Текст книги "Те же и граф (СИ)"

Автор книги: Ольга Тартынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава 7

Set The World On Fire

После болезни сына Кате хотелось праздника, легкого безумного веселья. Она решила купить вина и поехать после работы к Юре. Позвонила маме выяснить, сможет ли она забрать Петьку из сада. Игорь уже несколько дней не приходил к ним, ночевал у себя дома. По крайней мере, так говорил. Катя не собиралась его проверять. Мама с радостью согласилась провести вечер с Петькой. Осталось дело за малым: позвонить Татаринцеву и выяснить его планы.

Сотрудники уже все разошлись, Юлька прихорашивалась перед зеркалом. В последнее время она уходила, не дождавшись Кати. Давненько они не сидели в любимой кафешке и не болтали о том о сем. Катя подумала, что со своими проблемами она совсем отдалилась от любимой подруги.

– Когда мы ходили с тобой куда-нибудь вместе? – спросила она задумчиво.

– Я уж и не помню, – легкомысленно ответила Юлька.

– И куда же ты сейчас собралась?

Юлька загадочно улыбнулась:

– В одно интересное место.

Катя подняла брови:

– И что, не скажешь мне? Вот дожили!

Юлька подошла к ней, чмокнула в щечку.

– В следующий раз все расскажу, ей-богу! Сейчас просто спешу, пробки начинаются, надо успеть прошмыгнуть.

Она в последний раз заглянула в зеркало, схватила сумку и помчалась по своим таинственным делам. Катя с сожалением подумала, что не может открыто поговорить с подругой, посоветоваться, поделиться сомнениями. Юлька ведь считает, что у Кати все в шоколаде. Игорь сделал предложение, они скоро поженятся. Все ясно, все достигнуто. И как сказать Юльке, что совсем не ясно все и не просто? Юлька не поймет. Вернее, не захочет понять. Скажет, что подруга свихнулась. С жиру бесится.

Катя набрала на телефоне номер Юры Татаринцева. Он не сразу взял трубку, и голос у него был озабоченный.

– О, Кать, хорошо, что позвонила! У тебя время есть? Можешь приехать? – опережая ее, спросил Юра.

– На сеанс? – почему-то спросила Катя.

– Какой сеанс? – не понял художник.

– Позировать тебе?

– Позировать? А! Ну, можно и на сеанс.

– Хорошо, – ответила Катя. – Сейчас приеду, если не застряну в пробках.

– Давай!

"Только бы он был один!" – невольно подумалось Кате, когда она зашла в магазин, чтобы купить вина. Еще хорошо бы фруктов, поесть что-нибудь. Легкий ужин не повредит. Катя купила пару готовых салатиков, кусок сыру, буженины и огурцов. Из фруктов – виноград и апельсины. Взяв бутылку красного вина, подумала и добавила белого сухого. Загрузила пакеты в машину и двинулась на Сретенку.

Проскочить, конечно, не удалось. Постояла минут двадцать в пробке. И как раз зазвонил телефон. Катя первым делом подумала, что звонит заждавшийся Юра, но это был Гарик.

– Кать, я чего... – сказал он хрипловатым голосом и умолк.

– Чего? – спросила Катя.

– Как там Петька?

В трубке слышен был непонятный шум. Катя вдруг испугалась. "Он опять вляпался во что-то!" – подумала она

– Петька хорошо, – осторожно ответила она. – А ты где? Хочешь приехать?

– Я приеду обязательно, только не сейчас. Если что, скажи Петьке, что я его люблю.

– Если что? – сердито переспросила Катя. – Что ты собираешься делать?

– Все, Кать, береги его.

И он отключился. Катя сразу же набрала вызов, но Игорь уже не ответил. Пока стояла в пробке, она несколько раз пыталась связаться с ним, но телефон был недоступным. Окончательно разозлившись, Катя решила больше не думать о Гарике. "Пусть делает, что хочет! Уже взрослый мальчик". На всякий случай позвонила маме узнать, не проявлялся ли Орлов.

– Нет, – удивившись вопросу, сказала Людмила Алексеевна. – Что-нибудь случилось?

– Да нет, мам, с чего ты взяла? – сердито ответила Катя. – На всякий случай спросила. Имей в виду: если он появится, Петьку с ним не отпускай!

– Разумеется, – с недоумением сказал мама.

"Не выдержал! – подумала Катя. – Ненадолго хватило его благолепия. Опять во что-то ввязался". Впрочем, оно и понятно. Добродетельный Гарик – это нонсенс. И больше Катя не думала о нем до конца дня. И звонков от него больше не было.

Подъезжая к Юриной мастерской, Катя почувствовала легкое волнение. И тотчас увидела художника возле его двери. Юра ждал ее.

– Представляешь, – едва поздоровавшись, стал рассказывать он, – купил себе, наконец, машину, а ездить еще не умею. Ну, оставил ее под окнами на улице. А сегодня ночью эвакуатор ее уволок. Теперь надо ехать, выручать. Поможешь?

– Конечно! – с готовностью отозвалась Катя. – Садись!

И вечер ушел на то, чтобы вызволить Юрину машину и пригнать ее домой. Потом Катя, взяв такси, вернулась за своим авто. И, собственно, было уже поздно. Хотелось есть и спать, и повода возвращаться к Юре особого не было. Однако он позвонил, будто почувствовал ее сомнения.

– Кать, ты давай скорее возвращайся.

– Зачем? – спросила она.

– Ну как? А сеанс?

"Ну ладно, не высплюсь, не беда!" – решила Катя и свернула на бульварное кольцо.

Когда она с пакетами вошла в мастерскую, там уже был готов стол, на котором горели свечи. Верхний свет выключен, играла приятная ненавязчивая музыка. Катя отчего-то волновалась. Юра в красной бандане, повязанной по-пиратски, хлопотал на кухне. Он доставал из духовки умопомрачительно пахнувший кусок свинины.

В другое время Катя ни за что не стала бы есть на ночь жирное мясо, но теперь она была просто зверски голодна. Проворно разобрав пакеты, Катя порезала сыр и буженину, помыла и выложила на блюдо фрукты, а открывать бутылки предоставила хозяину. Когда они наконец уселись за роскошный стол, Катя невольно рассмеялась:

– Будто праздник, так все красиво, свечи!

– Ну да, праздник, – ответил Татаринцев, улыбаясь. – У меня день рождения.

– Шутишь? – не поверила Катя.

– Точно.

– Как же так? – растерялась она. – Почему ты ничего не сказал? У меня и подарка нет.

Юра разлил красное вино по бокалам.

– Подарок – это все формальности. Главное, ты здесь, – сказал он, вручив Кате бокал и лукаво глядя на нее своими неотразимыми глазами.

– Ну, тогда за тебя, – пробормотала Катя, смущаясь от его взгляда. – Творческих успехов, вдохновения...

– Спасибо.

Они выпили, не отрывая взгляда друг от друга.

– Ну, давай есть, а то остывает! – первой опомнилась Катя и схватилась за нож, как утопающий за соломинку.

Мясо и на вкус было изумительно. Легко резалось и жевалось, сочное, пропитанное чесноком, обвалянное в пряностях.

– Восторг! – выразила Катя свои эмоции набитым ртом.

– Получилось, однако, – ответил довольный художник. – Второй раз в жизни готовлю мясо в духовке.

– Не верю! – "по-станиславски" возразила раскрасневшаяся Катя.

Они выпили еще и еще. Когда приступили к чаю, выяснилось, что у Юры и торт припасен. Легкий, ягодный, с натуральными сливками. Катя не одолела свой кусок, отодвинула блюдце:

– Все, больше не могу!

– Тогда сеанс? – Он так спросил, словно подразумевал под словом "сеанс" вовсе не живопись.

Катя чувствовала, что ему не очень хочется сейчас писать портрет, вернее, совсем другого хочется. Она вскочила из-за стола:

– Сначала надо подвигаться! Боюсь, усну сразу, как только ты начнешь рисовать.

– И что ты предлагаешь? – спросил Татаринцев, прищурившись и оглядывая ее с ног до головы.

– Предлагаю поставить что-нибудь энергичное и попрыгать под музыку.

Юра пожал плечами, но все же поднялся, чтобы выбрать диск. Порывшись, достал один и вставил в проигрыватель. Мощные колонки завибрировали под барабанами, шквал электрической музыки в стиле "техно" подзабытой шведской группы "E-Type" обрушился на Катю. Именно это и нужно было ей, чтобы встряхнуться, подвигаться в бешеном ритме. Под эту сумасшедшую песню "Set The World On Fire" в свое время они так отплясывали на студенческих вечеринках и в клубах! Она ушла в музыку, отдавшись этому ритму, будто хотела выплеснуть всю скрытую страсть и скопившуюся энергию.

Юра сидел в кресле, с ошарашенной улыбкой наблюдал за самозабвенно танцующей женщиной, но не хотел присоединяться. Да и незачем было: Катя исполняла танец одиночки. Она не могла видеть себя со стороны и не знала, сколь чувственны движения ее бедер и рук, как обольстительно изгибается талия. Татаринцев перестал улыбаться, только неотрывно и жадно смотрел на нее, будто боялся упустить хоть одно движение.

Музыка оборвалась, и Катя застыла посреди комнаты с видом только что проснувшегося человека. Она тяжело дышала и смятенно смотрела на Юру. Юра встал, взял со стола два бокала с вином, один протянул Кате. Та жадно выпила все вино.

– За тебя, – сказал художник и тоже выпил.

Казалось, он ошеломлен, оглушен и пытается понять себя. Из музыкального центра на этот раз лилась томительная плавная мелодия, и Юра, поставив свой бокал на полку, обнял Катю за талию и повел ее в танце. Они были почти одного роста, Юра чуть выше, и Кате это нравилось. На хмельную голову ей казалось, что так они во всем совпадают, так ближе друг к другу: даже не надо тянуться, вытягивать шею, чтобы... заглянуть в глаза.

Кате было легко, как давно не бывало, будто она скинула лет десять, а то и все пятнадцать. Рядом с Юрой можно было быть собой! Это открытие пьянило Катю сильнее вина, ей казалось, что они знают друг друга много лет, ей нечего скрывать от Юры, его внимательного, любующегося взгляда. Что бы она ни выкинула сейчас, он все примет как надо, все поймет.

Катя знала, что рискует, но она приникла к партнеру всем телом, чтобы чувствовать его в танце, преобразовать музыкальные ритмы в ритмы своего сердца и услышать ответ его сердца. Юра мягко обнимал ее, а пульс его зашкаливал. Волны уносили их в мир чувственности, они качались на этих волнах и объятья их становились все жарче.

Сжатая пружина внутри Кати с легкостью распрямилась, когда ее губы нечаянно коснулись Юриных губ. Ей казалось, что с поцелуем она отдает так мало ей свойственные и трепетную нежность, и скрытый огонь, и жар нетерпения. В Юре же обнаружилась невероятная чуткость. Он не торопил события, хотя был взволнован не меньше. Катя сама увлекла его за собой к дивану. Он только успел шепнуть:

– Не пожалеешь?

Она не ответила, потому что не хотела вдумываться в суть вопроса. Впрочем, ответа и не требовалось, все понятно было без слов...

И только возвращаясь утром домой, Катя вспомнила о странном разговоре с Игорем. Она набрала его номер, но тот оказался заблокированным. Это тревожило не на шутку, однако Катя, сидя за рулем машины и выруливая на Садовое кольцо, сказала себе вслух:

– Не в первый же раз он исчезает. Может, это и к лучшему.

Ей не хотелось сейчас видеть Орлова, выяснять с ним отношения, бояться его. Пока в душе и теле держалась память о прошедшей ночи... И плевать, что мама сейчас будет выговаривать ей за легкомыслие и безответственность. Катя имеет право быть счастливой хотя бы несколько часов.

Глава 8

Экстрим

Писали контрольную, и когда Маша вошла в класс, возле ее стола зияла пустота: хитроумные школяры переместились на дальние парты.

– Что это? – подняла она брови и указала на пустующую середину.

Ребята захихикали. Понятно. Запаслись гаджетами для списывания и попрятались за широкими спинами умненьких товарищей.

– Как после ядерного взрыва, – тяжеловесно пошутила Мария Кирилловна. – Как от зачумленной...

– Понимаете, – высунулся записной остряк Малютин, – у вас такая сильная ментальность...

Класс одобрительно посмеялся, однако Мария Кирилловна не оценила юмора:

– Все, работаем! Записывайте вопросы.

Когда все отшумели, отвозились, отспрашивали, что и как, и наступила наконец сосредоточенная тишина, Маша перевела дух. Надо было заполнить журнал, проставить последние оценки, а потом можно и почитать, пока ученики трудятся в поте лица.

Что-то грохнуло: это у Вани Котова выпал телефон. Все рассмеялись и с интересом посмотрели на учителя: что скажет. Колосова проигнорировала инцидент, и шум постепенно стих. Пусть списывают, это им не поможет. Маша наизусть знает все источники из интернета. Работы обычно проверяет с компьютером. Конечно, все давно сказано ученикам: если полностью списано, то двойка обеспечена, если скомпилировано – трояк. Ради четверки надо попотеть самому, а написать на пятерку способны только единицы. Они, конечно, были, но действительно единицы: в лучшем случае один-два человека на класс.

Колосова быстренько заполнила журналы и достала книгу о Лермонтове. Почему-то в последнее время, как в юности, когда Маша буквально болела поэтом и девятнадцатым веком, снова возникла в ее жизни лермонтовская тема. Маша знала, что случайных вещей в судьбе не бывает: раз идет к ней определенная информация, ее надо принимать и считывать подтекст. А уж зачем это нужно, станет ясно потом.

В последние годы к биографической литературе Маша относилась с некоторым предубеждением. Слишком много вымысла ради занимательности и увлекательности сюжета. А поскольку совести у авторов нет, они готовы выдать плод собственного воображения за действительность. Найти научную биографию, которой можно доверять, для Колосовой большая удача, целое событие. А если еще ее можно читать, не спотыкаясь на каждом слове и не ломая язык и мозг, то и вовсе праздник.

У Колосовой были на примете всего два автора, которым она верила, но эта книга принадлежала незнакомому писателю. Полистав ее в магазине, Маша долго металась: купить или не купить. Однако по Лермонтову не так много материалов, уговаривала она себя, и вроде бы приличный текст, без особого вранья, насколько она успела понять. Перевесила книжная алчность, и Маша отдала безумные, по ее представлениям, деньги за книгу о любимом поэте.

В сладком предвкушении она открыла первую страницу, и тут в тишине класса раздались телефонные трели. Затем последовали смешки, кто-то лихорадочно тыкал в кнопки, чтобы унять несвоевременно заоравший телефон. Мария Кирилловна гневно воззрилась на класс, и снова воцарилась тишина. Не сразу, но воцарилась. И учительница погрузилась в чтение.

На перемене она продолжала читать, давая понять ученикам, что работа продолжается. Два часа за книгой пролетели незаметно. Обычно самое томительное в работе преподавателя – сидеть в классе без дела, когда школьники пишут сочинения или контрольные работы. А если еще не выспаться накануне, так и вовсе беда: иззеваешься.

На кафедре преподаватели обсуждали очередную повинность. Кому-то надо было сопровождать учеников на олимпиаду. Это чистая формальность, которую мог выполнить любой, кто работает в школе. Конечно, намек был, в первую очередь, на воспитателей.

– А что, они ни хрена не делают, сидят вяжут, а дети на головах ходят! – как всегда, не стеснялась в выражениях Елена Александровна.

Маша догадывалась, кому в конечном итоге выпадет честь везти ребят на олипиаду. У всех семьи, дети, репетиторство, все расписано по часам, а она – свободная женщина, тем более что заканчивает занятия раньше всех, так по расписанию. Ей и ехать. А как не хотелось! Мечтала, вернувшись домой, завалиться с начатой книжкой на постель или порыться в интернете: набралась куча вопросов по Лермонтову, надо было уточнить.

Естественно, Маша не удивилась и почти не огорчилась, когда после долгих препирательств ученые дамы поставили ее перед фактом:

– Маш, ну съезди, а? – с надеждой воззвала к ней Ирина Николаевна. – Видишь, никто больше не может.

Ехать нужно было сразу после занятий. В списке всего три человека, это уже легче. Олимпиада по литературе, какой безумец решился на это? Выпускники прагматичны, у них все рассчитано, на ерунду не будут тратить ни силы, ни время. Оказалось, это десятиклассники по привычке, сложившейся в прежней школе, пытаются использовать по сути ненужный им шанс.

Маша попила чаю, стащив из общего запаса печенье. До вечера ведь теперь голодать. Взяла у секретаря приказ и список, спустилась в холл. Там отыскала ребят, двух девочек и мальчика, собравшихся на олимпиаду.

В приказе был указан адрес школы, где проводилось мероприятие. Школа находилась в пешеходной доступности, что весьма облегчало задачу. Детей ведь еще надо было вернуть в альма-матер в целости и сохранности.

Отправились помолясь. Не спешили: времени вполне хватало на регистрацию и все остальное. Благополучно добрались до школы, протолкались сквозь толпы гомонящих подростков к нужным столам регистрации, отметились, и школьники разошлись по аудиториям. Маша заняла удобную позицию, чтобы три часа терпеливо ждать их возвращения, коротая время за книгой. Она уже нашла нужную страницу и начала погружаться в любимую эпоху, когда вдруг ее подопечные вернулись, растерянные и недоумевающие.

– Что случилось? – подскочила Колосова.

Произошла путаница, ребятам уже в аудитории сообщили, что надо ехать в другую школу.

– В какую? – обалдела Мария Кирилловна.

Этого ребята не знали. Они смотрели на учителя с надеждой и детской уверенностью, что взрослый все может. Колосова бросилась к дежурным выяснять, что же случилось. Ей дали адрес нужной школы в районе Мосфильма. Объяснили, как туда добраться.

– Мы же не успеем! – воскликнула Маша. – Ехать будем не меньше часа.

Однако медлить было нельзя. И Колосова дала команду быстренько одеваться. Они выскочили на улицу, добежали до автобусной остановки. До начала олимпиады оставалось пятнадцать минут. Маша лихорадочно соображала, сколько у нее в кошельке денег. Порывшись в сумке, обнаружила забытую тысячу, которую хотела отдать с зарплаты Милке. Обрадовалась, бросилась к обочине дороги ловить такси. Тотчас рядом затормозила старая "Волга".

– Ребята, садимся! – позвала она топчущихся на остановке учеников.

На Мосфильмовской пришлось покататься по окрестностям в поисках школы, а потом еще искали вход: подъехали не с той стороны. В школу ввалились запыхавшиеся, красные. По крайности, Мария Кирилловна.

Они, конечно, опоздали, но не смертельно, минут на десять-пятнадцать. Дежурные преподаватели быстренько зарегистрировали ребят и увели на второй этаж.

Маша наконец выдохнула. Ее пригласили в помещение, где сопровождающие ждали своих учеников. Это был класс детского творчества или труда. Все стены увешаны вышивками, макраме, лоскутными коллажами. Все сделано руками ребят из младших классов. Стояли швейные машины, коробки с клубками нитей, лоскутами, фурнитурой.

Но самое приятное из всего был стол, накрытый для чая. Дежурная дама наполнила электрочайник водой, здесь же под краном, и поставила его кипятиться.

– Пожалуйста, коллеги, угощайтесь! – пригласила она.

Преподаватели охотно потянулись к чайному столу. Маша тоже взяла чашку, сунула в нее пакетик с черным чаем, залила кипятком. Есть хотелось невообразимо, в животе неприятно клокотало. Бедняга решила отбросить ложную скромность и налегла на вафли, печенье, пастилу.

А потом в более-менее сытом умиротворении забилась в уголок с книжкой, которая снова ее спасала. Предстояло просидеть еще три часа и постараться не уснуть.

Она не уснула, но притомилась изрядно. К концу положенного срока сидеть уже не могла, приходилось периодически разминать ноги и все остальное, то есть прохаживаться. Поскольку ее подопечные опоздали, им дали возможность писать подольше. Они, конечно, сидели до победного и теперь опаздывали в интернат на ужин.

Опять они торопились. Разыскали автобусную остановку, потоптались в ожидании.

– Нам не оставят поесть, вы не знаете? – жалобно спрашивали девочки.

Колосова не знала. Она мысленно махнула рукой и снова пошла к обочине ловить машину.

Каким-то чудом прошмыгнули мимо пробок, огородами, и довольно быстро доехали до школы. Ребята подоспели к завершению ужина. Сдав их на руки дежурному воспитателю и велев покормить, Маша побрела на остановку своего автобуса.

"Как бы кстати сейчас был бы кто-нибудь с машиной, – привычно подумала она, оглядывая площадку перед школой. – Сил совершенно нет..." Однако никто с машиной не подвернулся, увы, и бедолага толкалась в автобусе, потом в метро, попав в самый час-пик.

Вошла в квартиру, сбросила ботинки и свалилась на диван. Нет, ноги не устали, скорее, другое место, ведь ей столько сидеть пришлось в этот день! Но усталость была общая, и моральная, в частности. Ничего не хотелось, не было сил пальцем пошевельнуть. Может, погода менялась к дождю, а Маша была чересчур метеозависима.

Кажется, она задремала, потому что сильно вздрогнула и сердце бешено застучало, когда вдруг раздался звонок в дверь. Маша подскочила как ужаленная. Бросилась к дверному глазку. Разглядеть ничего не смогла: как всегда, на площадке было темно. Она открыла с замиранием сердца.

За дверью стоял Толя.

– Здравствуйте, Маша, – вежливо произнес нежданный гость.

– Да, привет, – пробормотала Колосова, убирая волосы, выбившиеся

прически. – Проходи.

Она пропустила юношу в прихожую, посмотрела на себя в зеркало. Глаза чуть-чуть припухли, а остальное в порядке. Толя снял пальто, ботинки. Не трогая руками, всунулся в пластиковые тапочки, любезно поданные ему хозяйкой, замедленным движением достал из кармана трубку и табак, только тогда прошел на кухню, где Маша уже ставила чайник.

– Есть будешь? – привычно спросила она и получила ожидаемый ответ.

– Если можно, выпью чаю, – выразил желание Толя и ушел мыть руки.

Когда он вернулся, Маша виновато произнесла:

– Только у меня к чаю ничего нет.

– Ничего страшного, – ответил гость.

Не евшая весь день ничего существенного, Колосова скисла. "А, плевать!" – подумала она и достала из морозилки пачку пельменей. Больше ничего и не было, а пельмени Маша любила.

– Я не буду есть, – напомнил Толя.

– Да я...– смутилась Маша, – я недавно с работы пришла, голодная.

Юный поэт милосердно изрек:

– Конечно, Маша, вам надо поесть.

"Как все просто, оказывается! – мелькнуло у нее в голове. – И чего я всегда стеснялась так в его присутствии?"

Она заварила крепкого черного чая, налила Толе и ждала, когда закипит вода для пельменей. Юный поэт курил и загадочно молчал, пуская кольца ароматного дыма. Маша почувствовала вдруг раздражение. "Ну почему он всегда ждет, что я буду его развлекать? Имею я право помолчать после трудового дня, отдохнуть?"

Однако молчание неприлично затягивалось и становилось тягостным. Маша беспрестанно совала нос в кастрюльку с водой и лихорадочно искала тему для разговора. Такого с ней еще никогда не было!

– Как мама? – вдруг брякнула она.

– Хорошо, – вежливо ответил Толя.

Тема исчерпалась. Вода закипела, и Маша занялась делом. Однако когда пельмени приготовились и уже лежали на тарелке, Колосова с ужасом поняла, что не сможет проглотить ни одного пельмешка под прицелом этих сверкающих прищуренных глаз. Попросить его почитать или спеть? Но тогда тем более нельзя будет есть.

– Ты руки помыл? – вспомнила вдруг Маша.

– Да, конечно, – ответил Толя.

Он всегда долго и тщательно мыл руки, когда с улицы входил в дом. В этом было что-то нервическое. "Надо же, мыл. А я уже не помню", – думала Мария Кирилловна, доставая остатки масла из холодильника и выковыривая их из масленки.

– Надо еще помыть, – брякнула она ни с того ни с сего.

Толя удивленно посмотрел на Машу, на свои руки и послушно отправился в ванную. Тем временем Колосова запихнула в рот горячий пельмень, обожглась вылившимся из него соком, поперхнулась, поскорее запила из Толиной чашки. Она знала, что юноша болезненно брезглив, поэтому поспешно стерла салфеткой следы губной помады с чашки. Успела схватить еще один пельмень, на этот раз осторожно откусила от него, дав соку вылиться на тарелку.

Этим она только раздразнила аппетит, и, когда Толя вернулся, Колосова, уже не стесняясь, уминала пельмени, пока не прикончила все до одного из лежащих на тарелке. Гость слегка косился на ее манипуляции, и Маша могла поклясться, что он очень хочет съесть хотя бы пару пельмешков, но какие-то странные правила вынуждают его отказываться от удовольствия. Маша прекрасно знала, что Толя не притронется к еде, даже если она поставит перед ним тарелку с аппетитно дымящимся блюдом. Не раз уже проходили.

С сытостью пришло и благодушие. Колосова принялась за чай, пожалев, что нет ничего сладкого. Хоть бы сухарик какой завалялся.

– Что с твоей книжкой? Когда обещают выпустить? – спросила Маша, которой надоело молчание.

– К лету, уже скоро, – будто очнувшись от сна, ответил юный поэт. – Они просили посмотреть корректуру, я отказался.

– Почему? Зря. Я ведь не вижу своих ошибок, когда сама печатаю. Могла что-то пропустить. Да и вообще...

Толя снова зажег трубку и пыхнул несколько раз, давая табаку разгореться.

– Там есть корректор, я думаю, он внимательно прочитал сборник.

Они помечтали о том, как будет приятно взять в руки маленькую книжицу стихов, настоящую, печатную!

– Я видел обложку, – вдруг сообщил поэт.

– И молчишь?! – возмутилась Маша. Она вошла в азарт.

Толя сдержанно улыбнулся.

– Я выбрал ее из предложенных вариантов. Мне хотелось предельно простое оформление: только имя и название на темном фоне. Но меня убедили, что обложка может быть и другой. Я выбрал фон из осенних листьев, желтых, бурых. Внизу небольшой черный прямоугольник, в который вписаны мое имя и название сборника разными шрифтами.

– Интересно... – мечтательно произнесла Колосова.

Все, что касалось книг, ей казалось необыкновенным, магическим, волшебным. Даже теперь, когда печатные издания во многом обесценились, перестали соответствовать своему назначению. Теперь они часто обманывают читателя своей твердой, глянцевой, яркой обложкой, под которой только пустота, если не хуже. Даже запах у них стал другой.

Толя предложил что-нибудь почитать, и они остановились на Блоке. Всегда, когда не было определенных планов или специального интереса, Толя предлагал почитать Блока, которого мог слушать бесконечно. Маша поддалась очарованию стихов и магии хрустальных глаз, забылась, как раньше, до появления Орлова.

Когда она проводила юного поэта, часы показывали третий час ночи. Непростой выдался день. Колосова засыпала на ходу, однако убралась на кухне, как всегда, тщательно. Выбросила из пепельницы трубочный пепел, перемыла чашки, стряхнула со стола крошки. Даже пол протерла влажной тряпкой. Она любила просыпаться и пить кофе в идеально чистой кухне.

Войдя в спальню, Маша увидела на туалетном столике мобильный телефон, который случайно бросила здесь и забыла. Они сидели с Толей на кухне, прикрыв дверь, чтобы табачный дым не шел в комнату. Телефон мог звонить сколько угодно, они все равно бы его не услышали. "Хотя, кому звонить-то! – горестно подумала Маша. – Разве что маме". Она взглянула на осветившийся экранчик и вскрикнула. Телефон показал три пропущенных вызова ... от Игоря.