Текст книги "Фаворитка месяца"
Автор книги: Оливия Голдсмит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 63 страниц)
7
С тех пор как Доуб, словно ангел, просто явился и спас ее, Шарлин почувствовала себя счастливой, как никогда. Она больше не боялась быть счастливой! Отныне девушка знала, что никогда не будет брошена на произвол судьбы. И еще она больше не была грешницей, Дин не был убийцей, и поскольку отец жив, было приятно сознавать, что он благополучно отделался. Если это знание дала им известность, то можно было быть благодарными ей. Читать об окончательном падении Флоры Ли было грустно, но не неожиданно. Шарлин пошлет ей денег, но будет уверена, что та не побеспокоит Дина вновь.
Самое лучшее во всех этих новостях то, что они с Дином могут быть вместе. И не было ничего дурного в том, что они любили друг друга. Новости были такие хорошие, такие огромные, что к ним надо было привыкнуть. Шарлин сидела рядом с Дином и некоторое время пыталась дать ему возможность все осознать. Они расположились во дворе дома, в безопасной ночной темноте. Ночь – единственное время, когда пленники скандала могли выходить во двор без риска, что их сфотографируют.
– Дин, у меня для тебя хорошие новости. Я тебе не сестра. Дин печально взглянул на Шарлин.
– Я не твой брат?
– Нет. Мама говорила нам и отцу неправду.
– Но я хочу быть твоим братом.
– Нет, Дин. Братья и сестры не спят вместе.
На мгновение Шарлин очень хотелось услышать от Дина романтическое признание. Услышать, как он ее любит, как она ему нужна, как он будет ухаживать за ней с цветами и подарками. Но говорили только глаза Дина. Шарлин поняла, что он чувствует, и вздохнула.
– Дин, ты хочешь остаться со мной навсегда? – спросила она.
– Конечно, Шарлин. Ты знаешь это.
– Я думаю, мы могли бы пожениться. Я могла бы быть твоей женой, а не сестрой.
Дин молчал.
– Ты не можешь быть обеими сразу?
– Нет, так не получится.
– Хорошо, тогда давай поженимся.
Это не было романтическим предложением, но оно было неподдельным и внушающим доверие.
– Ты говоришь серьезно, Дин? Ты хочешь этого?
– Конечно, да.
Шарлин улыбнулась и взяла его за руку.
И здесь, в темноте позади дома, посреди прекрасного сада Шарлин переполнила такая любовь к Дину, такое глубокое, полное и чистое волнение любви, что она на миг подумала, что не сможет больше жить. Ей казалось, что сердце ее разорвется! Шарлин стояла, жадно впитывая переполненность и боль.
Дин не был совершенством; она знала, в молодом человеке не было того, что большинство женщин ищут в мужчине. Но он был тем, кого любила Шарлин и кого она желала. Его доброта, чистота и простота были для нее самыми важными на свете. Дин был ее якорем и ее компасом, он был тем, кто помогал девушке выстоять в опасном водовороте.
В день присуждения наград «Эмми» Шарлин проснулась с чувством радости и благодарности. Копии поздравлений с днем рождения и соответствующих заявлений появились в печати. И неизбежно хлынул новый поток рекламы.
Поздравления были тяжелым испытанием. Но после завтрака Доуб настоял, что она должна пойти – и пойти вместе с Дином.
– Но я никогда не беру его на деловую чепуху.
– Нет причины не сделать это сейчас.
– Но он возненавидит это.
– Так же, как и ты. Дин взрослый человек.
– Доуб Самуэлс, я не хочу никаких поздравлений и я не хочу идти на вечер, где все будут смотреть на меня как на ненормальную. Все, что я хочу… – Она сделала паузу, тщательно обдумывая слова. – Жить спокойно за городом на ранчо с лошадьми для Дина, с кучей собак, со множеством деревьев, с открытыми полями, озерами и холмами. И вокруг бегает много ребятишек. Они не обязательно должны быть моими. Просто им негде больше играть. И никаких других людей. Только ты рядом. И никаких модных магазинов, или изысканных вечеров, или пустых журналов. Я хочу немного мира и покоя для Дина и для себя. Остаться одной и никогда вновь не надевать официальный костюм. – Она сделала паузу, представляя себе это. – Ты когда-нибудь танцевал джигу, Доуб?
– Нет. Я никогда не оставался на одном месте так долго, чтобы можно было научиться.
– А я бы хотела научиться. Я всегда хотела, но так и не собралась. Теперь, если у Дина и у меня будет прекрасный загородный дом, Мы сможем научиться танцевать и немного повеселиться. И, возможно, скоро мы сможем себе это позволить.
Шарлин не хотела, чтобы Доуб чувствовал себя виноватым за деньги, которые она ему одолжила. И девушка замолкла. Но Доуб, казалось, даже не помнил о деньгах.
– Это все возможно, Шарлин. И даже скорее, чем ты думаешь. Сейчас все, что ты можешь сделать – это показать вечером, как ты владеешь ситуацией, и поверь мне, девяносто процентов этих ублюдков – прости, дорогая! – девяносто процентов поверят в тебя. Не важно, что они будут говорить или писать. Для того, чтобы что-то значить в этом городе (это одна из истин, которую я усвоил), ты должна действовать так, будто тебе наплевать на них, и они съедят это.
Шарлин внимательно слушала Доуба и должна была с ним согласиться. Впрочем, она всегда соглашалась с Доубом, поскольку обычно он был прав.
– Но я все еще чувствую себя как ненормальная!
– Хорошо, милая, если говорить честно, то это так и есть. С тех пор как ты впервые встала перед телевизионной камерой. Это можно сказать про любую другую теле– и кинозвезду. Все ненормальные. Но ты – одна из самых притягательных и красивейших женщин Америки, ты можешь идти, высоко держа голову. Большинство женщин, которые придут туда вечером, с восторгом хоть на минуту поменялись бы с тобой местами. И это показывает, насколько они на самом деле больны. Это не настоящий мир, Шарлин. Не заблуждайся. Это даже не планета Земля. Мы находимся на какой-то отдельной планете, вращающейся вокруг Солнца в обратном направлении, да еще со скоростью в десять раз больше обычной. Женщина в этом городе стареет за два или три года вместо двух или трех десятилетий. Это город вывихнутых. Только ты и я знаем это. Каждый из тех, кого другие дергают за веревочки, думает, что он в небесах. – Доуб сделал паузу. Слава Богу, Шарлин чувствовала себя лучше. – И никто из обитателей Голливуда не достоин того, чтобы чистить тебе обувь. Может быть, Джан Мур. Звучит так, будто она получила какие-то преимущества! Но и это ложь! Глаза Шарлин наполнились слезами.
– Доуб, ты милый человек. Ты достоин самого лучшего в жизни. Если мы куда-нибудь и уедем, то только с тобой. Хорошо?
Она подождала, пока Доуб кивнул. Была ли это краска смущения? Шарлин поднялась, поцеловала его в щеку и уже хотела выйти из комнаты, но Доуб остановил ее:
– Шарлин! Сегодня вечером, после того как вся эта кутерьма закончится, мы с тобой должны очень хорошо все обсудить. У меня есть маленький, но очень приятный для тебя сюрприз. Подготовься. Поговорим, когда все закончится.
Шарлин подбежала к Доубу и поцеловала его. Возможно, из-за Доуба она потеряет много денег, но теперь это не имело значения. Он был хорошим другом, одним из тех, кто доказал свою преданность, и Шарлин любила его.
– Спасибо тебе за все! – сказала она и пошла переодеваться.
Джан проснулась утром в день награждения «Эмми» в ознобе. Вечером накануне она приняла две таблетки ксенекса, но не это вызвало озноб, от которого ее трясло. Джан просто была не в состоянии собраться или сосредоточиться. Она набрала номер телефона Шарлин, рука ее тряслась так, что бедняжка дважды перепутала номер. Когда Шарлин ответила, Джан еле смогла выдавить:
– Привет…
– Приходи, Джан. Все в порядке, – сказала Шарлин.
Когда они говорили в последний раз, Шарлин согласилась, что жизнь не так уж и плоха.
– Ты собираешься? – спросила Джан.
Ничего не нужно было объяснять, Шарлин прекрасно знала, о чем речь.
– Да. Я иду с Дином. А как ты, Джан? Идем с нами.
– Не знаю. С кем я пойду? Сай сказал, что он что-то обеспечит, но я не согласилась. Ла Брек предложил быть моим кавалером. Но это слишком, идти в свет под ручку со своим платным телохранителем.
– О Джан! Идем с нами. Я попрошу Доуба сопровождать тебя. Он хороший друг. Что ты скажешь? Мы не можем позволить, чтобы вся слава досталась Лайле.
– Не знаю. Я перезвоню.
Джан повесила трубку и походила по комнате. Она дрожала. В этом доме всегда было холодно. Джан ненавидела его.
Сможет ли она предстать сегодня вечером перед барракудами? Может ли Джан позволить себе не сделать этого? Счастливая Шарлин, ее избавили. Никто не может избавить Джан. И что она наденет, если пойдет сегодня вечером? Это не такой легкомысленный вопрос, как кажется. Единственный смысл показа состоит в том, чтобы продемонстрировать, что она выглядит хорошо, чувствует себя хорошо, что она в порядке. Но удастся ли ей выглядеть хорошо? Без Май у Джан не было советчика и не было уверенности в собственном выборе. «Надо смотреть правде в лицо, – сказала она себе, – когда Май умерла, ты потеряла и своего лучшего друга, и свой стиль».
Со всем этим так много хлопот. Найти хорошее платье, сделать прическу, маникюр, педикюр, макияж, подобрать духи, украшения – все в целом. Джан просто измучилась, думая об этом. А потом, потом начнется тяжелое испытание – на нее будут смотреть и ее будут оценивать тридцать или сорок миллионов человек. Джан представила, как приближаются камеры, как комментатор начинает свой скандальный рассказ, как зрители дома у экранов смотрят во все глаза на сигнальное табло. И как камеры подогревают зрителей, показывая крупным планом проигравших, когда будут объявлены имена победителей.
– Нет, – простонала Джан, прошла в спальню и рухнула там на постель.
Она достала еще две таблетки ксенекса и проглотила их, не запивая. Прошло еще больше часа. И вот зазвонил телефон. Джан подняла трубку, будто это была ядовитая змея.
– Алло, – нерешительно произнесла она.
– Джан? Слава Богу! Это Брюстер.
– Брюстер? О Боже, Брюстер. Так радостно слышать тебя! – Тепло заполнило все ее тело. Это было просто физическое ощущение. – Брюстер, привет, – повторила она.
– У тебя все в порядке, Джан? – спросил Мур. Телефон щелкнул и затрещал от помех.
«Он, должно быть, звонит издалека. Из Южной Америки, – подумала Джан. – Брюстер там в командировке? Как хорошо, что он позвонил».
– У тебя все в порядке? – повторил доктор Мур.
– Я так растеряна, Брюстер. Это звучит глупо, но я чувствую конец.
– Какой конец? – спросил он. – Джан, я едва слышу тебя. О каком конце ты говорила?
– Жизнь кончается. О Брюстер, мне так плохо. Ничего в жизни не получается так, как я хочу. У меня был второй шанс, и я упустила его. Я просто не смогла успешно использовать его.
Голос ее дрожал. Даже ей он казался слабым и далеким.
– Ужасная связь! – прокричал Брюстер. – Нас разъединяют. Что ты сказала? Тебе что-то не удалось?
– Брюстер, тебе не стыдно за меня? Этот ужасный фильм и сейчас это бульварное шоу. Они не сводят тебя с ума? Я не разрушила твою жизнь?
– Правильнее сказать, не разрушил ли я твою? Ты в порядке, Джан?
– Ты меня еще любишь, Брюстер?
– Конечно, да. Джан, я… – Брюстер умолк.
– Брюстер, Брюстер, ты здесь?
Прошла еще одна волна помех, потом связь прервалась. Она тупо трясла телефонную трубку.
– Брюстер? Брюстер? – кричала она.
Но его не было. Джан стала всхлипывать, но слабо, безнадежно, как отчаявшийся ребенок. О Боже, Брюстера больше не было. Джан не могла поговорить с ним. Джан всхлипывала, с носа капало. Она взяла полотенце, чтобы утереться. Зазвонил сигнал охранной сигнализации.
Джан подняла трубку внутренней телефонной связи.
– Брюстер Мур. Вы ждете его? – спросил голос охранника.
Она потрясла головой, чтобы убедиться, что не сошла с ума. Каким образом Брюстер мог оказаться возле внутреннего телефона?
– Да, – пробормотала Джан и повесила трубку. Должна ли она была положить трубку? Пропустят ли его?
Позвонили в дверь. Джан протянула руку за одеждой и едва сумела одеться. Но Брюстер не звонил. Вновь настойчиво позвонили в дверь.
– Минутку, – крикнула Джан, хотя знала, что никто не мог ее слышать.
Зачем она повесила трубку? Следовало ли ей дать отбой? Не потеряла ли она Брюстера?
Джан положила телефон на постель и поспешила к двери. У нее было такое ощущение, будто на ноги ей навесили гири. По дороге Джан чуть не упала.
– Иду! – крикнула она, восстановила равновесие, прошла через гостиную по галерее к огромной входной двери.
Открыла. На пороге стоял Брюстер Мур, в левой руке он держал чемодан, в правой – плащ. Брюстер! Брюстер был здесь!
– Разве ты не в Гондурасе? – спросила Джан. Мур шагнул в прихожую.
– У тебя неприятности? – спросил он, поставил чемодан, и они бросились в объятия друг другу.
В этот же день, позже, после того как Джан приняла ванну, после того как Брюстер приготовил ей завтрак и помог вымыть голову, Джан достала платье и оделась к торжеству. Потом они сели в «лимузин».
– Знаешь, – сказала Джан доктору Муру, – если бы не ты, я бы сегодня никуда не поехала. Спасибо, что ты пришел!
– Прости меня, Джан, но я должен был это сделать. Ты не знаешь, но очень многие люди, и мужчины и женщины, сильно нервничают при виде меня. Ты не поверишь, кто звонил мне в Нью-Йорк! Ведь мое имя оказалось связанным с тобой. Люди в этом городе, заметив меня, нервничают больше, чем космонавт на старте. Каждый боится, что теперь нокаутируют его.
Джан с удивлением посмотрела на Мура.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Неужели ты в самом деле думаешь, что только ты у меня знаменитая пациентка? Тогда ты не была знаменитостью. Но, Джан, в течение нескольких лет я исправлял ошибки других хирургов, занимаясь лечением очень богатых, очень известных людей. Было бы неэтично с моей стороны говорить с тобой об этом в те дни, когда у нас впервые начались деловые отношения. Или даже сейчас. Но все боятся, что я заключу договор на книгу, или на телепередачу, или как-нибудь еще выйду на публику. – Мур сделал глоток белого вина. – И учитывая, что эти ублюдки сделали с тобой и что они говорили обо мне, да, это очень заманчивая идея. Знаешь ли ты, что за последние сорок восемь часов ко мне обратилась Лаура Ричи и другие издатели из англоязычных стран с просьбой рассказать все? И предлагали неприлично большие суммы? Заманчиво, очень заманчиво. Такие бешеные деньги позволят оплатить лечение доброй сотни таких парней, как Рауль. Они придут к тебе тоже, не удивляйся.
– Ха! Я никогда не буду говорить с кровопийцами-журналистами. Я лучше уйду, – рассмеялась Джан. – Это звучит знакомо?
– Да, но не так уж глупо. Может быть, тебе следовало бы сделать именно так. Возвращайся в Нью-Йорк.
Мур взял ее за руку. У него была небольшая, теплая и на удивление уютная ладонь. Джан крепко пожала ее.
– Зачем? Играть? Это смешно. Самое большое для меня – это быть звездой в какой-нибудь возобновленной постановке на Бродвее, и люди будут глазеть на меня? Или участвовать в интермедии на карнавале. Нет, нью-йоркскому театру пришел конец. К счастью, кажется. Мне нужно подумать, как зарабатывать на жизнь другим способом. Но проблемы своей карьеры я обдумаю позже, когда у меня будет больше времени. Сейчас же я должна ценить момент – то, что есть. – Джан попыталась улыбнуться. – Однако нынче я должна предстать перед этими прекрасными барракудами.
Доктор Мур рассмеялся.
– Некоторые из них были ужасными барракудами, но они пришли ко мне, – лукаво похвалился он, – И что? Не думаешь ли ты, что показываешь класс, являясь на прием в компании своего хирурга? Этим ты колешь им глаза!
Джан рассмеялась.
– Никто не знает об их тайне, но зато теперь каждый знает обо мне. Мой возраст, мой прошлый и нынешний вес – они видели мои прежние изображения, брали интервью у девочек, с которыми я училась в школе, вытащили дела, которые были у меня с Питом и Майклом Маклейном. Я унижена.
– Я не психиатр, но полагаю, что кое-что понимаю в людях. Когда они увидят, с кем ты была сегодня вечером, они станут относиться к тебе, как к принцессе Диане до ее скандалов. Не забудь, я знаю такие подробности их жизни, что твои мелкие проблемы выглядят как прыщ в сравнении с раковой опухолью. Если тебе так плохо, если у тебя предстартовое нервное возбуждение и ты не хочешь выходить из машины, я покажу тебе несколько картинок, которые привез из Нью-Йорка. Из моих архивов. Я знаю, это непрофессионально, но я ненавижу лицемеров. Джан, помнишь, что я говорю всем своим пациентам? Это только немножко ранит, а потом все проходит.
Лайла закинула руки за голову, а ноги вытянула во всю длину сатиновых простынь. Едва открыв глаза, она вздрогнула от резкого дневного света. Это было проклятие дома Малибу – резкий свет с востока. Слишком много солнца, даже при спущенных занавесях. Лайла позвонила горничной, велела ей принести свежевыжатый апельсиновый сок и медленно – очень медленно – открыть занавеси. Ей больше не нужна никакая помощь. Как всегда, Лайла займется туалетом.
Она лежала, не двигаясь, потягивая охлажденный сок, пытаясь представить, что она в действительности думает о предстоящем вечере. Награждение «Эмми» было его завершением. Лайла могла ощутить вес медали в руке, холодок металла в теплой ладони. Сейчас, двигая носками по простыням, она чувствовала наслаждение, как будто была принцессой Циндереллой, впервые проснувшейся в замке. После всего Марти был принцем Голливуда, а она была принцессой. Свадьба и новое совместное кино отметят начало их царствования.
Конечно, риск велик, но дело стоит того. Лайла уже сказала Марти, что настаивает на отдельной комнате, отдельной постели и уединении. Если ее капризы устроят его, ему не на что будет жаловаться.
А если она не выйдет замуж за Марти, что тогда будет?
Холодный ветер подул в открытое окно, кожа покрылась мурашками. Лайла почувствовала, как хорошее настроение уходит, так было всегда, когда она думала о замужестве. Но она отказалась думать о нем. Она должна быть счастливой!
Лайла знала, что сегодня у нее много дел, но она не собиралась что-либо делать, кроме как обдумать получение премии. И еще что она скажет в речи при вручении. Возможно, Лайла отметит своих соперниц, просто из злобы. Она рассмеялась.
У постели зазвонил телефон. Девушка мысленно выругалась, но ответила иначе.
– Да, – просто сказала она, это было ее обычное приветствие по телефону.
– Лайла, дорогая. Я так рада, что застала тебя. – Это была Лаура Ричи. – Надеюсь, что не потревожила тебя. Мне хотелось первой поздравить тебя с присуждением премии «Эмми».
– Спасибо, Лаура. Я всегда буду помнить это. Поздравлять меня с тем, что я еще не получила! Это говорит о настоящем доверии.
Я рассмеялась.
– Чепуха, дорогая, что это значит для друзей? В любом случае, премия у тебя в кармане. Каждый, даже не самый умный, знает, что ты всех опередишь. Все, моя дорогая, так говорят.
Я пыталась задействовать побольше сотрудников, чтобы заранее написать завтрашнюю статью. Это довольно-таки сложно, поскольку иногда тебя могут поймать на лжи, но порой необходимо успевать побывать сразу в трех местах.
– Лаура, извини, я должна бежать. Они ждут меня на лестнице. Фотографы, рекламные агенты. Дом просто кишит. Конечно, я ничего им не скажу и все детали сохраню для тебя. В конце концов, ты мой самый старый и самый дорогой друг в Голливуде.
– Я не такая старая, дорогая, но спасибо за доверие, – сказала я. – Ты идешь с Марти?
– Конечно.
– Вы уже договорились о дате?
– Еще нет, но ты будешь первой, кто узнает об этом.
– Да, между прочим, перед тем как ты убежишь, скажи, что наденешь сегодня вечером? Мне ты можешь это сказать. Я не проболтаюсь.
– Лаура, – воскликнула Лайла с притворным раздражением. – Я никогда и никому не скажу об этом, даже самому лучшему другу. Только намекну, но это будет между нами, не говори об этом ни слова Эдит Хед.
– Но, дорогая, разве Эдит Хед не умерла?
– Да, но один из ее нарядов из зеленого шифона жив.
– Лайла, ты потрясающее, талантливейшее дитя Голливуда! Я сохраню в тайне твой сюрприз. Целую, дорогая. До вечера.
Это был мой последний разговор с Лайлой Кайл.
8
Майкл Маклейн лежал в шезлонге около своего бассейна и наносил очередной слой солнцезащитного крема. Как получить этот прекрасный цвет здорового загорелого мужского тела, не теряя эластичности кожи? Такая проблема. Майкл терпеть не мог, когда приходилось применять грим для получения бронзового оттенка кожи, поэтому сегодня он уделял особое внимание тому, чтобы лицо равномерно загорело и каждые пятнадцать минут поворачивал голову.
Вечер у Ары должен быть одновременно и удовольствием, и пыткой – все равно что трахать женщину с исключительным телом и обычным лицом. Что, собственно, и предстоит ему скоро делать. В конце концов, у Майкла сегодня свидание с Адрианной.
«Рождение звезды» дало ему необходимую сейчас поддержку. Это продлит ему жизнь. У Майкла опять получилось! В самом деле, он не был глупым или наивным. Это была его лебединая песня, вне всяких сомнений, но Майкл понимал, что это лучшая из всех ролей для красивых, безрассудных мужчин. Он мог уже сейчас видеть, что Стюарту Грейнджеру – типу мужчин, как-будто специально созданных для киноролей на телевидении, – светило в будущем; и он, Майкл, был далек от того, чтобы завершить свою великолепную актерскую карьеру, играя роли стареющего, но еще достаточно привлекательного Джона Форсайта. Только не Майкл Маклейн.
Нет, настало время поднять его имидж в глазах публики на совершенно новый уровень. Майкл любил быть в списке первых и хотел оставаться там навсегда, как Грегори Пек и Джимми Стюарт. Итак, в конце концов настало время, когда уже не миновать того, что раньше можно было обойти. Что всегда интересующий репортеров Майкл Маклейн никогда не делал с женщиной? Не женился.
В конце концов, это были девяностые. Время семейных ценностей. Не говорила ли ему Адрианна, что она уже упустила время? На этот раз никакого аборта. Майкл женится на ней. У них будет ребенок.
Он станет отцом. Какой интересный способ провести шестой десяток. Майкл отвернул лицо к солнцу и перестал улыбаться, чтобы не образовывавались так выдающие возраст морщины. Сразу после вечера по поводу присуждения «Эмми» он объявит, что собирается жениться на Адрианне. Не вызовет ли это сенсации в газетах?
Тетушка Робби появился у Терезы в девять утра того же дня, когда намечался вечер «Эмми» у Ары.
– Где она? – спросил Робби Эстреллу. Та кивнула вверх на спальню Терезы, затем пожала плечами. – Она уже пила что-нибудь? – спросил Робби.
– Я не знаю, мистер Робби. Я ей больше ничего не даю. Она теперь все время у себя в комнате. Не знаю, она не дает мне зайти к ней.
Робби направился к лестнице, призывая женщину следовать за ним. У двери Терезы он остановился, чтобы постучать, но решил, что ответа не последует, открыл дверь и вошел.
– Господи Иисусе, – произнес он в пустоту.
В комнате повсюду были видны следы побоища. Даже с задернутыми шторами в полумраке были видны груды разбросанной повсюду одежды и испачканная чем-то желтым кровать со сдернутым бельем, на полу белела человеческая масса, растянувшаяся во всю длину через порог ванной комнаты. Это была Тереза, голая и грязная, ее серые волосы имели тусклый, засаленный вид, какой бывает у уличной женщины. «Вот чем чаще всего становится легенда», – подумал Робби. Он не мог позволить себе предаться тому чувству горечи, что жгло его изнутри. Предстояло слишком много работы.
Робби раздвинул шторы, и комната залилась светом. Тереза застонала и повернула голову.
Он перетащил старуху с пола на кровать, а Эстрелла стала убирать месячный слой грязи.
– Но что она собирается надеть? – недовольно спросила Эстрелла. – Она все бросает на пол. Или вы думаете, розовое подойдет? Я его хорошенько проглажу. Как вы думаете, мистер Робби? Это будет хорошо выглядеть поглаженным, нет?
– Превосходно, Эстрелла. Но я возьму его в чистку. Ты тем временем найди пару длинных белых перчаток и туфли.
Эстрелла начала рыться в груде на полу, что-то бормоча себе под нос.
– И спасибо, Эстрелла. Ей повезло с тобой, – прокричал Робби.
– И с вами тоже, мистер Робби. Никто больше не пришел бы взять ее на вечер. Вы хороший друг.
– У меня нет друзей, – заплакала Тереза. – Никому нет дела до меня.
– Черт побери, Тереза! Возьми себя в руки! – Робби схватил ее за плечи и тряхнул. – У тебя сегодня вечер у Ары. Это может быть поворотным моментом для тебя.
– Нет. Больше нет. Они узнают. Они все узнают! – бормотала Тереза.
«Интересно, о чем она, к дьяволу, говорит», – думал Робби.
– Тереза, тебе нужно протрезвиться и давай собираться. Если ты не покажешься, Ара будет взбешен. Мы идем сегодня. Ты и я. Черт возьми, Тереза! Я хочу пойти на этот вечер.
– Но, Робби, – заплакала Тереза. – Я не могу пойти. Меня засмеют.
– Нет, если ты протрезвеешь, не засмеют.
– Но там будет Лайла, – причитала Тереза. – С «Эмми». – Тереза перестала плакать и огляделась. – Она убьет меня, Робби, – прошептала старуха.
– Какая нелепость! С каких это пор Лайла или кто другой стали пугать тебя?
– Она была такой чудесной малышкой, не правда ли? Керри никогда бы не согласился на сына. Я не хотела сына. Дочь была самое то.
– Конечно. Превосходно. А сейчас давай собираться к парикмахеру.
– Но она убьет меня. Как она убила Кенди и Скинни. Тереза опять стала причитать.
Робби слушал ее бессвязные всхлипывания, но старался не придавать этому значения. Пока Тереза не упомянула о куклах. Он почувствовал приступ вины. Да, необходимо, чтобы было подписано перемирие. И это вернет Терезу в список друзей Лайлы. Тогда о чем еще она говорит? Кукол больше нет!
– О чем ты говоришь, Тереза?
Кинозвезда сжалась посреди кровати, и Робби не был уверен, дрожала она от протрезвления или от страха.
– Я правильно сделала, не так ли, Робби? Я поставила девочку на ноги. Прелестную девочку. Только теперь она ненавидит меня. Мне никогда не следовало этого делать! – прошептала Тереза.
– Чего? – спросил Робби.
– Того, как я ее воспитывала. И того ужаса, который я с ней сотворила. За это она меня ненавидит. Она хочет убить меня. Как она убила Кенди и Скинни. Она убила других моих детей.
– Тереза, о чем ты говоришь?
Медленно, как будто каждое движение причиняло ей боль, Тереза подползла к краю кровати, затем сползла вниз, упала на колени и начала царапать пол. Ни Робби, ни Эстрелла не могли предотвратить того кошмара, который должен был последовать, и одному Богу известно, когда в последний раз это пыталась сделать Эстрелла.
Но вместо пустых бутылок или старых непарных туфель Тереза вытащила длинный белый ящик. Должно быть, гроб. Затем другой. Два настоящих гроба, скорее всего для погребения детей. Робби затрясло, и он увидел, что Терезу тоже трясет. Хныча, она щелкнула замками крышек.
Робби посмотрел внутрь. Скинни была обезглавлена, ее голова изрублена в крошки. Лицо Кенди было изуродовано сотнями ран от ожесточенных ударов. Обе куклы были без одежды, их тела были испачканы краской, или, может быть, чьей-то кровью. И у каждой было по набору превосходных маленьких мужских гениталий, прибитых в нужных местах.
Нейл Морелли не получил приглашения на вечер Ары. Не удивительно. Но он был удивлен, что после столь долгого молчания получил известие от Роджера. Они говорили по видеотелефону, а не из машины, как это делали обычно. Он, Нейл, приближался к центру событий. Нейл был очень рад, что Роджер позвонил. Ему нужно было так много узнать и о многом расспросить его. Что касается неудачи и унижений, которые свалились на него, как груда кирпичей, Нейл знал… Роджер поймет и поможет. Теперь Нейл знал, кто был виноват в его провале – все те, кто опирался на известное имя или семейные связи.
Он раздумывал поначалу, говорить ли Роджеру, кто был в конце концов, ответственен за все его унижения, о его плане пойти на церемонию «Эмми», как-нибудь попасть туда.
Роджер был такой добрый, такой, ну, по-отечески добрый. Нейл начал рассказывать ему все, и к его огромному облегчению и удивлению, Роджер не только согласился с оценками Нейла, но улучшил план Нейла и дал ему точные указания, как его выполнить. По сути дела, это Роджер рассказал ему об управляющем, который занимался наймом швейцаров для программы «Эмми». Нейл побежал и обратился за работой на вечере «Эмми». За него поручились, хотя ему и пришлось наврать и поклясться, что у него имеется смокинг. Конечно, Нейл был убежден, что это благодаря Роджеру он получил работу. Роджер, должно быть, поговорил с управляющим от его имени.
Роджер также велел ему не беспокоиться о смокинге и намекнул на отдел смокингов в Саксе. Он объяснил, как легко надеть смокинг под обычную одежду в примерочной и выйти. В отделе смокингов было меньше всего народа во всем универмаге, поэтому там никогда не было бдительно спящих продавцов или охранников. Выйти в парадной одежде под мешковатыми джинсами и ветровкой было пустяковым делом. Даже нагло стащить рубашку и галстук бабочкой с витрины около входа казалось легче легкого, имея за своей спиной Роджера.
Другие вещи, которые Роджер сказал ему взять, тоже можно было легко достать, например, у ребят в таксопарке. Он не был точно уверен, но Нейл не собирался задавать вопросы по поводу указаний Роджера. Потому что Роджер сказал ему, что он – Нейл Морелли – должен сегодня встречать гостей на церемонии награждения. Он, Нейл, будет и известен, и обожаем, и любим. Роджер предусмотрел все, вплоть до подтяжек. Этот человек был на его стороне, возможно, единственный. Нет, Нейл собирался сделать все, что скажет ему Роджер. Роджер поймет. Роджер поможет ему поставить все на свое место.
Нейл повязал галстук перед зеркалом в ванной, пожалев, что у него нет большого зеркала, чтобы насладиться полным эффектом смокинга.
Но как знать? Как будто читая мысли Нейла, тут же объявился Роджер и заявил, что комик выглядит превосходно. У Нейла слезы навернулись. Затем Роджер попросил его сесть и стал объяснять, как и где рассаживать аудиторию, которую управляющий закрепил за каждым швейцаром; велел запомнить, где должны сидеть главные гости. Роджер также объяснил расположение театра внутри и указал точное место, где он должен будет стоять, назвал точное время, когда можно будет увидеть самое интересное в программе.
Нейл все записал, положил листок во внутренний карман, смочил руки и пригладил волосы, затем открыл дверь и вышел на улицу к автобусу. По дороге ему слышался голос Роджера, идущий изнутри, а не по радио или громкоговорителю, голос из-за плеча, словно голос ангела-хранителя.
– Время решает все, – сказал Роджер.
И Нейлу не нужно было оглядываться, чтобы узнать, что Роджер рядом, и что он, как всегда, абсолютно прав.
Сэм Шилдз поднялся на голливудском термометре Ары. В этом году он не просто получил приглашение как обычно в качестве сопровождающего Эйприл, но отдельное приглашение лично для себя.
