Текст книги "Волшебная нить (СИ)"

Автор книги: Ольга Тартынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Как хорошо жить, а, Катя? – проговорила она слабым голосом.

– Отчего вы заболели? – решилась-таки задать свой вопрос любопытствующая девица. – Коли вам не во вред, расскажите, о каком предательстве вы бредили, отчего поминали врага человеческого?

На лицо Марьи Алексеевны легла тень, подбородок задрожал, как у обиженного ребенка, и Катя тотчас мысленно выбранила себя за невольную жестокость.

– Нет-нет, лучше позже: теперь вы еще слабы! – воскликнула она, и маменька благодарно взглянула на дочь.. Она опять обратила свой взор к маргариткам, к безоблачному синему небу, ослепительному солнцу, подставляя бледное лицо под его жаркие лучи.

Однако на другой день, почувствовав себя крепче, Марья Алексеевна решилась открыть Кате свою тайну. Был чудесный погожий день. Они так же сидели в саду, любуясь маргаритками. Дама поведала дочери о своей юношеской страсти и преступном вмешательстве Норова в ее судьбу и судьбу Сергея Львовича.

– Вообрази, все эти годы он жил с мыслью, что я отвергла его, предала, предпочла другого, тогда как я не понимала, отчего мой любимый Сережа отказался от меня накануне свадьбы! – восклицала Марья Алексеевна, завершив рассказ.

Бледность покрыла ее ланиты, глаза лихорадочно блестели, и Катя вдругорядь пожалела, что заставила маменьку вспоминать и заново переживать драматические события ее жизни. Однако, к своему стыду, она почувствовала несказанную радость: теперь нет препятствий их с Левушкой любви. Между Бронскими и Денисьевыми нет более вражды! Непременно последует окончательное и полное примирение.

Вдруг Марья Алексеевна всполошилась:

– Надобно же рассказать ему все! Он не знает, до сих пор ничего не знает! Я поеду к нему!

И она в решимости поднялась со стула.

– Не теперь, – мягко остановила ее заботливая дочь. – Рано вам еще пускаться в вояж.

Однако им не пришлось долго спорить. Василиса сообщила, что старший Бронский сам явился к ним.

– Он почувствовал! – восторженно воскликнула Марья Алексеевна.

Она поспешила в гостиную, куда провели Сергея Львовича, однако ноги дурно слушались ее, и бедняжка вынуждена была опереться на Катину руку. Увидев Бронского, вскочившего при их появлении, Марья Алексеевна поняла, что опять случилась беда.

– Не сочтите за беспокойство, я не знал, к кому мне пойти, – растерянно пробормотал Бронский, и сделалось очевидным, что он в отчаянии. – Дело в том, что Левушку арестовали...

– Как арестовали? – глупо переспросила Марья Алексеевна.

Катя побледнела:

– За что?

Сергей Львович рассказал все, что ему удалось узнать у полицмейстера и других представителей власти. По свидетельству неизвестного, Левушка, как и их кучер, промышлял в шайке Гришки Долинского. Нашлись два мужика, которые с готовностью подтвердили эти сведения. На допросе Левушка отказался отвечать, но обвинение отклонил с негодованием. Сообщил следствию лишь то, что был на охоте и попал в плен к разбойникам. О ране своей изъяснялся неопределенно, сказал лишь, что пытался отбиваться, так как был вооружен, и получил пулю в плечо.

Его признания показались следствию неубедительными, положительно, он что-то скрывал. А вот доказательства причастности к Гришкиной шайке сколько угодно. В конюшне Бронских были обнаружены седельные сумки, принадлежавшие атаману. Среди прочего, Левушке предъявили золотой медальон с изображением молодого художника, возможного отца Гришки. Юноша отказался сообщить, при каких обстоятельствах эти вещи попали к нему.

Следствие предположило, что рана была получена Бронским при захвате войсками лагеря разбойников или в иной переделке. Опрошенная дворня показала, что прежде чем попасть в плен, Левушка всякий день уходил на охоту и подолгу бродил в лесу в одиночку. Следствие сделало заключение, что именно тогда юный Бронский через кучера и его сына снесся с самим Гришкой и вступил в разбойничью шайку. К тому же его и изгнали из Петербурга под опеку отца за недостойное поведение.

– Вы сказали: "По свидетельству неизвестного". Что это означает? – с жутким спокойствием спросила Катя, бледная как полотно.

– Донос, – коротко ответил несчастный отец. – Это донос.

– Как и тогда! – воскликнула Марья Алексеевна. – Он дьявол! Это он, он...

Катя бросилась к матери, опасаясь нового болезненного припадка. Сергей Львович был встревожен этой выходкой Маши, он корил себя за то, что так ни разу и не навестил бедняжку. Он спросил тревожно:

– О ком вы говорите?

– Не теперь! – умоляюще сложила руки Катя.

Однако Марья Алексеевна взяла себя в руки и вполне здраво рассудила:

– Надобно что-то делать! Надобно спасать мальчика! Отчего вы не расскажите все, как было?

Сергей Львович смутился:

– Он не скажет.

– Но вы? – удивлялась Марья Алексеевна, когда Катя уже все поняла.

– И я не могу, – слабо улыбнулся Бронский. – Связан словом.

– Маменька, он не хочет, чтобы меня поминали на суде, чтобы меня примешали в дело, как вы не понимаете? – в слезах воскликнула Катя. – И будет отрицать все, даже если мы расскажем!

– Именно так, – тяжело вздохнул Бронский.

– Что же делать? – пролепетала в растерянности Марья Алексеевна.

Ломая руки, Катя ходила по комнате и бормотала:

– Мы придумаем, непременно придумаем, как его спасти!

И она придумала, однако никому об этом не сказала.

14.

Для начала Катя попросила маменьку отпустить ее к Давыдовым.

– Как же? Для чего? – растерялась от неожиданности Марья Алексеевна. – Да и не на чем ехать: Василий Федорович забрал экипаж и Сеньку... Верно уж и не видать нам никогда ни того ни другого...

– Позвольте мне отвезти Катю, – галантно вмешался Сергей Львович. – У меня и дело есть к Игнатию Ильичу.

Бронский намеревался советоваться с Давыдовым о Левушке.

Марья Алексеевна недоумевала: отчего девочке вдруг понадобилось ехать в гости в такой неурочный час. Списала на потрясение, пережитое дочерью, но решительно чувствовала, что все это неспроста.

Сергей Львович уже ожидал у коляски, когда Катя, прихватив зонт, выскочила на крыльцо. На ней была новая шляпка и закрытое платье из тафты, Следом за барышней Настя несла саквояжик с нужными вещами. Глядя на дочь, Марья Алексеевна подумала, что ее девочка сделалась совсем взрослой: так решительна, умна, независима. Она горестно вздохнула, словно прощалась с Катей надолго. С возвращения дочери из плена их отношения изменились. Не было уже беззащитной, доверчивой девочки, о которой нужно было поминутно печься. Скорее, Катя уже опекала маменьку и казалась теперь более приспособленной к житейским бурям.

Марья Алексеевна ласково обняла дочь. Та шепнула:

– Благословите меня на удачу! – и тотчас опустила глаза.

Денисьева испугалась:

– Что ты опять задумала, Катя? Не пугай меня!

Девушка улыбнулась успокаивающе:

– Мне во всем надобно ваше благословение. К тому же, с некоторых пор путешествие по лесу вызывает ненужные воспоминания.... Но не тревожьтесь, маменька, теперь есть лишь одна опасность: суд на Левушкой. Надобно его спасти.

Марья Алексеевна перекрестила и поцеловала дочь. Катя ответила ей с нежностью и направилась к коляске. Уже ступив на подножку, обернулась и послала матери прощальную улыбку. Опять тревога ворохнулась в сердце Марьи Алексеевны. Она дернулась было остановить дочь, задержать, не пустить, но не тронулась с места. Любящая мать знала, что Катя идет своим путем и теперь ее не остановить. Она перекрестила отъезжающую коляску, печально вздохнула и вернулась в дом.

Между тем в коляске установилось молчание. Сергей Львович, придавленный горем, все думал о своем. Катя поглядывала на него сочувственно, словно не решаясь сказать что-нибудь утешительное. Ей нравилось смотреть на старшего Бронского: черты его лица воссоздавали в памяти Левушкины черты. Вовсе молодое лицо с яркими синими глазами нимало не старила седина, а напротив, сообщала благородное изящество и утонченность, да и жесткие складки неулыбчивого рта придавали Бронскому-старшему более строгости, чем лет.

– Смею просить вас, – заговорила Катя кротко, и Сергей Львович вернулся к действительности, – приглядите за маменькой, покуда я не вернусь. Она не вполне еще здорова. Я буду покойна, зная, что вы рядом с ней...

Суровый предводитель отчего-то покраснел и вновь так напомнил Кате его сына, что она улыбнулась.

– Однако ваш отчим, или кем он вам приходится...разве он не с ней теперь? – смешавшись, спросил Сергей Львович.

Катя удивленно подняла брови и тотчас все поняла.

– Вы о Василии Федоровиче говорите? Нету никакого Василия Федоровича! – воскликнула она торжествуя. – Маменька прогнала его наконец! Теперь уж решительно насовсем.

Будто камень упал с души предводителя, такую легкость он ощутил тотчас. Однако оставался вопрос, который он никогда бы не осмелился задать юной девице. Она сама почувствовала и все сказала.

– И отчимом моим он никогда не был! – Катя брезгливо содрогнулась. – Обыкновенный приживал, к тому же вор и мошенник.

Она подумала, не посвятить ли Сергея Львовича в старые интриги Норова, но рассудила, что маменьке, верно, важно самой все рассказать, для нее это имеет значение. Она бы и рассказала, да новая беда помешала.

Сергей же Львович был весь внимание, словно его жизнь зависела от тех слов, что произнесет Катя. Девушка и это постигла тотчас. Она продолжила:

– Маменька жалела его как бедного родственника в память о родителях. И никогда они не были вместе, хотя дядя и добивался ее много лет! В конце концов он обозлился и вовсе подлым стал.

Предводитель ощутил вдруг, как его захлестнула радость так, что дух захватило, однако тотчас устыдился. Левушка в опасности, ему грозит каторга, а его отец сходит с ума от любви! И все же весь оставшийся путь Сергей Львович мысленно бранил себя: "Болван! Осел! Бесчувственный чурбан! Чуть было все не испортил вконец!" Бедная Маша, размышлял он, она терпела его фанфаронство как ангел, тогда как нуждалась в его помощи! Каким же он показал себя эгоистом, самовлюбленным остолопом! Ревновал, мучился, бесился, наказывал ее и себя вместо того чтобы однажды во всем разобраться! Сергей Львович терзался муками совести, оттого чувствовал себя скверно, и все же на дне души его вырастала радость, сулящая надежду на будущее.

15.

Давыдовы приняли их как всегда радушно. Дети высыпали на крыльцо, затем и сам Игнатий Ильич пожаловал. Катя отметила, что Соня похорошела и подросла, вовсе барышня стала. Сашура скакал на одной ножке с воплем:

– Катенька приехала! Катенька приехала!

Игнатий Ильич с удовольствием жал руку предводителю.

– Сергей Львович, рад, весьма рад! Слухам не верю, но неужто и впрямь хотите подать в отставку со своего благородного поста?

Сергей Львович неопределенно кивнул:

– Вы знаете мои обстоятельства... Вот, приехал совета просить.

Давыдов приобнял предводителя за плечи:

– Ну, не теперь. Обед уже накрыт, к столу, к столу! Соня, принимай Катерину Андреевну.

И не слушая возражений, их повели в столовую. На сей раз никого из чужих не обедал, только домочадцы.. Даже госпожа Давыдова спустилась, хотя почти не покидала детской и никогда не принимала участия в светской жизни. Катя с любопытством разглядывала женщину, более напоминавшую простонародную кормилицу, чем барыню, да и одетую по-домашнему, в просторный капот.

Сидевшая рядом Соня считала своим долгом занимать гостью и рассказывала о Наташе, о ее роскошном доме в Петербурге, о новых родственниках, но Катя слушала рассеянно, думая о том, как ей приступить к делу.

После обеда Игнатий Ильич увел Бронского в свой кабинет. Катю окружили дети, потащили играть в маленькую гостиную. Девушка с умильным чувством слушала лепетанье Оли, смотрела на Сашуру, который складывал из деревянных кубиков роскошный замок с башенками, флюгерами и крепостной стеной. А Соня, кажется, достойно заменила Наташу – в доме Давыдовых по-прежнему было тепло, уютно и светло. После всего пережитого Катя сильнее чувствовала это. На миг она ощутила глубокую тоску по тихому семейному счастью, по такому вот дому, со звонко звучавшими детскими голосами, всегдашним множеством гостей и незыблемым жизненным укладом. Она лишена была счастья жить среди любящих друг друга, чутких людей. С детства Катя помнила всегда пьяного, жалкого отца, ушедшую в свои книги маменьку, поминутно всем недовольного дядю и вечные разговоры о надвигающейся нищете.

В доме Давыдовых и без Наташи чувствовались надежность во всем, любовь, забота друг о друге, счастье... В сей миг Кате страстно захотелось, чтобы у нее тоже был такой теплый, надежный дом. Ей подумалось в сладкой тоске, что именно с Левушкой возможно было б построить такой дом.... Как он хорошо сказал ей тогда: "В старости, окруженные детьми и внуками, мы будем вспоминать свои приключения". Стало быть, и он думал об этом, рисовал себе картины...

– Только бы спасти его, только бы спасти! – бормотала Катя, часто моргая, чтобы прогнать ненужные слезы.

После! Все умильные картины семейного счастья – после! Левушка томится в остроге с незажившей раной, ожидая страшного приговора и не смея оправдаться... Мысль о страданиях любимого толкала Катю к решительным действиям.

– Я все сделаю, чтобы тебя спасти, любимый мой, – шептала она, до боли сжимая руки.

– Катя, пойдем с нами по грибы! – предложила Соня. – Ты что-то приуныла...

Никто из Давыдовых не знал о пленении Кати, говорили только о Левушке, сочувствовали ему.

– Скажи, Соня, – отозвалась грустная дева, – от вас бывают оказии в Петербург, к Наташе?

– Бывают! – весело подсела к ней Сонечка. – Днями собираемся посылать ей на кухню домашней снеди. Вообрази, Наташа сделалась такой рачительной хозяйкой! А на что тебе?

Катя улыбнулась, думая о Наташе. Не сразу ответила:

– Повидать ее страсть как хочется. Она звала...

– Так с обозом-то долго ехать придется и неудобно, – рассудила Соня. – Надобно батюшку спросить, он, верно, знает, кто едет нынче в Петербург.

Соня вскочила было, чтобы бежать к отцу, но Катя ее удержала:

– Не теперь, он занят. Гость уедет, я сама с ним поговорю.

Дети ушли за грибами в ближайший лесок, а Катя осталась. Она поднялась в "свою" светелку, с грустью осмотрелась. Постояла у окна... Здесь она грезила Левушкой, ссорилась с ним из-за сущего вздора. Здесь была несчастна от того, что он танцует с Волковскими. Господи, да разве это беды! И как давно все это было, кажется, еще в детстве...

В окно она увидела, как с крыльца сошел Сергей Львович, ему подали экипаж. Бедный Сергей Львович! Кажется, ничего утешительного он не услышал. Предводитель шел, немного сгорбившись, что ему вовсе не было свойственно. Не оглянувшись, он сел в коляску и уехал. Катя надеялась, что к ним в имение, к маменьке...

Теперь можно было приступить к делу. Девушка спустилась вниз и поискала хозяина. Давыдов же, проводив гостя, по обыкновению отдыхал после обеда у себя в кабинете. Ждать не было сил, и Катя нарушила правила дома, постучав к нему. Поначалу никто не отвечал. Верно, Игнатий Ильич задремал, почитывая журнал "Сын Отечества". Упрямая девица вновь постучала и на этот раз услышала:

– Войдите, кто там!

В кабинете занавеси были задернуты, царил полумрак. Игнатий Ильич приподнялся с подушки, недовольно кряхтя: он не любил, чтобы его беспокоили в этот час.

– Что за спешка, Катенька? – спросил он, прокашлявшись.

Катя сбивчиво лепетала извинения.

– Да чего уж теперь! Сказывай, на что я тебе понадобился. – Давыдов поднялся и раздвинул занавеси, впуская в комнату лучи вечернего солнца.

Катя высказала свою просьбу. Игнатий Ильич выслушал ее, пристально посмотрел, отчего девушка слегка смутилась и опустила глаза.

– К Наташе? Дело хорошее. Маменьке не говорить до поры? Так что ж тут зазорного, что в гости к подруге едешь? И то, покуда не спросят, не скажем, но тут я тебе не товарищ, укрывательством не занимаюсь. А вот коли для благого дела...

И он пытливо посмотрел на девицу. Катя молча кивнула. Давыдов, ни о чем более не спросив, тотчас решил:

– Завтра же и отправляйся. Будет тебе оказия.

16.

Наташа жила на Миллионной в собственном доме. Катя как вышла из коляски, так и ахнула. Подлинный дворец! Возле мраморного крыльца лежали каменные львы, играющие мячами. Огромная дубовая дверь украшена сверкающими ручками. Войдя в дом, усталая путешественница еще более удивилась роскоши мраморного камина и парадной лестницы с красными дорожками. Гостью встретил вышколенный лакей. В мгновение ока оценив простенькое платье Кати и ее небогатый скарб, он важно осведомился:

– Как прикажите доложить?

– Передайте, что Катя Денисьева приехала, – не смущаясь, ответила девица.

– Прошу вас обождать вот тут, на скамеечке, – лакей указал ей на бархатное канапе возле камина.

Ноги Кати и без того затекли от долгого сидения в коляске. Она не стала садиться, а в ожидании стала прохаживаться вдоль прихожей. Давыдов отправил ее в Петербург со своим приятелем, петербургским чиновником, которого она подгоняла всю дорогу, желая поскорее добраться до цели. Бедняга не мог даже выспаться как следует, Катя не позволяла. Да и сама она почти не спала последние двое суток, все думала о том, что ждет ее в Петербурге. Чиновник отстал от нее в городе, а кучер довез до Миллионной.

– Боже мой, Катя! – услышала она с лестницы и увидела бежавшую к ней Наташу.

Подруги обнялись и расцеловались. Катя поразилась переменам, так скоро случившимся с Наташей. Она похудела, побледнела, сделалась совершенной столичной дамой.

– Как славно, ты застигла меня на пороге! Мы всё на даче, на островах. Но как я рада, ты и вообразить не можешь! – щебетала Наташа, оглядывая подругу и опять и опять обнимая и тормоша ее. – Однако что же мы стоим! Идем же!

Она распорядилась, чтобы люди занялись экипажем и лошадьми, сама повела бесценную гостью в жилые покои. Катя недоумевала, как можно не заблудиться в этих хоромах, столько здесь было комнат, лесенок, потайных дверок, зал и гостиных.

– Твой муж, верно, очень богат, – предположила Катя.

– Не столь. Это наш дом, родовой, – отвечала Наташа, усаживая подругу в маленькой уютной гостиной, убранство которой говорило о безупречном вкусе хозяев. – Батюшка сдавал его в наем, чтобы дом не пустовал, теперь же мы живем. Тебе нравится, Катя?

– Нравится, – не вполне уверенно ответила провинциальная дева. – Но чересчур парадно для меня, мне бы что поскромнее, здесь я теряюсь.

Она вспомнила милый уютный домик, который рисовался ей в воображении.

– Да и нам великоват и не по средствам, – посетовала Наташа.– Теперь мы больше на даче, а к осени переберемся на другую квартиру.

– Как же ты справляешься с этакой громадиной? – удивлялась Катя.

– Учусь, – улыбнулась хозяйка. – У меня и книжки подобраны для этого. Вот видишь? – Она подошла к готической этажерке с книгами. – "Ручная книжка для молодых хозяек", "Журнал общеполезных сведений", журнал "Галатея", журнал литературы, новостей и мод и много всякого... Да разве ты уже не помнишь, как я дома, в деревне, хозяйничала?

Вспомнив имение, беззаботную жизнь, подруги разом вздохнули и тотчас рассмеялись. Тут вошла горничная и доложила, что комната для гостьи готова, ванна налита, и Наташа проводила подругу в богато убранные покои.

– Примешь ванну, отдохнешь, за чаем и поболтаем, – сказала она, видя, что Катя валится с ног от усталости.

– А где твой муж, отчего ты меня не представишь? – всполошилась вдруг Катя.

Выяснилось, что Пашков в отъезде, и ничто не мешает подругам насладиться обществом друг друга.

– Непременно поспи, к чаю тебя позовут! – и заботливая хозяйка скрылась за дверью.

Катя с наслаждение разделась и погрузилась в ванну. В теплой неге она едва не уснула, однако заставила себя выбраться из воды. Выйдя из ванны, она набросила на плечи шелковый пеньюар, приготовленный горничной, и легла в мягкую постель, покрытую белым атласным покрывалом. Веки сомкнулись, и Катя тотчас уснула. Ей все чудились коляска, тряска на ужасных дорогах, цокот копыт – все еще длилось бесконечное путешествие.

Катя проснулась внезапно, будто от толчка. Она явственно слышала во сне Левушкин голос.

– Катя, – звал он, – ангел мой...

Девушка подскочила, словно от удара. Как можно сибаритствовать в неге и роскоши, когда юный Бронский томится в остроге?! Надобно действовать, действовать! Тут вошла горничная позвать на чай и помочь одеться. Катя намеревалась поговорить с Наташей наедине, поведать о своих приключениях и попросить возможной помощи. Однако когда она явилась в столовую в сопровождении горничной (сама ни за что бы не нашла дороги!), за столом помимо хозяйки восседала почтенная дама лет шестидесяти с властными чертами лица, но с живым, любопытным взглядом.

– Марья Власьевна, рекомендую вам мою подругу Катю Денисьеву Мы соседи.

– Андрей Петрович Денисьев сродни тебе, матушка? – тотчас поинтересовалась дама.

– Отец мой покойный, – ответила Катя, несколько раздраженная помехой.

– Молодым помер, и тридцати пяти не было... – вздохнула любознательная гостья. – А матушка-то жива?

– Слава Богу, – неохотно отвечала девица.

– Помнится, он женился на нашей, московской, которую бросил жених? – не унималась дотошная Марья Власьевна.

– Как вы все помните? – удивилась Наташа. – Так давно это было....

– Разве давно? Да всего-то годов двадцать, а то и меньше, – махнув рукой, отвечала дама. – Я, мать моя, все знаю и помню. Москва-то что твоя деревня, отчего ж не знать?

– А Бронских тоже знаете? – неожиданно для себя спросила Катя.

– Сергея Львовича? – тотчас отозвалась Марья Власьевна. – Так едва ли не он и был тот жених, за границу потом уехал?

– С вами и адрес-календарь не нужен! – восхитилась Наташа.

– Помню-помню, – не ответив на замечание хозяйки, продолжила почтенная дама. – Нравился он мне, Сергей Львович-то. Благородный юноша. И ни на час не поверила, что он походя бросил невесту! Тут не обошлось без злой воли, вот вам крест!

– Верно! – вдохновилась Катя. – Вы верно угадали.

– А я не отгадчица, мать моя! – урезонила ее Марья Власьевна. – Жизнь знаю, к людям с открытой душой, и они мне отвечают тем же. Не глазом смотрю, а сердцем.

И тут с Катей будто случилось что. Ей вдруг страсть как захотелось рассказать свою историю этой незнакомой даме, попросить ее совета. Кто знает, иной раз помощь приходит, откуда ее не ждешь... Девушка попросила выслушать ее и рассказала о своих приключениях, о своей любви, о кознях дяди, о бедственном положении юного Бронского. Ничего не утаила, как на исповеди. Марья Власьевна слушала внимательно, от времени до времени издавая возгласы:

– Ах ты, шельма! Ах, батюшки! Ах, греходей!

Да и Наташа слушала как завороженная, раскрыв рот, боясь упустить хоть словечко. В ее нынешней безмятежной жизни не было потрясений больших, нежели столкновение двух карет на мостовой или петергофского праздника в день тезоименитства государыни.

Катя рассказывала долго, сбиваясь, возвращаясь назад, забегая вперед, однако Марья Власьевна, кажется, все поняла.

– И ты приехала, девонька, искать правды у государыни? – подытожила она.

Катя кивнула, с надеждой глядя на собеседницу.

– Подать прошение? Добиться приема? – размышляла вслух Наташа.

– Это все волокита, успеют засудить! – тотчас отмела ее предположения Марья Власьевна.

Обратиться за поддержкой к самой государыне Катя решила, припомнив "Капитанскую дочку" Пушкина. Маша Миронова поехала в Петербург, чтобы добиться оправдания любимого Петруши Гринева. Ее примеру и последовала Катя Денисьева. Нынешняя государыня известна своей добротой и ласковостью. Однако героине Пушкина помогла судьба, столкнув ее с государыней в парке, а что поможет Кате? Как ей попасть ко двору, да еще суметь расположить к себе Александру Федоровну, чтобы та благосклонно ее выслушала?

– Эх. Не сезон нынче! – сетовала Марья Власьевна. – Двор в Петергофе, вся знать на островах...

Катя была полна решимости. Она вскочила:

– Я поеду в Петергоф!

– Сядь, егоза! – осадила ее Аргамакова. – Нетерпение в этом деле только помеха. Умеешь ли ты просить?

Катя озадаченно посмотрела на даму.

– Не люблю, но если понадобится... – она растерялась даже.

– Гордячек-то, мать моя, Бог не любит, – вздохнула Марья Власьевна. – А то и в Писании сказано: "Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам".

Она отставила чашку с недопитым чаем и поднялась из-за стола.

– Однако засиделась я. Проводи, Наташенька, поеду дальше. Завтра снова явлюсь, ждите непременно. Что-нибудь уж придумаю.

И она направилась к выходу, бросив в ридикюль горсть конфет со стола.

17.

Столбовая дворянка и истинная москвичка, Марья Власьевна принадлежала к синоду всемогущих московских тетушек, которые заправляли всеми семейными и государственными делами, создавали общественное мнение, сватали и мирили, составляли протекцию, словом, имели немалый вес в обществе.

В Петербург она прибыла по делам благотворительности, помимо того выполняла множество комиссий, порученных ей бесчисленными родственниками и знакомыми. С Наташей даму свела Нина Львова, бывшая фрейлина императрицы, ныне обвенчавшаяся с Мишелем Олениным и отбывшая за границу. Все это Кате поведала подруга тем же вечером, когда они, как в старину, шептались перед сном о самом заветном.

Наташа рассказала о первых шагах в свете, о незабываемом петергофском празднике 1 июля, в день тезоименитства Александры Федоровны. Она впервые увидела царственную чету. Наташу ослепил мужественный, исполненный магнетизма образ государя и глубоко запечатлелся в ее сердце. В тот день был торжественный прием представителей народа, купечества. Народу съехалось! Все дома были битком забиты, люди ночевали в каретах, колясках. Вечером был дан роскошный бал, а какие фейерверки! Неописуемо!

– А где же вы с мужем разместились? – полюбопытствовала Катя. – Неужто тоже в экипаже?

– Вообрази, благодаря Нине Львовой нам удалось устроиться во дворце! Нам отвели комнату, там ведь тоже все было битком! – Наташа даже разрумянилась от приятных воспоминаний. – А какие в Петергофе павильоны, парки, фонтаны! Я за всю жизнь столько красоты не видела.

Катя слушала подругу со снисходительной улыбкой, как слушают малое дитя. Тут вдруг Наташа спросила:

– Скажи, а этот Григорий красив был? Тебе его жаль?

Катя рассердилась:

– Помилуй, Наташа, что у тебя в голове? Я не хочу более вспоминать его! Господи, только бы выручить Левушку и поскорее все забыть, забыть! – Она закрыла глаза. – Иной раз мне кажется, что я больна, что не такая, как все, и это мешает мне жить, радоваться...

Марья Власьевна явилась, как и обещала, на другой день к утреннему чаю. Дама бесцеремонно вошла, прогнав лакея, покричала хозяйку.

– Долго спать изволишь, мать моя! – выговорила она после Наташе, хлопочущей о самоваре. – Каково мужу-то твоему с сонной тетерей?

Катя давно проснулась и с нетерпением ожидала визита Аргамаковой. Она тотчас выскочила в столовую, где уже устроилась у самовара почтенная гостья. Марью Власьевну не нужно было уговаривать испить чаю, она сама налила себе в чашку душистого напитка, угостилась и дорогими конфетами, и свежим калачом с маслом, и сладкими сухарями. Катя ожидала со стоическим терпением, когда же дама изволит им что-нибудь сообщить. Марья Власьевна, кажется, понимала ее состояние. Она допила одну чашку, налила себе другую и лукаво подмигнула нетерпеливой девице.

– Что, мать, извелась, небось? Ну, радуйся: кажется, я придумала...

– Что? Что? – тотчас набросились на нее измученные ожиданием подруги.

Аргамакова насладилась моментом, но долго испытывать их терпение не стала.

– Нынче великая княгиня Ольденбургская, Тереза Васильевна, устраивает благотворительную лотерею в пользу нашего Воспитательного дома (я за тем и приехала в Петербург), так вот, возьму тебя с собой, к лотерее пристрою, а после как Бог даст. Авось, удастся и представить тебя принцессе-то. – Она подумала немного. – Словом, покажешься в свете, дальше легче будет шагать.

"Нынче" Марьи Власьевны означало на третий день. Катя подумала, что, верно, не доживет до лотереи.

– Так ведь все на островах, двор в Петергофе, кто же будет жертвовать? – удивилась Наташа.

– Да, момент не вполне подходящий, – согласилась Аргамакова. – Так ведь мы лотерею устраиваем в Павловском вокзале, все и съедутся. Я уж и билетики разослала, а великая княгиня ко двору пошлет билеты.

Аргамакова стукнула чашкой по столу, довольная собственной придумкой. Катя размышляла, как скоро ей удастся приблизиться к цели, если подходить так издалека. Однако она понимала, что другого пути нет, и сам Бог послал ей ловкую и дельную Марью Власьевну.

– Теперь, душа моя, надобно тебя подготовить к выезду, – продолжала гореть московская барыня.

– Для чего? К чему подготовить?– тотчас ощетинилась мнительная Катя, подозревая нечто неблагопристойное.

– Одеть, как подобает, вот что! – рассмеялась Марья Власьевна. – А ты уж всполошилась!

– Это уж я сама, – решительно вмешалась Наташа. – К чему вам лишние хлопоты?

Тут Аргамакова возвысила голос:

– Вот уж, матушка, уволь! Мне везти в лотерею, мне и одевать! – И она хлопнула ладонью по столу.

– А на что же я? – пылко возразила Наташа. – Катя моя подруга, ко мне приехала...

Она вовсе не собиралась сдаваться.

– Стало быть, вместе едем! – приняла соломоново решение Аргамакова. – Сразу на Невский, в Английский магазин?

– Пожалуй, – согласилась Наташа.

Кате оставалось лишь подчиниться дружественному произволу разошедшихся женщин.

18.

Левушка томился в городском остроге, считая каждый час в ожидании, когда ему позволят свидание с Катей. Сергей Львович приезжал не однажды. Его впускали в любое время из уважения к его должности. Впрочем, порядки в остроге были провинциальные: то есть, не отличались строгостью, и это несколько расхолаживало юного Бронского. Он готовил себя к страданиям и лишениям, готовился стоически разделить судьбу несчастных декабристов где-нибудь в нерчинских рудниках. Юноша уверовал, что так ему назначено: невинно пострадать, спасая Катину честь. Цель благородная, в этом не было сомнения.

Однако время шло, безделье и затворнический образ жизни делали свое дело. Левушка устал, истомился от тоски и неопределенности. Он ни в чем не нуждался, условия его существования в остроге были вполне сносными. Тихон навещал всякий день, привозя домашнюю снедь, чистые сменные сорочки, свечи, книги Вальтера Скотта. Бывал и отец, но эти свидания причиняли юноше страдание. Велеть отцу не приезжать он не мог, это было бы жестоко. Однако видеть его потерянным, несчастным, тоскующим от бессилия!..

Левушка силился бодриться, делился с отцом впечатлениями от прочитанного и всячески показывал интерес к жизни. Но стоило Сергею Львовичу скрыться за дверью, юный правовед валился на жесткую кровать без сил и едва не рыдал от жалости к отцу.