Текст книги "Столичная штучка"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
– Ничуть не хуже, – согласилась Бубнова.
– Вот и я о том же, – выпучила глаза Римма. Глаза, составлявшие отдельную статью Римминой гордости, были крупными, выпукло-вытаращенными, гипертрофированно-увеличенными, словно при Базедовой болезни. Белки глаз были настолько огромными, что светло-серые радужки умещались на открытом пространстве абсолютно спокойно, не цепляясь за край ни в каком месте. Внушив себе один раз, что ничего в мире не может быть лучше этих телячьих, слегка навыкате влажных глаз, Римма, очарованная собственной внешностью, прониклась к своей персоне таким уважением и поклонением, что еще немного, и ее самомнение рисковало бы зацепиться за Эверест.
Если к этим глазам прибавить короткие крашеные волосы цвета переспелой вишни, узкий скошенный подбородок, рот сердечком и отлично сложенную фигуру фотомодели, то портрет Козловой будет почти полным.
– И что ты сделала? – чуть не привстав от нетерпения, переспросила Оксана.
– А что бы сделала на моем месте ты?
– Я бы сначала хорошенечко присмотрелась, чтобы не дать промашки, – сузила глаза Бубнова.
– Логично мыслишь, подружка, – подмигнула ей Римма, – вот и я этим занялась. Дефилирую я с подносами, а сама присматриваюсь, не обломится ли мне какого объедка с барского стола. Гляжу: кто из них при подружке, кто – при рюмке, а кто один скучает, и, представь себе, вижу, что в самом углу какой-то лысый дед сидит, причем совершенно один, а вокруг него все эти лбы прыгают. Кто сигареточку протянет, кто зажигалочкой чиркнет, кто вина подольет, а этот старый хрыч сидит нога на ногу, не шевелясь, да на них на всех еще и поплевывает. Ну, думаю, Козлова, вот оно, твое счастье, хватай поднос и забирай его с потрохами, тепленького.
– Так он же старый? – отпрянув, Ксюха облокотилась на ручку стула и недоуменно уставилась в выпученные Риммины глаза.
– Мне с ним что, детей крестить? – возмущенно парировала та. – Если бы я сто лет тебя не знала, подумала бы, что ты ненормальная, честное слово! Да какое мне дело до его лысины? Если ему захочется, я буду с нее ежедневно пыль сдувать, да еще и тряпочкой до блеска полировать, лишь бы не скупился на мои капризы!
Проведя ладонью, увешанной тяжелыми золотыми перстнями, по вздыбленным волосам, уложенным гелем, Римма усмехнулась.
– Знаешь, первые два месяца мне было не по себе, все казалось, что сейчас мой дедушка споткнется, упадет и отправится за черные шторки крематория, но потом я убедилась, что это не дед, а конь педальный, он кого хочешь за Можай загонит, прежде чем сам скопытится.
– Вот дела! – порадовалась за подругу Ксюха. – И что, он женился на тебе?
– А то как же иначе, дожала я его, пескоструйничка моего лысенького, решился, – гордо кивнула Римма. – Не только женился, а еще и квартиру на меня отписал трехкомнатную, и дачку в Ярославской области, и многое другое, – многозначительно подвела итог она, демонстрируя увешанные золотом пальцы. – Жизнь прекрасна и удивительна, Оксаночка, когда есть много денежек, на которые можно удивляться ее красотам. Вот, учись: каждую неделю я в салоне красоты чищу перышки, через день – укладка, продукты – на дом, уборка – прислуга, по вечерам – ресторан, а раз в три месяца – путешествие на песочек, погреть на солнышке попку, и это все за то, чтобы я каждый вечер перед сном, словно иконку, целовала лысину моему кошельку.
– Да… – вздохнула Бубнова, думая о своем бедственном положении. – Это хорошо, когда все сразу и все для тебя одной, а когда нет? – и она с грустью взглянула на Римму.
– Что-то ты невеселая, – протянула Козлова, вглядываясь в помрачневшее лицо лучшей подруги. – Ну-ка, давай, рассказывай, что произошло, будем вместе соображать, как тебя вытащить. А то чует мое сердце, ты сама не осилишь, – и она обвела взглядом убогую обстановку Оксаниного жилья. – Только говори правду, мой Козлов многое может, имей это в виду, дорогая, но ему нужно будет выложить все как на духу, иначе – фигня вопрос, ничего не обломится. И потом, может, и я чего соображу, одна голова хорошо, а две – всегда лучше. Ты вспомни, Ксюх, в Севастополе мы все поровну делили, а дружба с годами, как вино, только крепче становится. Расскажи, почему все так? – и она еще раз окинула взглядом жилище Бубновой.
– Сложно все это в двух словах, долго… – рассеянно произнесла Бубнова, и по тому, как ее пальцы лихорадочно закручивали в плотную трубочку податливую ткань свободного шерстяного свитера, Козлова поняла, что у подруги случилось что-то нехорошее.
– Да я никуда не тороплюсь, мой пескоструйничек раньше вечера меня не ждет, так что времени – пруд пруди, ты начни с чего-нибудь, а дальше видно будет, что и к чему, – моргнула Римма, и ее выкатившиеся глаза остановились на лице Ксюхи, выражая полное желание выслушать все с самого начала и до конца.
– Знаешь что, Римм, давай переберемся на кухню, там теплее, да и кофе смастерим, а то на сухую у меня не получится, – предложила Ксюха.
– Давай на кухню, – согласилась та, вставая с кресла и оправляя на себе шикарный брючный костюм.
– Ничего у тебя костюмчик, – произнесла Оксана, ставя чашки с дымящимся кофе на стол.
– Да и я ничего, – улыбнулась польщенная Римма. Она закинула ногу на ногу, делая вид, что слова подруги для нее не так уж и важны, но Оксана заметила, что на лице Козловой промелькнула довольная улыбка.
– Ты-то ничего, – с нажимом произнесла она, и ее азиатские, немного раскосые глаза вытянулись в две узкие завистливые щелочки, – а вот я – дура, причем, полная и неисправимая, – зло прошипела она.
Подняв глаза к потолку, она дала себе несколько секунд успокоиться, а потом, глубоко вздохнув, начала рассказывать.
– Ты помнишь, когда я собиралась уходить из ресторана к Нестерову, ты мне говорила, что женщина – это сапер и что главное в ее жизни – не ошибиться с первым выстрелом?
– Помню, – кивнула Козлова, держа чашку двумя пальцами и пытаясь отхлебнуть обжигающую жидкость. – Ксюх, это всем известный факт: женщина ошибается только однажды, а потом всю оставшуюся жизнь пожинает плоды того, что получилось.
– Так вот, подружка, меня не только к снайперской винтовке, меня к рогатке подпускать близко нельзя, – ядовито произнесла она, и уголки ее губ поползли книзу. Сверкнув глазами из-под насупленных бровей, продолжала: – Начиналось все неплохо: цветы, прогулки, признания в любви и подарки.
– Вот видишь, – хмыкнула Римма, – задатки у твоего претендента были неплохие, может, где-то произошла осечка?
– Да какая там к чертовой матери осечка? – повысила голос Бубнова, и в ее интонациях зазвучала обида. – Сначала я думала, что этот тюфяк не хочет смущать меня дорогими подарками, потому что мы были с ним на тот момент еще недостаточно знакомы, но потом сообразила, что у него просто-напросто ни гроша за душой нет.
– Ты же говорила, что у него есть какая-то квартира в Москве? – поинтересовалась Римма.
– Не какая-то, а та самая, где ты сейчас находишься, – недобро усмехнувшись, ответила Бубнова. – Не квартира, а хлев!
– Пусть хлев, зато московский, – попыталась утешить ее Римма.
– Тебе легко говорить, у тебя денег – прорва, а мне как быть? – почти крикнула Оксана, и беззаботная улыбка, красовавшаяся на лице Козловой, задергавшись, стала сходить на нет.
– Ты можешь толком сказать, что произошло? – чуть жестче спросила она. – Я что-то запуталась. Если я ничего не путаю, шесть лет назад ты хотела приехать в Москву, выйти замуж, зацепиться за прописку и поступить в институт, так? – она вопрошающе посмотрела на Оксану. – Так какого рожна тебе еще нужно? По-моему, сбылось все, что ты загадала.
– Что сбылось, что, скажи на милость, сбылось?! – крикнула Ксюха. – Жизнь на копейки, тухлый однокомнатный клоповник с видом на помойку? Да к твоему сведению, я здесь еще даже не прописана. Один Бог знает, сколько мне пришлось приложить усилий, чтобы добиться хотя бы этого. В загс я волокла Нестерова, словно свинью на веревке, думала, пупок развяжется, пока доведу, а чтобы выжить из этой конуры его дочь и переехать сюда самой, мне пришлось забеременеть!
– Что ты такое говоришь? – глазищи Риммы чуть не выкатились из орбит, а нижняя губа, оттопырившись, превратилась в заслонку для русской печи.
– То и говорю, что слышишь! – прорвало Ксюху. – Мой дерьмовый муженек не смог даже ребенка по-человечески заделать, пришлось помощи просить на стороне. Узнав, что я беременна, он переселил меня сюда из жалости, не мыкаться же по чужим углам с грудным младенцем. Конечно, никуда он не денется, ребенка он к себе пропишет, не висеть же ему, бедному, в воздухе, но о моей прописке в этой дыре даже и речи не идет!
– Ксюх, – с жалостью произнесла Римма, поглаживая ее ладонь, – один положительный аспект в этой истории все же есть. Подумай, ведь твой Нестеров в тебе души не чает, это, конечно, мелочь, но приятно, правда?
Оксана опустила глаза, но потом, будто на что-то решившись, вскинула их и медленно, с усилием выдавливая из себя по одному слову, зло прошептала:
– Нестеров… меня… ненавидит.
– А как же любовь, ведь ты говорила… – растерялась Римма.
– Единственный человек, которого он действительно любит, – это его бывшая жена, – тихо сказала она, и по ее щекам тонкой полоской скатилась слезинка.
– Не плачь, Ксюх! – Римма потрясенно хлюпнула носом. – Если ты его любишь, то все можно вернуть, верь мне…
– Да какая, к ядрене фене, любовь! – выкрикнула что есть силы Ксюха. – О чем ты говоришь, о какой любви? Я никогда не любила этого урода и никогда его не полюблю!
– Тогда чего тебе нужно?
– Мне? Я не намерена жить в бедности и унижении, понятно тебе? Понятно?! – еще раз выкрикнула она и разрыдалась. Задыхаясь от злости и негодования, Бубнова до боли сжимала кулаки, и ее полированные отточенные ноготки оставляли на нежной коже ладоней глубокие красные отметины. – Я хочу жить, а не прозябать, понимаешь? Я ненавижу этого негодяя, я ненавижу его, ненавижу!
Прижав ладони к щекам, Ксюха сотрясалась в непрерывных конвульсиях, плечи ее мелко дрожали, а прерывистое дыхание, перемешавшись с катившимися по щекам слезами, больше напоминало хрипы больного животного.
– Чего же ты ждешь, иди на аборт, – сквозь зубы, одними губами прошептала Римма.
– Какой аборт, Риммка? У меня же срок – четыре месяца, меня никто не возьмет.
– Чем ты думала раньше?
– Если бы я сказала об этом раньше, на аборт меня бы поволок муж, причем быстро и со свистом, тогда не видать мне московской прописки, как своих ушей, уразумела?
– Уразумела, – кивнула Римма. – Остановись, Ксюх, слезами горю не поможешь. Давай вместе подумаем, как быть.
– А чего здесь думать? Думай не думай, ничего нового не придумаешь. Знаешь, сколько я ночей не спала и чего только в голову не лезло! Столько передумала, да только зря все это, не вылезти мне из этого дерьма.
– Почему же, – неторопливо произнесла Римма, – очень даже вылезти. Расскажи-ка мне о его бывшей семье, да поподробнее, – попросила она, отодвигая от себя почти нетронутую чашку с полуостывшим кофе.
Римма внимательно слушала рассказ Оксаны, вникала в вопросы, казалось, никаким боком не относящиеся к делу. Переспрашивая по нескольку раз о всякой ерунде, она, к явному неудовольствию Оксаны, пропускала мимо ушей такие подробности, которые высвечивали внутреннюю суть этой женщины, незримо управлявшей Анатолием даже спустя полгода после разрыва.
Дослушав горестный крик души подруги до самого конца, Римма закурила тонкую сигаретку и, довольно улыбнувшись, заговорщицки подмигнула Оксане.
– Ксюня, наказать твоего охламона можно легко и непринужденно, сделать это даже легче, чем выпить рюмочку стоящего ликера, – твердо произнесла она.
– Ты в этом уверена? – недоверчиво покосилась Бубнова.
– К гадалке не ходи. С этой квартирой твой Нестеров уже пролетел. Прописав ребенка на жилплощади отца (на что, заметь, по закону ты имеешь полное право), через какое-то время ты сможешь прописаться к самому ребенку, что тоже оговорено законом. Делается это не сразу, а после твоего развода с отцом ребенка, но все же делается.
– Развода? – ахнула Оксана.
– Ну ты же не собираешься всю жизнь куковать с этим, как ты говоришь, тюфяком? Нет. Тогда в чем проблема?
– Ни в чем, – чуть слышно отозвалась Бубнова.
– Тогда не перебивай меня. Того, что ты имеешь право на эту квартиру, отрицать не станет ни один судья, – заверила она, – а недотепа, который решит это сделать, в один момент станет бывшим судьей, это я тебе пообещать могу, клянусь своим лысеньким пескоструйчиком. Пара лишних поцелуев в блестящую лысинку – и берите его голыми руками, он будет на все готов, на все согласен. Но… – многозначительно притормозила она, – этого недостаточно, чтобы искупить полгода твоей молодой загубленной жизни.
– А что еще?
– Ты говорила, у Нестерова есть сын Володя четырнадцати лет? – криво усмехнулась она. – И живет этот самый Володя с маменькой в роскошной «трешке»?
– Есть, – подтвердила Бубнова. – И что?
– И очень даже хорошо, – засмеялась Козлова, – потому что «трешка» – хорошая разменная монета, в отличие от твоего однокомнатного клоповника.
– Да его бывшая быстрее удавится, чем разменяет «трешку»! – воскликнула Бубнова. – И потом при чем здесь Володя?
– Четырнадцать – это такой нежный возраст, когда за мальчиками нужен глаз да глаз, – сочувственно вздохнув, авторитетно проговорила Римма. – И знаешь, в этом возрасте с ними иногда случается такое, что лучше бы их матерям, как ты говоришь, удавиться заранее.
* * *
– Ма, я догадываюсь, что не вовремя, но факты – вещь упрямая. Понимаешь, произошла непредвиденная накладочка, – произнес Володя и, посмотрев на мать, совсем по-детски шмыгнул носом.
– Что еще за накладочка? – нахмурилась Светлана и вопросительно посмотрела на сына, который держал в руках пару почти не ношеных кроссовок.
– Скорость моего роста явно опережает критерии пригодности данной вещи, – в замешательстве пробормотал Володя, ставя на пол одновременно и кроссовки, и ногу, одетую в темный хлопчатобумажный носок. Большой палец правой ноги мальчика был длиннее принесенной им обуви, по крайней мере, сантиметра на полтора-два.
– Вовчик, поделись, как тебе это удается? – удивилась Аленка. Она сидела в кресле и наслаждалась порцией сливочного пломбира. – Если мне не изменяет память, эти «лыжи» мама купила тебе месяца три назад, не больше, по-моему, ты их и десяти раз не надел.
– Против природы не попрешь, – внешне непринужденно рассмеялся Володя, но по выражению его глаз было видно, что обращаться к матери с просьбой о внеочередной покупке ему ужасно неловко. – Я и сам гадаю, в кого я такой? Мало того, два метра несчастья, так еще и с обувью полнейший облом: следующий размер только чемодан, – проговорил он, разводя руками и виновато поглядывая на женщин. – Ума не приложу, как это я так «удачно» сумел, – пожал плечами он и кивнул на злополучную пару обуви, немым укором стоящую на середине комнаты.
– Ладно, сынок, – успокаивающе проговорила Светлана, проводя по его непослушному светлому чубу ладонью, – не огорчайся, это не самая большая беда, переживем как-нибудь.
– И правда, хорошего человека должно быть много, – весело подхватила Аленка, – если не в ширину, то хотя бы в длину. Для мужчины плохо, когда он маленький, а когда два метра – это, наоборот, к счастью. Подожди, скоро все девчонки твои будут, такого двухметрового блондинистого счастья с голубыми глазами не пропустит ни одна.
Залившись краской, словно маленький, Володька опустил глаза.
– Во-первых, они у меня не голубые, а серые, а во-вторых, все мне не нужны, – негромко проговорил он.
– Ого! – моментально уцепилась Аленка, – когда не нужны все, значит, нужен кто-то один. Может, просветишь?
Покраснев еще сильнее, Володя смущенно отвернулся, стараясь не смотреть на Алену. Разговаривать на эту тему он был еще не готов, тем более с этой балаболкой сестрой, готовой трещать о чем угодно днями и ночами, лишь бы хоть о чем-то говорить.
– Ну так что, Вовчик, будем признаваться? – не унималась Аленка. – У тебя, никак, объявилась дама сердца, а ты молчишь, как партизан на допросе. И не стыдно, твоя родная сестра умирает от любопытства, а тебе ее нисколечко не жаль!
– Чего ты привязалась, какие дамы сердца, когда у меня конец триместра, – попытался отвести разговор в безопасное русло Володя.
– А что так скромно? – не отставала Алена.
– Лен! – укоризненно посмотрела на дочь Светлана. – Чего цепляешься к брату, как репейник? Если ему будет надо, он сам все расскажет, правда, Володь?
– А чего ты за него вступаешься? – лицо Алены приняло иронично-вопросительное выражение. Правая бровь поднялась и образовала дугу, а левая, наоборот, опустилась чуть ниже обычного и слегка прогнулась книзу. – Как здорово у него получается, – продолжала она, – как по ночам на телефоне висеть – так он первый, а как что-то рассказать, так в кусты! Уж не хочешь ли ты сказать, что в два часа ночи ты со своими девочками по телефону задачки по геометрии обсуждаешь? Или что Верами и Катями теперь называют не только девочек, но и некоторых представителей мужского пола, ну так, не всех, а особо избранных? – съязвила она.
– Твое какое дело, с кем и что я обсуждаю? – не на шутку разозлился Володя. Глядя на сестру исподлобья, он толкнул стоявшие на полу кроссовки и развернулся, собираясь выйти из комнаты.
– Вместо того чтобы расшвыривать ботинки по комнате, ты бы лучше своим мадоннам сказал, чтобы они вежливости научились, – неожиданно вспылила Алена, – а то ни «здравствуйте», ни «до свидания», так, будто с пустым местом разговаривают. Тоже, взяли моду – трубку бросать! Как чуть что не так – на тебе, трубку на рычаг швырк и – моя хата сторона, я – посольская жена! И где ты таких только находишь! – повысила голос она.
– Ребята, вы что, совсем с ума посходили? – испуганно произнесла Светлана, и на ее лице появилось выражение страха. – Хватит, уймитесь сейчас же! – довольно жестко сказала она, пытаясь приостановить затянувшуюся перепалку.
– Да что ты знаешь о моих друзьях? – выкрикнул в сердцах Володя, казалось, даже не слышавший слов матери. – Конечно, они же не ездят на «Аудюхах» и не ворочают миллионами, как твой новый хахаль! Надо полагать, что он сумеет протянуть дольше Ваньки!
– Что ты понимаешь во взрослой жизни, сопляк? – сжала кулаки Алена.
– Какой хахаль, Володя, что ты несешь, опомнись! – прокричала Светлана, сжимая ладонями виски. – Как тебе не стыдно, проси сейчас же за свои слова прощения у сестры!
– За что это я должен просить прощения?! – возмущенно, в тон матери, закричал Володя. – За что, я тебя спрашиваю? Ладно, я не хотел говорить, но ты, Ленка, сама меня вынудила, – он повернулся к сестре горевшие негодованием глаза, – поэтому пеняй только на себя, я все скажу матери, ты не думай, что выйдешь, как всегда, сухой из воды. – Пару раз глубоко вздохнув, он немного успокоился и, скривив губы, внимательно взглянул на Алену, буквально вжавшуюся в кресло. – Что застыла, поджав хвост, как последняя трусливая коза? – резанул глазами он.
– Володя! – ахнула Светлана, пораженная его словами до глубины души.
– Думаешь, я ничего не вижу, маленький еще? Ошибаешься, святоша ты наша! – еще тише проговорил он.
Посмотрев сначала на сына, потом на молчавшую дочь, Света нервно сглотнула и одними губами произнесла:
– Леночка, почему ты молчишь, почему ты позволяешь этому негоднику говорить в подобном тоне?
Стараясь не смотреть ни на кого, Алена прикрыла глаза и еще глубже вжалась в кресло.
– Лена! Скажи хоть что-нибудь, – прошептала в замешательстве Светлана. – То, что сказал Володя, правда? – и, словно от многочисленных махоньких уколов, лицо Светы мелко задергалось.
– Можешь не ждать, – обернулся к матери Володя. Увидев в ее глазах страх, он спокойно, неторопливо, немного растягивая слова, добавил: – Ты, мама, не бойся, из дома из-за подобной ерунды, как сегодняшний разговор, я не убегу. Это не только ее дом, – кивнул он в сторону сестры, – но еще и мой. Но молчать я больше не стану. Я хочу, чтобы она уяснила себе раз и навсегда: нечего разговаривать со мной, как с неразумным дитятей. А насчет кроссовок не беспокойтесь, раз пошел такой расклад, то знайте, что я в состоянии их сам купить, – отрезал он и вышел из комнаты.
– Что все это значит? Ты ничего не хочешь мне объяснить? – Светлана с надеждой посмотрела на дочь.
– Мне нечего тебе объяснять, – тихо сказала та.
* * *
Яркие лампы над бильярдными столами выхватывали жесткие полукружия пространства у сгущавшегося за их пределами полумрака. На идеально ровном зеленом сукне стола высвечивалась каждая ворсинка, мерцая таинственными серебристыми бликами. Небольшой зал подвальной забегаловки был темным и узким, словно трамвай. Сводчатые потолки нависали над ним мрачной дугой, и, если бы не мелкие тусклые лампочки, бегущие по всему периметру потолка и выступам специальных арок, подземелье было бы совсем мрачным.
Десяток столиков, похожих на перевернутые старинные бочки из-под вина, стены, отделанные под облупившийся кирпич, глухие арки, имитирующие оконные проемы, шторы и скатерти в виде залатанных рыболовных сетей, два бильярдных стола да стойка бара, выделяющаяся ярким пятном на фоне приглушенной темноты зала, – вот и все убранство небольшого кабачка с экзотическим названием «Сети Атлантики».
О существовании этого заведеньица Володя знал давно, и все школьные, пользуясь тем, что в «Сетях» закрывали глаза буквально на все, ходили туда ударять по пиву, но, если уж быть совсем честным, огромного желания спускаться в эту дыру лично он не испытывал, предпочитая обходиться без сомнительного удовольствия подцепить какую-нибудь гадость в плохо промытой кружке.
Наверное, он бы так и обходил стороной это местечко, если бы не Федька Шумилин, сидящий с ним за одной партой чуть ли не с первого класса и вечно сующий свой рыжий веснушчатый нос куда не следует. Федор был на полгода старше Володи, плотнее, ниже ростом, а его необыкновенное любопытство всегда доставляло массу неприятностей не только ему, но и всем окружающим.
За исключением дурной привычки соваться во все дыры, Федор обладал отменным характером, буквально заполняя все пространство вокруг себя добротой и светом. Его рыжая улыбка бросала задорные отсветы на длинные перекрещивающиеся ресницы и была способна заразить весельем и хорошим настроением любого, даже самого хмурого и несчастного человека.
Учился Федор неважно, еле-еле вытаскивая на «трояки» буквально все предметы, а при очередной «паре» он беззлобно пожимал плечами и, отложив дневник подальше, тут же забывал о ней. На все уговоры Володи подтянуться в учебе он только широко распахивал удивленные рыже-золотые ресницы и посмеивался.
Из всей книжной муры Федя считал достойными своего драгоценного внимания только информатику и программирование, но уж в этой области равных ему не было. Зависая в программах и на сайтах сутками, он знал о компьютере, пожалуй, намного больше, чем о себе самом. Когда его друзья спрашивали, на какие деньги он тусуется в интернетовской помойке целыми неделями без перерыва, он, скромно потупившись, отвечал, что за огромные успехи в области изучения этих двух дисциплин ему положено от государства право бесплатного пожизненного пользования всеми компьютерными программами, в том числе и Интернетом.
Время от времени в школе с Шумилина снимали стружку, вызывали родителей или проставляли все двойки сразу на неделю, но, видя тщетность своих усилий, особо не усердствовали, потому что понимали, что гениальным во всех областях ни один человек быть не может, и прощали гениальному шалопаю даже больше, чем следовало бы.
Две недели назад, в самом начале февраля, Шумилин пригласил всю честную компанию отметить свой день рождения, да не где-нибудь, а в «Сетях». Столь щедрое предложение вызвало шквал оваций, а скромные протесты Володи утонули во всеобщем восхищенном ликовании. Подчиняясь коллективному решению, Володя отправился вместе со всеми в «Сети», заранее уверенный, что неказистому внешнему виду кабачка будет полностью соответствовать убогость внутренняя, но уже через полчаса его мнение поменялось на диаметрально противоположное.
С крепкого февральского мороза теплый уютный зал ресторанчика показался ребятам сущим раем, а удобные плетеные стулья были ничуть не хуже деревянных. Столы были идеально чистыми, а пол был отдраен, подобно палубам на хороших кораблях, до зеркального блеска. Сети на столах были сплетены из прочной лавсановой нити и походили на простенькие снасти рыбаков только с первого взгляда.
Окинув удивленным взором все предметы обстановки помещения, Володя заглянул в меню, лежащее на каждом круглом столике-бочонке, и дар речи покинул его окончательно. Дернув Федора за рукав, он скосил глаза на меню:
– Ты это видел? – прошептал он, кивая на пухлую синюю папку с белыми полосками по краям. – Даже если мы все выпьем только по стакану минералки, тебе придется расплачиваться по счетам никак не меньше месяца.
– Расслабься и не бери в голову всякие глупости, – посоветовал Федор, и его рыжие ресницы затряслись от смеха.
– Федь, у меня с собой и сотни нет, – все так же шепотом проговорил Володя, – когда счет принесут, что делать станем?
– Да не грузись ты, а то зависнешь, – от души посоветовал тот. – Знаешь, я тут полез по делам в комп и совершенно случайно обнаружил, что двоюродная, нет, троюродная бабушка по отцу оставила мне после своей смерти кое-какие денежки.
– Бабушка? – прищурился Володя.
– Ну да, бабушка, – не моргнув, подтвердил Федор.
– По отцовской линии? – уточнил Нестеров.
– Ну да, я у нее оказался единственным внучком, вот она и расщедрилась, – невинно объяснил он.
– Федьк, а ты знаешь, что за такое наследство можно угодить на несколько лет? – встревожился Володя. Уважая знания Федора в области компьютера, он безумно боялся всего того, что из этого вытекало, особенно милой хакерской привычки наследовать за кем попало. – Ты понимаешь, что если на тебя выйдут, то тебе крышка и никто тебя из этой передряги вытащить будет не в состоянии? Ты это понимаешь? – со страхом повторил он. – Не уважаю я всех этих твоих заграничных бабушек, берущихся неизвестно откуда.
– И, заметь, что самое приятное, пропадающих так же неизвестно куда, – хохотнул Федя, и веснушки на его щеках мелко дрогнули.
Поняв, что с Федором спорить бесполезно, Володя безнадежно махнул рукой. Присоединившись к остальным, он влился в шумную компанию и начал наслаждаться благами цивилизации, так неожиданно обрушившимися на их головы.
Позабыв обо всем на свете, они пили пенящееся в кружках ароматное пиво и закусывали рыбными деликатесами, названия которых были им неизвестны. Кто-то из ребят, с непривычки захмелев очень быстро, стучал пустыми кружками и требовал повторить; кто-то, забравшись в уголок потемнее, целовался с девчонками; а Володя, словно зачарованный, смотрел на игру в бильярд, одновременно боясь и страстно желая попробовать взять в руки кий.
Опасаясь быть осмеянным, он с завистью следил за теми ребятами, которые играли в бильярд, совершенно не думая о том, как их игра выглядит со стороны. Мастерски, как казалось Володе, выкручивая шары, они отправляли их в лузы, заранее называя ту, куда последует удар. Представив, как он возьмет в руки кий, сделает удар и, не попав по шару, отойдет от стола, Володя заранее замирал, внутренне сжимался, и сердце его почти прекращало биться.
– Ты чего стоишь, как на родительских смотринах, сложив ручки на груди? – неожиданно над его ухом прозвучал голос Федора. – Чего не играешь? Не дают? Сейчас мы их быстро разгоним, – пообещал он и уже приготовился что-то сказать, как Володя, чуть не потеряв сознания от страха стать всеобщим посмешищем, одернул его.
– Федь, не дури, я просто смотрю, а играть не собираюсь, – торопливо проговорил он и потянул друга за руку, на всякий случай, прочь от стола.
– Это еще почему? – удивился тот.
– Я не умею, – честно сознался Володя. – Я ни разу в жизни не пробовал играть.
– И что? – удивлению Федора не было предела. – По этому поводу ты собираешься всю жизнь стоять в уголке и наблюдать, как развлекаются другие? А почему бы тебе не поучиться?
– Не сейчас же, – ответил Володя.
– Почему не сейчас? Сейчас как раз самый что ни на есть удобный случай. Эй! – крикнул он ребятам, держащим в руках кии.
– Шумилин! – укоризненно прошептал Володя.
– Дайте нам с Вовчиком попробовать в лузу попасть, – попросил Федор, не допуская мысли, что ему могут отказать.
– Да какой из меня игрок? – смутился Володя.
– Честно тебе скажу, – заявил слегка разгоряченный пивом Федор, – из меня точно такой же. Но ребятам придется это пережить, правильно я говорю? Никто же с кием в руках не родился, так что научимся.
Федор взял из рук невысокого мальчика в кожаной жилетке кий и передал его Володе.
– Держи, сейчас начнем соображать, что к чему, – самоуверенно проговорил он. – Что я знаю точно – на этом месте выставляются шары, смотри, тут даже залысина на сукне есть, – важно сказал он, и все рассмеялись. Но смех был не обидным, и Володе стало немного легче.
– Да я и по шару-то не попаду, – смущенно пробормотал он.
– А ты об этом не думай, просто совмести кий, шар и лузу в одну линию, и все. А потом бей, только кий не нужно так близко держать, удар жестким не получится, понял?
– Понял.
– А раз понял, давай, разбивай, нечего тянуть кота за хвост.
Наклонившись над столом, Володя ощутил, как все его существо наполнилось непередаваемой радостью. Где-то за освещенным пространством стола гремела музыка и танцевали ребята. На сетчатых скатертях появлялись новые кружки с пенными шапками, а дары моря аппетитно дымились в маленьких толстощеких горшочках, но для Володи все это не имело значения. На мгновение он почувствовал, что весь окружающий мир перестал для него существовать, были только он и зеленое сукно стола, властно манившее его к себе. Сосредоточившись, он прицелился и, отведя кий назад, с силой ударил по цветным горошинам треугольной пирамиды.
Наверное, правду говорят, что удача идет на новенького, потому что с первой же попытки Володя не только попал, но и закатил в лузу шар. Конечно, американка – это не русский бильярд, с тяжелыми светлыми шарами, едва-едва протискивающимися в узкие лузы необъятных столов, в ней и площадь поменьше, и лузы пошире, но для Володи, игравшего впервые в своей жизни, в данный момент ничего лучше быть просто не могло по определению.
Закатив первый шар, он настолько удивился собственной удаче, что, поставив кий рядом с собой, застыл, не зная от растерянности, что делать дальше.
