Текст книги "Те же и граф (СИ)"

Автор книги: Ольга Тартынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 11

Под гнетом

– Кто это? – спросила Катя.

– Где? – не сразу отозвался он.

– Ну та, на кого ты смотрел. Знакомая? Или бывшая пассия?

Ее все бесило и раздражало. "И зачем я согласилась пойти с ними?" – досадовала Катя.

– Ешь мороженое, – сказал Гарик, – а то совсем растаяло.

Катя знала, если он не захочет отвечать, бесполезно спрашивать. Все равно ничего не скажет. Она взялась за мороженое. Петька все канючил и куда-то тянул. Игорь заботливо стирал влажной салфеткой с его лица сладкую жижицу. Катя тоже достала салфетку из его пачки и вытерла руки.

– Ну что, теперь домой?– спросил Игорь, однако вопрос больше походил на команду.

– Пап, ты же обещал в "Баскин Робинс"! – Петька хотел получить все удовольствия сразу.

– Считай, уже сходили. Возле дома заскочим в "Шоколадницу", как, устраивает?

– Ура! – завопил Петька и запрыгал на одном месте.

– Идем в машину! – Орлов подхватил его и усадил на плечи.

Петька был на седьмом небе от счастья. Катю пугала эта эйфория ребенка, когда он был с отцом. Мальчик смотрел на Игоря с восторгом, ловил каждое его движение, в глазах его читались собачья преданность и терпеливое ожидание, а у Кати щемило в груди от всего этого. "Что ж делать? Что делать?" – привычно крутилось в голове, пока они шли к машине. Домой ехали в молчании. Орлов погрузился в свои размышления. Скорее всего, невеселые, судя по выражению его лица. Петька устал за день, уже вечерело, оживление его угасло. Он клевал носом, сидя в автомобильном кресле.

"Что делать?" – вновь задала себе Катя надоевший вопрос.

Игоря продержали под арестом неделю. Затем в дело вмешались адвокаты. У кого-то из арестованных с ним активистов гринписа случился сердечный приступ, и их отпустили под залог. Потом выяснилось, что никаких законов гринписовцы не нарушили, и суд скорее всего признает их невиновными.

Орлов вернулся после двухнедельного "отпуска" злой и решительный. Пока он отсутствовал, прошел еще один назначенный для регистрации срок. Катя с облегчением думала, что все решилось само собой, и ей не надо объясняться с Орловым, отказывать ему. Однако Игорь ничего не забыл, он еще раз перенес дату регистрации, договорившись с работниками ЗАГСа.

– Представляешь, – рассказывал он в их первую встречу после счастливого избавления, – Сашка Федоров привез адвоката, и тот быстро все разрулил. И как он узнал?

– Я позвонила, – сказала Катя, чувствуя неловкость от его присутствия.

"Вот это да, – удивлялась она самой себе. – Раньше бы за счастье почла... Ну как, две недели не виделись, он был под арестом, в кутузке сидел, вернулся. Надо бы на шею бросаться, плакать от радости, а я? Нет, неправильно все..."

Орлов не сразу приехал к ней, однако сразу позвонил, спросил про Петьку.

Именно так:

– Привет. Я в Москве. Как там Петька? Не болеет?

– Нет.

– Зайду на днях.

И все. А то, что у Кати за это время могла в корне поменяться жизнь, его мало волновало. А ведь так и было. Две недели покоя и счастья, как бы жестоко по отношению к Орлову это ни звучало. Вечная тревога, страх, что Гарик заявит свои права на сына, подтачивали ее силы в последние месяцы. Пока он находился под арестом, можно было спокойно спать. Не думать, что будет, когда Орлов узнает о существовании Юры. А он узнает, конечно. Петька расскажет или сама она проговорится. Да элементарно, спросит про портрет, откуда, кто написал, почему.

Татаринцев бывал теперь у нее, познакомился с Петькой. Не вечно же бегать на свидания, бросая сына на маму. Кате так было удобнее. Возвращалась с работы, забирала сына из садика, и Юра тут как тут. Они вместе мирно ужинали. Готовили по настроению то Катя, то Татаринцев. И Юра учил Петьку рисовать.

– Катя, – говорил он, показывая на рисунки ребенка, – в этом что-то есть. Надо бы поработать с ним.

– Работай, – соглашалась счастливая Катя.

Петьке нравилось учиться, да и сама она взялась вспоминать все забытое, рисовала, рисовала... Татаринцев одобрительно отнесся к ее упражнениям. Он внимательно изучил первые попытки написать его портрет, подсказал, как работать с цветом. Скоро гостиная их дома превратилась в мастерскую. Кате уже казалось, что у нее начинает получаться выражение небесных глаз Юры. Особенно ей нравилась складочка у губ, придающая детскости его лицу, но она пока никак не давалась.

Когда же Катя укладывала Петьку спать, сын неизменно спрашивал:

– А папа приедет?

На душе Кати делалось смутно. Она уверяла ребенка:

– Конечно, приедет. Только сейчас он далеко, уехал по работе.

– Я хочу ему позвонить, – вздыхал Петька.

– Не получится, – отвечала мама. – У него нет телефона с собой. Но ничего, подожди немного, он обязательно приедет.

– И привезет мне смурфика... – мечтательно бормотал Петька засыпая.

И пришло время поговорить с Юрой, объяснить ему ситуацию. Ведь рано или поздно Игорь вернется, и их безмятежной жизни придет конец.

Она выбрала момент, когда ребенок уснул, а они собрались выпить вина и посмотреть какой-нибудь фильм перед сном. Было уютно, спокойно, и так не хотелось разрушать это состояние.

Однако Катя не терпела неясных моментов, и она храбро взялась за дело. Когда вино было разлито и Юра удобно устроился на диване, Катя начала:

– Юра, скоро я тебя попрошу какое-то время не приезжать к нам.

– Почему?

Он даже не переменил положения.

– Вернется Игорь, отец Петьки.

– И что? – не понял Татаринцев. – Откуда он вернется?

– Не важно.

Катя не смогла произнести "из тюрьмы". Это звучало бы совсем иначе, чем было на самом деле. Она добавила:

– Возможно, он будет недоволен твоим присутствием здесь.

– А разве вы женаты? – Юра заглянул ей в лицо.

– Нет, но он очень любит сына.

– И что?

Катя пожала плечами:

– Он человек неожиданный. В свое время воевал в Чечне, мало ли что.

– И я должен испугаться? – улыбнулся Юра.

– Да нет, просто мне надо разобраться с ним самой, понимаешь. Я за Петьку боюсь. Вернее, боюсь, что он отнимет ребенка.

Юра спустил ноги на пол, поставил бокал с вином на столик.

– Каким образом, если вы не женаты?

– Да я, дура, когда Петька родился, попросила Гарика усыновить ребенка! Теперь он имеет на него те же права, что и я.

Юра все еще не понимал ее страхов.

– Ну и зачем ему отнимать у тебя ребенка?

Катя вздохнула и тоже поставила бокал на стол.

– Ты его не знаешь. Мне кажется, он на все способен...

– Он что, угрожал тебе? Условия ставил? – озадачился Юра.

Катя подумала, наконец, ответила:

– Нет, но он настойчиво зовет меня замуж. Мотивируя тем, что Петьке нужна нормальная семья.

– Вообще-то он прав, ты не считаешь? – сказал Юра. – Парню нужен отец.

Катя с недоумением посмотрела на него.

– То есть, ты предлагаешь мне выйти за него, чтобы у Петьки был отец?

Юра взял бокал и допил вино, только тогда ответил:

– Почему же за него? За меня.

Катя в ошеломлении смотрела на него, не готовая к такому повороту событий. Пауза затянулась.

– Не парься, – успокоил ее Юра. – Если хочешь, считай, что это шутка. Но я вообще-то не шучу.

Они еще выпили, и Катя смогла наконец говорить:

– Знаешь, мне на самом деле не до шуток. От Орлова можно ожидать что угодно.

Юра сделал вид, что ничего не произошло. Он спросил тоном психотерапевта:

– А ты говорила с ним о Петьке? Он знает обо мне? Вообще, хотя бы о том, что ты не собираешься за него замуж, дала ему знать?

– Нет, – растерянно ответила Катя.

– Почему? – удивился Юра.

– Я боюсь... Просто не знаю...

– Он что, полный неадекват? С ним нельзя поговорить по-человечески?

– Ну да, надо поговорить с ним, когда появится, – неуверенно произнесла Катя.

Однако, когда Игорь наконец появился в ее доме, чтобы пообщаться с Петькой, она не смогла даже заикнуться о Юре. Орлов с порога огорошил ее сообщением о новой дате регистрации. Он был возбужден, весь наполнен пережитым. Вопреки собственным принципам не заваливать ребенка игрушками притащил Петьке кучу подарков, включая смурфов с домами, мотоциклами и всякой другой чепухой. Петька был счастлив. Он так радовался, что Кате опять стало не по себе. И как было разрушить их идиллию?

Орлов не обратил внимания ни на портрет Кати, появившийся на стене, ни на краски, холсты, альбомы, карандаши, валяющиеся всюду. Катя поспешила сама объяснить:

– Я решила вспомнить свои занятия живописью, вот, тренируюсь. И Петька учится рисовать.

Она знала, что рано или поздно ребенок расскажет о Юре, это естественно. Не приучать же его врать. Они ушли гулять, сын и отец, а Катя в бессилии опустилась на диван. Вот они вернутся, и сам собой возникнет разговор. "Кто такой Юра?" – спросит Орлов. И что? Так все и рассказать? Она понимала, что лучше это сделать сейчас, но никак не могла собраться с мыслями. Такого еще никогда с ней не было, чтобы она боялась просто поговорить с человеком. Действительно, разве Игорь монстр? Близкий человек, отец ее ребенка. Жених.

Когда они вернулись с прогулки, сытые и довольные, Катя была на грани нервного срыва, однако искусно скрывала это. Игорь ни о чем не спросил. Так и уехал. Пока укладывали Петьку, не до бесед было, а потом он сразу убежал. Жених!..

И вот теперь опять приближался момент решительного объяснения. После "Шоколадницы" Катя рассчитывала поговорить с Орловым непременно, кровь из носа. Жить под давлением угрозы становилось невыносимо. Да и гармония жизни была нарушена. Теперь Юра не приезжал к ней, опять приходилось вырывать время для свиданий. Татаринцев не возвращался больше к разговору о женитьбе и не спрашивал, удалось ли ей объясниться с Игорем.

– Так кто та женщина, которую мы видели в саду? – спросила она у Орлова, когда тот вышел из Петькиной комнаты, оставив его собирать только что купленные пазлы 3D "Волчье царство". Это была зацепка, чтобы хоть как-то начать разговор.

Игорь опять как ни в чем не бывало пропустил вопрос мимо ушей. Он увидел вдруг на мольберте неоконченный портрет Татаринцева. Тряпка, прикрывающая его, слетела от сквозняка.

– Это кто? – спросил он, рассматривая картину.

– Знакомый художник, – ответила Катя, ожидая, что теперь-то он все поймет.

Однако Игорь ничего больше не спросил. В гостиной работал телевизор: Катя смотрела его, пока Орлов возился с сыном. Она взялась за пульт, чтобы выключить телевизор, но Игорь шикнул:

– Подожди!

В новостях рассказывали о стычке разных молодежных группировок в Москве.

– Этого знаю. Зря они... – бормотал Игорь, с интересом наблюдая за происходящим на экране. – Придурки, разве так надо?

В его лице промелькнуло выражение холодной жестокости и железной решимости. Катя с тайным страхом следила за ним. "Нет, горбатого могила исправит! – думала она, не решаясь снова заговорить. – Что же с ним происходит? Куда его несет? Будто отчаяние гонит, подталкивает к подростковым выходкам. Взрослый же мужик, скоро сорок, а все играет в бунтаря-одиночку".

Однако о личном разговоре уже не могло быть и речи. От Орлова на километр исходила агрессия. Он просмотрел до конца новостной сюжет, потом ушел с телефоном на кухне, прикрыв за собой дверь. "Что в его голове творится? Когда он наконец найдет себя? Как еще его агентство не развалилось, уму непостижимо. Помощники хорошие, не дают пропасть", – думала Катя.

Вернувшись из кухни, Орлов сообщил:

– Я должен ехать. Не забудь: десятого июня в ЗАГС. Будь готова.

Он заглянул к Петьке, чтобы попрощаться, и вот уже хлопнул входной дверью, исчез.

– Что же делать? – держась за голову, вслух произнесла Катя.

Глава 12

Не уходи

Почему он ничего не сказал? Почему дал ей надежду? Или все же не давал? Колосова безвылазно сидела дома, решая этот вопрос. И ела шоколадку за шоколадкой.

Позвонила Милка, просто поболтать.

– Мил, может, ты приедешь? – жалобно попросила Маша. – Я что-то тут закисла.

Голос ее сорвался, и подруга, у которой едва не слетел с языка отказ по уважительной причине, тотчас ответила:

– Хорошо, приеду. Только ближе к вечеру.

"Почему же не проходит боль?" – спрашивала себя Колосова. С неизменной услужливостью память подсовывала ей картинки: маленький мальчик, похожий на Игоря, с мороженым в руках, красивая стройная женщина подходит к ним... Они семья, это же очевидно. Почему же Орлов на ее вопрос, женат ли он, ответил отрицательно? Пусть с небольшой заминкой, но все же отрицательно. Что это значит? Неужели классический пошлый обман?

Маша так измучила себя риторическими вопросами, обращенными уже не к Аглае, а во вселенную, что ей просто необходим был трезвый слушатель. Может быть, Милка плохой советчик, она все же устроена в личном плане. Однако больше не к кому обратиться. "Как же я живу? – удивлялась Колосова. – Мне не с кем поговорить о своих проблемах. Как-то раньше это не ощущалось".

Если бы она была загружена работой! Так ведь нет, все, считай, летние каникулы начались. Может быть, даже на ЕГЭ не надо будет везти ребят, не ее очередь. Считай, все, до конца августа свободна! И к чему эта свобода? Что с ней делать?

С Милкой давно не виделись, поэтому, когда та приехала с бутылкой шампанского и коробкой конфет, подруги обнялись и расцеловались. Милка не очень-то сентиментальная всегда, а тут расчувствовалась. Маша спросила:

– Картошку будешь?

– Нет, жарко, – отмахнулась подруга. – Давай просто выпьем шампанского.

Они уютно устроились на кухне. Подруга открыла бутылку и разлила вино. Только они поднесли бокалы к губам, раздался звонок домофона.

– Кто это? – с упреком спросила Милка. – Ты еще позвала кого-то?

Сердце Маши запрыгало.

– Нет, никого не звала...

Она бросилась открывать. Не стала спрашивать, кто пришел, сразу нажала на кнопку. Пока гость поднимался, Маша стояла в прихожей, как жена Лота. Милка высунулась из кухни с любопытством:

– Дверь-то открыла?

Колосова опомнилась и, повернув замок, приоткрыла дверь. В квартиру вошел Толя. Маше пришлось сделать над собой усилие, чтобы улыбнуться и приветливо поздороваться с гостем. Она представила его подруге. Юный поэт оценил ситуацию и тактично сказал:

– Я зашел на минутку.

Он достал из кармана небольшую книжечку с тонкой обложкой теплых осенних тонов и протянул ее Маше.

– Это вам.

Колосова не сразу поняла, что это за книжечка, а когда поняла, неожиданно для себя очень обрадовалась.

– Боже мой, это же сборник! – слезы умиления застлали ее глаза. – Поздравляю! Какое счастье!

Она с благоговением полистала книжечку, прочла дарственную надпись "Маше с благодарностью от автора" и совсем растрогалась:

– Спасибо!

Изданный тиражом двести штук, сборник имел номерные экземпляры. На Машином Толя поставил "╧ 1".

– Спасибо тебе! – еще раз пробормотала Колосова, стесняясь своих слез.

– Покажи, – Милка отняла книжечку и с любопытством взялась листать.

Юный поэт стал прощаться.

– Я еще зайду, если вы никуда не уедете.

– Да, заходи, – ответила Маша. – Еще раз поздравляю! До встречи.

Закрыв за ним дверь, Колосова проговорила с тихим изумлением:

– Надо же, вот и книга готова. Чудо какое-то...

В другое время она, наверное, пела бы от счастья. Обязательно отметила бы это событие с Толей долгим чтением стихов. Теперь же ни на что не было сил, только все время хотелось плакать.

– Есть повод все-таки выпить, – заключила Милка. – А то на тебе лица нет.

– "На бледном лице виднелись светящиеся глаза", – уныло процитировала Маша, следуя за ней на кухню.

– Ну, рассказывай! – выдохнула Милка, выпив залпом шампанское.

И Маша путано, со слезами выложила все, чем мучилась последние дни.

– Да-а... – протянула подруга после некоторого молчания. Она вновь наполнила бокалы шампанским. – Что тут скажешь? Выпьем.

– Все к одному сейчас! – плакала Маша. – С работы надо, наверное, уходить. Вот предлагал же мне Игорь идти на телевидение.

Она суетливо рылась в соломенной шкатулке, стоящей на подоконнике, пока не нашла визитку.

– Не потеряла!

– Подожди, подожди, – остановила ее Милка. – Какая здесь связь? Ну, гад твой Орлов, не сказал, что женат. А какая связь со школой? Зачем нужно менять работу?

– Я ни на что не гожусь, понимаешь? Игорь ведь ничего мне не обещал, ни разу! Я сама настроила воздушных замков. Придумала и поверила в свою выдумку. Он ведь исчез в последнее время, чтобы не давать мне ложных надежд. Я теперь только это поняла!

– Ну, а школа-то тут причем? – не понимала подруга.

Маша шумно глотнула из бокала.

– Я никакой не педагог. Говоришь им о чести, благородстве, совести, порядочности и что? Помнишь маму Коли Бородина, которая меня преследовала?

– Да, конечно, – ответила Милка.

Колосова рассказала ей об обиде, которую пережила в конце учебного года. Бородина раскопала какой-то закон, где говорится, что оценки в аттестат выставляются с учетом оценок за десятый класс.

– И все бездельники, которые практически не учились второй семестр и едва вышли на тройки, получат в аттестат "отлично". Понимаешь? – горячилась Маша. – Они мне просто в лицо смеются! Причем Бородина не поленилась прийти к директору и помахать перед его лицом этим законом. И мне персонально об этом доложили и намекнули, что будут следить за исполнением закона.

– Ну и ладно, поставь им пятерки, – предложила Милка. – Зачем аттестат им портить?

– Так нечестно же! – по-детски возразила Маша. – Я спрашиваю одного бездельника: "Но ведь это не ваша оценка. Вы это понимаете?" – "Понимаю, – говорит. – Но если есть такой закон, почему бы им не воспользоваться?" Вот и все.

Она громко всхлипнула.

– Понимаешь, им не важно, какой ценой получена эта хорошая оценка. Не заслужили? Не важно. И чему я их научила в итоге? Получается, ничему.

– Слушай, если мы будем на такие мелочи обращать внимание, то тогда точно надо уходить из школы! – возмутилась Милка. – Время сейчас такое, понимаешь? И это не только в школе, повсюду двойная мораль, приспособленчество, эгоизм! А мы им об идеалах самоотверженности, о самопожертвовании во имя любви... Кому это сейчас нужно? Они живут в реальном, а не выдуманном мире.

Маша молча шмыгала носом. В ее голове все смешалось, сердце горело горечью разочарования во всем сразу.

– Зато вон у тебя какой поэт вырос! – потрясла Милка сборником Толи. – Было же ради чего возиться с ним. Вот книжку тебе принес. И красавец такой.

– Красавец, – согласилась Колосова, думая о своем.

– Надо уходить из школы! – решила она вдруг через минуту. – Позвоню этому продюсеру...

Она повертела в руках визитку. Однако мысль, что придется ссылаться на Орлова, почему-то была невыносима.

– Ты думаешь, на телевидении лучше? – возразила Милка. – Да там, наверное, на каждом пробы негде ставить, ты что?

– Но там, может быть, это не так важно? Там другие цели, не связанные с воспитанием детей...

– С оболваниванием народа связаны, – проворчала Милка. – Вот Бородина-то порадуется! Выжила-таки тебя из школы, добилась своего!

– И что я ей сделала, Мил? – недоумевала Колосова. – Ее сын получит заслуженную пятерку, тут я не пойду против совести. Из чего она хлопочет?

– Тебе подгадить хочет, а уж каким способом, ей, наверное, тоже все равно.

Маша сунула в рот очередную шоколадную конфету, не замечая, что уже схомячила полкоробки.

– Все равно не понимаю, зачем тебе уходить из школы, – продолжила Милка.

– Хочется все поменять! – выплеснулась Колосова. – Забыть все. Я не знаю, как мне дальше жить! И не знаю, куда девать целое лето! Что с собой сделать, чтобы выкинуть из памяти Орлова и все с ним связанное!..

Милка сочувственно смотрела на подругу, понимая, что та права. Самое трудное сейчас в ее состоянии – это вынужденное безделье. Только активная работа, которая забирает человека целиком, может помочь Маше.

– Может, в летний лагерь поедешь? Хочешь, я тебя устрою? – предложила она.

– С детьми? Нет, не гожусь я в воспитатели, – категорически отказалась Колосова. Она опьянела изрядно. – Тогда уж лучше телевидение.

– Только ты не пори горячку, – советовала Милка. – Не пиши пока заявление, все равно впереди отпуск. Попробуй, осмотрись...

– Это я могу тебе обещать! – пьяно кивнула Маша.

В заключение они попили чаю, рассуждая о предстоящем отпуске, который Милка намеревалась провести на Азовском море. Однако были у нее мысли на недельку выбраться за границу.

Было поздно, Милка вызвала такси. Перед уходом она посмотрела на подругу сочувственно.

– Ты держись, Маш. Попробуешь с телевидением, позвони мне, расскажи.

Та готовно кивнула. Оставшись одна, Маша вымыла посуду, убрала бутылку в мусорное ведро, начисто протерла стол. Внутри продолжала ныть зияющая пустота. Шампанское только усугубило тоску, обострив все чувства. Что теперь? Встреча с подругой взбодрила, согрела, но не спасла от главного – от одиночества. Милка, исполнив долг дружбы, летела в объятья к любимому мужчине, к сыну. А Колосова осталась одна.

Она свернулась клубочком на диване, убаюкивая боль. "Зря я виню Игоря, ни в чем он не виноват передо мной! Я должна быть ему благодарна за то, что он был. Что подарил мне Суздаль, свое тепло и, мне даже казалось, любовь..."

Чем больше она размышляла, тем яснее ей становилось, что она ошиблась. Любви не было, была обычная привычка Орлова вмешиваться в чужую жизнь, помогать в меру своих представлений. На тот момент, должно быть, не подвернулось что-либо подходящее для его кипучей натуры, сообразное его масштабу, а попалась случайно она, неустроенная, одинокая... Как мужчина и как человек участливый, он попытался скрасить ее жизнь, а когда понял, что Маша влюбилась в него по уши, отстранился, исчез...

– Да-да! Все так! – плакала Маша, не утирая слез. – Какая же я глупая! Напридумывала себе. А он женат, не хотел меня разочаровывать... Он просто неравнодушный человек...

И тут в тишине квартиры раздался оглушительный звонок домофона. Колосова подскочила от неожиданности, машинально взглянула на часы. Первый час ночи, кто бы это мог быть? Снова Толя? Разве что он. Маша нажала кнопку домофона, повернула замок и посмотрела на себя в зеркало. Да, страшна как атомная война. Глаза заплыли, нос и губы распухли. Краше в гроб кладут.

Дверь открылась, и на пороге возник Орлов собственной персоной. Он тотчас закрыл за собой дверь. Маша ахнула. Бровь у Игоря была рассечена и сочилась кровью, глаз распух. При этом Игорь держался за предплечье, и пальцы его тоже были испачканы кровью.

– Боже, что с тобой? – только и смогла выговорить Колосова.

– Так, пустяки, ножевой порез.

И добавил, видя, как Маша бледнеет на глазах и едва не теряет сознание.

– Эй, эй! Ничего серьезного! Маш, ты сможешь перевязку сделать?

Колосова только кивнула (голос почему-то пропал) и помчалась в ванную доставать аптечку.

– Надо промыть! – когда Маша занялась делом, к ней вернулось самообладание. – Снимай футболку!

Орлов осторожно стянул с себя черную майку и направился вслед за хозяйкой на кухню, где она устроила полевой госпиталь. Колосова промыла все раны перекисью водорода, обработала антисептиками. На предплечье Орлова действительно был порез, довольно глубокий, но не задевший ничего важного.

– Может, в травмпункт? – спросила испуганная Маша.

– Да зачем? – усмехнулся пострадавший. – Заживет как на собаке.

Маша сделала тугую повязку, чтобы бинт не слетел сразу: место уж больно неудобное. Орлов слегка морщился, а Маша чувствовала его боль так остро, что опять едва не теряла сознание.

– Спасибо! – сказал Игорь, когда перевязка была окончена и Маша помогла ему натянуть черную майку. Он подошел к окну и внимательно посмотрел вниз, прячась за шторой.

– Я посижу у тебя немного? – спросил он.

– Конечно, – тотчас ответила спасительница. – Есть хочешь?

Спросила и вспомнила, что кроме картошки у нее ничего нет.

– Нет, – он потрогал нижнюю челюсть, – просто не смогу сейчас ничего есть. Чаю бы выпил. Не очень горячего.

И Маша схватилась за чайник. Столько вопросов к Орлову толпилось в ее голове, но стоило взглянуть на него, все тотчас и выветрилось. Налив чаю и поставив чашку перед раненым, Колосова спросила о том, что было на поверхности:

– Кто тебя так? Подрался, что ли?

– Да, выяснили кое-что. Некоторые считают себя хозяевами и хамят не по-детски, – лицо его приобрело жесткое выражение.

– А прячешься от кого?

– От полиции. Да я не прячусь, мне нельзя сейчас попадаться, а то посадят уже основательно.

Маша неодобрительно покачала головой:

– Все воюешь? В твоем-то возрасте... Не мальчик уже.

– А если нет желания смотреть, как наглеют эти... скажем так, инородцы?! Вот мы с ребятами их слегка поучили вежливости. Слегка! – угрожающе повторил он.

Маша разволновалась.

– Какие инородцы, Игорь? Наглеют и хамят не только они. Это сегодняшняя норма, таково состояние нашего общества. И смысл воевать? Ладно, мальчишки-дураки, но ты-то взрослый человек! Ты же родился в Советском Союзе! Надо искать общий язык, надо людей снова объединять, нам с ними жить, как раньше жили. Это же все равно, что в семье драться из-за того, что один блондин, а другой брюнет!

Орлов с любопытством смотрел на нее. Он лукаво подначивал Машу:

– Бывает и такое, когда отцы разные.

Было видно, что он уже успокоился, теперь Колосова встала на дыбы.

– И чего вы добились? Надеюсь, обошлось без жертв? Или... нет?

– Да какие жертвы? – усмехнулся Орлов. – Помахались всего ничего, и они разбежались.

– Ну, так и этого вполне достаточно! – указала она на повязку. – Ну, глупые, глупые! Вы мужчины – как дети! Вечно придумываете себе проблемы, не живется вам мирно...

– Да как спокойно смотреть на то, что вокруг происходит? – опять возбудился Орлов. – Что, все глотать, как вечно ноющая интеллигенция и всякие либерасты? Насилие, беспредел черных, грабеж и разворовывание страны?

– Ты будто никогда не слышал пушкинские слова о русском бунте... – с грустью ответила Колосова.

– Ну да, часто вспоминают сейчас: "русский бунт бессмысленный и беспощадный".

– А знаешь, какое продолжение этой известной фразы было в пропущенной главе "Капитанской дочки"? "Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка".

– Да знаю я все это! А что делать? – Орлов понял, что снова заводится, и постарался взять себя в руки.

– Надо жить, надо любить, надо верить! – как заклинание проговорила Маша.

– Опять цитата? – улыбнулся Игорь.

– Ну да, "Война и мир". И потом, – вдохновилась Колосова, – ты же можешь собирать этих мальчишек, которым некуда девать энергию, заниматься их воспитанием. Спорт, история Отечества, войны. Вырастить из них патриотов, сильных людей, воинов...

Орлов вдруг засмеялся.

– Так результат будет тот же! Ты вспомни девяностые, эти подвальные спортклубы. Из них вышли качки, любера, бандиты. Ну и нацболы тоже...

– Ерунда! Если дать им правильное направление, вырастить из них настоящих мужчин... – Маша расстраивалась, что не может убедить Орлова и сердилась. – Ты же можешь, у тебя есть дар убеждения, сила. А ты дерешься, как отморозок, вместо того чтобы созидать, воспитывать. Зачем этот бессмысленный риск? У тебя же сын растет!

Маша осеклась, понимая, что перешла запретную черту. Орлов посуровел:

– Да, сын растет...

Они замолчали. Маша наклонилась над чашкой, изо всех сил удерживая вдруг подступившие слезы. Игорь первый нарушил молчание.

– Прости, я не должен был приходить...

Маша с трудом выговорила:

– Почему ты не сказал, что у тебя семья? Я ведь спрашивала.

– Ты спрашивала, женат я или нет. Я не женат.

Не дожидаясь разрешения, он закурил, Колосова машинально поставила перед ним керамическую пепельницу, живущую на подоконнике.

– Ну, так получилось, понимаешь? – Орлов волновался. – Катя родила сына, я его, естественно, усыновил. Мы не женаты и не собирались жениться.

Маша внимала, напряженно вслушиваясь в каждое слово. Зыбкая надежда, еще не оформившаяся в чувство, чуть забрезжила в подсознании, пока Игорь не продолжил:

– Но Петька должен расти в нормальной семье, понимаешь?

И Маша согласно кивнула, хотя совсем не понимала, о чем он говорит. Орлов развил мысль:

– Если действительно мужики переводятся, как говорят, то в этом виноваты неполные семьи. Женщины воспитывают пацанов и делают из них кисейных барышень. Конечно, многое зависит от генетики и прочее, но все патологии – и это факт – по большей части идут из неполных семей.

Маша хотела бы возразить, но что она понимала в семьях, одинокая старая дева? Игорь затянулся сигаретой так крепко, что закашлялся. Откашлявшись, продолжил с горячностью:

– Да и вообще! Какое, на хрен, государство можно построить без традиционной семьи? Семья – главная опора государства, его основа, а там, где пропагандируют и узаконивают однополые браки, что можно построить? Кунсткамеру для уродов и дегенератов.

И теперь Колосова не возразила. Сама твердит ученикам о семейных ценностях. Только вот сама... Наверное, тоже из этого паноптикума. А Орлов будто себя убеждал:

– Мы много говорили с Сашкой Федоровым. Ну, с отцом Родионом. Вот он все правильно понимает. Говорит, если враг хочет разрушить чужое государство, то начинает с уничтожения сакрального, святого. В частности, семьи.

Едва родившись, надежда окончательно умирала в сердце Маши.

– В общем, я решил жениться на Кате и растить Петьку нормальным человеком, – глухо договорил Орлов.

– Ты решил... – прошептала Маша.

У нее не было сил поднять руку и поднести ко рту чашку с чаем, хотя горло вмиг пересохло.

– Ну да, решил! – Игорь, кажется, сердился. – Иначе все слова! Я всегда за действия, и они не должны расходиться со словами.

Он говорил громко, будто Маша с ним спорила, а она не спорила. Она опустила голову, чтобы Игорь не видел ее бессильных слез. Орлов вскочил, подошел к окну и выглянул на улицу. Он снова закурил, обжегшись и чертыхаясь. Опять повисло молчание, напряженное, в высоком градусе. Маша глотала слезы пересохшим горлом и силилась хоть что-то выговорить. Наконец она выдавила из себя:

– А Катя что говорит?

Орлов удивленно посмотрел на нее:

– Что говорит? – в голосе его послышалось сомнение. – Она не против, кажется. Да какая разница?

Маша не выдержала и воскликнула (как только голос прорезался?):

– Тебе все равно? И на меня тоже наплевать? Как ты мог?! – Горло снова перехватило спазмом, и Маша умолкла, изо всех сил сдерживая рыдания.

Игорь вдруг сел напротив нее.

– Нет, мне не наплевать, – голос его обрел неожиданно мягкость и звучал взволнованно. – Я решил (раньше!), что больше не увижусь с тобой. Это было правильнее. Да и легче... Так казалось.

Он помолчал, глядя перед собой, а Маша слушала с замиранием сердца, боясь даже вздохнуть.

– Но видишь, не удержался... Не по-мужски как-то.

Он грустно усмехнулся и только теперь решился посмотреть ей в глаза. И в них Маша прочла боль, тоску и ... Начиная трепетать от его волнующего взгляда, она пробормотала: