Текст книги "Столичная штучка"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Паршин Андрюха – человек надежный, из него слова клещами не вытянешь, такой не продаст, могила. Но сумеет ли он слинять ночью? У него родители чокнутые, если в десять вечера детки нет дома, они способны поднять на ноги половину Москвы, если не весь город целиком. Было бы, конечно, неплохо прихватить с собой Андрияна: он среднего роста, среднестатистического телосложения и абсолютно не запоминающейся наружности, таких, как он, воз и маленькая тележка, опознать его, в случае чего, не сможет ни один Пинкертон. Мало того, он настолько спортивный и юркий, что пролезет в любое игольное ушко, без него, пожалуй, не обойтись.
Серега Никашин – трус, ему и предлагать не стоит, все равно откажется. Все, что находится за гранью дозволенного, не для него, ему бы только семечки на завалинке лузгать. Чего он вообще делает в нашей компании? Хотя, пусть пасется, может, когда и сгодится. А что, если его поставить на стреме, чтобы хоть свистнул, если что пойдет не так? Ничего, постоит, глазами поморгает, может, хоть раз в жизни человеком себя почувствует.
Относительно Саньки и Андрея Глеб не ошибался, а вот о Сергее, даже со своей проницательностью, он не знал ровным счетом ничего. Никашин не был трусом, просто все мероприятия, за которые полагалось расплачиваться по-крупному, его не интересовали. В отличие от Кондратьева, Никашин не имел влиятельного покровителя в лице папеньки-депутата и хорошо помнил о том, что возраст безнаказанности давно миновал. Это раньше в четырнадцать тебя опекали и считали деточкой, сбившейся с правильного пути, а в теперешние четырнадцать выдавали красную книжечку с гербом и печатями.
Развлечение, задуманное Кондратьевым, было не ахти каким экзотическим, но относительно адреналина оправдывало себя полностью. Еще по осени в соседнем дворе Глеб приглядел серебристую иномарочку, покататься на которой стало его бзик-идеей. Без гаража, без фиксаторов на руле и колесах и даже без видимых признаков сигнализации, серебристая «вольвуха» так и притягивала к себе будущего автомобилиста.
Несмотря на зрелый возраст сына (как-никак четырнадцать исполнилось!), Эдуард Викторович сажать Глеба за руль не торопился. Зная дрянной характер мальчика, он не отказывал ему в надежде в недалеком будущем покрутить руль собственной машины, но когда наступит это неопределенное будущее, не уточнял. Исходив интересующую тему вдоль и поперек, Глеб понял, что у отца ловить нечего, и озаботился исполнением своей прихоти самостоятельно.
Угонять машину совсем он не собирался, а вот прокатиться по городу было интересно. Все, что находилось внутри машины: магнитола, кассеты и прочая чушистика, – Глеба не интересовало. Если Виталю или кому-то из ребят вдруг заблагорассудится стибрить что-нибудь из этого барахла – пожалуйста, лично он, Кондратьев, на всякую дрянь претендовать не будет, но за рулем должен сидеть он, и только он, иначе задумка не имеет смысла.
Что будет, если их поймают или если машина, на которой он собирался кататься, будет разбита, – об этом Кондратьев не размышлял. Зачем? Ну, отлают его дома родители, ну придется затихнуть еще на пару недель, и что? Разве удовольствие от поездки сравнится с подобной ерундой? В том, что ничего страшного не произойдет, он был уверен.
– …Вызывает его к себе завуч, – с упоением продолжал повествование Санька, – ты, говорит, зачем устроил наводнение в мужском сортире? А тот глаза вылупил и стоит…
– Все, пора расходиться, – Глеб неожиданно поднялся, заставляя сделать то же и остальных.
– Так я еще не закончил, – попытался перехватить инициативу Санька.
– В другой раз закончишь, – грубо оборвал его Кондратьев, – а сейчас давай одевайся, времени уже полно. Виталь, ты останься, поговорить нужно, – тоном непререкаемого авторитета скомандовал Глеб.
– Хорошо, – покорно согласился тот, опускаясь в кресло напротив телевизора.
– Андриян, – негромко добавил Глеб, – вам с Серегой нужно остаться тоже.
– То есть должен уйти только я? – склонил голову набок говорливый Сашок. – Выходит дело так?
– Выходит, что так, – тяжело уронил Кондратьев. – Ты время не тяни, ступай.
– А почему уйти должен именно я? – с едва сдерживаемой обидой проговорил Новинский.
– Тебе подробно объяснить или сам догадаешься? – Кондратьев навис над Сашей неподъемной глыбой широких плечей.
– Чего кипятиться-то? Если общество решило обойтись без меня – я не в претензии, – обиженно буркнул Санек. Развернувшись, он молча прошел в коридор, не зажигая света, оделся, и через минуту хлопнула входная дверь.
– Зачем ты с ним так? – будто перед кем-то извиняясь, виновато протянул Сергей.
– Достал он своей болтовней, – отрезал Глеб, – пускай остынет, а то язык перегреется.
– Зря ты так, он же обиделся, – тихо, но настойчиво произнес Сергей. – Может, догнать? – он вопросительно поглядел на Глеба, ожидая его решения.
– Ага, беги скорее, – издевательски протянул тот, – и в попку поцеловать не забудь, а то комплекс оказанных услуг будет неполным, – съязвил Глеб, ставя свой стул посреди комнаты и садясь на него верхом. – Забудь ты про это трепло, у меня есть к вам предложение, и, как мне кажется, оно достойно вашего внимания…
Излагая свой план, Глеб внимательно следил за ребятами, подмечая каждый взгляд и ловя каждый вздох. Развлечение предстояло не по-детски опасное, и идти на дело можно было только с тем, кто проникнется идеей не меньше его самого.
Как и ожидалось, Виталь послушно кивал, соглашаясь с каждым словом Глеба, даже не стараясь вникнуть в то, что излагалось. Андрей слушал молча, деловито сдвинув брови, нахохлившись, словно воробей, не перебивая Кондратьева и не высказывая своего отношения до той поры, пока не отзвучит последнее слово. Сергей же, беспрерывно ерзая на стуле, морщился и образцово-показательно вздыхал, всем своим видом показывая, что затея ему не нравится.
– Слышь, Глеб, зачем это все нужно, неприятностей давно не было? – торопливо проговорил он, старательно водя глазами по предметам и избегая глядеть Кондратьеву в лицо. – На фига тебе это?
– Не нравится – ступай вслед за Санькой, тебя никто не держит, – грубо отрезал Глеб.
– Слабонервным и беременным на самолете летать не рекомендуется, – потирая руки в предвкушении очередного веселья, проговорил Виталий.
– Ты что думаешь? – не обращая внимания на комментарии Халтурина, поинтересовался Глеб у Андрея.
– Значит, магнитола – моя? – сомкнул в дугу брови тот.
– Я же сказал, бери все, что захочешь, – тоном щедрого победителя, отдающего город на полное разграбление, подтвердил Глеб.
– А если в машине окажется что-то еще, кроме магнитолы? – по-хозяйски не поленился уточнить Андрей.
– Все – значит, все, – напряженно выдавил тот. – Так что скажешь?
– Ночью вряд ли, а часов в одиннадцать – в половине двенадцатого можно, – наметил Андрей.
– Как быть с твоими родаками? – спросил Глеб, и глаза его радостно сверкнули. Если Андрей согласился, значит, дело выгорит непременно.
– Это я улажу сам, – закрыл тему тот.
– Ты с нами? – Глеб повернулся к Сергею, сердце которого от навалившихся неприятностей билось через раз.
– Я? – шевельнул тот побелевшими губами. Откалываться от коллектива ему не хотелось, но идти на взлом тоже желания не было.
– Какой из него участник! – сквозь зубы процедил Андрей. – Того и гляди в штаны наложит. Зря ты при нем этот разговор начал, в случае чего он нас сдаст еще до того, как к нему в дом нагрянут менты.
– Менты? – губы Сергея стали совсем белыми.
– Иди-ка ты отсюда и забудь все, что слышал, а то как бы чего не вышло, – с угрозой в голосе произнес Глеб.
– Ребят, я бы с удовольствием, – пятясь к прихожей, тихо сказал Сергей. – Но к нам сегодня как на грех бабуля приезжает, и мне велено быть дома не позднее восьми. Бабулька, она такая… она внука увидеть… я не могу, а то бы…
– Катись к чертовой бабушке, пока цел! – гаркнул Глеб, и вся компания захохотала.
Оставшись втроем, ребята сели у стола. Глеб взял бумагу, карандаш и, наклонившись над листом, проговорил:
– Я нарочно ничего определенного не стал говорить до тех пор, пока не останутся только те, у кого нервы в порядке. Поскольку все в сборе, приступим, – и остро отточенный карандаш заходил по бумаге.
* * *
Без четверти двенадцать, предусмотрительно позаботившись о том, чтобы все окрестные фонари, освещавшие внутренний двор дома, вышли из строя, кондратьевская компания приступила к делу. Поскольку скоропостижный приезд мифической бабульки не позволил Никашину участвовать в мероприятии, следить за безопасностью было некому, но данное обстоятельство Глеба нисколько не смутило: вожделенная «вольвуха» была припаркована так, что, присев между ней и соседскими гаражами, любой желающий оставался в недоступном для обозрения с дороги секторе.
Зайдя в тень гаражей, Глеб прислушался: ничто не нарушало тишину – ни скрип шагов, ни звук проезжающих по дальнему шоссе автомобилей. Сначала нужно было решить вопрос с сигнализацией, а после приступать к дальнейшему. Толкнув Виталика в бок, Глеб шепотом распорядился:
– На разведку пойдешь ты.
– Почему я? – мясистый нос Халтурина от удивления пополз книзу, приоткрывая узкие щелочки заплывших от жира глазок.
– Потому что ты, – аргументировал Кондратьев, безапелляционностью тона показывая, что это решено окончательно. – Сейчас ты подойдешь к машине и со всей дури двинешь по скату ботинком, а потом качнешь ее как следует, только смотри, не увлекайся. Если тачка не заорет, попробуй еще раз, а если заверещит – делай ноги, только не к нам, а в противоположном направлении, – уточнил он. – Если придется уносить ноги, сразу домой не спеши, помотайся где-нибудь с полчасика, а потом приходи, мы с Андрияшей будем тебя ждать под тополем за углом. Если все пройдет чики-чики, возвращайся обратно сюда. Ты меня понял? – спросил он, стараясь разглядеть в темноте выражение лица Виталия.
– Понял, понял, – успокоил его тот. Взяв своими толстыми, словно перетянутые сосиски, пальцами хвостик молнии на куртке, он подтянул его вверх до упора, опустил голову к плечам и неторопливо вышел из тени гаражей.
Через несколько шагов силуэт Халтурина уже мелькал в отдалении. Жесткий колючий воздух был наполнен нависшей над двором тишиной, скрипучий упругий снег пружинил под ногами, похрустывая утрамбованной, нахоженной корочкой. Какое-то время вокруг Глеба и Андрея стояла почти мертвая тишина, изредка прерываемая шуршанием редких машин, проскакивающих на скорости по шоссе с другой стороны дома, да далеким лаем бродячих собак.
Застыв на месте, ребята внимательно прислушивались, с секунды на секунду ожидая крика потревоженной сигнализации, но вокруг было тихо. Внезапно до их слуха донесся негромкий глухой удар, а потом еще один, только сильнее и резче, – видимо, исполнительный Виталик отрабатывал приказание Кондратьева на совесть. По тишине, наступившей вслед за ударами, ребята поняли, что с сигнализацией проблем не предвидится.
– Иногда доверчивость народа доходит до полнейшего маразма, – зорко вглядываясь в темноту, прошептал Глеб. – Это же надо быть таким идиотом, чтобы пожмотиться поставить сигналку на нулевую тачку!
– А может, она не на удар настроена? – с сомнением возразил Андрей.
– А на что?
– Ну, не знаю, допустим, на вскрытие или на поворот ключа, – время, проведенное в отцовском гараже, для Андрюхи даром не пропало, и его познания в области автодела, несомненно, были куда более широкими, нежели у друга.
– Даже если и так, времени унести ноги у нас будет достаточно, – заверил его Глеб, – только сдается мне, что этот лопух с третьего этажа до такой премудрости не дойдет, – он взглянул на темные окна владельца его мечты и самодовольно хмыкнул.
– Вы еще здесь? – внезапно из темноты вынырнул Халтурин, потирая замерзшие руки и улыбаясь до ушей. – Машинка чистая, я по ней колотил так, что если бы чего было, то она бы уже орала дурным голосом.
– Не ори ты, как потерпевший на пожаре, – зло оборвал его Кондратьев, – мы ж не на манифестацию пришли. Ты еще выйди на середину двора и крикни погромче, а то не все расслышат.
– Чего ты взъелся? – обиделся Виталий.
– Правда, отстань от него, – не желая продолжать перепалку, прошептал Андрей.
– Ладно, – согласился Глеб, оставляя многострадального Виталия в покое. – Полдела сделано, теперь, Андрияша, твой выход. Ты все с собой взял?
– Обижаешь, – отозвался тот, доставая из рукава плоскую железную линейку сантиметров сорока пяти-пятидесяти в длину. – Еще днем у отца из гаража позаимствовал, – сказал он, с гордостью демонстрируя нехитрое приспособление.
– И этой хренью ты собираешься вскрыть машину? – удивлению Кондратьева не было предела. – Ты же говорил, что у тебя есть весь инструмент!
– А это что, палочка для прочистки ушей? – Андрей повернулся и серьезно посмотрел на Кондратьева. – Не знаешь – лучше не суйся не в свое дело.
– Молчу, молчу, – замахал руками Глеб, испугавшись, что Паршин обидится и из-за такой мелочи может сорваться удачно начатое дело.
– Вот и молчи, – напряженно буркнул Андрей. В другой раз за такой тон Глеб открутил бы голову, но по интонации друга он понял, что тот крепко волнуется, и решил не раздувать скандала.
– Ну что, двинули? – голос Андрея был настолько глух, что друзья еле разобрали его слова.
Не дожидаясь ответа, Паршин скользнул вдоль стенки гаража и исчез в темноте. Переглянувшись, ребята молча последовали за ним. Обойдя машину и оказавшись у двери со стороны водителя, Андрей аккуратно вставил линейку между стеклом и прилегающей к нему резиной. С силой нажав на железо, он навалился на линейку всем весом, заставляя тонкую упругую полоску двигаться вниз. Сопротивление замерзшей и ставшей словно камень резиновой прокладки было большим, но сила Андрея была не меньшей, и линейка миллиметр за миллиметром опускалась вниз.
Наблюдая за тем, как мелкие насечки на железе исчезали в углублении дверной сборки, Глеб с замиранием ожидал, когда же наконец взвоет сирена, но вокруг было по-прежнему тихо.
Напружинив ноги и сжав ладони в кулаки, Кондратьев ощущал, как его кровь постепенно начинает ускорять свой бег. Чувство опасности разливалось в груди приятным теплом, екая где-то под ложечкой и накатывая в голову шумящей глуховатой волной. Пересохший язык, прилипший к гортани, шевелился с трудом, а склеившиеся от волнения губы покрылись тонкой корочкой, застывшей на морозе. Под левой лопаткой гулко отдавались рваные, неровные удары бьющегося сердца, а ноги от самого верха до пальцев ступней едва заметно подрагивали.
Дойдя до определенной высоты, линейка уперлась в рычажок подъемного устройства и остановилась, потом раздался долгожданный щелчок, прозвучавший в воспаленном сознании Глеба почти что выстрелом, и кнопка запирания дверного устройства выскочила наверх.
– Карета у подъезда, – Андрей повернул к Глебу воспаленно блестящие глаза.
– Отойди! – сухие губы Кондратьева, дернувшись, расклеились.
Шагнув вперед, он протянул руку, одетую в тонкую кожаную перчатку, и нажал ручку. Слабо хрустнув, дверка поддалась, и перед взорами ребят открылся серебристый велюровый салон автомобиля.
– Такая красота такому дураку в руки попала! – восторженно прошептал Кондратьев, с опаской поглядывая по сторонам. Подняв голову, он еще раз убедился, что окна хозяина не светятся и никого постороннего во дворе нет, и вздохнул смелее. – Представляете, встанет этот дебилушка утром, а птички и нет, улетела птичка! – радостно зашептал он, поглядывая на Андрея, вынимавшего из кармана связку с болтающимися на ней плоскими и круглыми железками. Наклонившись в салон, он облокотился на руль и, дотянувшись до соседней двери, уже смело щелкнул замком. – Залезайте!
Пока ребята обходили машину кругом, Глеб, распахнув дверь, по-хозяйски забросил ногу в салон и со всего размаху плюхнулся на велюровую подушку серебристой, под цвет кресел, накидки, наброшенной на водительское сиденье. Того, что произошло дальше, не мог предположить ни один из троих участников этой авантюры: из самой глубины своего естества, вложив все силы, какие только у него были, Кондратьев заорал дурным голосом так, что холодная мартовская ночь, разорванная напополам его истошным воплем, содрогнулась от ужаса.
– Вот теперь пора, – спокойно сказал мужчина, стоявший за полуприкрытыми гардинами и глядящий на бесплатное представление из окон третьего этажа.
– Никита, беги быстрее, а то опоздаешь! – нервно поторопила женщина, по-видимому, его жена, и, подав мужу куртку, снова бросилась к окну.
– Нет, вот теперь я как раз буду вовремя, – с удовольствием слушая заполошные крики неудавшегося угонщика, произнес тот. Похлопав по карману, Никита проверил, на месте ли документы, и неторопливо щелкнул замком двери.
– А если милиция опоздает? – со страхом спросила женщина.
– Такого не может быть, – успокоил он ее. – Как только замок щелкнул, у них сработал сигнал, так что с минуты на минуту они прибудут.
– А если мальчишки удерут?
– Конечно, удерут, – засмеялся он, – на то они и мальчишки, но один из них точно не сможет удрать, даже если ему пообещают миллион.
Многозначительно подмигнув, Никита вышел на лестничную площадку, и в гулкой тишине подъезда зазвучали его торопливые шаги.
А Кондратьев продолжал орать, оглашая окрестные дворы неистовым ревом. Два десятка крупных и острых, как бритва, рыболовных крючков, с любовью и старанием вмонтированных Никитой в накидку, наброшенную на ночь на водительское сиденье, вошли в мягкое место Кондратьева по самое основание. Малейшее движение доставляло ему такую адскую боль, что в зажмуренных глазах Глеба искрило, а пойманные ноги, основательно пришпиленные к креслу, горели и разрывались на части.
Первым побуждением Кондратьева было рвануть из ненавистной кабины куда глаза глядят, но, дернувшись, он моментально понял, что если сейчас же не перестанет рваться, то умрет от боли, не сходя с места преступления. Вырвать впившиеся в мясо в таком количестве крючки не было никакой возможности, и, не сопротивляясь естественному стремлению организма, Кондратьев орал, хрипя и матерясь на все лады.
Поняв, что дело запахло паленым, приятели Глеба бросились врассыпную, не обращая внимания на его душераздирающие вопли и пытаясь унести ноги, пока не поздно. Чувство опасности, по-видимому, обострило умственные способности, до сих пор дремавшие в Виталии, и в последний момент ухватив Андрея за куртку, он побежал вместе с ним, рвущимся от бега голосом предупреждая: – Паршин, нас здесь не было, мы с тобой весь вечер провели у тебя дома, понял?
Во дворе дома Кондратьевых стало совсем светло – почти в каждой квартире зажегся свет. Пораженные нечеловеческим криком, из окон выглядывали люди. Буквально через пару минут после случившегося подъехала милицейская машина с мигалкой. Видимо, несколько притерпевшись к боли, Глеб перестал орать и тихо стонал. Его тошнило, глаза слипались. Вой милицейской сирены, крики и носилки «скорой» – все смешалось в один сплошной ком.
Увидев перекошенное от злобы лицо отца, размахивавшего красной корочкой перед носом приехавшего наряда, Глебу стало по-настоящему плохо. Не удостаивая сына даже взглядом, он что-то кричал, брызгая слюной и широко раскидывая в разные стороны руки. Из-под пиджака Эдуарда Викторовича торчала незаправленная рубашка; начинающая седеть челка упала на лоб, оголив скользкую круглую лысину.
Но, вопреки обыкновению, к словам Кондратьева никто не прислушивался, оставляя без внимания и красную корочку, и высокое звание народного избранника. Открыв папку с широкими белыми листами, старший наряда составлял протокол, фиксируя со старательностью все подробности дела. Взявшиеся неизвестно откуда двое свидетелей давали показания, а Никита, доставший папку с документами, диктовал номера свидетельств и справок.
Забыв о мучительной боли, превозмогая навалившийся ужас, Глеб вдруг осознал, в какую отвратительную историю он влип. Не желая отвечать в одиночку, он, стараясь перекричать поднявшийся шум, заговорил. В его голосе, насквозь пропитанном истерическими нотками, звучал страх перед надвигающейся бедой, безумная жалость к самому себе и неистребимое желание вылезти из воды сухим, пусть даже ценой гибели всех остальных.
– Я буду говорить, пишите! – кричал он, глотая сопли и растирая по щекам горячие противные дорожки слез. – Пишите! Я был не один! Записывайте: Халтурин Виталий, Паршин Андрей…
– Заткнись, щенок! – резкий оклик отца подействовал на Глеба как ушат холодной воды. – Заткнись! Ты соображаешь, что делаешь? Езжай в травмапункт и не болтай лишнего! Когда из твоей задницы вытащат все крючки, мать заберет тебя домой, там и поговорим, а пока замолчи, сделай милость!
Закрыв глаза и уткнувшись носом в дерматиновую основу носилок, Глеб затих, предоставив все решать отцу. Металлический грохот захлопнувшихся за ним дверей «скорой» отдался в голове тяжким гулом. Заскулив не столько от боли, сколько от безысходности, впервые в жизни Кондратьев почувствовал, как под его ногами разверзается бездна, края которой не удержит ни одна земная сила.
* * *
Молоденькая красотка с ногами от самых подмышек старательно рассекала пространство огромной сцены, широко разевала рот и, видимо, по неопытности, не всегда попадала в такт бегущей фонограмме. Тщательно тряся обрывками театрального костюма, она кружилась на огромных каблучищах, прогибаясь во все стороны и рискуя вывихнуть челюсть от непомерных потуг показать свои ослепительно блестящие зубы зрителю в последнем ряду. Под тяжестью туши неподъемные ресницы опускались сами собой, и, для того чтобы глаза не захлопнулись в самый неподходящий момент, девушке приходилось высоко поднимать брови, отчего ее лицо принимало испуганно-удивленное выражение.
Недостаток полупрозрачного материала в костюме, получившийся, вероятно, вследствие высокой стоимости ткани, полностью компенсировался длиной голенищ красных лаковых сапог, доходящих певице почти до самого паха и мешающих как следует передвигаться. Каждый раз, оказываясь в центре сцены, девушка образцово-показательно хлопала в ладоши, зажав в одной руке неизвестно для чего взятый микрофон и изо всех сил подсказывая наивным зрителям дальнейшие действия, необходимые для продолжения концертной программы.
Молоденькие фанатки, привстав на цыпочки и сцепив поднятые руки, раскачивались из стороны в сторону, строго соответствуя запрограммированной мелодии, прошедшей тщательную компьютерную обработку и выдаваемой за натуральные подвывания юного звездного дарования. Закрыв глаза, ценители искусства колыхались волнами, выдавливая из себя трагические крики, вероятнее всего, означающие томные метания страдающих и сопереживающих душ.
Бросая неуверенные взгляды на соседей, Алена пыталась выяснить: есть ли в зале здравомыслящие слушатели, понимающие фальшь происходящего на глазах сотен людей фарса, или, ничегошеньки не смысля в современном искусстве, она настолько отстала от жизни, что превратилась в старую брюзгу и начала критиковать все, что не совпадает с ее мнением. Посмотрев по сторонам, Алена увидела, что большая часть зала, раскачивающаяся справа налево, воет в припадке экстаза, зато другая часть, правда, менее внушительная, так же, как и она, с непониманием крутит головой. Поняв, что она не одна, Алена вздохнула спокойнее и, расслабив затекшие от напряжения мышцы, повернулась к Артему.
– Тема, ты не мог бы ответить мне на один существенный вопрос? – громко произнесла она.
– На какой именно? – отозвался он.
– Зачем ты меня сюда притащил, ты мне можешь сказать? – В огромных темно-серых глазах Алены отразилось неподдельное недоумение. – Мало того что на эту новоиспеченную звезду без слез смотреть невозможно, так еще и фонограмма не самого лучшего качества. Если бы эта фитюлина выступала по телевизору, было бы не так обидно, там хоть все видно, а здесь что?
– Если бы у нас с тобой был один телевизор на двоих, я бы охотно согласился, – прищурившись, засмеялся Артем.
Из-за шума в зале говорить шепотом не имело смысла; подогретые горючим молодые люди, водрузив на закорки визжащих от удовольствия размалеванных девах, дергались в такт ударным. Скользящие по рядам публики яркие лучи то и дело вздрагивали, рассыпаясь каскадом разноцветных мерцающих огоньков. Пересиливая напряжение, истошно громыхали динамики; яркие стрелы прожекторов, рассекая гудящую массу зала, впивались в глаза режущей болью, вызывая раз за разом новую волну восторга. Наряды милиции, еле сдерживая напирающую на ограждения людскую массу, держались из последних сил, защищая вверенную им для охраны территорию, прилегающую к сцене, и молились всем святым, чтобы разгоряченная толпа не ринулась на штурм подмостков. Не имея никакого желания лезть в самую гущу, милиционеры закрывали глаза и на безобразные выкрики, и на запрещенные бутылки, переходящие из рук в руки чуть ли не по головам хрипящей от напряжения толпы. Крепко уцепившись друг за друга, они стояли у металлических решеток ограждений, хмуро поглядывая в бурлящее море растрепанных голов и орущих глоток.
– Тем, у меня такое ощущение, что я попала в сумасшедший дом! – пожаловалась Алена.
– В сумасшедшем доме гораздо тише, – замотал головой он.
– Если в ближайшие пять минут мы отсюда не уйдем, то я боюсь, что мне грозит попасть именно туда, – стараясь перекричать всеобщий ор, Алена наклонилась к уху Артема, и он почувствовал, как ее длинные шелковистые локоны коснулись его шеи.
– Что? – Артем наклонил голову ниже, с удовольствием ощущая запах знакомых духов.
Невольно заглянув в открывшийся вырез блузки, он увидел серебристо-черное кружево гипюра, и во рту у него моментально стало сухо. Острый краешек золотого ромбовидного кулона, висящего на тонкой витой цепочке, упирался в едва заметную на коже маленькую круглую родинку. Не в силах сопротивляться, Артем наклонился еще ниже, почти прижавшись к шее Алены губами.
– Я говорю, пойдем отсюда! – прокричала она, наклоняясь к уху Артема.
Качнувшись вперед, Алена вдруг почувствовала, как теплые мягкие губы Обручева коснулись ее шеи. Слегка подняв ладонь, она уперлась Артему в грудь и услышала, как бешено колотится его сердце. Не поднимая головы, Артем прикасался к коже девушки еще и еще, с восторгом ощущая губами мелко пульсирующую тонкую жилку.
Забыв о гремящих динамиках, прикрыв от удовольствия глаза, Алена чувствовала, как голова ее медленно плывет кругом. Обжигая кожу горячим дыханием, губы Артема спустились к ромбику кулона, тело его напряглось, а руки, державшие Алену за плечи, задрожали. Увидев, что голова девушки откинулась назад, Артем дернулся всем телом и, скрипнув зубами, глухо выдохнул. Сделав полшага назад, он опустил руки и, с усилием улыбаясь, проговорил:
– Если не хочешь, чтобы мы попали в сумасшедший дом вместе, пойдем отсюда.
С трудом протискиваясь сквозь кричащую толпу, они пробрались к выходу. После ревущего душного зала, казавшегося теперь адской мясорубкой, на улице было необычайно тихо и безлюдно. Слух, успевший адаптироваться к громыхавшим децибелам, почти не улавливал едва различимые звуки вечернего города. Шуршание автомобильных шин, так раздражавшее Алену до сегодняшнего вечера, казалось теперь просто детской забавой.
– Купи козу, а потом продай ее, и поймешь, насколько ты счастлив, – засмеялась она, с удовольствием втягивая в себя мартовский морозный воздух.
– Наверное, ты не захочешь пойти ни на один концерт в ближайшие лет десять или даже двадцать, – смеясь, предположил Артем.
– Ну уж нет, – кокетливо сморщила нос Алена, – полученного иммунитета мне хватит, как минимум, лет на пятьдесят.
Шагая рядом с этой необыкновенной девушкой, ворвавшейся в его жизнь так неожиданно и смело, Артем чувствовал, как душа его, огрубевшая и застывшая за многие годы одинокой жизни, оттаивает. Неожиданно для себя он вдруг заметил, что огромные влажные снежинки, мелькавшие в свете уличных фонарей, напоминают белоснежное кружево молочной пенки, разорванное на миллионы мелких кусочков, а светящиеся фары встречных автомобилей – желтые щелочки глаз диковинных животных.
Держась за руки и болтая о всякой ерунде, они незаметно дошли до Аленкиного дома.
– Я пойду? – засунув руки в рукава куртки, она стала напоминать маленькую школьницу.
– До завтра, – кивнул Артем, делая шаг в сторону и пропуская ее к двери подъезда.
– А может… посмотрим вместе телевизор? – не поднимая головы, осторожно проговорила она.
Сердце Артема почти остановилось. Немного помолчав, он поднял глаза на девушку и, взвешивая каждое слово, проговорил:
– Мне сорок два, а тебе – двадцать один, а значит, я должен соображать за двоих, если не хочу потерять того, что мне дороже всего на свете. Возможно, я совершаю самую величайшую глупость в своей жизни, но нам придется подождать, пока по телевизору не начнут транслировать действительно что-то стоящее.
* * *
Середина марта выдалась холодной, снежной, совсем не похожей на весну. Линялая простыня нестираного неба приоткрывалась лишь на короткое время, пропуская вниз робкие, крошащиеся солнечные лучики. Мельком взглянув на землю, солнышко зевало и, лениво сощурив слипающиеся ото сна веки, задергивало шторку обратно. Сладко вздохнув, оно хорошенечко потягивалось и, подоткнув под себя куски ватного одеяла застоявшихся туч, переворачивалось на другой бок. В тот момент, когда теплый язык мартовского лучика облизывал коньки крыш и перила балконов, висевшие на самом краю сосульки начинали рыдать. Уронив пару-тройку крупных слезинок, они успокаивались и, выполнив свое предназначение, вновь замерзали, становясь мутно-матовыми.
Шагая под руку с Димой, Светлана взахлеб рассказывала о своей новой работе. Все, к чему она привыкла за два с лишним десятилетия в школе, вдруг изменилось, отодвинулось на задний план и перевернулось с ног на голову. Привыкшая к аккуратности и терпению, много лет изо дня в день по одному и тому же кругу, не требуя от жизни большего, она тащила лямку бытовой обыденности.
Срастаясь со своими учениками душой, она шла вместе с ними, радовалась их удачам и переживала горечь их поражения как свою собственную боль. Но дети вырастали и уходили во взрослую жизнь, в которой для нее уже не было места. Отдав часть души, часть своей жизни, она их отпускала, храня в памяти каждого. Закончив очередной круг, она начинала следующий, заранее зная, что когда-нибудь опять придет в ту же точку, и так продолжалось бесконечно, пока в ее жизни не появился Димушка.
Попросив его помочь с работой, Светлана даже не могла предположить, что меньше чем через сутки ее жизнь изменится до неузнаваемости и что любимое дело, которым она много лет занималась как хобби, станет ее профессией.
