355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Оливия Голдсмит » Фаворитка месяца » Текст книги (страница 1)
Фаворитка месяца
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 01:01

Текст книги "Фаворитка месяца"


Автор книги: Оливия Голдсмит



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 63 страниц)

Оливия Голдсмит
Фаворитка месяца

ОТ АВТОРА

«Зовите меня Ишмаэль и звоните мне чаще»

Когда-то я очень недолго знала голливудского агента, у которого эта фраза была напечатана внизу его визитной карточки. Не то чтобы многие понимали эту шутку или у Ишмаэля Рейса было мало дел, но вовсе не из-за злого намека Мелвила. Помните, Боб Ле Вайн однажды спросил:

– Гамлет? Это не машина Мэ Джибсон?

Вот так – Мелвил, Фолкнер и даже Шекспир здесь не в почете. Вы, конечно же, слышали о глупой восходящей звезде? Она была настолько тупа, что спала с неким писателем, чтобы получить роль. Конечно же, в голливудской цепи, ведущей к кормушке, писатели – самое дно, экономический эквивалент планктона.

Так и есть для большинства писателей-романистов, сценаристов, сочинителей диалогов или авторов телесериалов. Но не для всех. Я писательница, я предпочла уйти отсюда и получила уважение. Конечно, речь идет не о материнской любви, но устраняет ад насмешек и оскорблений. Меня могут не любить, но будут уважать, так как боятся. И я зарабатываю таким образом кучу денег.

Большинство знает, кто я есть, и большинство меня недолюбливает. «Лаура Ричи, вот кошка!», – говорят они, когда бывают вежливы. Но пока они покупают мои книги, мне плевать. Во всяком случае они не знают меня в действительности – я для них всего лишь знакомое имя.

Я известна тем, что пишу о знаменитостях, так сказать, некий гибрид знаменитостей, вроде Робина Лича. Не правда ли смешно? Нас обоих называют «личес» (пиявки), но меня называют также «Ричи де Бичи» (Сучья Ричи). Несчастливое совпадение звучаний. Но могло быть и хуже – «Китти Литта» (Китти Свинячье Дерьмо), например. И все же те, кто придумывают клички, пекут их намного быстрее, чем я могу писать.

На это уходит уйма труда, и я горжусь своей работой. Это биографии, факты, а не догадки, пересказы или мои мнения и предвзятые суждения. У меня их, конечно же, хватает, но я держу их для себя, по крайней мере насколько это возможно для любого писателя. Я делаю все тщательно и по возможности полно, я работяга.

Допускаю, что труд моей жизни – это не Реймский собор и даже не биография Джорджа Вашингтона или Хаммаршельда, или Черчилля. Или хотя бы примерно столь же великих. Так как ими интересуются лишь немногие. Остальные предпочитают калифов на час.

Моя первая книга была о Мариан Андерсон: «Борьба одной черной актрисы». Она основывалась на моей докторской диссертации и разошлась в 2216 экземплярах. Я работала над ней пять лет. Моя последняя книга «Кристина Онассис и проклятие Мидаса» распродана в полумиллионе экземпляров. Она в твердой обложке. Умножьте их на 22 доллара (из которых я получила 15 %), а теперь обзывайте меня как вам угодно. Мой банкир называет меня «Мисс Ричи», и для него я расписалась бы на чеках моих гонораров «Ричи де Бичи», если бы это помогло продать лишний экземпляр. К тому же Боб Ле Вайн, Майк Овиц и Эйприл Айронз ответили на мои звонки и пригласили меня на свои вечеринки. Приятно быть замеченной.

И долог путь, пока тебя признают нужной. Книги Лауры Ричи в ходу. Слава непостижима, но полезна. Пятьдесят девять процентов американцев знают, кто такая Донна Дуглас – она сыграла Элли Мей Клампет в «Беверли Хиллблюз», но не смогут назвать хотя бы одного нобелевского лауреата. Подумайте об этом. Не я создала такое общество, я лишь пытаюсь жить в нем. И жить хорошо и тихо. Конечно же, не слишком тихо. Так не продашь книгу или статью. Я бываю у Донахью, Опры, Джеральдо и Салли Джесси, даю сотни интервью по радио. Но, несмотря на это и на то, что на обложках моих книг есть моя фотография, мне все-таки удается сохранить личную жизнь. Знаете почему? Потому что писатель, даже знаменитый, никогда не знаменит настолько, чтобы ее утратить. Артисты – да. Антрепренеры, натурщики, спортсмены, даже пользующиеся дурной славой проститутки, королевские особы и их родня (как бы мелки и сомнительны они ни были) становятся знаменитостями. Женщины обычно обретают славу через красоту, мужчины благодаря богатству или успехам. Забавно, как это происходит. Люди, которые боролись, чтобы выбраться из трясины безвестности к сиянию славы, обретают признание, но теряют право на личную жизнь.

Потому что Америка привержена славе. Для американцев известность важнее истинных результатов, но раболепство публики – палка о двух концах. Оно возносит, но также и низвергает. Это часть моей работы – низвергать знаменитости. Как только я стала писать о знаменитостях без прикрас (о тех, кто рассказывали всю правду), я нашла на рынке нишу, которую никогда не заполнить. Америка любит грязь о тех, кого боготворит: рассказы о злоупотреблениях, банкротстве, инцесте, стычках и драках, пагубных привычках и болезнях. Чем грязнее, тем больше им это нравится.

Но, может быть, страсть к сплетням, охота к разоблачениям и выворачиванию наизнанку более захватывающи. Ведь кому же не интересно, что именно изменяет нашу личную жизнь? Какие события помогают нам собраться, а какие заставляют развалиться на части? Успешное собеседование с работодателем? Блеск льда на дороге поздно ночью? Случайная встреча со старым другом или теперешним сожителем? Неожиданное зачатие ребенка?

Для женщин истории обычно начинаются с наружности: красотка в поисках зрителя. Мы таковы, какими мы выглядим. Но красоты не достаточно. Джан, Шарлин и Лайла стали теперь почти легендарными, у них все началось с губной помады. Ладно, больше, чем с помады. Но я забегаю вперед.

Итак, позвольте мне провести вас через всю эту историю и указать в ней все, что достойно интереса. В конце концов, кто лучше меня знает знаменитостей Голливуда? Обещаю, что никогда не было истории, подобной этой, и никого, кто бы рассказал ее полнее от начала до конца. Никогда не было голливудской саги подобной этой.

Лаура Ричи, Вайоминг

Часть первая
НАЧАЛО

1

«Зима не балует бродвейскую богему в Нью-Йорке», – в который раз за этот день подумала Мери Джейн Морган, преодолевая внезапный порыв колючего ветра, чтобы открыть тяжелую стеклянную дверь бюро по трудоустройству. Как и каждую неделю за последние шесть месяцев, она вошла в серое, похожее на пещеру помещение и, игнорируя свисающие с потолка на проволочках указатели направлений, заняла свое место в длинной очереди, на этот раз за очень низенькой женщиной. «Надеюсь, она не болтлива», – подумала Мери Джейн.

Обозрев знакомую картину, она глубоко вздохнула. Обычная кучка временно безработных сезонных рабочих и немногие синие воротнички, но в большинстве, как она догадывалась, подающие заявку были подобны ей самой, молодые и энергичные, возможно, талантливые. Но в Нью-Йорке талантливые не зарабатывают на жизнь, занимаясь искусством. Вместо этого они страдают. Как всегда в подобных случаях, Мери Джейн припомнилась старая профессиональная шутка: парень из цирка, выметающий слоновье дерьмо, плохо себя почувствовал и пошел к врачу. После дюжины анализов доктор сказал, что есть хорошие новости:

– Ничего серьезного, хотя и очень редкое заболевание. По-видимому, у вас резкая аллергия на слоновье дерьмо. Избегайте его, и все будет в порядке.

– Но я не могу! – воскликнул парень и объяснил, в чем дело.

– Но тогда оставьте свою работу, – посоветовал врач. Парень оторопел:

– Как! Оставить шоу-бизнес?

Мери Джейн тоже не могла отказаться от своей профессии, несмотря на растущую аллергию к «слоновьему дерьму». Обычно она сочувствовала потерявшим работу или сидящим на мели писателям, танцорам, актерам или певцам, но не сегодня. «Слишком много слоновьего дерьма, и у меня свои собственные трудности», – подумала она и стала рыться в пакете. Выудив кусок «сникерса» и дешевую книжонку с загнутыми углами страниц, девушка настроилась на долгое ожидание.

Стоявшая впереди женщина слегка повернулась к ней и проговорила:

– Хей, чертовская погодка, не правда ли?

Мери Джейн посмотрела на соседку поверх книжки. В детском пальтишке с рыже-коричневым воротничком со шнурочками и деревяшками для крепости, незнакомка смахивала на барахольщицу: не слишком чистую и чуток пришибленную. Дружок Мери Джейн, Сэм, всегда называл ее «магнит для дерьма»: к ней вечно подходили разного рода зануды и психи за подаянием или просто поболтать. Все же Мери Джейн так никогда и не могла заставить себя быть откровенно грубой.

– Да, я тоже ненавижу, когда в дни посещения бюро идет дождь или снег. От этого звери в клетках воняют еще сильнее, чем обычно. – И девушка кивнула на хмурых бюрократов за стойкой. – Я сейчас не в настроении и полаюсь с любой сволочью.

Мери Джейн вернулась к книжке, а маленькая женщина пошаркала слишком большими для нее галошами и уставилась вперед, поплотнее завернувшись в пальтишко.

Лишь несколько минут спустя Мери Джейн сообразила, что раз за разом читает одну и ту же фразу. «Черт, – подумала она, – я грубею и тупею. Эта женщина просто хотела убить время». Похлопав ее легонечко по плечу, Мери Джейн предложила:

– Хочешь жвачку?

Женщина заколебалась, посмотрела на Мери Джейн, взяла резинку и улыбнулась. Ее зубы заставили Мери Джейн поморщиться. Развернув жвачку и отправив ее в рот, женщина пояснила:

– Я чуточку встревожена. – Одной рукой она указала на стойку в нескольких ярдах от них. – Боюсь, они мне там такое скажут…

Мери Джейн засмеялась.

– Присоединяйтесь к моему клубу. Я думала, что уже исчерпала все, что мне положено, но потом решила зайти еще разок, авось они ошибутся и дадут мне еще один чек.

– Меня зовут Грейс Уэбер, – вздохнула женщина и понимающе кивнула.

– Мери Джейн Морган. А кем вы раньше работали?

– Я писательница, но работала курьером в юридической фирме, пока меня не уволили.

– А я актриса, в данный момент безработная. У меня была отличная возможность получить потрясное ревю, простите за штамп, но с тех пор ничего.

– А что за пьеса? – Грейс казалась искренне заинтересованной.

– «Джек, Джилл и компромисс». Я играла больше года. – Мери Джейн почувствовала, как на нее накатывает тоска. – С тех пор на меня никто не обращал внимания.

На самом деле все обстояло гораздо хуже! «Но, – напомнила она сама себе, – не следует выкладывать все перед абсолютно незнакомым человеком».

– Следующий! – услышали обе одновременно. Грейс помахала Мери Джейн и нырнула за длинную стойку.

– Желаю удачи, – бросила она через плечо.

Мери Джейн переминалась с ноги на ногу (обувь промокла насквозь) и глядела, как чиновник разбирает ее бумаги. Одновременно она косила в сторону Грейс: та медленно покачала головой. Затем задали какой-то вопрос Грейс, и в ответ тоже последовало покачивание головы, и затем, указав на дверь, женщина, ведущая опрос, вышла. Интересно, через какую щель в стене она убежала? Действительно ли Грейс писательница или это было сказано только для понта?

После того как Мери Джейн увидела, что Грейс сгорбилась и чуть ли не выползла прочь, ей самой объявили, что через две недели ее пособие закончится. Мери Джейн Морган вышла из бюро по безработице на углу Двадцать шестой стрит и Шестой авеню и поплотнее запахнула порыжевшее пальто на своей ширококостной фигуре. Два часа сорок минут в очереди, чтобы получить сто семьдесят шесть баксов. Постояв мгновение в дверях, она потащилась к церкви св. Малахии на Западной Сорок шестой стрит на репетицию. Ее луноходы из дешевого пенопласта, покрытого винилом, хлюпали по напитанному водой снегу, посылая новые порции влажного холода, пронизывавшего ее ноги. «Блеск! – думала она. – Почему бы не распять меня и разом покончить с этим». Мери Джейн натянула повязанный на голове шарф на лоб, чтобы защитить лицо от больших мокрых хлопьев, засунула руки в перчатках в карманы поношенного пальто и медленно побрела по городу.

К холоду девушке было не привыкать, ей казалось, что она постоянно в нем пребывала. Ее вырастила бабка в Скьюдерстауне, Нью-Йорк. Родители погибли в автокатастрофе. Мери Джейн лишь смутно припоминала ссору между пьяным отцом и матерью, крен машины, скрежет шин и дребезжание стекол. Затем ничего, кроме отчетливо запомнившегося холода – как она дрожала в холле госпиталя, потрясенный четырехлетний ребенок, вероятно, в шоке. Про Мери Джейн все забыли, пока медперсонал хлопотал вокруг ее родителей.

Мать умерла, у отца серьезно поврежден мозг, и его поместили в военный госпиталь. А ее в четыре года неохотно приютила мать отца, единственная оставшаяся у нее родственница, и Мери Джейн провела детство и отрочество на ветхой ферме на севере штата Нью-Йорк нелюбимой, нежеланной гостьей озлобленной старухи. Зимой в доме было почти так же холодно, как и на улице, и девочка ненавидела холод тогда так же, как и теперь. Девушка подумала о Грейс и ее тоненьком пальтишке. Мери Джейн периодически мучил кошмар, что она когда-нибудь превратится в старьевщицу, нищую, нелюбимую и одинокую.

На Хералд Сквер она заметила, что у Мейси все еще не убраны рождественские украшения. Первого декабря Мери Джейн уже была больна от рождественского возбуждения, но теперь, в январе, после каникул, она только и желала, чтобы Рождество никогда не наступило. Вид людей, выходящих из магазинов, укреплял ее в этом мнении. «Все ненавидят Рождество, – думала она. – Только никто не хочет в этом сознаться и сойти с накатанной дорожки. Я тоже». Она вздохнула, вспомнив о звонке бабушки. Еще одна бедная нелюбимая старуха.

– Я больна, Мери. Думаю, у меня грипп, и я едва встаю с постели. Я не попросила бы тебя, если бы могла, Мери.

Бабка называла внучку по имени, только когда ей что-то было от нее надо. В иное время Мери звали просто «ты».

– Не могла бы ты приехать на несколько дней и поухаживать за мной? – «В конце концов ты ведь сиделка». Бабка не сказала этого, но это подразумевалось само собой. И вопреки гневу, вопреки тому, что все в ней взывало швырнуть трубку, набрать первый попавшийся номер, убежать, изменить имя и никогда не возвращаться, – старые долги взяли верх.

Итак, двадцать четвертого декабря Мери Джейн ехала в автобусе к той единственной, с кем она меньше всего хотела сейчас быть. Рождество в Нью-Йорке было бы достаточно мрачным, поскольку Сэм собирался провести его с родителями в Сарагосе, но вернуться на эту развалюху-ферму и ухаживать за больной старухой – просто кошмар. От нежелания Сэма пригласить Мери Джейн присоединиться к нему становилось еще болезненнее. Он стыдился представить подружку своим родителям. Мери Джейн вздохнула.

При всей своей обворожительности Сэм был трудным парнем. В молодости он женился, но жена ушла от него. По этой причине, говорил Сэм, ему ненавистен брак. Мери Джейн не возражала, во всяком случае серьезно. Раз он с ней, так ли уж важно кольцо? Но если бы они были женаты, разве Сэм не взял бы Мэри с собой во Флориду? Не была бы она уже знакома с его родителями? Любые свойственники были бы предпочтительнее ее родной бабушки. Жалкое Рождество.

И вряд ли бабка будет благодарна. Такого никогда не бывало. Вместо этого она будет попеременно оплевывать и придираться.

– А ты поправилась, как мне кажется. Глянь на меня – кожа да кости, а ты всегда была толстенькой. На моей жратве, на мою пенсию, на мои карточки и соцобеспечение ты жирела. Мясистая и тщеславная. Думаешь, ты лучше других? Скьюдерстаун для тебя плох. Быть сиделкой не по тебе. Не можешь работать сиделкой. Стоило получать диплом медсестры, чтобы не пользоваться им. Мисс Актриса. Получила какую-нибудь работу за последнее время? Что-то не видела тебя на телевидении или где еще. А что случилось со спектаклем, где ты играла?

И так без конца, невыносимо, прекращая зудеть только когда виски или снотворное вырубали ее на ночь. Мери Джейн едва могла это выносить.

Она никогда не забудет бабкиной жестокости, унижения от дешевой и грязной одежды, замечаний и насмешек, которые она получала от других девочек в школе. Но хуже всего было собственное сознание, что бабка права – жестока, но права, когда называла ее жирной, некрасивой, смешной мечтательницей.

Мери Джейн припоминала, как прокрадывалась в темную, заплесневелую ванную на ферме, чтобы посмотреть на себя в зеркало в надежде, что в чем-то ее страхи не подтвердятся. Включала свет – единственную шестидесятиваттную лампочку без всякого абажура, свисавшую со стены над зеркалом и потому не дававшую теней, – открывала маленький ящичек в дешевом туалетном шкафчике рядом с раковиной и, порывшись в старых заколках для волос, сломанных ножницах, наполовину использованных тюбиках с кремом, находила ручное зеркальце. Оно было двусторонним, с потрескавшимся увеличительным стеклом сзади, две старых резинки удерживали их вместе. Схватив его правой рукой, Мери Джейн открывала медицинский шкафчик так, чтобы он отходил от стены и его испещренное зеркало смотрело на туалет. Затем она усаживалась на стульчик и сгорбливалась на нем, так как это был единственный способ увидеть свой профиль, и хотя он был ужасен, это завораживало девушку.

Каждый раз, перед тем как посмотреться, Мери Джейн делала паузу и шептала молитву. Сердце у нее колотилось, а ладони неизменно потели. Затем, держа зеркальце левой рукой под углом, она могла только-только заглянуть в него и увидеть свой профиль, отраженный в большом зеркале медицинского шкафчика. И всякий раз у нее падало сердце.

Нос выступал крутой дугой как раз там, где ее толстые брови почти смыкались, затем он разрастался в широкую бульбу над тонкими губами. Подбородок, или то, что можно им считать, отступал к шее. Щеки слишком полные, как бесформенные мешки бурундуков. Бурундуки очень привлекательны, но ее лицо – непропорционально и ужасно.

Всякий раз как Мери Джейн смотрела на свое отражение, глаза ее наполнялись горючими слезами, как и сейчас. И всякий раз в конце она поворачивалась к зеркалу, чтобы лицом к лицу встретиться со своим врагом. На нее из-под бровей, как у жука, смотрели все еще полные слез большие карие глаза. «Зеркало души. Что толку иметь красивые карие глаза?» – со злостью думала Мери Джейн. Какая она уродка?! Миленькая шутка, Боже.

В тринадцать лет Мери Джейн Морган кое-что знала. Знала, что она способнее большинства ребят в школе, что не так уж и трудно в таком месте, как Скьюдерстаун, Нью-Йорк. И, по правде говоря, умнее, чем большинство учителей. Но она старалась по возможности не показывать этого. Люди не любят тех, кто умнее или способнее их. Бабка всегда звала ее «мисс Ловкоштанка», причем так, чтобы это не казалось детским словцом, а звучало бы как настоящее оскорбление. Знала Мери Джейн и то, что бабка не любит ее. Что она уродлива и, вероятно, такой и останется. Итак, никто ее не полюбит. Никогда!

«Мне стоит благодарить судьбу за то, что я здорова, – говорила она себе. – Надо быть благодарной за то, что я умна и ловка, ведь это не всем дано». Она и представить себе не могла, что значит быть дурой, такой, как Марджери Хейман, не способной назвать столицу штата Нью-Йорк, хотя Скьюдерстаун всего в сорока милях от Олбани.

Но при всем том Марджери одна из самых хорошеньких девочек в скьюдерстаунской региональной средней школе, и это при том, что она всего лишь новенькая, а Мери Джейн могла представить, что значит, когда все мальчишки провожают тебя глазами и борются, чтобы сесть рядом в школьном автобусе.

Это всегда было у Мери Джейн частью ее проблемы – у нее слишком хорошее воображение. Подростком она не могла просто так сидеть на оживленных посиделках, как другие неуклюжие фермерские девочки, напоминающие довольных коров. Мери Джейн наблюдала за лидерами таких сборищ, и за Марджери Хейман в том числе, и могла представить себе, что они чувствуют, прыгая перед толпой в этих миленьких юбочках. Она была уверена, что ей бы это понравилось. Уже тогда Мери Джейн могла представить себе, как чувствовала себя леди Макбет, когда шла в темную спальню совершить убийство, что чувствовала Анна Каренина, когда слышала, что приближается поезд, и что чувствует Алиса Адамс, когда на танцах все игнорируют ее. О да, даже тогда она могла представить это.

Но это, напомнила она себе, не требовало большого воображения, поскольку все в школе игнорировали Мери Джейн. Для мальчишек и симпатичных девчонок она проходила по холлам тяжело ступающим призраком. И Мери Джейн решила, что ей придется нелегко и помощи ждать неоткуда.

Придется все делать самой. Бог не поможет, бабка тоже, так что надо полагаться только на себя.

Так она и сделала. Школа сестер и диплом – чтобы выбраться из Скьюдерстауна. Потом актерские курсы и почти безнадежная карусель агентов, прослушиваний, поденной работы, скотских вызовов, мелких ролей и отказов. Сколько лет ушло на самоутверждение, но наконец удача – ее признали, приняли, стали платить за работу, которую она любила. И ее даже полюбил человек, одновременно умный и красивый. И все же ей казалось, что она теряет все это и все обернется слоновьим дерьмом.

Вдоль Бродвея дул ледяной ветер, загоняя Мери Джейн в дверные проемы, где она могла перевести дух и получить минутный отдых. Девушка снова и снова задавала себе вопрос, ответ на который она знала и который всегда оставался одним и тем же. Чего ради она все это делает? «Брось, – говорил ей внутренний голос, столь схожий с голосом ее бабки. – Ты не зарабатываешь даже на автобус, башмаки у тебя протекают, пальто пятилетней давности и расползается по швам, и ты борешься с метелью, чтобы добраться до своей труппы, которая ничего не платит, но отбирает пятьдесят часов в неделю. Ты просто спятила».

Но Мери Джейн знала, что это не так. Она занималась тем, чем всегда хотела заниматься. Еще ребенком в Скьюдерстауне она играла, спасая свою жизнь. Она участвовала во всех школьных спектаклях и всегда в характерных ролях: Регина в «Лисичках», мисс Уэбб в «Нашем городке» – и играла хорошо. Черт, не просто хорошо, она была естественной. Игра давала ей выход из Скьюдерстауна, из этой невыносимой жизни. Мери Джейн знала, что бабка не будет платить за колледж или актерские курсы, а у нее самой денег нет, как нет и никаких возможностей их заработать. Девушке пришлось поступить в школу медсестер, хотя она ее ненавидела. Вот играть она любит и всегда любила. Играя, она теряла саму себя, находила друзей и вновь обретала себя. Но теперь, чтобы хоть сколько-нибудь заработать, ей не раз приходилось быть сиделкой.

Было время, и не так давно, когда Мери Джейн думала, что она наконец сможет зарабатывать на жизнь любимой работой. Девушка попала в микроспектакль для двух актеров. «Джек, Джилл и компромисс». Она играла унылую служащую на распродажах, которая на одну ночь остается с опустившимся коммивояжером, и они влюбляются друг в друга. Все происходит в постели, где они играют нагишом при почти пустой сцене. Спектакль был тем, о чем она мечтала почти всю жизнь, – средством, которое может привести ее к скромному успеху работающей актрисы. Затем – чудо из чудес – пьесу похвалили критики. Мери Джейн перевели в большой внебродвейский театр, и почти два года она должна была исполнять роль Джилл, роль, которую она создала. Мери Джейн была даже рекомендована в кино, и один из продюсеров, Сеймур Ле Вайн, встретился с ней и почти обещал ей роль.

Еще там, в ванной комнате в Скьюдерстауне, она и мечтать не смела о кино. Итак, вопреки ее вполне реальному успеху, ее бабка и остальной Скьюдерстаун понятия не имели о триумфе Мери Джейн. Мягко говоря, они не были обитателями прибродвейских районов. Но кино! Ее увидят все. Это будет оправданием и доказательством ее правоты, и впервые в профессиональной жизни Мери Джейн заработает деньги. Пьеса принесет ей все, чего она когда-либо желала.

Эта же пьеса привела Сэма. Он написал и поставил «Джек, Джилл и компромисс». Сэм руководил Мери Джейн и – чудо из чудес – влюбился в нее. Тогда, почти шесть месяцев назад, когда пьесу купил Голливуд, он вел переговоры о постановке этого фильма. И он сказал, что Мери Джейн должна играть Джилл на экране. Это была реальная, повседневная трагическая роль. И она будет ее навсегда.

Сэм улетел в Лос-Анджелес на переговоры. Сначала он звонил ей каждый день, затем через день. Потом Мери Джейн не слышала о нем почти неделю и чуть не свихнулась. Наконец она получила записку: «Прости меня. Я сделал все, что мог. Вернусь через четыре дня».

Два дня спустя она прочла в «Варьете», что роль Джилл предполагают отдать Крайстал Плинем. Двадцать четыре часа Мери Джейн не могла встать с постели.

Только ее друг Нейл Морелли помог ей справиться с этим ударом.

– Ослы, – проговорил он, когда Мери Джейн лежала лицом вниз и тихо плакала. – Послушай, помнишь, что об этом говорят лаоисты?

– Нет. Что? – хмыкнула она.

– Дерьмо случается.

Мери Джейн села, вытерла нос и, соглашаясь, заметила:

– А индусы говорят: «Такое дерьмо уже случалось прежде». Нейл улыбнулся, его похожее на мордочку ласки лицо выглядело почти добрым.

– Ну-ка, поешь моих спагетти с острым соусом. Крайстал Плинем – нуль на палочке, увидишь – она провалится. Послушай, ты сделала Джилл. Ты вдохнула в нее жизнь. Каждый, кто видел тебя, этого не забудет.

– Да. И никто никогда не увидит меня снова. – Печаль овладела Мери Джейн, и она отвернулась, чтобы поплакать.

– Эй! Ты получишь другую роль. Помнишь, что сказали критики? «Неуловимо. Пафос с искрой сентиментальности». Даже чертов Джон Саймен сказал, что ты была непостижима, а ведь он ненавидит каждого! К черту Голливуд. К черту Сэма. К черту их всех. Веселей, пока ты еще в пьесе. А не перепихнуться ли тебе со мной?

– О, Нейл!

– Хорошо, может попозже, когда ты вытрешь нос. – Нейл протянул ей бумажный носовой платок. – Ну, а как насчет минета? – спросил он.

Мери Джейн скорчила рожу и высморкалась.

– Ну вот и умница. Все же в следующий раз ты это сделаешь. Я подскажу: пользуйся не носом, а ртом, и не дуй, а соси. Идет? Это гарантирует твою популярность. Возможно, даже получишь роль.

Нейл, лучший друг Мери Джейн, поддерживал ее, когда она ревела, смешил и укреплял ее дух. Он был отличный друг, но он ошибся. После «Джек, Джилл и компромисс» Мери Джейн ничего серьезного не получила. Сэм вернулся пристыженный и виноватый, и она попыталась принять и понять его. Конечно же, у него не было выбора. Конечно же, Голливуд жаждал дать роль самой горячей женщине в городе. Крайстал Плинем согласилась. Мери Джейн пыталась не обижаться на Сэма. Шесть месяцев она старалась простить его и наблюдала, как его карьера несется вперед на всех парусах. Она должна простить его или она его потеряет. Она любила Сэма и знала, что он сделал все что мог. Просто Голливуд не хотел видеть на экране толстую, некрасивую и уже начавшую стареть женщину. Насколько она понимала, Америка вообще не хотела таких. Мери Джейн дрожала и натягивала на себя старенькое пальто.

Сэм всячески старался оправдаться и помириться с ней. Он сократил число поездок в Голливуд для распределения ролей и подготовки предварительных роликов. Он даже начал подготовку новой вещи – внебродвейского ревю, в котором будет занята и она. Сэм сопротивлялся ее унынию, и Мери Джейн это понимала.

Она снова задрожала. Ветер становился холоднее. На Таймс Сквер она пошла на запад через театральный район. Уродливый, крикливый, со старыми рекламами на старых кирпичных стенах, темных, пахнущих мочой. Была среда – день утренников.

Мери Джейн посмотрела на огромную рекламу над театром «Плимут», гласящую – «ТУПИК». Она пробовалась для этой пьесы. Никаких шансов. Сейчас Мери Джейн с завистью думала о всех счастливчиках, заполучивших роли. Они наверняка сидели в своих уютных гримерных и радовались закончившемуся представлению.

После снятия «Джека, Джилл и компромисс» Мери Джейн чувствовала себя потерянной. Теперь она боялась потерять и Сэма. Он с головой ушел в кино, в то время как Мери Джейн погружалась все глубже и глубже в свое страдание. Девушка смотрела, как Сэм готовится к отъезду на побережье, и ненавидела себя, цеплялась за него, провожая, как цеплялась при встрече. Так будет, вероятно, и сегодня вечером.

Сэм терпеть не мог такое цепляние. Наверное поэтому он встречался с Мери Джейн на репетициях. Некая стратегия против цепляния. Это будет первая репетиция с Сэмом после нескольких недель перерыва. Он вел труппу почти четыре года. И когда уезжал в Голливуд, все актеры чувствовали себя потерянными. Но теперь Сэм временно вернулся, и Мери Джейн собралась. Собралась и не противилась тому, что, может быть, скоро он покинет ее на месяцы, стараясь не думать, что он оставит ее навсегда.

Наконец, промокшая, она пересекла Восьмую авеню, прошла мимо двух черных шлюх, дрожащих в дверях «Бергер Кинг», и подошла ко входу приходского дома церкви св. Малахии. Отец Дамиан, священник местных актеров, разговаривал с одним из прихожан. Он повернул к девушке свое удивленное лицо.

– Мери Джейн, ты насквозь промокла. – Старик подошел и помог ей снять мокрое пальто.

«Он всегда готов помочь актеру», – подумала Мери Джейн с благодарностью.

– Что случилось?

– Не спрашивайте, отец. Я безработная нью-йоркская актриса, и вы мой ангел-хранитель. Вот и все, что я знаю. – Перебросив пальто через руку, Мери Джейн распахнула дверь на лестницу и заявила: – Ах, дайте мне немного горячего кофе, или в этих стенах прольется кровь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю