, получившее наименование «Министерства первого марта». Бригитта пребывала в отличнейшем настроении, она убедилась в справедливости утверждений Теодоза. Папаша Шаффару осмотрел дом сверху донизу и признал его шедевром зодчества: бедняга Грендо, архитектор, тесно связанный с нотариусом и Клапароном, полагал, что старается для своей пользы; дядюшка г-жи дю Брюэль, решив, будто он действует в интересах своей племянницы, заявил, что с тридцатью тысячами франков он закончит дом. Поэтому уже целую неделю Бригитта смотрела на ла Перада как на божество; с простодушным цинизмом она всячески доказывала ему, что нельзя упускать состояние, которое само плывет в руки.

– Ну что ж, – говорила она адвокату, увлекая его в глубь сада, – если тут и есть небольшой грех, вы позднее покаетесь в нем своему исповеднику…

– Послушай, дружище! – воскликнул подошедший Тюилье, – какого черта ты колеблешься, ведь речь идет о твоих будущих родственниках…

– Я, конечно, решусь на это, – отвечал ла Перад взволнованным голосом, – но поставлю вам определенные условия. Я не хочу, чтобы мое стремление жениться на Селесте приписывали жадности и алчности… Если уж мне суждено испытывать из-за вас угрызения совести, постарайтесь по крайней мере, чтобы в глазах посторонних я оставался таким, каков я есть. Старина Тюилье, ты запишешь дом, который я тебе добуду, на имя Селесты, но без права пользования доходами.

– Это справедливо…

– Я не желаю, чтобы вы тратились, – продолжал Теодоз, – и пусть милая тетушка помнит об этом при подписании брачного договора. Все наличные деньги, которые у вас останутся, поместите в государственные бумаги и приобретите их на имя госпожи Тюилье, пусть она делает с ними что угодно. Я хочу, чтобы мы жили одной семьей; если я буду спокоен за свое будущее, то уж поверьте, сумею составить себе состояние!

– Это мне по душе! – вскричал Тюилье. – Вот речи порядочного человека.

– Позвольте мне запечатлеть на вашем лбу поцелуй, дитя мое, – сказала старая дева. – Но так как приданое все-таки необходимо, то мы дадим за Селестой шестьдесят тысяч франков.

– Они пойдут ей на наряды, – сказал ла Перад.

– Мы все трое – люди чести, – заявил Тюилье. – Все сказано, вы поможете нам довести до конца дело с домом, потом мы совместно напишем мой политический труд, и вы добьетесь моего награждения орденом…