Текст книги "Те же и граф (СИ)"

Автор книги: Ольга Тартынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Глава 9

У постели больного

Два дня Колосова провела на диване. Идти куда-то без денег не было смысла, просто так гулять не хотелось. Мама больше не звала к себе, она принимала гостей, друзей молодости. Толя не заходил, и Маша испугалась, что больше не придет. Она еще дважды предпринимала попытки найти визитку Орлова и не нашла. Сам он как в воду канул. Пересмотрев неимоверное количество новогодних комедий и мелодрам, подъев все праздничные остатки, Колосова решилась выйти за хлебом. Она открыла копилку в поисках десяток, и тут зазвонил мобильный телефон.

Он редко звонил, поэтому Колосова с тайной надеждой и страхом взглянула на дисплей. Высветилось "Толя". Маша удивилась: они почти никогда не говорили по телефону. Эх, надо было самой позвонить, опередить его, извиниться!

– Да,– ответила Маша самым нежным голосом, какой только был в ее арсенале.

– Маша, вы извините, я в субботу не приду,– сказали в трубке.

– Да, понимаю, – привяла Колосова. – Ты обиделся, да?

– Нет, я не обиделся, – глубоким медленным голосом ответил Толя. – Я в больнице.

Маша тотчас всполошилась.

– А что с тобой? Что-то серьезное? Почему так срочно?

– Не совсем срочно. Ничего особенного, – как всегда, обтекаемо ответил Толя.

– Где ты находишься?

Толя сказал.

– Я приеду к тебе, – сообщила Маша. – В какие часы прием?

– С пяти до семи. Если вам не сложно, привезите что-нибудь почитать, я не взял книг.

– Привезу!

И только когда положила трубку, Колосова вспомнила, что денег нет. Как же явиться в больницу без фруктов, без вкусного? Ну, на дорогу, положим, из копилки еще можно натрясти, а на фрукты где взять?

Может, попросить у Милки? Маша старалась не занимать у подруги, чтобы не осложнять отношения.

– Что будем делать? – спросила она у Аглаи, невинно таращившей глаза из-под елочной игрушки. Аглая деликатно промолчала. – Стало быть, у Милки?

Попова зарабатывала не в пример больше Маши.. Оно и понятно, в московских щколах можно заработать, если пашешь день и ночь на нечеловеческой нагрузке. Милка так и пахала, к тому же она метила в директора, вела огромную общественную работу. Вузовская система Машиной школы исключала возможность заработать – преподаватели сидели на твердых окладах. Мизерных, меньше прожиточного минимума. Спонсорские деньги и премии куда-то утекали мимо педсостава. Однако, когда Милка предлагала уйти и звала Машу к себе в школу, та отвечала:

– Нет, я так не смогу, как ты. Во-первых, привыкла к нашим гениальным детям, ради них, можно сказать, и тружусь. А во-вторых, грех жаловаться: я хожу на службу два раза в неделю. Работа не надоедает.

Колосова не кривила душой, она обожала свою работу. Конечно, было много всякой ненужной ерунды, все стонали от администрации и чиновничьего произвола, ну а где на Руси не стонут от этого? Кажется, вся страна в полоне и нет спасения. Как говаривал когда-то однокурсник Маши:

– Что ты удивляешься? Вон Иван Иванович с Иваном Никифоровичем до сих пор судятся!

Колосова знала одно: делай что надо, и будет что будет. Надо честно делать свое дело или уж не браться за него.

Однако где взять деньги, чтобы поехать к Толе в больницу? Скрепя сердце Колосова набрала Милкин номер. На диво, Милка легко согласилась дать взаймы, но вот подъехать не могла, договорились встретиться в метро.

Пока ехала на встречу с подругой, потом покупала фрукты на рынке у метро и снова ехала, уже до больницы, Маша все думала о том, почему она одинока. Вот наступили каникулы, радуйся жизни, отдыхай с удовольствием! Так нет же, из дома не высовывается, с дивана не слезает, от телевизора и компьютера уже одурела. Ну, допустим, нет денег. Но ведь и без денег в Москве можно прекрасно отдыхать: в конце концов, есть бесплатные музеи, разные лектории, концерты, выставки, куда открыт свободный доступ. В интернете постоянно вывешивают приглашения на всякие культурные мероприятия, не требующие денег.

Наверное, дело все-таки не в деньгах, а в том, что одной не хочется никуда идти.... Где же все, кто сопутствовал по жизни Колосовой? Из одноклассников почти ни с кем не осталось связи. Все разъехались по разным отдаленным районам, когда центр стали тотально перестраивать. У Маши не было даже родной школы, куда можно было прийти на встречу выпускников, повидаться с учителями, восстановить отношения с подзабытыми одноклассниками. Ее школу снесли, потому что она находилась на территории монастыря. Монастырь вернули церкви, населили монашками. Решили восстановить разрушенный в советское время собор, вот школу расформировали и снесли.

А ведь какая хорошая была школа! Директор ее, Гелия Ивановна, столько мальчишек спасла в конце 80-х-начале 90-х., столько судеб не дала искалечить! Да, это была советская школа, в которой хранили память о погибших в войну выпускниках, много времени уделяли спорту, устраивали линейки, воспитывали нерадивых. Учителя работали еще по старинке, детей строжили, но любили. Никакой демократии, которая буйствовала вокруг. Гелия Ивановна сделала возможное и невозможное, сохраняя традиции вверенного ей учебного заведения. Но пришли иные времена.

Когда решили выселять школу, обещали выделить под нее новое здание, которое строилось неподалеку. Однако, как потом узнала Колосова, в этом здании открыли гимназию, а Машину школу окончательно расформировали, рассовав детей и учителей по разным учебным заведениям. Гелия Ивановна умерла через несколько месяцев после этого...

Словом, школы у Маши не осталось, одноклассники все разъехались из района. Конечно, когда появились социальные сети, многие нашлись, переписывались, но до встреч дело как-то не доходило.

Что касается университета, то тут тоже незадача. Колосова училась на вечернем отделении, а вечерники изначально люди занятые, многие обременены семьями. Не сложилось близких отношений, не было крепкой связи. Вот только Милка и осталась от университета. И то не сразу. Маша встретилась с ней после долгой разлуки случайно. На очередной олимпиаде, куда она сопровождала своих подопечных. Милка тоже привезла ребят, и они сидели вместе три часа в ожидании, говорили о школе, рассказывали о себе, вспоминали однокурсников. Мало кто пошел трудиться по специальности: они торговали, занимались бизнесом, сидели в офисах.

Маша тогда удивилась: Милка с ее энергией и пробивной силой и – в школе! Потом поняла почему. Попова растила сына одна. Забрала его у матери, отправила в школу и сама пошла туда. На лето уезжали к матери в провинцию или на Азовское море, а потом стали и за границу выбираться. К школе Милка прикипела душой и уже не захотела уходить. Появились возможности и перспективы, теперь уж сам Бог велел работать.

Вот так они и сошлись. Обе были одиноки, то есть не замужем. И обе были училками.

Маша доехала до больницы, нашла нужное отделение, натянула бахилы и поднялась на третий этаж. С опаской открыла дверь нужной палаты. Толя сидел в кровати и что-то читал. Заметив Машу, встрепенулся ей навстречу. Палата была двухместная, сосед Толи деликатно вышел за дверь. Юный поэт был бледен и слаб. У Маши не осталось сомнений, что он страдает.

Колосова деловито выложила на тумбочку фрукты и принесенные книги.

– Спасибо! – Толя алчно блеснул глазами и взялся за книги.

Маша стала мыть фрукты под краном в чистой раковине.

– О, Бродский! Спасибо. И за Булгакова тоже. "Белую гвардию" я не читал... – радовался больной.

Маша присела возле его кровати, готовая к услужению.

– Так что же с тобой? – спросила она.

Толя потупился.

– Да так... Приступ был, думали, будут оперировать, но врач сказал, что пока нет необходимости...

Маша так и не поняла, что с ним. Что-то с лимфосистемой. Не хочет говорить о своей болезни, что ж. Мужчинам стыдно болеть, это он правильно понимает.

– Толя, пока ты лежишь, я наберу на компьютере твои тексты, которые мы отобрали для сборника. Мне все равно сейчас делать нечего. Ты выйдешь, и отнесешь сборник в издательство.

Толя приложил тонкую руку к сердцу:

– Я буду вам очень благодарен!

Они заранее выбрали небольшое издательство, которое бралось печатать стихи. За деньги заказчика, естественно. Машу прельстило то, что редакторы все же старались отбирать наиболее талантливых авторов, не хватались за абы что. А Толе нравилось название: "Скорпион". Как в Серебряном веке у Брюсова! А деньги... Толя готов попросить у отца, с которым не поддерживал отношения из принципа.

Глаза юного поэта лучились, он щурился, будто стеснялся их хрустального сверкания, однако Маша знала, что это означает. Юноша доволен. О стихах, своих и чужих, он мог говорить бесконечно. И читать, вернее, слушать, как читает Маша, тоже не уставал.

Вернулся сосед, и Колосова сменила тон на официально-участливый.

– Когда тебя выпишут? Что говорят врачи?

– Думаю, дней через десять, не раньше. Если не будут делать операцию, – по обыкновению тихо ответил Толя.

Маша подумала, что до конца каникул не сможет насладиться его... стихами, и невольно вздохнула.

– Ладно, поправляйся скорее!

Она убрала в сумку пакет из-под книг и фруктов, поднялась со стула.

– Спасибо вам, Маша, – проникновенно произнес юный поэт и сверкнул глазами.

Колосова дрогнула от этой проникновенности, как старая дева от непривычной ласки. Впрочем, почему "как", думала Маша, выходя из больницы. Старая дева и есть. Ну хорошо, пусть не дева. Это ведь просто устойчивый оборот: "старая дева". А дев-то в буквальном смысле поди поищи.

Была и у Колосовой любовная тайна. Давняя история. В юности, будучи студенткой, как всегда, влюбилась в недоступного, но прекрасного. Он был женат. Аспирант, ведущий их немецкую группу в университете. И как ей хватило тогда наглости признаться ему в любви? Написала текст, якобы из немецкого источника. Он, конечно, все понял: ошибки выдали. Попросил Колосову задержаться после занятий. Разбирали текст, а потом он провожал ее до дома: поздно, время тревожное. И надо было тогда маме уехать! Сначала они гуляли по Остоженке, по набережной, а потом вдруг выяснилось, что "метро закрыто, в такси не содют".

Впрочем, хоть и сложные были времена в середине девяностых, но такси все же ездили по московским улицам. Да и частников всегда прорва. Однако Колосовой это было невдомек – она не пользовалась их услугами. Аспирант изящно намекнул, что придется идти пешком через весь город, и Маша тотчас пригласила его к себе.

Она вовсе не собиралась пускаться в адюльтер. Влюбилась, как всегда, платонически, с заведомым препятствием. Однако аспирант, видно, не разбирался в таких тонкостях. Раз девушка признается в любви, да еще домой пригласила, то понятно, что ей нужно.

Впрочем, Колосова не очень-то сопротивлялась. Ей вдруг помнИлось, что их страсть сметет все препятствия, что ее любовь оправдывает его измену. Еще ей, насквозь книжной девице, пригрезилось, что теперь все изменится, должно измениться! Аркадий уйдет от жены, они будут вместе. А как иначе?

И ей ничего не сказало его удивление, когда обнаружилось, что он первый у Маши. И не смутило утреннее отчуждение, почти презрение с его стороны. Добрая душа Колосова списала все на муки совести, на чувство вины перед женой. Он звонил жене несколько раз и что-то торопливо объяснял. Оправдывался. Маша старалась не слушать, уходила в другую комнату, а когда возвращалась, вопросительно взирала на Аркадия. Ждала какого-то мгновенного решения. Он ушел, не сказав ничего теплого, обнадеживающего.

И каково же было изумление влюбленной студентки, когда на следующем занятии Аркадий вел себя так, словно между ними ничего не произошло. Она осталась бы после занятия, чтобы объясниться с ним, но немецкий стоял первой парой, после которой аспирант сразу ушел. На следующей неделе то же самое. Он делал вид, будто они едва знакомы. Взгляд, скользивший по лицу Маши, ничего не выражал. Колосова не решилась напомнить о себе. Она страдала на занятиях, отвечала плохо, стала получать тройки, хотя языки всегда давались ей легко. Муки переживала нечеловеческие.

Положение усугубилось, когда она поняла, что беременна. Полностью завися от мамы, Маша вынуждена была ей открыться. Решение мамы было непреложно:

– Надо делать аборт!

До сих пор болью в сердце отзывается эта фраза.

– А что такого? – удивлялась мама. – Я в своей жизни сделала восемь абортов и ничего, как видишь, жива.

Маша представила на миг, что у нее могло быть семь сестер и братьев, таких родных и любимых! Сейчас она не была бы так одинока, имея столько близких людей!

– Господи, зачем я тогда послушала маму? – беззвучно прошептала Маша под стук колес поезда метро.

Впрочем, она не могла иначе. Днем работа на кафедре университета, вечером учеба. Ну не могла она родить тогда! Мама все устроила. Хорошо еще, зимние каникулы начались, никто ничего не узнал. Ничего не узнал и Аркадий, конечно.

Маша долго не могла оправиться после аборта. Жизнь застыла. Все вызывало отвращение. Физические муки, перенесенные ею, не шли ни в какое сравнение с тем, что Маша пережила потом. Надругательство над сокровенным, над женственностью и материнством, убийство младенца во чреве, казалось, навсегда лишали ее будущего. Мужчины вызывали чувство гадливости, омерзения. Она не могла простить себя за содеянное. Много думая, Маша поняла, что все эти муки – расплата за грех. Она ведь пожелала чужого мужа...

Аркадий скоро уехал в Германию и перестал напоминать Колосовой о пережитой трагедии. Время, конечно, все лечит. По крайней мере, сглаживает, смягчает. Однако Маша всегда помнила о неродившемся младенце, которого сейчас ей так не хватало. Был бы сынок... Или дочка, не важно. Вон Милка одна растила Владика и ничего, справилась. Летом уже в институт будет поступать.

Так что Колосова старая дева весьма относительная. И не дева, но и не баба в полном смысле, что-то неопределенное. Все еще девушка вроде бы. Сейчас это понятие размыто и свидетельствует не о невинности или социальном статусе, а о внешней форме женщины, ее образе жизни. Вот по образу жизни Колосова и есть девушка. До сих пор играет в куклы.

Вернувшись домой, Маша снова остро вспомнила томительную музыку, объятья, согласные движения в танце, ощущение мускулистого тела сквозь ткань одежды. Орлов... Игорь. Владимирович. Где же визитка?

Колосова не знала, для чего она так упорно ищет визитку малознакомого и, вероятно, женатого мужчины. Почему никак не успокоится? Ведь будь она ему сколько-нибудь интересна, неужели бы Игорь не приехал к ней? Почему же он не дает о себе знать? И куда, в конце концов, делась эта дурацкая визитка?!

Чтобы не думать о грустном, Маша взялась за уборку, снова переставила кукол, полюбовавшись каждой из них и чмокнув в носик холодную Аглаю. А потом весь вечер сидела за компьютером, набирала стихи Толи, редактируя их и исправляя ошибки.

– В конце концов, это моя жизнь! – произнесла она вслух, когда уже не было сил печатать, а спина окончательно затекла. – Как хочу, так и живу. Кого хочу, того и люблю.

Аглая не моргая слушала ее.

Глава 10

Сборы

К завершению каникул сборник Толиных стихов был набран, вычитан и даже распечатан на принтере. У Колосовой имелся старенький струйный принтер, который давно пора было выбросить. Однако со скрипом, медленно он все же печатал. Маше нравилось наблюдать, как из ничего, из каких-то рукописных тетрадных страниц рождается печатный текст. Совсем такой, как в книгах! Колосова любила книги не только за их содержимое. Она обожала их запах, любила их трогать, пальцами осязая поверхность, листая страницы.

Маша перебирала отпечатанные листы, просматривала стихи снова и снова в поисках пропущенных ошибок. Она ждала этого сборника едва ли не с большим нетерпением, чем сам поэт. Увидеть вживую, подержать в руках книжечку, отпечатанную по-настоящему в типографии! Это ли не предел счастья?

Колосова гадала, какой будет обложка, захочет ли Толя поместить свою фотографию? Он так красив, его одухотворенный облик обязательно привлек бы внимание. В особенности девушек. Однако Маша знала, что юный поэт, скорее всего, откажется от своего изображения на книге. Эх.

После долгих каникул, перед первым рабочим днем Колосова обычно нервничала. И неважно, что за плечами уже солидный педагогический стаж: как никак, пятнадцать лет. А в Америке, кажется, считают, что четырнадцать лет – это предельный срок, после которого преподаватель уже вырабатывает свой ресурс. То есть, костенеет. Глаз замыливается, привычка убивает энтузиазм и живость восприятия. В принципе, старший преподаватель Колосова согласна с этим. Нужны свежесть взгляда, дерзание, душевный подъем, которые после пятнадцати лет работы на одном и том же месте могут испариться. Вроде как рутина, однообразие.

Но вот не чувствовала Маша ни усталости, ни скуки. Она любила свою работу и считала, что с годами только приобретает, а не теряет. Приобретает уверенность в себе, профессионализм, опыт в конце концов, который никто не отменял. И какая может быть скука или однообразие, когда каждые два года приходят в классы новые ребята? Умные, неординарные, иногда даже чудаковатые, если не сказать больше. Юные гении, физики и математики. У них абсолютно нестандартное мышление, неожиданный взгляд на привычные вещи. Разве это может надоесть? В школе, где работала Маша, были только десятые и одиннадцатые классы. Ребята учились два года, а потом в большинстве своем продолжали обучение в университете.

Подготовка к первой лекции заняла меньше времени, чем приготовление одежды и работа над внешним обликом старшего преподавателя Колосовой. Просидев каникулы дома и лишь дважды выбравшись из своего уютного гнездышка (вылазки в соседний магазин не в счет), Маша выглядела не лучшим образом. Вялое лицо с ослабленными мышцами, запущенные брови, ногти.

Необходимо было выбрать подходящую под настроение одежду, а под нее уже придумать макияж. Помыть голову и высушить волосы, иначе с утра на голове будет взрыв на макаронной фабрике. Колосова закалывала волосы на затылке, стараясь не оставлять всяких там завлекалочек и небрежных прядей. Ничто не должно мешать ей во время работы.

При убогости гардероба Маша все же старалась не повторяться в одежде. Для этого ей приходилось проявлять изобретательность. В ее арсенале имелся огромный выбор шарфиков и шейных платочков. Благодаря этому, казалось бы, незначительному аксессуару она разнообразила свой внешний вид. Впрочем, в нынешние времена можно одеваться совсем недорого, если знать, скажем, хорошие секонд-хэнды или распродажи. Конечно, на это нужно время, а Колосовой жалко было тратить его на поиски шмоток.

Шарфики она любила нежно и бескорыстно. Покупала за копейки где-нибудь в переходах или на рынке. В ее коллекции были и привезенные из Италии или Франции, это подарки. И каких только не было! Шарфики из натурального шелка, изо льна, с мережкой, с кистями, прямые и собранные, а уж каких тонов и оттенков, не перечесть. Маша завязывала их на шее, набрасывала на плечи, подвешивала на одно плечо или сворачивала в жгут. Приемов тоже было множество самых разнообразных.

Туфли, единственная приличная пара, жили на ее полке в шкафу на кафедре как сменка. Маша всегда переобувалась в школе. На занятия ходила только в юбках и на каблуках. И не важно, что за время урока она не присядет ни разу, отстоит на каблучищах весь рабочий день! Главное, потом добраться до дома, а там – ноги в тазик с холодной водой, и все пройдет.

Брюк она не признавала. Милка никак не могла этого понять.

– Ты только попробуй! – уговаривала она. – Ты же даже не знаешь, как это будет! Может, брюки – это твой стиль? Что за ослиное упрямство? Тебе что, трудно хотя бы примерить?

– Мне нечего мерить, – стояла Маша на своем. – У меня нет брюк.

– Мои померь, – ради такого дела Милка готова была раздеться.

Однако Маша была непреклонна.

– Нет, с моей фигурой только позориться!

Милка бесилась от ее упрямства, но заставить подругу надеть брюки так и не смогла.

Маша распахнула платяной шкаф, осмотрела вешалки и полки. Вещей было много, они служили по многу лет. Колосова редко выбрасывала одежду, только если уж совсем что-то износилось или вышло из моды. Были юбки и блузки, которые она надевала раз в году только для разнообразия, а были и любимые вещи, в которых Маша чувствовала себя особенно комфортно. Она старалась покупать, если уж до этого доходило, вещи в классическом стиле, чтобы можно было использовать их несколько лет. Ей нравилось после каникул приходить на работу в чем-нибудь новеньком, не примелькавшемся. Это добавляло торжественности моменту.

На сей раз Мария Кирилловна выбрала бордовый мягкий джемпер с круглым вырезом и темно-коричневую вельветовую юбку до щиколоток. Строгих костюмов она не носила. Не принципиально, просто они ей не шли. Никак. И казались непрактичными. Ну, сколько раз один и тот же костюм можно надеть за семестр? Один раз. А блузки-юбки можно бесконечно комбинировать.

Когда Маша училась в школе, у них была математичка, невзрачная, неопределенного возраста женщина. Школьники за глаза называли ее "Зимой и летом одним цветом". Математичка всегда ходила в одном и том же костюме, только изредка меняла блузки под пиджаком. Вот уж на кого не хотелось походить! Колосова изо всех сил старалась разнообразить свой гардероб, чего бы это ни стоило. И если ей удавалось отходить четверть, ни разу не повторившись, она была довольна. А еще лучше, целый семестр.

Изюминкой наряда служили украшения. Тут Маша не ограничивала свою фантазию. Конечно, дорогие безделушки ей были не по карману, но украшения из бисера, дерева, пластика и кожи она вполне могла себе позволить. Как правило, они были исполнены в этнических мотивах, а этнический стиль Маша уважала. Ну и благородное серебро, конечно. Однако хорошее серебро сложно найти, и стоит оно прилично, почти как золото. У Маши подобрались две пары приличных сережек, которые она носила постоянно, были и другие, в комплекте с ожерельями и браслетами.

Почему-то накануне занятий всегда не хватает времени все подготовить и лечь пораньше. Волосы долго сохли, лак на ногтях тоже. Словом, улеглась Мария Кирилловна глубокой ночью, чтобы уже через четыре часа подняться и нестись на работу.