Текст книги "Жизнь холостяка"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Из своей клетки в лотерейном бюро на улице Вивьен Агата услышала имя Филиппа Бридо. Она упала в обморок, и управляющий, сочувствуя ее горю и понимая, что ей необходимо сейчас же начать хлопоты, дал ей отпуск на две недели.

– Ах, мой друг, мы своей строгостью толкнули его на это, – сказала она Жозефу, укладываясь в постель.

– Я сейчас пойду поговорю с Дерошем! – ответил Жозеф.

Пока художник поручал защиту интересов своего брата Дерошу, который слыл в Париже самым изворотливым, самым хитрым ходатаем по делам и притом оказывал услуги целому ряду важных лиц, в том числе и де Люпо, генеральному секретарю одного министра, – к вдове явился опять Жирудо, которому на этот раз она доверилась.

– Сударыня, – сказал он, – раздобудьте двенадцать тысяч франков, и ваш сын будет отпущен на свободу за отсутствием улик. Нужно подкупить двух свидетелей, чтобы они молчали.

– Я раздобуду, – сказала бедная мать, не зная сама, где и как достанет деньги.

Вдохновленная опасностью, она написала своей крестной – старухе Ошон, – прося ее достать денег у Жан-Жака Руже, чтобы спасти Филиппа. В случае если Руже отказал бы, она умоляла г-жу Ошон дать ей взаймы, обязуясь возвратить деньги в продолжение двух лет. С обратной почтой она получила следующее письмо:

«Моя дочурка! Хотя у брата Вашего есть-таки сорок тысяч франков дохода, не считая денег, накопленных в течение семнадцати лет, – а по мнению моего мужа, эта сумма превышает шестьсот тысяч франков, – но он не даст ни гроша племянникам, которых никогда не видал. Что касается меня, то, Вы же знаете, я не располагаю и десятью франками, пока жив мой муж. Ошон – самый ужасный скряга в Иссудене; я не знаю, что он делает со своими деньгами, он не дает и двадцати франков в год своим внукам; чтобы где-нибудь занять деньги, мне, так или иначе, потребуется его поручительство, а он откажет в нем. Я даже и не пыталась заставить его поговорить с Вашим братом, который завел себе сожительницу и рабски привязан к ней. Просто жалость смотреть, как обращаются дома с этим несчастным человеком, а ведь у него есть сестра и племянники. Я несколько раз пыталась дать Вам понять, что Вам следовало бы приехать в Иссуден; тогда Вы бы могли спасти брата и вырвать для Ваших детей из лап этой твари состояние, приносящее сорок, а может быть, и шестьдесят тысяч франков дохода; но Вы либо не отвечаете мне, либо прикидываетесь, что ничего не понимаете. Теперь я обязана Вам написать без всяких околичностей, принятых в переписке. Я весьма сочувствую Вам в постигшем Вас горе, но могу только Вас пожалеть, моя дорогая девочка. Вот почему я не в состоянии быть Вам полезной: Ошон, несмотря на то, что ему уже восемьдесят пять лет, садится за стол четыре раза в день, за ужином ест салат с крутыми яйцами, и ему все нипочем – бегает, словно кролик. А так как ему суждено составить надгробную надпись для моего праха, то мне предстоит до самой смерти ни разу не видеть в своем кошельке и двадцати франков. На случай, если Вы пожелаете приехать в Иссуден, чтобы освободить Вашего брата от влияния его сожительницы, – а остановиться у Руже, по ряду причин, Вам не придется, – я (и то с большим трудом) получу у мужа позволение принять Вас у себя. Как бы там ни было, приехать ко мне Вы можете, в этом вопросе он уступит мне. Я знаю, как добиться у него того, что мне нужно: стоит мне только заговорить с ним о моем завещании. Это мне кажется таким ужасным, что я до сих пор не прибегала к подобному средству, но для Вас я сделаю невозможное. Надеюсь, что Ваш Филипп выкарабкается, в особенности если Вы возьмете хорошего адвоката; но приезжайте как можно скорее в Иссуден. Имейте в виду, что в пятьдесят семь лет Ваш дурачок брат старше с виду и слабее Ошона. Так что медлить нельзя. Уже поговаривают о завещании, которое будто бы лишает Вас наследства, но, по словам Ошона, есть еще время добиться отмены. Прощайте, Агаточка, да поможет Вам бог! Всегда готовая Вам помочь, любящая Вас крестная

Максимилиана Ошон, урожденная Лусто.

Засвидетельствовал ли Вам свое почтение мой племянник Этьен, который пишет в газетах и, как говорят, близко знаком с вашим сыном Филиппом? Но мы побеседуем о нем, когда Вы приедете».

Письмо крестной сильно озаботило Агату; ей пришлось показать его Жозефу, а в связи с этим поневоле надо было сообщить о предложении Жирудо. Художник, соблюдавший осторожность во всем, что касалось брата, заметил матери, что необходимо поставить в известность Дероша.

Пораженная справедливостью этого замечания, мать на следующий день утром, в седьмом часу, отправилась в сопровождении сына на улицу Бюси, к Дерошу. Этот ходатай по делам, сухой, как и его покойный отец, с пронзительным голосом, грубым цветом лица и неумолимыми глазами, похож был лицом на куницу, облизывающуюся после того, как она съела цыпленка; он подпрыгнул, как тигр, узнав о визите Жирудо и его предложении.

– Ах, так, матушка Бридо! – закричал он тонким, дребезжащим голоском. – До каких пор вы позволите себя дурачить вашему проклятому разбойнику сыну? Не давайте ему ни гроша! Я отвечаю за Филиппа! Именно чтобы спасти его будущее, я не возражаю против верховного суда над ним. Вы боитесь, что его осудят, – но дай бог, чтобы его адвокату удалось подвести дело к осуждению Филиппа. Отправляйтесь в Иссуден, спасайте состояние ваших детей. Если вы ничего не добьетесь, если ваш брат сделал завещание в пользу той женщины, а отмены вы не сумеете добиться, то, по крайней мере, соберите данные для процесса по обвинению в злостном воздействии на завещателя; я сам буду вести дело. Но вы слишком порядочная женщина и не станете подыскивать основания для тяжбы подобного рода! На каникулы я сам приеду в Иссуден... если смогу.

От этого «я сам приеду» художник содрогнулся. Дерош мигнул Жозефу, чтобы он пропустил свою мать немного вперед, и на одну минуту задержал его.

– Ваш брат – редкий негодяй, он был виновником раскрытия заговора, вольным или невольным – до сих пор не доищутся правды, так хитер этот плут. Он либо пустельга, либо предатель – выбирайте сами подходящую ему роль. Он будет, вероятно, отдан под надзор политической полиции, вот и все. Будьте спокойны, один только я знаю эту тайну. Спешите с матерью в Иссуден, вы умны, постарайтесь спасти наследство.

– Надо ехать, маменька, Дерош прав, – сказал Жозеф, догнав Агату на лестнице. – Я продал две моих картины, поедем в Берри, ведь в твоем распоряжении две недели.

Написав г-же Ошон о своем приезде, Агата и Жозеф на следующий день вечером отправились в Иссуден, предоставив Филиппа его собственной участи. Дилижанс направился по улице Анфер, чтобы выехать на Орлеанскую дорогу. Увидев Люксембургскую тюрьму, куда был переведен Филипп, Агата не могла удержаться и сказала:

– Если бы не союзники, он все-таки не был бы там.

Какой сын не махнул бы с досадой рукою, не улыбнулся бы презрительно? Но художник, сидевший один с матерью в купе дилижанса, порывисто обнял ее, прижал к груди и воскликнул:

– О мать, ты в такой же степени мать, как Рафаэль – художник! И всегда будешь безрассудной матерью!

Дорожные впечатления отвлекли г-жу Бридо от печальных мыслей; ей пришлось подумать о цели своего путешествия. Естественно, она перечла письмо г-жи Ошон, столь взволновавшее стряпчего Дероша. Пораженная словами «сожительница» и «тварь», вышедшими из-под пера семидесятилетней старухи, столь же благочестивой, как и достойной уважения, и обозначавшими женщину, готовую проглотить состояние Жан-Жака Руже, – в свою очередь, названного «дурачком», – Агата задалась вопросом, каким образом ее присутствием в Иссудене может быть спасено наследство.

Жозеф, бедный художник-бессребреник, плохо разбирался в «Гражданском кодексе», и вопрос матери встревожил его.

– Прежде чем посылать нас спасать наследство, нашему другу Дерошу следовало бы объяснить вам, каким способом могут завладеть им другие! – воскликнул он.

– У меня голова пошла крýгом при мысли, что Филипп в тюрьме, быть может, без табаку и готовится предстать перед верховным судом, – ответила Агата, – но все же я помню, что молодой Дерош советовал нам собрать данные для процесса по поводу злостного воздействия на завещателя, в случае если мой брат сделает завещание в пользу этой... этой... женщины.

– Хорошо ему там рассуждать! – воскликнул художник. – Ба, если мы ничего не поймем, я попрошу его самого приехать.

– Не стоит понапрасну ломать голову, – сказала Агата. – Когда мы будем в Иссудене, крестная поможет нам советом.

Этот разговор, происходивший в то время, когда г-жа Бридо и Жозеф, пересев в Орлеане в другой дилижанс, въезжали в Солонь, достаточно свидетельствует о неспособности художника и его матери играть роль, к которой их предназначал беспощадный Дерош.

Однако Агате, возвращавшейся в Иссуден после тридцатилетнего отсутствия, предстояло столкнуться с такими переменами в нравах этого города, что необходимо в немногих словах обрисовать его. Без этого трудно понять, какой героизм обнаружила г-жа Ошон, оказывая помощь своей крестнице, и в каком странном положении был Жан-Жак Руже. Хотя доктор Руже и приучил своего сына относиться к Агате как к чужой, все же со стороны брата было уж слишком странно в продолжение тридцати лет ни разу не написать своей сестре, не подать признаков жизни. Это молчание явно зависело от каких-то особых обстоятельств, и родственники другого склада, чем Жозеф и Агата, давно бы полюбопытствовали узнать, в чем тут было дело. Наконец, между состоянием, в котором находился сам город, и интересами семейства Бридо была известная связь, что и раскроется в ходе настоящего повествования.

Не в укор Парижу будь сказано, Иссуден – один из самых древних городов Франции. Вопреки историческим предрассудкам, которые изображают императора Проба как галльского Ноя[23]23
  «...изображают императора Проба как галльского Ноя...» – Римскому императору Марку Аврелию Пробу (III в.) приписывался ряд мер по улучшению сельского хозяйства, в частности разведение винограда. Ной, согласно библейской легенде, первый ввел виноградарство.


[Закрыть], уже Цезарь упомянул о прекрасном вине из Шамфора (de Campo Forti), лучшего вертограда в окрестностях Иссудена. Ригор по поводу этого города выражается в словах, не оставляющих никакого сомнения в многочисленности его жителей и обширной торговле. Но давность, устанавливаемая такими двумя свидетельствами, ничтожна по сравнению с глубокой древностью города. В самом деле, раскопки, недавно предпринятые местным ученым археологом г-ном Арманом Перемэ, открыли под знаменитой Иссуденской башней базилику V века, вероятно, единственную во Франции. Эта церковь даже своим строительным материалом свидетельствует о предшествующей цивилизации, потому что сложена из камней римского храма, на месте которого выстроена. Точно так же, согласно изысканиям этого знатока старины, самим названием Иссудена, как и всех городов Франции, имеющих в своем наименовании – древнем или современном – окончание ден (dunum), удостоверяется древнейшее происхождение города. Слово dunum, неизменно связанное со всякой возвышенностью, освященной друидическим культом, указывает на военное и религиозное поселение кельтов. Римляне под галльским dunum'ом построили храм Изиды. Отсюда, согласно Шомо, название города – Ис-су-ден[24]24
  Су (от фр. sous; от лат. sub) – под.


[Закрыть]. «Ис» – вероятно, сокращенное имя Изиды.

Ричард Львиное Сердце, как это достоверно известно, построил здесь свою знаменитую башню (где он чеканил монету), воздвигнув ее на развалинах базилики V века, третьего памятника, оставленного третьей религией этого старого города. Король воспользовался этой церковью как необходимой основой для своего крепостного сооружения и таким образом сохранил ее, прикрыв своими феодальными укреплениями, как плащом. Иссуден был тогда опорой кратковременной власти разбойников и мародеров, кондотьеров, которых Генрих II двинул против своего сына Ричарда графа Пуату, поднявшего восстание. История Аквитании, не написанная в свое время бенедиктинцами, без сомнения, так и не будет написана, потому что нет больше бенедиктинцев. Вот почему никогда не мешает при всяком удобном случае освещать эти археологические сумерки, повествуя о наших нравах.

Есть еще одно свидетельство древнего могущества Иссудена – это отводка каналов от Турнемины, маленькой речонки, протекающей по обширной равнине на несколько метров выше уровня Теолы, реки, опоясывающей город. Эта работа, без всякого сомнения, обязана своим осуществлением римскому гению. Наконец, предместье, простирающееся на север от замка, пересечено улицей, именующейся уже два тысячелетия Римской. Да и само предместье называется Римским. Обитатели этого предместья, сохраняющие нечто своеобразное во всем своем складе, в породе, в облике, считают себя потомками римлян. Почти все они виноградари и отличаются замечательным упорством, которым, наверное, обязаны своему происхождению и, быть может, победоносной борьбе с разбойниками и мародерами, которых они истребили в XII веке на равнине Шаро.

После восстания 1830 года[25]25
  Восстание 1830 года – то есть буржуазная Июльская революция 1830 г., свергнувшая режим Реставрации. Воспользовавшись плодами народной победы, крупная финансовая буржуазия посадила на трон своего ставленника короля Луи-Филиппа Орлеанского.


[Закрыть] Франция была слишком возбуждена, чтобы обратить внимание на мятеж виноградарей Иссудена, мятеж грозный, подробности которого, однако, не были опубликованы, и не без особых причин. Прежде всего граждане Иссудена не позволили войскам войти в город. Они хотели сами отвечать за него, согласно нравам и обычаям средневековой буржуазии. Власти принуждены были уступить людям, поддержанным шестью или семью тысячами виноградарей, которые сожгли все архивы и канцелярии по взиманию косвенных налогов и поволокли акцизного по улицам, приговаривая возле каждого фонаря: «Вот здесь бы его и повесить!» Бедняга был вырван из лап этих бесноватых Национальной гвардией, которая спасла ему жизнь, отведя его в тюрьму под предлогом отдачи под суд. Генерал вошел в город только после длительных переговоров с виноградарями и, чтобы пройти сквозь их толпу, проявил немалое мужество, ибо, когда он появился в городской ратуше, один человек из Римского предместья приложил к его шее свой «волан» («волан» – большой серповидный нож, прикрепленный к жерди, которым обрезывают деревья) и крикнул: «Посредника долой – не суйся не в свое дело!» Виноградарь так и срезал бы голову тому, кого пощадили шестнадцать лет войны, если бы не быстрое вмешательство одного из главарей бунта, которому обещали потребовать у палат уничтожения «двуногих погребных крыс».

В XIV веке в Иссудене еще было от шестнадцати до семнадцати тысяч жителей, – остаток населения, в два раза большего в былые времена. У Карла VII был там дворец, существующий и поныне и известный до XVIII века под именем Дома короля. Этот город, в то время центр торговли шерстью, снабжал ею часть Европы и производил в большом количестве сукно, шляпы и превосходные перчатки из козьей кожи. При Людовике XIV Иссуден, которому мы обязаны Бароном[26]26
  Барон Мишель (1653—1729) – комический актер из труппы Мольера. Родился в Париже (а не в Иссудене, как указано у Бальзака; в Иссудене родился его отец).


[Закрыть] и Бурдалу[27]27
  Бурдалу Луи (1632—1704) – французский церковный оратор, иезуит, родился в Бурже.


[Закрыть], славился своими изящными нравами, прекрасным языком и хорошим обществом. В своей «Истории Сансера» священник Пупар аттестует жителей Иссудена как выдающихся среди всех беррийцев своею хитростью и природным умом. В настоящее время этот блеск и ум исчезли окончательно. Иссуден, при территории, свидетельствующей о его былом значении, насчитывает лишь двенадцать тысяч жителей, включая и виноградарей четырех огромных предместий – Сен-Патерна, Вилата, Римского и Алуэта, – представляющих собой маленькие города. Обыватели, так же как и в Версале, чувствуют себя на улицах совершенно свободно. Иссуден все еще является центром беррийской торговли шерстью, но угрозой для этой торговли является улучшение породы овец, вводимое повсюду, только не в Берри. Виноградники Иссудена дают вино, которое пьют лишь в двух департаментах, а если бы вырабатывали его так же, как вырабатывают вино в Бургундии и Гаскони, это было бы одно из лучших французских вин. Увы, делать так, как делали отцы, не вводя ничего нового, – таков закон Берри.

Виноградари все еще продолжают оставлять в бочках виноградные веточки на время брожения вина, что делает его неприятным на вкус, а меж тем оно могло бы стать источником богатства и промышленного оживления в стране. Такое вино сохраняется-де целое столетие благодаря терпкости, которую сообщают ему веточки и которая якобы смягчается с течением времени. Эти соображения, данные в «Виноградаре», чрезвычайно, мол, важны для науки виноделия и потому заслуживают обнародования. К тому ж Гильом Бретонский воспел в своей «Филиппиде» такое свойство вина в нескольких стихах.

Падение Иссудена объясняется, стало быть, духом рутины, доходящей до нелепости; достаточно привести один случай, чтобы дать об этом представление. Когда проводили дорогу между Парижем и Тулузой, было естественно выбрать направление от Вьерзона на Шатору через Иссуден. Дорога была бы короче, чем если бы ее проложить, как это было сделано, через Ватан. Но местная знать и городской совет Иссудена, постановление которого, говорят, сохранилось и поныне, просили взять направление через Ватан, исходя из того, что если столбовая дорога пройдет через их город, то съестные припасы повысятся в цене и за цыплят придется платить по тридцать су. Такому поступку можно найти соответствие только в самых диких областях Сардинии, столь населенной, столь богатой когда-то и ныне столь пустынной. Когда король Карл-Альберт, руководясь благим помыслом о цивилизации, захотел соединить Сассари, вторую столицу острова, с Кальяри великолепной дорогой, единственной существующей в той дикой степи, что именуется Сардинией, прямое направление требовало провести ее через Бонорву – округ с незамиренным населением, похожим на наши арабские племена, тем более что оно и происходит от мавров. Увидев, что им угрожает цивилизация, дикари Бонорвы заявили о своем несогласии на прокладку пути – и кончено! Правительство не обратило внимания на протест. Первый инженер, водрузивший первую веху, получил пулю в лоб и умер у своей вехи. По этому делу не производили никаких розысков, а дорогу проложили в обход, удлинив ее на восемь миль.

В Иссудене цены на вино, которое потребляется на месте, удовлетворяя стремление буржуазии к дешевой жизни, год от года понижаются, подготовляя разорение виноградарей, обремененных расходами по возделыванию земли и налогами; упадок торговли шерстью в области точно так же подготовлен нежеланием улучшить местную породу овец. Деревенские жители испытывают глубокое отвращение ко всякой перемене, даже сознавая, что она полезна для них. Парижанин встречает в деревне рабочего, который поедает за обедом огромное количество хлеба, сыра и овощей; он доказывает беррийцу, что если бы тот заменил эту пищу куском мяса, то питался бы лучше, дешевле, больше работал и не так скоро истратил бы свои жизненные силы. Берриец признает справедливость расчета.

– Ну, а язычки, сударь?

– Какие язычки?

– Ну, а что об этом скажут?

– И верно, он стал бы повсюду притчей во языцех, – замечает хозяин, во владении которого происходит эта сцена. – Его сочли бы богатым, словно какого-нибудь буржуа; словом, он боится общественного мнения, боится, что на него станут показывать пальцем, что он прослывет слабосильным или больным. Вот каковы мы, здешние люди!

Многие обыватели произносят эту фразу с чувством тайной гордости.

Если невежество и рутина непобедимы в деревнях, где крестьяне предоставлены самим себе, то город Иссуден, в свою очередь, дошел до полной социальной затхлости. Принужденная бороться с упадком благосостояния путем омерзительно скаредных расчетов, каждая семья ведет замкнутый образ жизни. К тому же внутри общества здесь навсегда уничтожено то соперничество, которое оживляет быт. Этот город больше не знает борьбы двух сил, которой в средние века обязаны были жизнью итальянские города. В Иссудене нет больше дворянского сословия. Разбойники, мародеры, жакерия[28]28
  Жакерия – восстание, поднятое в мае 1358 г. французскими крестьянами («Жаками») против феодальной аристократии; было жестоко подавлено.


[Закрыть], религиозные войны и революция здесь полностью уничтожили дворянство. Город весьма гордится этой победой. Чтобы сохранить дешевые цены на продукты, Иссуден неизменно отказывается иметь у себя гарнизон. Город потерял это средство общения с миром, а вместе с тем и доходы, получаемые от войска. До 1756 года Иссуден был одним из самых приятных гарнизонных городов. Город лишился гарнизона со времени судебной драмы, занимавшей всю Францию, а именно дела между начальником судебного округа и маркизом де Шаптом, сын которого, драгунский офицер, быть может, справедливо, но предательски был убит за одну любовную историю. Постой 44-й полубригады, навязанный Иссудену во время гражданской войны, был не такого рода, чтобы примирить жителей с военными.

Бурж, население которого уменьшается с каждым десятилетием, подвержен той же социальной болезни. Жизненная сила покидает эти большие организмы. Конечно, правительство виновно в подобных несчастьях. Долг правительства – замечать такие изъяны на теле государства, излечивать их, посылая энергичных людей в пораженные болезнью местности, чтобы изменить их облик. Увы! Напротив, у нас восхищаются этим гибельным, мертвым спокойствием. Затем, как послать туда новых администраторов или способных чиновников? Кто в наше время добровольно зароется в эту глушь, где приходится работать на благо страны без всякого блеска? Если честолюбцы случайно сюда попадают со стороны, то они быстро поддаются силе инерции и приноравливаются к уровню этой ужасной провинциальной жизни. В Иссудене оцепенел бы и сам Наполеон.

Благодаря такому особому положению Иссуденский округ в 1822 году был управляем только беррийскими уроженцами. Правительственная власть была здесь на деле упразднена или же бессильна, за исключением тех весьма редких случаев, когда правосудие было принуждено действовать вследствие их очевидной важности. Прокурор окружного суда г-н Муйерон был в родстве со всеми в городе, а его заместитель принадлежал к местной семье. Председатель суда еще до того, как получил это звание, прославился одним из тех изречений, что в провинции на всю жизнь украшают человека ослиными ушами. Закончив следствие по уголовному делу и убедившись, что смертный приговор неизбежен, он сказал обвиняемому: «Бедняга Пьер, твое дело ясно, тебе отрубят голову. Да послужит это тебе уроком!» Полицейский комиссар, состоявший в своей должности со времени Реставрации, имел родственников во всем округе. Наконец, не только влияние религии было ничтожным, но и сам священник не пользовался никаким уважением. Буржуазия, либеральная, придирчивая и невежественная, рассказывала разные истории, все более или менее комические, по поводу отношений этого бедняги с его служанкой. Тем не менее дети учились закону божьему, тем не менее они ходили к первому причастию, тем не менее там был коллеж; там исправно служили обедни, праздновали все праздники, платили налоги – единственное, чего Париж требует от провинции; наконец, мэр издавал свои постановления; но все эти действия социальной жизни выполнялись по заведенному обычаю. Таким образом, вялость администрации удивительно согласовалась с умственным и нравственным состоянием области. Впрочем, события этой истории обрисуют последствия подобного положения вещей, которое не столь необыкновенно, как можно было бы подумать. Многие города Франции, особенно на юге, похожи на Иссуден. Состояние, в которое ввергло этот главный город округа владычество буржуазии, ожидает всю Францию и даже Париж, если буржуазия останется распорядителем внешней и внутренней политики нашей страны.

Теперь несколько слов о местоположении. Иссуден вытянулся с севера на юг по холму, который закругляется у дороги на Шаторý. Встарь у подножья этой возвышенности, для надобностей фабрик или для того, чтобы, в пору процветания города, затоплять крепостные рвы, был прорыт канал, именуемый в настоящее время Отводной рекой, берущий воды из Теолы. Отводная река образует дополнительный приток, впадающий в естественную реку за Римским предместьем, там, где в нее впадают Турнемина и некоторые другие притоки. Этими узкими лентами проточной воды и еще двумя речками орошаются довольно обширные луга, окаймленные со всех сторон желтоватыми или белыми холмами, которые усеяны черными пятнами. Таков вид иссуденских виноградников в течение семи месяцев года. Виноградари подрезывают лозы каждый год, оставляя в воронке только безобразный отросток без тычины. Когда подъезжаешь со стороны Вьерзона, Ватана или Шатору, глаз, утомленный однообразными равнинами, бывает приятно поражен видом лугов Иссудена, оазиса этой части Берри, снабжающего область овощами на десять миль в окружности. Внизу от Римского предместья тянется обширное болото, целиком возделанное под огороды и разделенное на две части, именуемые Нижним и Верхним Бальтаном. Широкий и длинный проезд с тополевыми аллеями по сторонам ведет из города через луга к старинному монастырю Фрапэль, где имеются единственные в округе английские сады, торжественно именуемые «Тиволи». По воскресеньям там шепчутся влюбленные парочки.

Следы былого величия Иссудена неизбежно раскрываются внимательному наблюдателю, и наиболее разительный из них – это деление города на две обособленные части. Замок, который некогда со своими стенами и рвами сам по себе составлял весь город, образует особый квартал, куда в нынешнее время проходят только через старинные ворота и выходят тремя мостами, перекинутыми через рукава двух речек; он один сохраняет облик старинного города. От укреплений еще и теперь местами сохранились могучие бастионы, на которых выстроены дома. Над замком поднимается башня, бывшая прежде цитаделью. Победитель города, раскинувшегося вокруг этих двух укрепленных точек, должен был взять и башню и замок. Овладение замком не означало еще овладения башней.

Предместье Сен-Патерн, образующее за башней очертания палитры и вдающееся в луга, слишком значительно, чтобы не быть в отдаленные времена собственно отдельным городом. Начиная со средних веков Иссуден, как и Париж, постепенно всполз на свой холм и сосредоточился за башней и замком. Такое мнение еще в 1822 году могло быть подтверждено наличием очаровательной церкви Сен-Патерн, ныне разрушенной наследником лица, купившего ее в качестве национального имущества. Эта церковь – один из самых красивых образцов романского стиля, каким обладала Франция, – погибла в безвестности, так как никто даже не зарисовал прекрасно сохранившегося портала. Единственный голос, раздававшийся в защиту памятника, нигде не нашел отклика – ни в городе, ни в департаменте. Хотя Иссуденский замок благодаря своим узким улицам и старинным домам носит характер старого города, – город в собственном смысле этого слова, который брали силой и уничтожали пожаром несколько раз в разные эпохи (особенно во время Фронды[29]29
  Фронда – движение против абсолютизма, происходившее во Франции в 1648—1653 гг. и сопровождавшееся массовыми вооруженными восстаниями.


[Закрыть], когда он выгорел весь), имеет современный вид. Широкие, сравнительно с другими городами, улицы и хорошие постройки образуют по отношению к замку контраст разительный, что и заслужило для Иссудена в некоторых географических книгах название Иссуден Прекрасный.

В городе, отличающемся подобными особенностями, лишенном жизни, даже торговой, в городе, чуждом искусству и ученым изысканиям, в городе, где каждый сидел в своем углу, – при Реставрации, в 1816 году, когда окончилась война, должно было случиться и действительно случилось, что среди молодых людей многие не имели для себя в виду никакой деятельности и не знали, чем им заняться в ожидании брака или родительского наследства. Соскучившись дома, эти молодые люди не находили в городе никаких развлечений и, следуя местной поговорке: «Тот молод не бывал, кто проказ не знал», – они и выкидывали разные коленца в ущерб своим согражданам. Действовать днем им было трудно – их бы узнали, и если бы у их жертв переполнилась чаша терпения, то при первом же мало-мальски заметном проступке их отвели бы в исправительную полицию; поэтому для своих шалостей они довольно рассудительно выбирали ночь. Так посреди этих древних обломков стольких исчезнувших цивилизаций вспыхнул, как последний огонек, отблеск озорных шуток, отличавших старинные нравы. Эти молодые люди забавлялись, как некогда забавлялся Карл IX со своими придворными, Генрих V со своими собутыльниками, как забавлялись некогда во многих провинциальных городах.

Коль скоро они объединились – в силу необходимости помогать друг другу, защищаться и изобретать новые проказы, – они и развили в себе, подстрекая друг друга, ту шкодливость, что свойственна праздной молодежи и наблюдается даже у животных. Объединение дало им еще больше – маленькие удовольствия, какие приносит заговорщикам само соблюдение тайны. Они окрестили себя «рыцарями безделья». Днем эти молодые обезьяны казались чуть ли не святыми, все без исключения притворялись тишайшими; да к тому же вставали они довольно поздно после ночей, занятых выполнением какого-нибудь скверного дела. «Рыцари безделья» начали с обыкновенного озорства, – срывали и перевешивали вывески, дергали за звонки, с грохотом вкатывали бочку, забытую кем-нибудь у своих дверей, в погреб соседа, и тот вскакивал, разбуженный таким ужасным шумом, что можно было подумать, не взорвалась ли мина. В Иссудене, как и во многих городах, в погреба надо спускаться по лесенке, а самый спуск находится у дома и закрыт крепким деревянным щитом на шарнирах, с огромным замком. Эти новые «скверные ребята»[30]30
  «Скверные ребята» – средневековое название деклассированных городских элементов.


[Закрыть] к концу 1816 года ограничивались шутками, которыми повсюду в провинции занимаются мальчишки и молодые люди. Но в январе 1817 года Орден рыцарей безделья нашел главаря и отличился такими делами, что до 1823 года вызывал своего рода ужас в Иссудене или по меньшей мере держал в непрерывной тревоге ремесленников и буржуазию. Этим главарем был некий Максанс Жиле, попросту именуемый Максом, предназначенный для подобной роли не только своей силой и молодостью, но и всем своим прошлым.

Максанс Жиле считался в Иссудене побочным сыном того самого помощника интенданта, г-на Лусто, брата г-жи Ошон, чье волокитство оставило прочную память, – он ведь, как вы знаете, возбудил ненависть старого доктора Руже в связи с появлением на свет Агаты. Но дружба, связывавшая этих двух людей до их ссоры, была такой тесной, что, по выражению, принятому в то время здесь, они охотно шли одной и той же дорожкой. Предполагали, что Макс в такой же степени мог быть сыном доктора, как и помощника интенданта; но он не был сыном ни того, ни другого – его отцом был неотразимый офицер драгунского полка, расположенного в Бýрже. Тем не менее, подстрекаемые враждой, весьма выгодной для ребенка, доктор и помощник интенданта постоянно оспаривали друг у друга отцовство.

Мать Макса, жена бедного сапожника из Римского предместья, отличалась, на погибель своей души, поразительной красотой, красотой итальянки из-за Тибра, и это единственное достояние она передала сыну. Г-жа Жиле, беременная Максом в 1788 году, долго желала этого благословения неба, которое злые языки приписывали ухаживаниям то одного, то другого из двух приятелей, стремясь, вероятно, настроить их друг против друга. Жиле, старый и горький пьяница, покровительствовал распутству своей жены то ли из снисходительности, то ли по сговору с нею, что иногда бывает в низшем слое общества. Чтобы обеспечить своему сыну покровителей, г-жа Жиле остерегалась открыть истину мнимым отцам. В Париже она была бы миллионершей; в Иссудене она жила то в достатке, то в бедности, а в конце концов в полном пренебрежении. Г-жа Ошон, сестра Лусто, некоторое время давала по тридцати франков в год на обучение Макса в школе. Такая щедрость, в которой г-жа Ошон не смела признаться из-за скупости своего мужа, естественно, была приписана ее брату, служившему тогда в Сансере. Доктор Руже, который не был счастлив в холостой жизни, в свою очередь, заметив красоту Макса, до 1805 года платил в коллеж за содержание мальчика и называл его плутишкой. Так как помощник интенданта умер в 1800 году, а доктор, оплачивавший в продолжение пяти лет содержание Макса, казалось, делал это из чувства самолюбия, то вопрос об отцовстве все время оставался нерешенным. К тому же Макс Жиле, дававший повод для множества шуток, был вскоре забыт. Вот как было дело.