Текст книги "Записки солдата"
Автор книги: Омар Брэдли
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)
Счастливые, что нам удалось вырваться из этого зловония, мы разместились в нескольких самолетах и на бреющем полете направились к деревне Меркерс, где и приземлились. В этой деревушке три дня тому назад 90-я дивизия открыла подземный тайник, в котором хранились последние золотые запасы рейха. Тайник был обнаружен случайно. Как-то вечером в комендантский час солдат военной полиции задержал двух женщин. Они объяснили, что идут за акушеркой. Солдат пошел с ними, намереваясь проверить, не обманывают ли они. Когда они проходили мимо соляных копей, одна из женщин показала пальцем на вход в рудник и сказала: "Вот там спрятано золото". На следующий день тайник был вскрыт. Военные полицейские нашли в нем золотые слитки на сумму 100 млн. долларов и 3 млрд. рейхсмарок. Кроме того, в этом тайнике, оборудованном на глубине свыше 600 метров от поверхности земли, в сухой соляной шахте было запрятано 2 млн. долларов ассигнациями и несколько меньшая сумма в английской, норвежской и французской валюте.
Мы с Эйзенхауэром спустились в шахту в клети, которой управлял немец-рабочий. Очутившись в шахте, мы увидели мешки с черной печатью Рейхсбанка. В каждом мешке было по два 25-фунтовых золотых слитка. Сторож тайника объяснил нам, что хранившиеся здесь 3 млрд. рейсхмарок были последним резервом Германии.
– Им чертовски понадобятся эти деньги, – заверил он меня, – для того чтобы оплатить содержание армии.
– Передайте ему, – сказал я переводчику, – что я сомневаюсь в том, что на немецкую армию придется еще тратить деньги.
Рядом с мешками с золотом были свалены сотни корзин и ящиков, в них находились произведения искусства, вывезенные из Берлина.
Мы подшучивали над Паттоном.
В добрые старые времена, – сказал я, – когда солдат был полным хозяином своей добычи, вы были бы самым богатым человеком в мире.
Паттон только довольно ухмылялся в ответ.
В этот вечер мы засиделись допоздна в столовой Джорджа, которую он устроил в скудно меблированном доме коменданта. За окнами грохотали машины, здесь франкфуртская автострада разветвлялась: одна дорога шла на Ганновер, другая на Дрезден. Айк был все еще бледен после посещения Ордруфа, и Джордж налил ему виски.
– Я не могу понять, как немцы дошли до этого, – сказал Айк. – Наши солдаты никогда бы не смогли так надругаться над телами, как это сделали немцы.
– Не все гансы могут это переварить, – вмешался в разговор заместитель начальника штаба Паттона. – Как-то мы провели всех жителей немецкого городка через один из концлагерей. Вернувшись домой, мэр и его жена вскрыли себе вены.
– Что же, это самая обнадеживающая вещь, которую я слышал, – произнес Айк. – Это показывает, что у некоторых из них не все еще потеряно.
Когда известие о золотом кладе дошло до штаба 3-й армии, Паттон приказал цензорам не пропускать это сообщение в печать. Один из цензоров нарушил запрет, и Джордж немедленно прогнал его. Это вызвало недовольство среди журналистов, прикомандированных к 3-й армии. К моменту прибытия Эйзенхауэра они все еще не успокоились. Однако Паттон заявил, что его мало трогает шум, поднявшийся вокруг этого дела.
– Я знаю, что я прав, – воскликнул он, пронзая вилкой кусок бифштекса.
– Черт побери, – прервал его Айк, – пока вы сами не говорили об этом, может быть, вы и были правы, но если вы так упорно настаиваете, то я убежден, что вы ошибаетесь.
Джордж подмигнул мне через стол.
– Но зачем держать это в секрете, Джордж? – засмеялся я. – Зачем вам все эти деньги?
Джордж самодовольно усмехнулся. 3-я армия в этом вопросе разделилась на два лагеря, заявил он. Одни считают, что из найденного золота надо сделать медальоны с надписью "Лаки" для всей 3-й армии, вплоть до последнего солдата...
Другие полагают, что 3-я армия должна запрятать сокровище до мирных времен, когда конгресс снова срежет кредиты на вооруженные силы. Когда с деньгами станет особенно туго, армия выроет свой клад и израсходует его на покупку нового вооружения.
Айк покачал головой, посмотрел на меня и рассмеялся.
– Он не полезет за словом в карман, – сказал он.
Мы разошлись около полуночи. Эйзенхауэр и я разместились в двух смежных комнатах в доме коменданта. Паттон побрел в свой прицеп, стоявший поблизости. Его часы остановились, и он включил радио, чтобы узнать время. Вдруг голос диктора Би-би-си объявил, что президент Соединенных Штатов скончался.
Джордж постучался ко мне и открыл дверь. Я только что улегся.
– Что случилось? – спросил я.
– Пойдемте вместе к Айку, – ответил он. – Президент умер. Мы просидели в комнате Айка почти до двух часов ночи.
* * *
На следующее утро за завтраком Паттон угрюмо рассказал, что его попытка освободить военнопленных окончилась неудачно. Две недели тому назад он послал усиленную танковую роту с задачей прорваться через фронт противника на Майне и освободить наших военнопленных в пересылочном лагере, расположенном в немецком тылу в 80 километрах от фронта. Я узнал об этой экспедиции только через два дня после того, как она отправилась. Она вызвала недовольные толки и пересуды в штабах дивизий и корпусов, которые дошли до штаба группы армий. Это был самый дерзкий шаг Паттона за все время войны. История началась с сумасбродной затеи, а закончилась трагедией.
Она началась 26 марта. Вечером в этот день боевая группа, сформированная из состава 4-й бронетанковой дивизии, прорвалась с предмостного укрепления на реке Майн, южнее Ашаффенбурга, и направилась к городу Хаммельбург. Возле этого города, по разведывательным данным, находился пересыльный лагерь, переполненный пленными американцами. Боевая группа состояла из 50 машин, в том числе 19 танков и штурмовых орудий, и насчитывала 293 солдата и офицера. Командовал ею 24-летний танкист из Бронкса, молодцеватый капитан Абрахам Баум. С ними поехал прогуляться майор Александр Стиллер, лихой адъютант Паттона, который был сержантом в танковых войсках еще в первую мировую войну. Как только группа Баума ворвалась в городок Швейнгейм за Майном, она попала под перекрестный огонь противника. Через 48 часов, в полдень 28 марта, танки Баума, из которых осталась только одна треть, разгромили тюрьму в Хаммельбурге. Ликующие военнопленные хлынули из тюремных ворот и разбежались по окрестным холмам. Баум собрал своих солдат, не спавших две ночи, и попытался вернуться обратно. Но противник навел порядок в тылу и бросил против него танки "Тигр". На следующее утро, 29 марта, в 9 часов, раненый капитан с горсточкой оставшихся солдат сдался, так как было израсходовано все горючее и боеприпасы.
На эту вылазку не обратили бы внимания, если бы среди пленных в этом лагере не оказался зять Паттона. Паттон уверял меня, что он узнал об этом только через девять дней после того, как рейд закончился. Его мучил страх, что газетчики могут приписать ему личную заинтересованность в этом деле. В своем дневнике Джордж признался, что вся эта затея была глупой выдумкой. Он писал: "Я могу сказать, что в течение всей кампании в Европе я не знаю за собой ни одной ошибки, за исключением того, что послал боевую группу танковой дивизии в Хаммельбург". Боевая группа могла бы успешно выполнить свою задачу, однако этот рейд был дорогостоящим отвлечением сил 3-й армии, наступавшей к северу на Кассель. Отдав приказ на эту вылазку, Паттон тем самым совершил ошибку. Несомненно, если бы Джордж посоветовался со мной, я запретил бы ему посылать эту роту. Хотя я сожалел о необдуманном решении Паттона, но не стал упрекать его. Неудача сама по себе была для Джорджа хуже всякого выговора.
9-я армия стояла на Эльбе, 1-я – на Мульде, немецкая группировка, окруженная в Руре, таяла под ударами трех корпусов. Теперь меня занимал вопрос, как организовать наступление на юго-восток, выгнать противника из Баварии и очистить оккупационную зону США вплоть до австрийской границы. Из Баварии мы должны были спуститься вниз по Дунаю, дойти до Вены и отрезать противнику пути отступления к Редуту. Однако особое беспокойство внушала мне мысль о необходимости занять всю американскую оккупационную зону. Мы были обязаны вывести свои войска из русской зоны оккупации, но у нас не было гарантий, что Красная Армия добровольно уйдет из нашей зоны. Поэтому мы предпочитали не искушать судьбу и проверять, как русские выполняют соглашение, а своими силами очистить американскую зону от немецких войск, не прибегая к помощи Красной Армии.
Сначала я сказал было Ходжесу, что хочу завершить войну наступлением 1-й армии вниз по Дунаю. Однако перегруппировка сил повлекла бы за собой слишком дорогостоящее изменение линий снабжения, и в конце концов я решил наступление в Австрии поручить Паттону, усилив его 3-ю армию дивизиями 1-й армии, прибывающими из Рура. 16 апреля Деверс и Пэтч приехали к нам в Висбаден для того, чтобы разработать общий план наступления; 3-я и 7-я армии должны были двигаться на одной линии. Пэтча вовсе не радовала перспектива наступать вместе с Паттоном. Он боялся, что Паттон захватит себе слишком широкую полосу наступления за счет полосы 7-й армии. 7-я армия с боями форсировала Рейн и теперь наступала на Нюрнберг, в котором Гитлером был построен колоссальный стадион. Пэтч с боями завоевал себе право на свою полосу наступления, и поэтому вполне понятно, что он ни с кем не желал ее делить.
На следующий день, когда русские хлынули через Одер, начав свое последнее крупное наступление в эту войну, мы со своей стороны отдали приказ начать наступление на Дунай. 1-я и 9-я армии должны были занять оборону в центре нашего фронта, от чехословацкой границы до того пункта на Эльбе, где американская оккупационная зона граничила с английской. 7-я армия наступала в направлении на Мюнхен, а Паттон – вниз по Дунаю. Однако Красная Армия, захватив Вену, двигалась дальше на запад, стремясь дойти до Линца. Советское командование словно старалось не допустить нас в Австрии ни на шаг дальше, чем это было необходимо.
Почти две недели мы топтались на месте на Эльбе и Мульде, ожидая подхода русских. С каждым днем усиливалась нервозность наших командующих армиями. Они боялись столкновения с русскими, если последние стали бы наступать дальше на запад от Эльбы, стремясь занять всю свою зону оккупации. Мы не знали, какие приказы отдало советское командование своим войскам, но я дал указания командующим армиями удерживать передовые позиции до тех пор, пока мы не сможем начать организованный отход в свою зону оккупации. Однако на тот случай, если бы советские командиры стали настаивать на немедленном продвижении к границе советской зоны оккупации, я разрешил командующим армиями вступить в непосредственные переговоры с советскими войсками и принять меры к отводу своих войск.
– Давайте сделаем так, – сказал я Симпсону. – Мы предпочли бы оставаться на наших теперешних позициях до тех пор, пока не примем меры к организованному отводу наших войск. Но если русские потребуют возможности продвинуться до границы их оккупационной зоны, мы не будем вступать с ними в пререкания. Сделайте все как можно лучше, и пусть они продвигаются.
Мы ожидали, что при встрече с русскими создастся довольно напряженная обстановка, и я не хотел рисковать столкновением, которое могло привести к войне.
Только 1 июля русские поставили меня в известность, что они хотят осуществить свое право на оккупацию всей своей территории за Эльбой. В три часа дня нас предупредили, что части Красной Армии выступят на следующее утро на рассвете{57}.
– Передайте этим парням, – инструктировал я своего офицера связи, – чтобы они сохраняли спокойствие. Нам потребуется не менее 24 часов для того, чтобы отвести свои войска.
Русские согласились подождать, но они следовали буквально по пятам за нашими отходящими войсками.
К 14 апреля англичане вышли к Эльбе на севере у Гамбурга, а французская армия генерала де Латтр-де-Тассиньи прорвалась через Дунай к швейцарской границе. Десятки тысяч немецких беженцев бросились к американским линиям на Эльбе, надеясь уйти от русских. Мы поворачивали их обратно. А в тыловых районах офицеры отдела военной администрации встали перед труднейшей задачей: куда девать более миллиона перемещенных лиц, которые бесцельно бродили по дорогам? Вначале мы попытались собрать жителей Прибалтики и поляков в восточных районах, которые должны были быть оккупированы Советами и откуда органы Красной Армии могли без особых затруднений их репатриировать. Но, к нашему удивлению, мы увидели, что перемещенные лица боятся русских еще больше, чем нацистов, и продолжали бежать на запад.
Количество военнопленных возрастало с такой быстротой, что мы уже не успевали их считать. Только в одном лагере было собрано 160 тыс. человек. Снабжение продовольствием военнопленных и перемещенных лиц ложилось тяжелым бременем на наши и без того перегруженные службы тыла. Поэтому командующим армиями были даны указания не принимать пленных, бегущих на запад, спасаясь от русских{58}. Когда несколько дней спустя 11-я танковая дивизия в Чехословакии сообщила нам, что желает сдаться американцам, мы разрешили этой дивизии прийти и сложить оружие, но при условии, что она "возьмет с собой свои кухни и сама позаботится о своих людях".
Шел уже двенадцатый день нашего бдения на Эльбе, а мы все еще не имели никаких признаков, предвещающих появление этих загадочных русских. Нам сообщали, что Жуков ворвался в Берлин, а Гитлер забаррикадировался вблизи имперской канцелярии. Нам сообщали также, что Конев форсировал Одер и наступает к Эльбе. Однако все эти сообщения были отрывочными и неофициальными. Даже теперь мы все еще не установили непосредственный контакт с красными. И хотя на всех диапазонах наших танковых раций только и можно было слышать голоса советских радистов и воздушная разведка отмечала советские обозы на дорогах, на наших передовых позициях еще ни одна душа не видела живого русского солдата.
Стремясь установить контакт с русскими, Ходжес растянул в глубину свою 69-ю дивизию на узком выступе от Мульде к Эльбе и ждал подхода русских на левом берегу Эльбы. Однако, чтобы гарантировать войска от случайной бомбардировки со стороны нашей или русской авиации, он дал им указание замаскироваться и укрыться от наблюдения.
Утром 24 апреля отдел прессы и психологической войны телефонировал в Висбаден, что сегодня в полдень по вашингтонскому времени будет опубликовано заявление трех держав об установлении контакта с русскими войсками.
– Какого черта, разве они могут сделать такое заявление, – сказал я, ведь мы все еще не установили контакт.
– Ну и... – ответил мне спокойный голос.
В этот день в оперативную группу штаба прибыла делегация сенаторов, совершавшая поездку по европейскому театру военных действий.
– Долго ли вы еще намерены воевать? – спросил один из сенаторов.
Я изумленно посмотрел на него.
– Мы на Среднем Западе нуждаемся в сельскохозяйственных машинах, разъяснил сенатор свой вопрос, – и нам сказали, что наши требования не будут удовлетворены, потому что сталь нужна вам. Долго протянется еще эта канитель?
Я стиснул зубы и не сразу нашел вежливый ответ.
Сенаторы уехали, но на следующий день на самолете прибыла группа издателей из Соединенных Штатов, совершающих турне по фронту. Они остановились в Висбадене для беглого ознакомления с обстановкой на фронте, затем, после осмотра лагерей смерти, должны были направиться в Люксембург.
– Опередили вы плановые сроки или отстаете от них? – задал мне вопрос один из них, когда я показал на карте линию нашего фронта, проходившую по Эльбе.
– Я скажу вам так, – ответил я, бросив взгляд на полуостров Котантен, вдававшийся в море на другом конце огромной, 6,5-метровой карты. – Если бы год тому назад, 6-го июня, вы заверили меня, что сегодня мы будем находиться на этом рубеже, я согласился бы с этим и не задавал никаких вопросов.
В этот день вечером я вернулся после обеда в свой прицеп, чтобы засесть за текущую работу. Вскоре после наступления темноты мне позвонил Ходжес со своего командного пункта в Марбурге на берегу реки Лан. В 16 час. 10 мин. теплым весенним днем 25 апреля разведывательный дозор 1-й армии встретился с авангардом 1-го Украинского фронта маршала Конева в почти безлюдном городе Торгау на берегу Эльбы.
– Спасибо, Кортни, – сказал я. – Большое спасибо за сообщение. Мы долго этого ждали. Русским, конечно, досталось, пока они прошли эти 120 километров от Одера{59}.
Я взял кусок угля из ящика под скамьей в моем автофургоне и обвел кружком Торгау на большой настенной карте. Кто-то уже нарисовал над городом Берлином в виде отдельных кусочков большое изображение сломанной свастики.
Быстро и умело проведя перегруппировку, Паттон 22 апреля начал наступление с задачей отрезать пути отхода на Редут; через два дня он пересек границу Австрии. Оттуда он повернул вниз по Дунаю на Линц, находящийся почти на полпути к Вене.
Тем временем англичане наседали на Эйзенхауэра, требуя усилить одним американским корпусом войска Монти на севере, предполагавшего переправиться через Эльбу. Монти настаивал на этом усилении, заявляя, что его сил недостаточно для того, чтобы пройти до побережья Балтики и отрезать Данию от Советов. Когда Жуков начал наступление на Берлин, нажим англичан усилился. Они доказывали, что если Монти в ближайшее время не выйдет на побережье Балтийского моря, мы можем в одно прекрасное утро проснуться и обнаружить Красную Армию в Дании и Советы на Северном море.
Теперь, когда быстрое продвижение Паттона вниз по Дунаю развеяло миф о Редуте, мы согласились удовлетворить требование Монти. 18-й воздушно-десантный корпус Риджуэя был переброшен на север, где вошел в состав 21-й группы армий. 29 апреля он двинулся через Эльбу южнее Гамбурга в направлении на балтийский порт Любек с целью спасти Данию для Запада.
К 30 апреля противник был накануне полного разгрома. В Италии 15-я группа армий Кларка преодолела рубеж по реке По и бросилась к озеру Комо. В Голландии канадцы Монти продвинулись до плотин на Северном море и отрезали войска Бласковица. В Берлине автоматчики Жукова с боями занимали дом за домом, пробивая себе путь среди развалин этого обреченного города к имперской канцелярии, где Гитлер забаррикадировался в бомбоубежище, устроенном в саду.
Вся германская армия попала в три "котла", которые все более суживались. Военно-воздушные силы союзников прекратили стратегические бомбардировки из-за отсутствия выгодных целей. Когда Эйзенхауэр позвонил мне на наш новый командный пункт в Бад-Вильдунгене и запросил обстановку, я в шутку спросил, не приготовил ли он самолет, чтобы слетать в начале июля в Вест-Пойнт отметить тридцатую годовщину нашего выпуска.
– По-видимому, дело идет к этому, – сказал я.
Неделю тому назад у меня не было такой уверенности.
Вечером 2 мая радио Гамбурга передало известие о смерти Гитлера. Сообщению предшествовала прерывчатая приглушенная дробь барабанов. Мы слушали эту передачу в Бад-Вильдунгене, в запущенном отеле "Фюрстенхоф", в котором сохранились запахи антисептических средств. До нашего прихода здесь размещался немецкий госпиталь. Шесть месяцев тому назад известие о смерти Гитлера вызвало бы дикое ликование. Сейчас оно прошло почти незамеченным. В канун краха Германии великая трагедия немецкого народа заслонила собой смерть Гитлера, который привел этот народ на порог гибели. Гросс-адмирал Дениц, экипажи подводных лодок которого всего лишь три года тому назад видели победу в свои перископы, был назначен преемником Гитлера. Он выступил со смехотворным обещанием продолжать войну с большевиками. Местопребывание Гиммлера было неизвестно, хотя разведка сообщала о его попытках вступить в мирные переговоры. Когда Дитмару на допросе в штабе группы армий сказали о попытках Гиммлера вступить в переговоры, он отозвался о нем презрительно.
– Гиммлеру, – заявил он, – больше уже никто не подчинится в германской армии.
Узнав, что Гиммлер, по сообщениям, первый объявил о смерти Гиглера, Дитмар криво усмехнулся.
– Герр Гиммлер, – сказал он, – наделен своеобразным талантом: он может предсказывать смерть.
Хотя 3-я армия подошла к чехословацкой границе еще две недели тому назад, но только 4 мая в 7 час. 30 мин. вечера Эйзенхауэр передал мне по телефону разрешение пересечь границу. 3-я армия уже несколько недель умоляла возложить на нее эту миссию.
– Почему, – спросил я Паттона, – вся 3-я армия жаждет освободить чехов?
Джордж ухмыльнулся.
– Даешь Чехословакию! – прогремел он. – Братание! Чем вы можете остановить армию, которая идет в бой с таким боевым кличем?
Освобождение Чехословакии входило в задачи Красной Армии. Мы не должны были продвигаться дальше Пльзеня, города, расположенного на удалении нескольких километров от границы (схема 54). Паттон возражал против этой остановки, доказывая, что он может дойти до Праги. Действительно, если бы главное командование союзников отменило свой приказ, он, по всей вероятности, через 24 часа оказался бы на Венцель-Сквере. Но когда Эйзенхауэр сообщил советскому командованию, что наши войска двинутся на Прагу, "если этого потребует обстановка", оно ответило, что мы "не должны продвигаться дальше линии Ческе-Будеёвице – Пльзень – Карловы В ары".
Вскоре после того, как мы встретились с советскими войсками в Торгау, маршал Конев пригласил офицеров оперативной группы моего штаба и штаба 9-й воздушной армии на банкет на командный пункт Украинского фронта на восточном берегу Эльбы. На этой первой товарищеской встрече со своими западными союзниками советские офицеры приветствовали нас шумно и весело. Это был недолгий прилив добрых чувств, который продолжался до тех пор, пока Кремль резко не оборвал все связи с Западом. Русские банкеты на Эльбе начались со штабов дивизий, и, по мере того как этот обычай распространялся, штабы соединений и объединений пытались перещеголять друг друга в обилии закусок и напитков.
Русская водка и бесконечные тосты за победу уже свалили с ног офицеров нескольких штабов. Этой участи не избежали и некоторые офицеры штаба 1-й армии. Поэтому я подготовился к банкету 5 мая, проглотив за завтраком как можно больше бутербродов с маслом и опорожнив баночку сгущенного молока. Перед отъездом на банкет Дадли вручил каждому из нас небольшой флакон минерального масла.
– Проглотите это по дороге, – сказал он, – и вы сможете пить все, что вам нальют.
Был пасмурный сырой день, когда мы въехали на разбитый аэродром около Фрицлара, откуда должны были вылететь в Лейпциг на двух самолетах "С-47".
Мне не хотелось ехать, и пасмурная погода усугубляла мое плохое расположение духа. Ванденберг хмуро посмотрел на небо.
– Как Лейпциг? – спросил он у летчика.
– Почти сплошная облачность, сэр.
– Что вы сделаете, если не сможете пробиться?
– Мы повернем и полетим в Париж.
– Какого черта! Если мы можем использовать Париж как запасной аэродром, то мы можем полететь и к русским, – сказал я. – Я не хочу все это опять начинать сначала.
– Вы рассуждаете совсем как солдат, – улыбнулся Ванденберг. – Он слишком глуп для того, чтобы понять, когда опасно подниматься в воздух.
Коллинс встретил нас в Лейпциге и сопровождал в поездке по нашему коридору в Торгау. Он уже проделал этот путь неделю тому назад. Когда он подъехал к советским линиям, его спросили, не возражает ли он против встречи с командиром советской дивизии.
– Конечно, нет, – ответил Коллинс и свернул в сторону позиций советской дивизии.
Командир дивизии рассыпался в извинениях.
– Разрешите задать вам вопрос? – сказал он.
– Пожалуйста, – ответил Коллинс.
– Не окапываются ли ваши солдаты напротив нас?
– Окапываются? – Коллинс был удивлен. – Конечно, нет. Помимо всего прочего, мы с вами союзники, не так ли?
Советский командир вызвал штабного офицера.
– Отмените приказ окапываться, – сказал он. – Мы останемся там, где остановились.
В разрушенном городе Торгау на берегу Эльбы нас ждало несколько советских офицеров, которые должны были проводить нас к Коневу. Разрушенный бомбами железнодорожный мост упал в воду, и через реку был переброшен временный мост. Возчики подвозили бревна из ближайшего леса для ремонта полотна железнодорожного моста. Посредине реки пыхтел копер довольно примитивной конструкции. За исключением парового двигателя на этом копре, ничего не изменилось в русских методах наведения мостов с тех времен, когда почти 200 лет тому назад Петр I сосредоточил в районе Торгау свои армии, готовясь выступить вместе с австрийцами против Фридриха Великого{60}.
На правом берегу Эльбы через дорогу были вывешены красные полотнища с приветственными лозунгами. Здание около дороги было украшено огромными портретами Рузвельта, Черчилля и Сталина. В городках и деревушках, через которые мы проезжали, каким-то таинственным образом исчезли все немцы, и только один раз на протяжении 32-километрового пути чье-то испуганное лицо выглянуло из прикрытого ставнями окна. Русские солдаты в загрязненном обмундировании с любопытством разглядывали американские машины, промчавшиеся мимо их биваков. На перекрестках коренастые русские девушки в сапогах и юбках пропускали наши машины, подавая сигналы четко отработанными движениями рук, напоминавшими сигналы английских военных полицейских.
Нам встретилась колонна советских войск, направлявшаяся к Эльбе. Командир колонны ехал в закрытой повозке и правил упряжкой через черную занавеску, подобную тем, какие я видел на повозках еще мальчиком в Миссури. За ним тянулись подводы с солдатами и вооружением. То там, то здесь среди спящих солдат виднелась женская голова в платке.
Конев вместе со своим штабом встретил нас у ворот довольно мрачной виллы, в которой разместился его командный пункт. Это был человек могучего телосложения с огромной лысой головой. Сначала советский маршал провел меня в свой кабинет, где я и имел с ним непродолжительную деловую беседу с помощью переводчиков. Я вручил ему карту, заготовленную на этот случай, на которую были нанесены все американские дивизии, стоявшие перед войсками 1-го Украинского фронта. Маршал приподнялся от удивления, но не решился показать мне диспозицию своих войск. Если бы он даже и захотел сделать это, он, по всей вероятности, должен был бы предварительно запросить разрешение Кремля. Американские лейтенанты на Эльбе пользовались большими правами, чем советские командиры дивизий.
Показав на карте, которую он получил от меня, на Чехословакию, Конев спросил, как далеко мы намерены продвинуться. Он нахмурился, слушая, как переводчик переводит его вопрос.
– Только до Пльзеня, – ответил я. – Смотрите, здесь эта линия нанесена. Мы должны выйти к ней, чтобы обеспечить свой фланг на Дунае.
Конев едва заметно улыбнулся. Он надеялся, что мы не пойдем дальше.
На столе в изобилии были свежая икра, телятина, говядина, огурцы, черный хлеб и масло. Центр стола был уставлен бутылками с вином. Графины с водкой стояли повсюду, и тосты начались сразу же, как только мы уселись за стол. Конев встал и поднял свой бокал.
– За Сталина, Черчилля и Рузвельта! – провозгласил он тост, не зная еще, что Трумэн сменил Рузвельта на посту президента США.
Усевшись, Конев взял небольшой бокал и наполнил его не водкой, а белым вином.
– У маршала желудочное заболевание, – объяснил его переводчик. – Он уже не может пить водку.
Я улыбнулся и сам наполнил свой бокал вином. Я испытывал чувство облегчения при мысли, что минеральное масло, которое я уже успел проглотить, мне не понадобится.
После обеда маршал пригласил нас в большой зал своей виллы. Хор красноармейцев исполнил американский национальный гимн. Их сильные голоса наполнили зал. Маршал Конев объяснил, что хор выучил текст американского гимна наизусть, не зная ни слова по-английски. Затем выступила балетная труппа, танцевавшая под аккомпанемент дюжины балалаек.
– О, это восхитительно! – воскликнул я. Конев пожал плечами.
– Это всего лишь простые девушки, – сказал он. – Девушки Красной Армии.
Через две недели, когда Конев нанес нам ответный визит, его привела в восхищение виртуозная игра худощавого скрипача, одетого в солдатское обмундирование цвета хаки.
– Великолепно! – восторженно вскричал маршал.
– Ах, это! – ответил я. – Ничего особенного. Просто один из наших американских солдат.
Мы похитили этого скрипача на один день у органов специального обслуживания в Париже. Его звали Яша Хейфец.
* * *
Вечером, когда мы уже покидали виллу Конева, маршал повел меня в сад. Ординарец вывел донского жеребца, на седле которого была вышита звезда символ Красной Армии. Конев передал мне уздечку и вручил русский пистолет, рукоятка которого была украшена красивой резьбой. Предвидя этот обмен подарками, я привез в своем самолете "Мэри К" новенький джип, только что полученный из Антверпена. На капоте мотора мы сделали надпись на английском и русском языках: "Командующему 1-м Украинским фронтом от солдат 1-й, 3-й, 9-й и 15-й американских армий". К джипу был прикреплен новенький блестящий карабин в чехле. И мы набили ящик для инструментов американскими сигаретами.
– Мне, вероятно, достанется от начальника контрольно-финансового управления и в течение 20 лет после войны придется расплачиваться за это, сказал я Хансену, отдав распоряжение доставить джип из Антверпена. – Но черт с ним. Не можем же мы явиться с пустыми руками.
Пока Александер принимал капитуляцию войск Кессельринга в Италии, а Монтгомери отказывался говорить о каких-либо условиях капитуляции с адмиралом Гансом Фридебургом в Люнебурге, мы продолжали продвигаться в Австрии, уничтожая тех немцев, которые все еще сопротивлялись, и беря в плен тех, которые прекратили сопротивление.
До нас доходили слухи, что Германия готова капитулировать и какая-то немецкая делегация якобы уже находится на пути в верховный штаб экспедиционных сил союзников, но Эйзенхауэр не беспокоился о подтверждении этих слухов. 6 мая я лег в постель вскоре после полуночи, написав письмо жене.
Еще не было 4 часов утра, когда меня разбудил телефонный звонок. В моей комнате в отеле "Фюрстенхоф" телефон стоял на ночном столике около постели. Я поднялся и зажег свет. Эйзенхауэр звонил мне из Реймса.
– Брэд, – сказал он, – все кончилось. Радиограмма отправлена.
Йодль подписал акт о безоговорочной капитуляции от имени армии, а Фридебург – от имени флота{61}. Церемония имела место 7 мая в 2 часа 15 мин. утра в школьном здании, которое верховный штаб союзников реквизировал, вблизи сортировочной станции в Реймсе.
Я приказал дежурному телефонисту вызвать командующего 3-й армией и поднял Паттона с постели в его прицепе в Регенсбурге.
– Мне только что звонил Айк, Джордж. Немцы капитулировали. Капитуляция вступит в силу в полночь на 9 мая. Мы должны оставаться на месте по всему фронту. Надо избежать бессмысленных потерь.