Текст книги "Столичная штучка"
Автор книги: Ольга Дрёмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Так, – согласилась она с его доводом.
– Подарков не принимаешь. Так?
– Так, – от искреннего выражения недоумения, проступившего на лице Дмитрия, ей стало весело и легко. – Димочка, я хочу попросить тебя об одной услуге. Дело в том, что я уволилась из школы, – проговорила она и на какое-то мгновение остановилась.
– Какое счастье, – философски заметил он, – это необходимо отметить. И как же ты рассталась с таким доходным местом?
– С треском, – честно призналась она.
– И что теперь?
– Вот об этом я и хотела с тобой поговорить, – сказала она, и Дмитрий заметил, что голос Светланы стал тише.
– Насколько я понимаю, тебе нужна новая работа, и я могу в этом поспособствовать?
– Точно, – кивнула она.
– Я бы с удовольствием, – Дмитрий вдруг нахмурился, и по его лицу пробежала тень, – но…
– Что «но»? – замерла Светлана.
– А как быть с твоим призванием, о котором ты столько говорила? – тихо спросил он и опустил пониже голову, чтобы спрятать глаза за опущенными ресницами. Разглядеть что-либо под таким слоем пушистых ресниц было абсолютно невозможно, и Светлана никак не могла решить, говорит Дмитрий серьезно или просто провоцирует ее.
– Дим? – она взяла рукой его подбородок, пытаясь приподнять голову повыше, но, поймав руками ее ладонь, он прижался к ней губами.
– А как же верность школе до гробовой доски, долг, совесть и прочая несущественная мелочь? – он оторвался на секунду от ее руки и заглянул в глаза.
Увидев, что в его глазах бегают веселые бесенята, Светлана укоризненно сложила губы:
– Так, Меркулов, значит, все это время ты надо мной смеялся?
– Ни единой секундочки, – замотал головой тот.
– Говори честно, ты поможешь?
– А ты сомневаешься? – он снова наклонился к ее руке. – Лично я – нет.
– Так я могу рассчитывать?
– Вне всяких сомнений.
– Дим, спасибо тебе большое, – благодарно проговорила она. Как бы случайно она пододвинулась к нему. – Я знала, что ты мне не откажешь.
– Разве с такими методами откажешь! – усмехнулся он. Боковым зрением Светлана видела, как глубоко вздохнул Дмитрий, пытаясь сдержаться, и она подумала, что была бы совсем не против, если бы он этого не делал.
* * *
– Что, вот так прямо и сказала, ловить нечего? – Козлова выкатила белки глаз и уставилась на Бубнову в упор. Ее волосы цвета переспелой вишни торчали ежиком, отсвечивая редкими ярко-морковными перьями, а губы, сложившиеся в удивленное сердечко, выпятились вперед.
– Ну да, так и сказала, – кивнула Бубнова, и на глазах ее снова выступили слезы. – Представляешь, старая грымза не поленилась дотащить свои дряхлые кости до нашей квартиры, лишь бы покрепче насолить. Если б ты знала, как я ненавижу всю эту распроклятую семейку! В возрасте этой полудохлой клячи порядочные люди уже думают о вечном, а этой заразе все неймется!
Ксюха хлюпнула отекшим носом и вытерла распухшие от слез глаза. Правда, маленькие узкие щелочки под бровями назвать глазами можно было с трудом, до того они были заплывшими и раздувшимися. Резкие малиновые пятна на скулах придавали ее внешности нездоровый вид, подчеркивая и чрезмерно утрируя недостатки, обычно умело скрываемые под толстым слоем импортной косметики. Теперь, когда на ней не было спасительного грима, все это вылезло наружу, делая лицо одутловатым и болезненно-студенистым.
Восьмое марта, один из самых любимых Ксюхиных праздников, в этот год было тоскливым и мрачным. Вместо цветов и подарков, ожидаемых обычно с таким нетерпением и восторгом, серое мартовское утро встретило ее промозглым ветром, мелкой крупой, сеявшейся из блеклой мути низкого неба, и тишиной. Выпив в одиночестве чашку несладкого кофе, она с трудом впихнула отекшие ноги в узкие сапоги и, так и не застегнув молнии до конца, поспешно выскочила на улицу.
Редкие прохожие, подняв воротники курток и спрятавшись под широкими меховыми капюшонами, спешили по своим делам. Тягучая густая хмарь наполняла воздух холодной влагой, мешая дышать и двигаться.
У входа в метро продавцы вылавливали случайных покупателей и виртуозно втирали им мелко наломанные веточки пушистой мимозы, норовя сплавить мартовское богатство побыстрее и подороже. Не боясь продешевить, они скидывали изначально задранную цену вдвое, буквально вкладывая в руки незадачливых дарителей замороженные стебельки нераспустившихся тюльпанов.
Налипший снег, перетертый не одной сотней сапог, смешался с грязью и превратился в скользкую коросту. Тая, снежинки вместе с солеными каплями слез катились по щекам Ксюхи.
А снег все шел и шел, накидывая запутанное кружево паутины на ограду Александровского сада. Зависнув на вздернутых остриях, белая паутина рвалась и, сползая клоками, падала на землю, покрывая брусчатую мостовую лоскутами потерянных надежд и несбывшихся ожиданий…
Из окна пиццерии Ксюха видела, как маленькие, словно игрушечные, солдатики, чеканя шаг, высоко поднимали начищенные до блеска сапоги. С каменными серьезными лицами, слегка пружиня от напряжения, фигурки в мышиных шинелях одновременно сделали поворот, и, высоко задрав околыши форменных фуражек, замерли на месте.
– Зачем ты впустила ее в дом? – губы Риммы растянулись в гармошку.
– А что я могла сделать, вытолкать на лестницу? – Ксюха моргнула, и слипшиеся от слез ресницы мокро хлопнули. – Это ничего не решило бы. Знай я заранее, что ее малохольный сынуля не имеет на квартиру никаких прав, я бы с ним и связываться не стала.
Вонзив зубы в непомерно большой треугольник пиццы, Римма попробовала откусить, но клейкая сырная масса тянулась за куском длинными провисшими веревками. Наклонившись над тарелкой, она вытянула перед собой руки, и тогда, сорвавшись с насиженного места, куски колбасы, увлекаемые липкими присосками, намертво приварившимися в микроволновой печи, многоэтажное сооружение элитной массы обрушилось на куртку Риммы.
– Пустячок, а как приятно! – прокомментировала та, со злостью бросая оставшийся кусок в тарелку и судорожно пытаясь стереть жирные пятна носовым платком. – Ничего симпатичнее в жизни не ела. Говорила тебе, нужно пойти в приличное место, так нет, далась тебе эта романтика! – Римма посмотрела за окно на застывших часовых и огорченно вздохнула.
– Римм, что мне теперь делать? – голос Ксюхи был глухим и надтреснутым, неживые глаза смотрели обреченно и бессмысленно. Дымящийся кусок пиццы нетронутым остывал на ее тарелке.
– Для начала поешь, – распорядилась Римма. – Хоть и порядочная резинка, но вещь вкусная, – она кивнула на сырный треугольник. – На голодный желудок можно нарешать такого, о чем полжизни жалеть придется. Ешь, а потом будем лалы разводить.
Послушно взяв пиццу, Ксюха откусила самый краешек и, вернув почти нетронутую порцию на тарелку, негромко сказала:
– Римм, я позавчера у врача была.
– И что? – воюя с пиццей, Римма вошла в азарт. Втягивая губами сырные нитки, наподобие макаронных трубочек, она зорко следила за тем, чтобы ее не ударило горячим жгутом по подбородку. Ловко уворачиваясь, она всасывала в себя расплавленные полосочки и, закинув их в рот, смачно облизывала блестящие от масла губы. – Что сказал тебе эскулап? – оторвавшись от своего увлекательного занятия, Римма внимательно посмотрела на подругу.
– Беременности уже пять месяцев, аборт делать поздно… и опасно, – теряя последние остатки присутствия духа, пролепетала Ксюха.
– Это к какому полудурку ты попала, что такие глупости несет? – сдвинула брови Римма. – Небось, в бесплатную консультацию по месту жительства догадалась отправиться? – увидев, что Ксюха кивнула, Римма скривилась. – Нашла куда пойти!
– А какая разница?
– Сказала бы я тебе, какая разница! – взорвалась Римма. – Тебе что, на свое здоровье ровным счетом наплевать? Да кто сейчас ходит к кому ни попадя? В районной что? Там положено налаживать демографию, они тебя будут сказками до тех пор кормить, пока эта демография не заорет дурным голосом! Вот Ленку нашу сколько мотали, вспомни?! То неровный цикл, то дисфункцию ставили, до тех пор девке мозги в кучку складывали, пока не пришло время этой дисфункции имя подбирать. И что сейчас с Ленкой? – глаза Риммы почти вывалились из орбит. – Муж от цирроза окочурился, на шее двое висят: которого сознательно родила и которого через бесплатную консультацию в качестве бонуса получила. Ты что, к ней в компанию спешишь? – Римма покачала головой, дивясь наивности подруги.
– Ты думаешь, что-то еще можно сделать? – Ксюня застыла, боясь поверить в счастливую развязку безысходных обстоятельств.
– Тут и думать нечего, – уверила Римма. – Почти в восемь от этого барахла избавляются, а ты – в пять! Нужно только знать, к кому обратиться. Эта беда как раз поправима, – махнула рукой она, – а вот то, что тебя с квартирой катанули, – обидно.
– Бог с ней, с квартирой, – съежилась Оксана, – мне бы с этим разобраться, – и она сквозь слезы слабо улыбнулась.
– Беременность повлияла на тебя на редкость дурно, – Римма вытерла руки салфеткой и пододвинула к себе чашку с кофе. – По-моему, ты не только беременная, но и больная на всю голову стала, – поставила она свой диагноз. Удивленно глядя на подругу, Римма в который раз покачала головой и, округлив и без того огромные глаза, причмокнула уголком рта. – Я тебя последнее время не узнаю, наверное, беременные глупеют, и чем дальше, тем сильнее. Хорошо, что мой пескоструйчик отказывается стать папочкой просто категорически, а то меня ждала бы такая же незавидная участь. Окси, разве можно прощать обиды, а тем более такие?
– У тебя есть идеи? – немного ожив под влиянием своей энергичной подруги, спросила Оксана.
– Есть ли у вас план, мистер Фикс? – таинственно проговорила Римма, и подруги рассмеялись. – Ксю, у меня есть не только план, у меня для тебя отличные новости.
– Что за новости? – Ксюха впервые пододвинула к себе тарелку с пиццей, что не осталось незамеченным ее подругой.
– Мадонна твоего разлюбезного скоро будет рыдать и жалеть, что не умерла в колыбели, и твой гусак Нестеров будет рыдать вместе с ней, – уверенно произнесла она. – Их добропорядочный во всех отношениях сынок Вовочка влип в такую историю, что выбраться из нее самостоятельно не сможет никак.
– Да ты что? – щеки Ксюхи порозовели, а слезы, катившиеся беспрерывно, высохли вмиг. – Расскажи.
– Все гениальное просто, – усмехнулась Римма, и лицо ее засветилось от удовольствия. – Мой пескоструйчик, вняв моим настойчивым увещеваниям, дал распоряжение своим мальчикам отследить, нет ли у ребеночка какой-нибудь тайной страстишки.
– И что? – Ксюха едва сдерживала нетерпение.
– Уже через пару дней мальчики разнюхали, что деточка сходит с ума по бильярду, даже не просто сходит с ума, а ничего, кроме этой забавы, не видит и не слышит. Потусовавшись в кабачке, куда повадился сей дивный отпрыск, всего с неделю, мальчики поняли, что поймать этого чудилу не стоит ни гроша, – хмыкнула Римма, выразительно посмотрев на Бубнову.
– Ну и?
Наконец-то Козлова увидела в глазах подружки заинтересованность.
– Через неделю Вовик сдружился с нашим юным голубоглазым Игоряшей, личной гордостью моего старичка. Этот талантливый юноша настолько быстро сдружился с нашим клиентом, что тот и глазом не успел моргнуть, как стал считать его своим лучшим другом. Знаешь, голубые глазки Игоряши – это страшная сила! – пропела Римма и многозначительно закатила глаза так, что остались видны одни белки.
– И что твой Игоряша придумал? – нетерпеливо перебила Ксюха.
– Игоряша ничего особенного не изобрел, просто на одной ответственной игре, ставка в которой была – ух! – Римма стремительно выдохнула, – он ударил палец кием, да так неловко, что продолжать партию не смог. Нужно было либо платить деньги, либо поставить кого-то вместо себя. Твой Вовочка, видимо, уже стреляный и на деньгах не раз ловленный, но когда просит Игоряша, отказать ему нет никакой возможности, ты уж поверь, – многозначительно мурлыкнула она и скромно потупилась.
– Римм! – поторопила ее Ксюха. – Не тяни!
– Да, в общем, тянуть особо больше и нечего, – закончила та. – Ты же понимаешь, что салажонок продул? Дружба – дружбой, а денежки всегда врозь, это у Игоряши не заржавеет. Свою половину «проигрыша» он отдал, а за наивное дитя природы он расплачиваться не собирался.
– И что теперь? – Ксюха так и замерла, держа обкусанную пиццу в руке и нетерпеливо ожидая продолжения.
– Теперь дурачку либо платить бабки, которых ему взять негде, либо… – Римма сделала томительную паузу.
– Либо? – Ксюха подалась вперед.
– Либо пескоструйчик ему придумает такое дело, за которое у малыша будет небо в клеточку и друзья в полосочку. А при таком раскладе любые маманька с папанькой снимут последнюю рубашку и продадут любую квартирку, лишь бы ненаглядное чадо из беды выручить.
– И когда это случится? – с дрожью в голосе спросила Оксана.
– Максимум через неделю-две, – заверила ее Римма. – А пока этот тетеря Нестеров-младший попал на счетчик, так что не горюй, каждая капля твоих слез отольется этой ненавистной семейке сторицей.
* * *
Потягивая ароматное свежее пиво и крутя в пальцах стебель розы, Шумилин сидел за столиком пиццерии у самого окошка, и поджидал очередную пассию, опаздывавшую «для приличия» уже на добрую четверть часа. На самом деле, инициатором встречи был не он, и, честно сказать, Федор даже и не особенно возражал, если бы навязавшаяся трещотка не появилась в пиццерии вовсе, но правила хорошего тона не позволяли ему уйти раньше, чем истечет срок положенного дипломатического ожидания, и, поглядывая на часы, Шумилин отсчитывал минуты до того мгновения, когда его ожидание будет справедливо вознаграждено полной свободой от взятых на себя неизвестно зачем обязательств. Пиво подходило к концу, и в голове Федора уже промелькнула здравая мысль о том, чтобы прекратить тратить впустую свое драгоценное время, как шип цветка, воткнувшийся в указательный палец руки, напомнил ему о цели визита в заведение.
Уходить с первого свидания, не прождав и получаса, было невежливо, и ни один мужчина не позволил бы себе подобной вольности, но к этому общему правилу Федор себя не относил, и на это существовала весьма веская и понятная всем без исключения причина: он был рыжим, и, как непременное следствие этого, страшно избалованным женским вниманием. Почему рыжим так везет в любви – непонятно, но если за Федором одновременно не бегало трех-четырех писаных красоток, то это могло означать только одно: Шумилин ушел в подполье и не желает, чтобы его кто-то разыскивал.
Веснушчатый, плотно сбитый, не блистающий красотой боровичок, Федор никогда ни за одной девушкой не бегал и не предлагал встретиться больше одного раза. Если после первой попытки он получал отказ, то попросту забывал о предмете своего обожания, проходя мимо удивленной подобной тактикой ухаживания девушки, как мимо пустого места. Перестав обращать на кого-то внимание, Федор настолько отключался от данной личности, что все попытки вернуть неверного ухажера неизменно оканчивались полным провалом. Тонны импортной косметики и тайные иезуитские интриги слабой половины человечества действовали на Шумилина так же, как на слона дробина. Видя, как сокрушаются по недавней несчастной любви его приятели, Шумилин изумленно округлял глаза и чистосердечно выдавал:
– Боже мой, да ведь девок – выбирай – не хочу, почему именно эта?
Действительно, то, что для любого другого было трудом, у Федора выходило само собой, играючи и непринужденно. Чем больше он старался избежать внимания женского пола, тем сильнее тянулись к нему его представительницы. Залихватская рыжая ухмылка, щедрая натура и всегда открытый для друзей кошелек действовали на девчонок, как магнит, притягивая к Федору их неясные женские сердца. Никогда, ни единого раза Федор не опускался до того, чтобы принуждать кого-то общаться с собой силой, потому что в этом не было необходимости: на зависть всем окружающим девчонки сами висли на нем, умоляя не отталкивать их, а Федору оставалось только пожинать плоды, подаренные ему вместе с огненной шевелюрой щедрой рукой природы.
Покончив со второй кружкой пива, Федор облегченно вздохнул и собрался было уйти, красиво оставив на столе невостребованный символ поклонения женской красоте – розу, тем более что дипломатические рамки ожидания были выдержаны по полной программе, как из-за соседнего столика до его слуха донеслись знакомые имя и фамилия, заставившие его остаться.
Затребовав третью кружку пива, Шумилин отбросил ненужную розу в сторону и напряг слух, пытаясь решить, верно ли он понял содержание разговора и действительно ли речь шла о его друге Нестерове Володе.
За соседним столиком сидели две молодые женщины, одна из которых постоянно вытирала платком распухший от слез нос, а другая истово боролась с горяченным куском разваливающейся в руках пиццы.
Их сорочья болтовня, видимо, и не привлекла бы к себе внимания Федора, если бы случайно до его слуха не долетела знакомая фамилия – Нестеров. Нет, конечно, Нестеровых в Москве – пруд пруди, а то и больше, и случайно оброненная фраза, скорее всего, относилась не к его Володьке, но когда эти две кукушки заговорили о бильярде и назвали Вовку по имени, от дурного предчувствия Федору стало нехорошо.
Вслушиваясь в их бестолковые ахи-охи и приобретая базовые сведения о женской консультации, Федор все больше убеждался, что «деточка из бильярдной» – это его лучший друг Вовчик, попавший в крутой переплет из-за своей дурацкой природной порядочности и доверчивости и нуждающийся в помощи как никогда. Пока речь шла о всякой белиберде, Шумилин слушал вполуха, потягивая пиво и надеясь на то, что дама его сердца благополучно затеряется в необъятных переходах московской подземки, но когда разговор принял другой поворот, все моментально изменилось.
Отодвинув от себя кружку с пенной шапкой, Шумилин обратился в слух, моля всевышнего только о том, чтобы Тоська позабыла об их встрече напрочь. Пусть она потеряет кошелек, застрянет на три часа в лифте, сломает каблук, – не велика важность, он купит ей другие, – лишь бы ей не пришло в голову появиться в пиццерии именно в этот момент. Как он поступит в том случае, если эта кикимора припрется на встречу сию минуту, Федор не знал, но одно он знал точно: разговор этих двух свистушек настолько важен, что пропустить из него хотя бы слово он просто не имеет права.
По мнению Федора, высокая рассопливившаяся девица никакой конкретной опасности не представляла, а вот крашеная курица, сидящая рядом, была настолько агрессивна и зла, что от одного тембра ее голоса можно было прийти в состояние, близкое к шоковому, к тому же она говорила такие вещи, что Федору приходилось сдерживаться, чтобы не вцепиться в драный ежик этой твари и не снять с нее скальп.
На указательном пальце правой руки эта мигеристая штучка крутила брелок с ключами, судя по всему, от автомобиля, и у Федора возникло необоримое желание посмотреть на транспортное средство этой фифочки. Зафиксировав номер, ему не составило бы труда пробить его владельца по компьютеру, а значит, не упустить эту сладкую парочку.
– Голубые глазки Игоряши… – мурлыкающий тембр крашеной стервы тонул в гуле голосов посетителей, пришедших побаловаться настоящей итальянской пиццей, и Федору пришлось поднапрячься, чтобы не упустить нить важного разговора.
В самый ответственный момент, когда напряжение Шумилина достигло апогея, за широким оконным стеклом пиццерии показалась Тоська. Начисто позабыв о цели своего визита, Федор настолько расслабился, что перестал ждать ту, ради которой приехал в такую даль. Нисколечко не думая о том, что через тонированное стекло заведения за ней может вестись наблюдение, Тоська поправила нависший над ушами берет и, репетируя завлекательно-вальяжную походку, пытаясь покачивать узкими бедрами из стороны в сторону, неторопливо двинулась к пиццерии.
С важностью поводя плечами, она шла, задрав подбородок, загадочно опустив реснички, уверенная в своей неотразимости на все сто. Алые напомаженные губы, по ее мнению, должны были служить для Федора неким сигналом опасности, выражением яркой индивидуальности и стильности одновременно. Решив держаться с Шумилиным несколько высокомерно и изящно-колюче, Антонина входила в роль – складывала губки в фигурный бантик и вертела шеей из стороны в сторону.
Увидев в оконное стекло это чудо на вихляющихся каблуках, Шумилин решился на немедленный побег. Слегка привстав, он уже принял стартовую позицию, как до его слуха донеслась фраза, которая заставила его срочно поменять план действий.
– Ты же понимаешь, что этот салажонок продул. Дружба дружбой, а денежки врозь…
Вытянув до боли шею в сторону соседнего столика, Федор с отчаянием вслушивался в слова неизвестной девицы, когда дверь в пиццерию распахнулась и в зал вплыла размалеванная Антонина. Царственно поведя плечами, она неторопливо повернула голову вместе с корпусом и пристально осмотрела посетителей. Увидев сидящего в одиночестве Шумилина и лежащий на его столе цветок, Тоська-Антонина поплыла навстречу своему счастью. Перекосившись, словно от зубной боли, Шумилин прикрыл глаза и тихонечко заскулил.
– Теперь дурачку либо платить бабки, которых ему взять негде, – вещала крашеная мымра, – либо…
– Либо что? – шепот Шумилина был похож на хрип; холодные пальцы рук, ухватившие скользкую крышку стола с отчаянной силой, побелели. От волнения зеленые глаза приобрели изумрудный отсвет, а на бледной коже щек, усыпанной рыжими конопушками, проступили два горячечных пятна.
– Федор! Мне так приятно ощущать твое волнение! – увидев возбужденное лицо Шумилина, тоном видавшей виды королевской особы громко произнесла Антонина. – Это мне? – девочка взяла розу и, покрутив ее, жеманно добавила: – Ой, ну какая я недогадливая, кому ж еще?
Не обращая внимания на Тоську, Федор с открытым ртом ловил ответ Риммы, покончившей наконец с пиццей и принявшейся за кофе.
– Либо так, либо мой пескоструйчик…
– Федор, почему ты вытягиваешь шею в сторону этой размалеванной кикиморы? – Антонина бросила многострадальную розу перед Федором и встала так, что ее фигура полностью загородила соседний столик. – Ты что, сердишься на меня за опоздание? Но это же смешно, – отчеканила она, не понимая, отчего вдруг Шумилин покрылся малиновой краской от волос до самой шеи. – Каких-то двадцать минут! – Антонина театрально закатила глаза и, выставив руку ладонью наверх, патетически вздохнула. – Знаешь, устраивать скандал на ровном месте – это глупо. Что, в конце концов происходит, почему ты молчишь, как пень?! – с обидой проговорила она, так и не дождавшись ответа Шумилина.
– Сядь! – бросил тот сквозь зубы, отстраняя девушку рукой и неотрывно продолжая следить за соседним столиком.
– Это что, вместо «здравствуйте»? – поджав губы, вошла в вираж Антонина.
– Сядь, я сказал! – прошипел Шумилин, и его лицо перекосилось от злости. Скулы, словно сведенные судорогой, напряглись, а глаза, метавшие молнии, полоснули Тоську по лицу.
– Ты что, ошалел? – испуганно взвизгнула она. – Как это все понимать?
– И когда это случится? – девица с распухшим носом замерла, ожидая слов крашеной, но Шумилин не расслышал ответа.
– Я не намерена торчать в этой халупе с истуканом, который даже не повернул ко мне головы! – распалялась Антонина. – Ты зачем меня позвал, если пялишься на этих публичных девок? Ты что, не можешь отличить порядочной девушки от гулящей, или тебя прельщает перспектива постоять в очереди?
Ответив что-то своей подруге, крашеная девица с удивлением посмотрела в сторону скандалистки, а Федор, шумно выдохнув, сверкнул глазами.
– Ты что, онемел? В жизни ничего подобного не встречала! – воскликнула Антонина, сверля Шумилина глазами. Но в этот момент две подруги собрались уходить из пиццерии.
– Пошла вон отсюда, тетеря-ятеря! – тихо проговорил он, следя глазами за парочкой и поджидая момент, когда можно будет незаметно тронуться следом.
– Что ты сказал?! – не поверила своим ушам Тоська. Пытаясь заглянуть в лицо Федора, она сделала шаг вперед, загородив ему угол обзора окончательно.
– Навязалась на мою голову! – тихо проговорил тот, не отрывая взгляда от затемненного стекла. – Лучше бы я тебя сразу отослал на все четыре стороны, – прибавил он, неожиданно вставая из-за столика.
– Какая ты редкостная сволочь! – возмущенно сузила глаза девушка. – Между прочим, это ты меня пригласил, я к тебе не набивалась! – гордо вскинув голову, сказала она.
– Да? – оторвавшись на секунду от созерцания удалявшихся подруг, он посмотрел на кипящую от негодования Антонину и спокойно произнес: – Это я не подумавши.
Без дальнейших объяснений он схватил лежавшие на столе перчатки и быстро вышел из пиццерии. Проводив сладкую парочку почти до самой машины, Шумилин узнал, что черный «Ягуар» ручной сборки, за рулем которого крашеная стерва выглядела некоронованной королевой помойки, имеет московские номера и упакован электроникой под самую завязку. Рывком стронувшись с места, «Ягуар» жалобно пискнул тормозами, а Шумилин, опуская записную книжечку с номерами заморского чуда в карман куртки, довольно произнес:
– Мадам, мы с вами не прощаемся!
* * *
Скривившись, Кондратьев сделал приличный глоток из бутылки с энергетическим напитком и с чувством выдохнул. Нельзя сказать, что подозрительная жидкость цвета разведенного в воде медного купороса ему нравилась, просто употребление этой отравы было в моде, и, чтобы не ударить в грязь лицом, Глеб пытался соответствовать. Дернувшись всем телом в глубокой отрыжке, он перехватил пластиковую бутылку в другую руку и глотнул еще раз. Мелкие пузырики, побежавшие по горлу, вонзились сотней булавочных уколов, постепенно переходящих из гортани в нос, зарябили электрическими искорками в глазах и, наконец, покинули тело.
– Мощная вещичка, – с трудом переводя дыхание, произнес Глеб. – Никто не желает? – Приподняв бутылку правой рукой, он обвел сидящих в комнате ребят вопросительным взглядом. – Может ты, Виталь?
– А почему бы и нет? – расплылся в улыбке тот.
Взяв из рук приятеля бутылку, Халтурин начал пить жадными глотками, гулко отдающимися где-то в глубине его необъятного организма. Судя по звуку, жидкость, минуя ротовую полость, поступала напрямую в желудок, падая в его резервуары с приличной высоты и вызывая содрогание во всем теле.
Халтурин был соседом Глеба по лестничной площадке, таким же огромным и широким, как и сам Кондратьев, только четырьмя годами старше. Два месяца назад ему исполнилось восемнадцать, но по его интеллекту сказать этого было нельзя. Толстые, как у хомяка, щеки прикрывали узкие полосочки заплывших глаз, казавшихся на его большом и круглом, как блин, лице булавочными точечками, и оттого, что за гармошкой пухлых щек цвет радужки разобрать было почти невозможно, взгляд мальчика казался подозрительным и злым.
Но это было не так, Халтурин был от природы на редкость добрым и мягким, не способным не только обидеть, но даже сделать замечание или просто косо посмотреть. Восемь лет назад, став соседом Кондратьева, Виталий попал под его влияние и сделался в руках Глеба послушным орудием для исполнения прихотей и задумок сына высокого начальника. Не желая идти на конфликт с товарищем, Виталик старался не задумываться над мотивами и следствиями поступков Кондратьева, слепо веря в высокое покровительство отца Глеба и весело проводя время за чужой счет.
Когда Глеба одолевала хандра, он звал в гости соседа и, придумав очередную сногсшибательную забаву, с интересом наблюдал, как это пушечное мясо ринется на амбразуру его светлой идеи. Если затея оканчивалась плохо, Глеб предпочитал устраниться, охраняя интересы семейной фамилии, но Виталий не держал на друга зла, зная, что Кондратьев обязательно вытащит его из любой передряги.
Если дела обстояли совсем плохо и разгрести накопившиеся неприятности самостоятельно Глеб был не в силах, наступала очередь Кондратьева-старшего, и тогда в игру вступала тяжелая артиллерия. Восстановив статус-кво, Эдуард Викторович снимал стружку с отпрыска, после чего, считая воспитательный процесс оконченным, снова погружался в свои дела. Затихнув на пару недель, Глеб выжидал время, когда волнения совсем улягутся, придумывал новую потрясающую забаву и приглашал Виталия к себе в гости.
Сегодня был как раз такой день, когда уровень адреналина в организме Глеба был почти на нуле и нуждался в срочной подпитке. История с увольнением литераторши за давностью была если не забыта, то, по крайней мере, отошла на задний план, и две недели тишины, обеспеченные Глебом семье, говорили о том, что время для новых затей наступило. Развалившись в удобном кресле, Глеб исподлобья поглядывал на ребят, зашедших к нему после школы, и оценивающе прикидывал, кого из них можно пригласить на дело, продуманное им до мелочей и назначенное на сегодняшнюю ночь.
Новинский, маленький худенький мальчик со светлой челочкой и обманчиво-наивными глазками, мог бы подойти, но вся беда была в том, что Санька был несусветным треплом, болтавшим почти круглосуточно, даже во сне, и не способным удержать за зубами ни одной хоть сколько-нибудь важной информации. Хлопая коротенькими ресничками, он подобострастно улыбался, всецело соглашаясь с несомненным лидерством Глеба и не пытаясь оспаривать раз и навсегда заведенный порядок, говорил, говорил, говорил. Казалось, что в говорении заключена вся его жизнь, и если он перестанет трепать языком, то развалится на кусочки, собрать которые не удастся никому. Вот и сейчас, сидя с ногами в пухлых подушках дорогого кресла, он трещал без умолку, вываливая на слушателей все, что накопилось у него за день.
– …Она ему вчера и говорит после огонька: сходи, выброси коробку из-под торта в туалет. А этот дурила, вместо того чтобы дойти до мусорного ведра, и правда направился к кабинке, – еле удерживаясь от того, чтобы не рассмеяться во время рассказа, заливался Санька. – Я стою, молчу, чего потеху ломать, правда? – спросил он и, торопясь продолжить, пока никому не пришло в голову его перебить, зачастил еще больше: – Этот пихает коробку, а она у него не лезет. Я ему и говорю, чего, мол, руки-то пачкать, ты ее ногой, ногой, а потом водой залей, она и проскочит! – не удержавшись, Санька залился смехом, и все, кроме Глеба, составили ему компанию.
– И чего, он не допер, что ты издеваешься? – скептически покосился Андрюха, сидящий на стуле около журнального столика и с удовольствием поглощавший пирожные с кофе.
– Да где ему! – протянул Сашка, – у него ж при рождении заместо головы заднее место прикрутили, а потом от лени переделать не удосужились!
Размахивая руками, Санька вел дальше увлекательное повествование о коробке из-под торта, а Глеб, всматриваясь в лица приятелей, продолжал размышлять.
