Текст книги "Волшебная нить (СИ)"
Автор книги: Ольга Тартынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
– Поделом же! – вслух заговорил с собой Сергей Львович. – Впредь буду осмотрительней.
Сердце ныло так, будто он вновь пережил предательство. Еще и Левушка со своей влюбленностью! Предводитель был готов пожалеть о преждевременном возвращении сына: в Петербурге тот был при деле, да и подальше от предмета.
– Проклятье! – проговорил он сквозь зубы. – Уехать за границу, что ли? И его увезти?
Однако он тотчас вспомнил о матери Левушки, о пережитом там, в Италии. Нет, ехать туда было бы безумием. Чего ему стоило тогда вырвать Левушку из этих алчных рук! Откупился половиной своего состояния!
Всюду женское коварство, предательство, обман. А он, все испытавший, наученный горьким опытом, чуть было опять не влез головой в петлю! Нет, теперь его не проведут! Женщина с ангельским ликом и подлой душой, ядовитая змея в цветах больше не будет властвовать над его судьбой. И сына он остережет, не позволит опутать его паутиной лжи, развратить, опустошить страстью, высосать все жизненные соки.
Отправляясь отдыхать, Сергей Львович заглянул в комнату к Левушке. Тот спал в том положении, в каком его настиг сон: вниз лицом. Предводитель постоял со свечой у его постели и тихо вышел. Укладываясь на жесткой кровати (по примеру государя, он не позволял себе спать на перинах, да и для спины здоровее), Сергей Львович думал о делах, которые его ждали завтра, потихоньку успокаивался и засыпал.
И перед окончательным погружением в сон ему привиделась гнусная лакейская физиономия Норова, сожителя Марьи Алексеевны. Предводитель вздрогнул от мысли, что этот мерзкий человек, верно, в сию минуту спит рядом с ней или ласкает ее, целует своими скользкими губами! Ему сделалось тошно, и сон отпрянул от его ложа. Несчастный Сергей Львович еще долго лежал в темноте, закрыв глаза и силясь переупрямить свой прихотливый организм.
13.
После скандала Василий Федорович вновь зачастил в губернский город по каким-то ему одному ведомым делам. Он мало говорил с домашними, а если все же заговаривал, то в его тоне решительно читалась угроза. Норов перестал отчитываться перед Марьей Алексеевной в доходах и расходах и вовсе сделался несносным. В доме опять воцарилась тягостная, принужденная атмосфера.
Катя старалась как можно реже выходить из своей комнаты, она спешила докончить подарок Наташе. Подруга не приезжала, занятая приготовлениями к свадьбе. Она уже прислала Кате и Марье Алексеевне приглашение, отпечатанное в типографии. На белой карточке с золотой каймой и изображением соединенных колец было вытеснено: "Тайный советник Давыдов Игнатий Ильич имеет честь пригласить (далее шли их с маменькой имена, вписанные Наташиной рукой) на венчание его дочери Натальи Игнатьевы со статским советником Пашковым Алексеем Николаевичем 1840-го июня, 2 дня, в три часа пополудни в Церкви Николая Угодника".
Прочитав приглашение, Катя, конечно, взгрустнула. Однако к венчанью они с маменькой приготовили чудесные платья и новые шляпки. Хоть им и пришлось выдержать гонения со стороны дяди, все же покупки остались с ними. Маменька решительно преобразилась, когда примерила новое платье. Она сделалась исключительной красавицей. Хорошо еще, дядя не видел: его бы хватил удар от злости! Катя усмехнулась, вообразив физиономию дяди в момент, когда маменька соберется на праздник к Давыдовым! Запретить он не сможет: испугается оскорбить влиятельнейшего в губернии человека.
Мысль о празднике, который был уже не за горами, вдохновляла Катю и не давала вовсе загрустить. Ведь там будет вся губерния! Готовится большое торжество с роскошным обедом и балом. Подлинный свадебный пир, перетекающий в проводы Наташи в Петербург. На другой день молодые покинут имение.
Катя старательно не думала о том, что среди гостей, конечно, будут Бронские. Она не ответила на Левушкино письмо, принесенное Настей с заговорщическим видом тотчас после памятного дождливого дня. Левушка сбивчиво писал о том, что пережил, будучи под арестом, уверял ее в своей любви к ней, Кате, но ни словом не обмолвился о графине Забельской. Из его письма выходило, что, не вынеся насмешек князя Шеншина в адрес Училища и его питомцев, он бросил князю вызов. О роли графини – ни слова. Бронский лгал...
Катя не велела принимать от него писем, и просила передать Левушке на словах, чтобы не преследовал ее более. Однако забыть юношу было не в ее власти. Она невольно вспоминала, как дрогнуло ее сердце, когда, стоя у модной лавки, она почувствовала его взгляд и обернулась. Левушка писал с недоумением и отчаянием о ее холодности и отчужденности при встрече. Да, она не объяснилась с ним и не видела в этом нужды. Коли совесть нечиста, сам обо всем догадается. А, как говорится, коли нет души, на чем хочешь пиши!
Настя докладывала, что письма приносят всякий день. Сердце Кати сжималось при этом известии, но она стояла на своем. Уж и горничная взялась ее просить за юного правоведа!
– Если в чем и провинился, – рассуждала Настя, – так ведь повинную голову меч не сечет! Да вы прочтите грамотку-то, авось сердце-то и отойдет.
– Оставь меня, Настя! – сердилась барышня не шутя, – И без тебя тошно!
Она не желала себе признаваться, что ждет встречи, которая все решит. Ей надобно посмотреть ему в глаза, они не обманут. Если он любит, Катя прочтет это в его ясных очах. Если нет...Что ж, она найдет в себе силы оборвать ту волшебную невидимую нить, что связала ее с возлюбленным!
Как отделить ложь от истины? Чему верить? Ведь была графиня, была! Вот и маменька всячески предостерегает ее от Бронских, не велит сближаться с Левушкой. Давняя история ее со старшим Бронским наложила печать. Маменька теперь не верит им.
Катя сидела с работой до темна, покуда уж и строчки не разглядеть было, и все думала, думала. Казалось, куда проще забыть юношу, причинившего ей боль. Жизнь длинная, кто-нибудь еще попадется на ее пути. Суженого конем не объедешь. Вот встретила же Наташа своего Пашкова, встретит и Катя кого-нибудь. Она уж и вообразила его: отчего-то вдовец, как Пустяков, грубый замшелый помещик из соседей, все разговоры коего об урожае да охоте. А кто ж еще возьмет ее без приданого?
От этих мыслей делалось тоскливо. Не надобен ей никто, раз уж так! И кто бы мог заменить ей того, единственного?.. Катя решительно трясла головой, не позволяя слезам пролиться из глаз. Не станет она плакать по неверному! Неверный... Увидев Левушку на ярмарке, Катя с болью поняла, как стосковалась по нему. Родные черты, знакомая осанка, ласковый взгляд манили к себе, тянули сильнейшим магнитом, но рассудок твердил, что все это обман. Возможно ли, что так же он смотрел на злосчастную графиню?
– Ах! – Катя нещадно колола пальцы иглой и, слизывая кровь, давала себе слово не думать о Левушке, но все повторялось опять и опять.
Накануне свадьбы работа была завершена. Девушка осмотрела вышивку, разгладив ее руками на столике, и осталась довольна. Она выбрала затейливый узор, который сняла со старинных рубашек из сундука. Белый шелк добыла там же. Только вот тончайшее полотно выпросила у маменьки из ее запасов на приданое. В уголке покрывала Катя оставила тайную отметку: заветный вензель Л да Б. Разглядеть вензель можно, лишь зная наверное, что он есть. Для чего вышила, Катя вряд ли смогла бы ответить. Толкового объяснения не было: руки сами действовали помимо разума.
Юная особа с удовлетворением свернула работу, чтобы уложить ее в приготовленную картонку, обвязанную белой атласной лентой. Однако вовсе стемнело. Прежде чем засветить свечу, девушка задержалась возле открытого окна. Сад роскошно дремал, благоухая, в комнату проникали тончайшие ароматы позднего цветения акации и рододендрона. Небо еще синело, а там, куда ушло солнце, долго сохранялась светлая полоса.
Вдруг какое-то движение во мраке сада почудилось Кате. Она пригляделась пристальнее, и у кустов смородины разглядела некий силуэт. Сердце ее бешено билось. Следовало тотчас захлопнуть окно или позвать людей, но Катя точно окаменела. Она все смотрела на темный силуэт, который замер без движения.
– Да полно, – тихо сказала себе Катя, – это всего лишь тень...
Однако в этот момент фигура шевельнулась и переместилась ближе к дому. Девица в испуге отпрянула, хотя окно располагалось высоко от земли, во втором этаже. Не дожидаясь дальнейших действий неизвестного, девушка захлопнула окно и закрыла его на все задвижки. Однако любопытство взяло верх, и Катя осторожно прильнула к стеклу, силясь разглядеть таинственную фигуру в саду. Она отчетливо видела, как темный силуэт отделился от кустов и скрылся в гуще сада. Только теперь испуганная девица перевела дух.
14.
Не находя себе места от тоски, Левушка Бронский засел за книги. Он их привез во множестве. Тут и римское право, и минералогия, и судебная медицина, а также полицейское право, церковное, гражданское и уголовное. Языки ему давались легко. В те дни, когда в Училище следовало говорить только на французском или немецком, он никогда не получал жетонов за нарушение этого правила. В танцах и фехтовании Левушка тоже весьма преуспел. Теперь же ему предстояло подготовиться к переводным экзаменам. Оставался последний класс, выпускной.
Сергей Львович не мешал сыну, даже одобрял его рвение. Левушка понимал почему. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Других занятий не находилось. Охота в начале июня обычно трудна. Чтобы выследить и подстрелить рябчика или косача, надобно было весь день пролазить по бурелому и чащобам. К тому же велика опасность подстрелить матку и целый выводок обречь на гибель.
Словом, ничто не мешало юноше в его учебных занятиях. Однако всякий день Левушка начинал с письма к Кате. Он не понимал перемены, произошедшей с девушкой, и списывал все на влияние маменьки. Та отчего-то препятствовала их сближению, как и его отец. Верно, следовало покориться, но это слишком несправедливо и жестоко. Левушка силился объяснить это Кате в каждом письме. И пусть она возвращала их не читая, писать сделалось необходимостью для влюбленного юноши. Его пустынная жизнь обретала смысл, когда он думал о своей Кате.
Приглашение на свадьбу, полученное Бронскими, вызвало досаду у отца, тогда как юный Бронский с трудом скрыл радость при этом известии. Он бесстрастно выслушал рассуждения отца, зная, что тот не откажется от приглашения.
– Отказать ему нельзя, – сокрушался Сергей Львович. – Будет невежливо. Давыдов славный малый, не хочется пренебрегать его радушием.
Левушка молчал, позволяя отцу высказаться. Тот продолжал:
– К тому же это законный повод навести мосты накануне выборов. Съедется вся губерния...
И, конечно, приглашение было принято, и вот этот день, наконец, наступил. Решили ехать прямо к церкви, где состоится венчание, а уж потом в дом Давыдовых. Тихон ворчал, провожая господ:
– Кто ж на Троицу женится? Все православные Духов день празднуют, березки несут в храм, дома украшают...
Федора, вертевшаяся тут же, возразила:
– Так мы уж сходили, принесли веточки, иконы украсили.
Ехали в той же коляске четверней. Конюх Гаврила начистил лошадей, украсил их султанами и впряг в нарядную упряжь с серебряной уздечкой. Сергей Львович недовольно обозрел четверку и велел снять султаны:
– Не на похороны едем, скорее наоборот.
Он был не в духе с утра, ехать не имел желания, но, увы, долг повелевал. Пришлось чисто бриться, взбивать волосы, обряжаться во фрак, затягивать горло белым атласным галстуком, надевать белые перчатки, душиться. Вздыхая и мысленно проклиная все свадьбы на свете, предводитель забрался в коляску. Сын заставлял себя ждать. Сергей Львович пошарил в карманах панталон, проверяя, на месте ли свадебный подарок. Он достал коробочку малинового бархата, раскрыл ее, чтобы убедиться, что роскошные бриллиантовые серьги в пять тысяч рублей на месте. Серьги заблестели на солнце радужными огнями. Левушка, наконец, явился, не менее нарядный и надушенный, и экипаж тронулся.
Их путешествие заняло не более часа. У Давыдовых имелась домовая церковь, но Игнатий Ильич решил венчать дочь в старинном белом храме, который живописно возвышался над рекой в соседней деревне. На венчанье съехалось такое множество гостей, сколько эта деревня не видала никогда. Богатые кареты, английские коляски и экипажи господ средней руки толпились у подъездной аллеи. Выбрав место для своей коляски и, оставив ее на кучера, Бронские направились в церковь.
Там уж жених ждал невесту. Неожиданно им оказался знакомец Левушки по Петербургу. Однако Бронский не успел подойти к Пашкову с приветствием.
– Едут, едут! – крикнул мальчишка, сидевший высоко на дереве.
За невестой послали с сообщением, что жених готов на важный шаг в своей жизни, и теперь показались уже разряженные давыдовские тройки, везущие невесту и гостей. Колокола звонили, радостно призывая к совершению таинства. Толпа оживилась.
Из кареты вышел Игнатий Ильич, он помог Наташе сойти. Девица была чудо как хороша. Белое венчальное платье и газовая фата придавали ее плотненькой фигуре и румяному лицу невинность и одухотворенность. На Наташе не было никаких украшений, кроме живых цветов и венка из флердоранжа. Взяв дочь под руку, Игнатий Ильич повел ее в храм. Гости хлынули вслед за ними.
Левушка тотчас увидел Катю. Она шла следом за подругой в толпе детей, которыми управляла француженка-гувернантка. Невольная улыбка скользнула по его лицу, так трогательно хороша была Катя в своем новом голубом платье и очаровательной шляпке. Поискав глазами, Левушка нашел и Марью Алексеевну, верного стража дочери. Та поднималась по ступеням храма в окружении нарядных дам, преобразившаяся, чудом похорошевшая и тоже нарядная. Левушка обернулся на отца и перехватил его неопределенный взгляд в ту же сторону.
В церкви показалось темно после яркого дневного света, но скоро глаза привыкли к полумраку храма. Юного Бронского несколько оттеснили от Сергея Львовича, и он не пошел ближе к аналою, заняв место поодаль. Отсюда ему хорошо видна была Катя. Венчание началось. Юноша видел, с каким восторгом наблюдает Катя за таинством, вся преисполненная осознания важности момента, как молится она, кротко возводя очи к образам.
Горели венчальные свечи, звучали слова моления и псалмы. Молодым подали кольца, серебряное и золотое. Трижды они обменялись кольцами. Теперь жених и невеста становятся на белый плат и подтверждают свободное и непринужденное желание вступить в брак. Вот они уже целуют венцы, и священник возлагает венцы на их головы. Звучит самое трепетное:
– Господи наш, славою и честью венчай их!
Вот вся церковь единым дыханием произносит "Отче наш". Молодым дают испить вина, соединяют их руки и трижды обводят вокруг аналоя. Взаимный целомудренный поцелуй скрепляет их союз.
– Верно, быть им счастливыми! – проговорил чей-то насмешливый голос за спиной у Левушки. – Свечи не погасли, кольца не выпали, ни сучка ни задоринки. Скучно-с!
Бронский резко обернулся и увидел у себя за спиной высокого черноволосого мужика, цыгана по облику и одежде. Появление в храме столь неуместной фигуры показалось юноше кощунством. Однако едва он раскрыл рот, собираясь прогнать наглеца, как тот мгновенно растворился в толпе.
15.
Катя почти не ела за праздничных столом, хотя обед поражал воображение изобилием и изысканностью блюд. Кругом царило веселье, радость, а бедная девица мало не плакала. Конечно, она радовалась за Наташу, и Алексей Николаевич ей понравился. Не в свадьбе дело. Из головы не шла сцена, разыгравшаяся давеча у нее на глазах.
Игнатий Ильич радушно принимал гостей, стоя у парадной лестницы своего роскошного дома. Он знакомил тех, кто не был знаком. Представлял жениха, рекомендуя его:
– Чиновник по особым поручениям из Петербурга, статский советник Алексей Николаевич Пашков.
Очередь дошла до Бронских, и тут-то Алексей Николаевич воскликнул:
– Ба! Знакомые все лица! Леон, ты здесь? Какими судьбами?
Катя, прилежно наблюдавшая за ними, отметила, что Левушка несколько смешался, однако ответил приветливо:
– Здравствуй, Пашков! Моя вотчина по соседству. Приехал к отцу.
Алексей Николаевич пояснил собравшимся, а более Игнатию Ильичу:
– В Петербурге встречались не раз у графини Забельской! – И, отведя светского знакомца несколько в сторону, поинтересовался: – Что Долли? Все так же хороша и кокетлива?
Катя видела, как Левушка покраснел до корней волос, однако ответил с дружеской улыбкой:
– Более прежнего, смею тебя уверить.
В этот момент он встретился взглядом с Катей. Бедняжка силилась не выдать себя, но в ее глазах, не проливаясь, стояли слезы. Левушка вспыхнул и тотчас побледнел. Слава Богу, Марья Алексеевна подоспела и увлекла дочь за собой. Лев остался дожидаться, покуда Сергей Львович обсудит с Игнатием Ильичем кандидата на губернские выборы.
Теперь же он сидел за столом слишком далеко, чтобы Катя могла видеть его глаза. Она едва слышала вопросы, с которыми обращалась к ней встревоженная маменька. Страшная пустота образовалась внутри, будто вынули душу, и неизвестно, как теперь жить. Все подтвердилось. И не столько существование графини Забельской, сколько сама измена. Смятение и краска на лице выдали Бронского с головой. Слезы беспрестанно набегали на глаза бедной девице, ей приходилось моргать и украдкой смахивать их.
Рушился прежний мир, в котором Катя жила. Средоточием всей ее давешней жизни был он, единственный, родной, желанный, любимый Левушка. Что же теперь?.. И как жить, если тебя предал этот единственный? Кому же теперь верить? И отчего до сих пор тянется, больно раня, та нить?..
По правую руку от Кати сидела маменька с Сергеем Львовичем (так распорядитель устроил), а по левую руку – молодой родственник Давыдовых, гусарский поручик. Он был хорош собою, белокур, тонок лицом и вполне воспитан. Катя силилась вспомнить, как его зовут, ведь он представлялся. Ах да, кажется, Тучков. А имя?.. Тучков не однажды любезно обращался к печальной девушке, она отвечала словно по обязанности, и он отступился. Катя прислушалась к его беседе с соседкой, дамой в возрасте бальзаковской кокетки.
– Ах, mon amiе, Поль, вы еще слишком молоды, чтобы судить об этом!– восклицала дама, кокетливо поглядывая на гусара.
Стало быть, Поль. Катя глубоко вздохнула, собираясь с силами. Однако боль и обида требовали выхода.
– Мсье Поль, вы служите в Петербурге?
Тучков тотчас обернулся к ней с любезной улыбкой:
– О нет, в Великом Новгороде. Однако бывал и в Петербурге.
– Вам знакома графиня Забельская? – Катя говорила нарочито громко.
– Увы, нет!
– А жаль, весьма примечательная дама!
Марья Алексеевна с тревогой смотрела на дочь. Слышал ли тот, кому адресовались эти слова, Бог весть, он сидел далеко. Однако Катя ощутила, как в ней поднимается злое мстительное чувство. Где ей, бедной провинциальной девице, угнаться за дамой высшего света! Но, может статься, для гусарского поручика она хороша? И Катя сделалась любезна с соседом. Он тотчас забыл о бальзаковской даме, которая была вынуждена обратить свои взоры в другую сторону.
Между тем за столом говорили о судопроизводстве. Игнатий Ильич с интересом расспрашивал Левушку, чему их обучают. Выслушав, сделал свое умозаключение:
– Важное дело! Как воровали, так и будут воровать, а судьи за мзду на это сквозь пальцы смотреть будут! – Давыдов подцепил вилкой грибок и отправил в рот.– Помнится такой случай давешний. Какого-то харьковского помещика дворовая девка обокрала и сбежала. Барин подал объявление о побеге и воровстве. Девку поймали, посадили под караул, потом судили. Воровка-то оказалась смазлива, а судья питал страсть к прекрасному полу. Он возжелал непременно оправдать девку и составил следующий приговор: "А как из учиненного следствия оказывается, что означенная дворовая женка Анисья Петрова вышеупомянутых пяти серебряных ложек и таковых же часов и табакерки не крала, а просто взяла и с оными вещами не бежала, а только пошла, то ее, Анисью Петрову, от дальнейшего следствия и суда, как в вине не признавшуюся и неизобличенную, навсегда освободить". Вот как бывает!
– Недаром в народе говорят, – подал голос Сергей Львович Бронский, – "Не бойся суда, а бойся судьи".
Левушка отчего-то не возражал. Он слушал рассеянно, лишь изредка взглядывая в сторону, где Катя любезничала с гусарским поручиком. Обед тянулся бесконечно. Однако молодежь уже требовала движения, салонных игр, танцев. Мужчины отправились курить и пить кофе в кабинет хозяина, дамы заняли места в большой гостиной в ожидании концерта некоего модного импровизатора, выписанного из Петербурга.
Молодежь собралась в малой гостиной. Играли в буриме, в фанты, Вниманием Левушки завладели юные особы дома и все те же несносные Волковские, которые все еще не вышли замуж. Катю всюду сопровождал теперь Тучков. Играли в желания. Каждая барышня шептала своей соседке, кем бы она хотела быть, а кавалеры должны были отгадывать. Угадывал Тучков. Когда очередь дошла до Кати, она шепнула свое желание Соне, сидевшей рядом с ней. Тучков взялся перебирать:
– Пери? Ангел? Роза? Королева? Русалка? Райская птица? – и всякий раз он закатывал глаза, чтобы показать свое восхищение.
– Нет, – на все отвечала Соня. Игра затянулась, барышни начинали скучать.
– Я знаю отгадку! – воскликнул вдруг Левушка, и все взоры устремились на него.
– Скажите же! Отгадывайте скорее! – посыпались восклицания.
Левушка произнес, глядя пристально в глаза насторожившейся Кате:
– Верно, мадемуазель Денисьева желала бы быть невестой! – и добавил чуть тише, адресуясь Кате: – Какого-нибудь гусарского поручика!
Девушка с негодованием смотрела на обидчика, тогда как Соня отвечала:
– Не отгадали, мсье Бронский. Катя желает быть мужчиной.
Лицо юного правоведа изобразило растерянность.
– Зачем же? – спросил он, обращаясь к Кате.
– Затем что мужчина волен сам, если надобно, защитить свою честь и вызвать на поединок своего обидчика! – громко ответила девица, изумляя присутствующих странной фантазией и дерзостью.
Однако игра шла своим чередом, и скоро все забылось, но не участниками небольшой стычки. Левушка ломал голову над значением Катиных слов и ждал танцев, чтобы пригласить девушку и продолжить объяснение.
16.
В зале грянула музыка, собирая всех на бал. Играли "Боже, царя храни", торжественно, мощно. Левушка невольно заслушался, вспоминая слова гимна, написанные поэтом Жуковским. Сказывали, и Пушкин руку приложил: одна строфа гимна его перу принадлежит. В Училище среди воспитанников было много талантливых музыкантов, их дарование развивал друг принца, пианист и педагог Гензельт. Сам Левушка обучался игре на фортепьяно, затем решил попробовать еще и флейту. В Училище часто выступали с концертами музыкальные знаменитости, свои и иностранные. К тому же Петр Георгиевич каждый месяц присылал билеты в свою ложу, воспитанники по очереди посещали концерты и спектакли. Словом, музыке юный Бронский был вовсе не чужд и понимал толк в хорошем исполнении. Новый гимн его трогал как-то по-особенному.
Вслед за гимном грянул польский, и первой парой пошли молодые, за ними Давыдов вел важную петербургскую даму. Левушка искал глазами Катю, чтобы подойти к ней с приглашением на вальс. И опять возле нее вертелся этот гусарский фоблаз! Левушке больно было видеть, как улыбается Катя его плоским шуткам, как подает ему руку, как внимательно слушает его болтовню. Бронский не понимал, что происходит. Ему непременно надобно было говорить с Катей!
Он пробрался к ней в толпе, поклонился, испросил согласия на вальс.
– Вальс уже обещан мной, – ответила Катя, спокойно глядя ему в глаза.
– Однако мазурка? – не терял надежды Левушка.
– То же, – коротко ответила Катя. Казалось, ее ничуть не трогало отчаяние юного правоведа.
– Но котильон? – воскликнул юноша умоляюще.
– Котильон за вами, – наконец сдалась Катя.
Она всем видом своим показывала, что тяготится присутствием Левушки. Тучков вежливо молчал, стоя за ее стулом. Звуки вальса положили конец этой мучительной сцене. Гусар тотчас выскочил вперед и предложил Кате руку. Бронский с отчаянием следил за вновь ускользающей любимой. Доживет ли он до котильона? Чем занять себя пока? Чтобы не попасться в руки Натальи Львовны Волковской, по обыкновению хлопочущей о дочерях, юноша решил переждать в зимнем саду. Сюда доносились звуки оркестра, и можно было не тревожиться, что все прозеваешь.
Левушка устроился на широкой деревянной скамье, стоявшей на двух резных бочонках, и приготовился ждать. Мыслями он был возле Кати. Принесла же нелегкая этого блондинистого гусара! Что-то часто судьба сталкивает Бронского с блондинами. А не сходить ли ему по возвращении в Петербург к гадалке Кирхгоф, которая, как сказывают, напророчила Пушкину смерть от белого человека?..
Юноша не мог поверить, что его чистая Катя увлеклась Тучковым. Она не могла тотчас все забыть: их встречу у мельника, и поцелуи, и танцы, и нежные письма! Ах, как некстати Пашков напомнил о графине Забельской! Впрочем, что с того? Да, они виделись у графини, но у нее кого только не бывает. Надобно растолковать Кате, что в Петербурге принято бывать у женщин просто так, в знак вежливости.
Левушка усмехнулся, вспомнив Чацкого: "Я езжу к женщинам, да только не за этим". Нет, следует все рассказать Кате, только поймет ли она, простит ли? Не станет ли его признание причиной их окончательной размолвки?
Размышления юного правоведа были прерваны громкими голосами. Спорили две женщины. Прислушавшись, Левушка узнал голоса девиц Волковских. Одна говорила другой, захлебываясь слезами:
– Ах, как мне надоела она со своими вечными поучениями! Оставила бы уж в покое! Не могу же я вешаться на шею кавалеру, чтобы он пригласил меня на вальс! И зудит, и зудит!
– Маменька права, ты не стараешься понравиться! – отчитывала сестрицу другая. – Вечно у тебя такой вид, будто ты лягушку проглотила! Всех кавалеров распугала.
– Что как мне не хочется им улыбаться? – рыдала бедная девица.
– Тогда ступай в монастырь!
– Сама туда иди! – огрызнулась новоявленная Офелия.
Левушка слышал, как фыркнула одна из девиц и выскочила из сада. Другая расплакалась еще пуще. Доброе сердце юного правоведа дрогнуло от жалости. Он решился обнаружить себя. Выйдя из укрытия, Бронский подошел к девице, которая съежилась на табурете, предназначенном для цветочного горшка.
– Ну, полно, – мягко произнес он и легонько тронул девицу за плечо.
Волковская вздрогнула и подняла голову в испуге. Заплаканное лицо ее с распухшим носом и красными глазами являло жалкое зрелище. Девица непонимающе смотрела на юного правоведа.
Левушка достал из кармана тонкий белый платок и подал его несчастной.
– Полно плакать, – продолжил он, – а идемте-ка лучше танцевать! Вот-вот объявят мазурку.
– Ну, куда я такая? – всхлипнула девица, но в ее глазах уже зажегся огонек надежды.
Бронский знал, что скоро пожалеет об этом порыве, но ничего не мог с собой поделать.
– Идемте же, мадемуазель Мими.
– Зизи, – уныло поправила девица и взялась приводить себя в порядок.
Бронский подождал, покуда она высморкается, поправит локоны и перчатки, и подаст ему руку. Едва они вошли в зал, грянули бравурные звуки мазурки.
17.
Марья Алексеевна пребывала в смятении. Свадебная атмосфера ли тому виной, выпитое ли в избытке французское вино или аромат ландышей, приколотых к платью, но голова у дамы кружилась, и все летело перед глазами, мелькало и уносило ее куда-то. Не сон ли это? Как давно не испытывала Марья Алексеевна ничего подобного. Эфирная легкость и беспечная веселость давно уж были забыты ею. Будто юность вернулась и окрасила румянцем ее ланиты, заставила чаще биться давно спокойное сердце.
Оказавшись за столом рядом с Сергеем Львовичем, Денисьева хотела было просить, чтобы ей поменяли место. Однако слева сидела Катя, и это примирило даму с неловким положением. Решив без нужды не обращаться к соседу, Марья Алексеевна принялась за кушанья. Таких яств она тоже давно не едала. Сергей Львович вежливо обратился к ней:
– Надеюсь, наш нечаянный визит в ваш дом не имел для вас неприятных последствий?
– Какой визит? – глупо спросила Марья Алексеевна, не донеся вилки до рта.
Сергей Львович слегка поморщился, но сие можно было списать на едкую горчицу, которой он, на взыскательный взгляд соседки, слишком злоупотреблял.
– Если мне не изменяет память, он был единственный.
Марья Алексеевна несколько смешалась: не рассказывать же ему о скандале, который разыгрался тогда. Сергей Львович добавил:
– Ваш...гхм... Василий Иванович...
– Василий Федорович, – машинально поправила Марья Алексеевна.
– Да, черт! Василий Федорович. Отчего он не с вами теперь? – Казалось, ему досадно, что приходится занимать даму беседой.
Марья Алексеевна ответила холодно:
– У него дела.
Предводитель усмехнулся:
– Наслышан я о делах вашего... гм... Василия Федоровича. Не худо бы и вам справиться о них.
Его тон не понравился Марье Алексеевне, и она отвернулась к Кате. Катя тревожила ее своим нервическим весельем. Впрочем, гусарский поручик, занимавший дочь, внушал доверие, и Марья Алексеевна несколько успокоилась. Лишь бы младший Бронский держался подальше от Кати.
Между тем Бронский-старший опять заговорил, будто через силу:
– Колесо брички починили?
Марье Алексеевне тотчас вспомнилось: дождь, коляска, Сергей Львович, с легкостью поднявший ее на руки, и невыразимое ощущение от этих сильных, надежных рук... Всякий раз, укладываясь спать, мечтательная дама воскрешала в памяти это чувство. Постепенно оно стало забываться... Марья Алексеевна боялась себе признаться, что страстно желает вновь пережить тот упоительный миг, когда ее руки обнимали крепкую шею Сережи, а его дыхание шевелило ее локоны...
Денисьева не тотчас ответила, и голос ее звучал неверно:
– Починили, как же еще...
Верно, и Сергей Львович припомнил, как вспыхнули щеки Маши, когда он, неожиданно для себя, подхватил ее на руки и крепко прижал к себе, чувствуя всю ее в своей власти. Как трепетала она подобно пойманной птице...А после, в коляске, мирно дремала и видела сон о нем, Сергей Львович это чувствовал...
Он прокашлялся и вымолвил с усилием:
– Обещайте мне вальс.
Марья Алексеевна удивленно замерла, поднеся к губам бокал с шампанским. Глотнув, наконец, вина, ответила:
– Извольте.
Больше они не говорили, только слушали себя и силились понять, что же произошло. Оба чувствовали, что нечто прежнее проснулось вдруг, как юношеское влечение, и неловко было сидеть рядом, принимая равнодушный вид.
А вальс, о вальс! Тело легко вспомнило давно забытые движения, и Марья Алексеевна скользила по паркету, с наслаждением подчиняясь нежной власти кавалера. Она чувствовала на талии все те же надежные руки, и так страшно было, что они разомкнутся и она вновь останется одна, в своем холодном одиночестве!
