Текст книги "Сестры"

Автор книги: Ольга Русанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Это… это… – растерянно проговорила Кольцова, пытаясь встать, но снова погружаясь в бездонное кресло. – Вы ошибаетесь, это невозможно!

Журавлева подняла на Надежду Антоновну свои темносерые глаза:

– Какие у вас доказательства?

Анна Игнатьевна ожидала, что Кольцова начнет возражать, возможно у нее даже окажется какой-нибудь документ. Но ведь девочка под чужой фамилией, а документы легко спутать.

К ее удивлению, Кольцова спорить не стала.

– У меня нет никаких доказательств, – тихо проговорила она. – Я знаю только одно. Маринка, то-есть Маша, раньше часто вспоминала какую-то черненькую девочку. Эта девочка, видно, была очень капризная, избалованная. Чуть что – в слезы. А больше… больше я от Маринки ни о какой девочке не слыхала.

Журавлева достала из папки фотокарточку какой-то женщины и долго молча смотрела на нее, словно искала у нее ответа. По огорченному лицу Анны Игнатьевны Кольцова поняла: случилось что-то такое, чего та не ожидала.

– Маша была слабенькая, – проговорила Кольцова, точно в чем-то оправдываясь. – Впрочем, начну по порядку. В Москву прилетел самолет из Белоруссии с детьми партизан. Это было… это было в 1942 году, в феврале…

– Семнадцатого февраля, – уточнила Журавлева, стряхивая пепел с папиросы.

– Да, совершенно верно, семнадцатого! – подхватила Надежда Антоновна. – Поместили ребят в нашем детском саду. Работники пароходства своих ребят эвакуировали из Москвы, и здание пустовало. Ну так вот, мы узнали, накупили подарков и пришли…

Надежда Антоновна говорила взволнованно и, может быть, громче, чем следовало, забывая, что ведь это, в сущности, официальный прием, что перед нею занятой человек, у которого каждая минута на счету. Она видела перед собой не подполковника, а простую, огорченную женщину, которая тревожится о ребенке не меньше, чем она сама.

– Приехали мы и смутились – столько начальства, – продолжала Кольцова. – Ребят встречали белорусский нарком со своим заместителем, генерал, врачи… Истощенных детей решили отправить в больницу, остальных эвакуировать в детские дома в Среднюю Азию…

Надежда Антоновна помолчала.

– Да, так про Машу… – Она снова заговорила совсем тихо: – Ребятишек подарками завалили, все играют. Ко мне подбежала девочка лет пяти и протянула ручонки. Самая некрасивая, измученная. Обняла меня за шею. И вот уходить пора, а она не отпускает, да и мне уже не хочется с ней расставаться. Тут и капитан говорит: «Что ж делать, Надежда Антоновна, бери девчурку! И твоя жизнь светлее будет! Мы все станем тебе помогать»…

Вьюга не унималась. Снова налетел ветер, и было слышно, как он завыл в трубе, как внизу уныло и жалобно заскрипели ставни. Надежда Антоновна невольно прислушалась.

– Да, так девочку я взяла, – продолжала она. – Нянчил Машу весь пароход. Главной нянькой был Рамзес.

Анна Игнатьевна улыбнулась:

– Громкое имя!

– Это собака нашего капитана. Чудесный пес!.. Рамзес караулил Маринку, когда она играла в саду. Попробуй-ка, подойди к ней – так зарычит!.. Рамзес сам покупал Маринке молоко. Да, представьте себе! Дам я ему сумку в зубы, а в сумку положу деньги, и он отправляется в магазин. Там его уже, конечно, знали…

Не скрывая своего волнения, Анна Игнатьевна курила папиросу за папиросой. Рассказ Кольцовой был убедительнее всяких документов.

– Да, а в конце концов что же вышло? Девочка окрепла, поздоровела, ее и не узнаешь! Но вот что плохо. Сперва Маринка долго болела, и я ее никуда не пускала. В детский сад не водила. Она целыми днями была или одна, или среди взрослых, а они, что греха таить, баловали ее. Развита Маринка не по возрасту, а подружек у нее нет. Одна для нее, видите ли, недостаточно умна, другая мало читает… Она даже ссориться с девочками начала. – Надежда Антоновна провела пальцем по мягкой коже кресла. – Капитан на меня и напустился: «Сама ты, Надежда Антоновна, виновата! Видала, как в детских домах? Чтобы сестер и братьев не разлучать – есть дома, где трехлетки с семнадцатилетними ребятами растут. Мальчики и девочки вместе. Это государство семью бережет. А ты Маринку удочерить удочерила, а сестрой ее не интересуешься. Надо, чтобы сестры вместе росли, вот какое дело!»

Надежда Антоновна посмотрела на окно – оно было до самого верха затянуто пленкой льда. Ох, и вьюга! Ох, и мороз!.. И совсем тихо продолжала:

– Анна Игнатьевна, вы поймите, сестра моей приемной дочери не может быть мне чужая. Меня только смущало немного, что эта «черненькая сестренка», как ее называет Маринка, очень уж капризная. Но я и с этим примирилась – ничего, воспитаем! А вы мне вдруг заявляете, что у Маринки совсем другая сестра, чуть ли не взрослая!

Выслушав рассказ Кольцовой, Анна Игнатьевна облокотилась на стол и ладонью прикрыла глаза. Да, эта женщина правильно рассуждает. Наивно думать, что Маша могла забыть свою старшую сестру, а какую-то маленькую чужую девочку помнит!

И все-таки!..

Анна Игнатьевна подняла голову.

– Товарищ Кольцова, – она взяла из папки фотокарточку и положила ее перед Надеждой Антоновной, – знаете, кто это? Это женщина, которая спасла вашу приемную дочь!

Резким движением Анна Игнатьевна пригнула лампу на высокой гибкой подставке к самому столу, так что в комнате стало темно – весь свет теперь падал на фотографию молодой женщины с огромными грустными глазами на спокойном лине.

…Витя заметил, что свет в мезонине пропал:

– Маринка, мы опоздали! Журавлева, наверное, спать легла!

Он остановился посреди дороги.

Только тут ребята спохватились, что уже поздно, что люди, пожалуй, спать ложатся, а о Вите и Маринке дома, конечно, беспокоятся.

– А все потому, что мы канителимся! – Маринка схватила Витю за карман пальто и потащила за собой.

Они подбежали к забору, из-за которого виднелась небольшая дача. Окно в мезонине оставалось темным.

– Скорей! Скорей!

Маринка побежала по узкой дорожке, поднялась на две скользкие ступеньки и потянула к себе обитую черной клеенкой дверь. В сенях их встретил толстый лысый человек в форме железнодорожника. Он с удивлением посмотрел на облепленных снегом ребят.

– Анну Игнатьевну? – переспросил он. – Сейчас мы ее вам предоставим. Только сначала снег отряхните, а то она у нас простужена.

Витя и Маринка долго хлопали друг друга варежками. Потом железнодорожник показал им комнату Журавлевой. Маринка поднялась по крутой лестнице, постучала.

– Войдите!

Маринка вошла первая. В полумраке она увидела сидевшую за столом женщину в расстегнутом кителе, с завернутыми в одеяло ногами.

– Здравствуйте, товарищ Журавлева!

– Маринка?.. – Надежда Антоновна вскочила. – Как ты сюда попала?

– Мама?.. – изумилась Маринка. – Мама, а мы к товарищу Журавлевой! Мама, мы ее нашли!

– Кого «ее»? – Анна Игнатьевна подняла лампу, и в комнате опять стало светло.

– Женину сестру Зину, вот кого мы нашли! – крикнул худощавый мальчик, стоявший возле двери с шапкой в руках.

– Зину?.. Погодите!

Журавлева сбросила одеяло и с волнением шагнула навстречу Маринке, не сводя с нее глаз. Это же приемная дочь Кольцовой, девочка, которую Анна Игнатьевна хотела увидеть, поговорить с ней, показать ей карточку Васильевны. Если девочка хоть немножко, хотя бы смутно помнит Васильевну, то узнает ее. И тогда все концы сойдутся!

– Так вы нашли Зину? – повторила Журавлева, за улыбкой скрывая волнение. – Где же она?

– В детском доме! Ее зовут Нина! – разом выпалили ребята. И наперебой стали объяснять, как они еще давно оба догадались… нет, не оба, а это все он, Витя…

– Подойди-ка сюда, Маринка. – Журавлева взяла со стола увеличенный портрет женщины в платке и протянула девочке: – Постарайся, вспомни. Кто эта тетя?

Маринка пристально смотрела на круглое лицо с высоким чистым лбом и большими задумчивыми глазами. Белые, вышитые крестиком углы платка были стянуты под подбородком.

Смутно-смутно, точно сквозь какую-то пелену, в Маринкиной памяти стало оживать это лицо. Она словно увидела его склоненным над собой. «Девочка, не плачь», – говорил негромкий голос… И вдруг Маринке вспомнилось, как эта самая женщина вытащила ее из снега, завернула в тулуп и принесла в избу. При свете огарка она чем-то мазала застывшие Маринкины руки и ноги… В избу заходили соседки, они звали эту тетю…

– Я знаю! Я вспомнила! Это Васильевна!

И тогда Анна Игнатьевна сказала:

– Выходит, что ты сама себя нашла.

– Себя?.. – Маринка даже потрогала пальцем свою вязаную кофту и растерянно поглядела из-за очков сперва на свою приемную мать, потом на Журавлеву.

Анна Игнатьевна взяла Маринкин холодный указательный палец, тоже ткнула им Маринку в грудь и сказала с расстановкой:

– Зина – это ты!

Глава девятнадцатая. Праздник

Уважаемый Витя!

Приглашаем тебя на костер, посвященный дню Сталинской Конституции.

Начало в 2 часа дня.

Просьба прибыть без опоздания.

Штаб дружины

Все это было аккуратно отпечатано на машинке. А на обороте синели красивые, четкие бисерные буковки:

Витюша, смотри не опаздывай!

И бабушку обязательно приведи.

Женя

Точно такой же билет получила и бабушка. На обороте, тоже рукою Жени, было написано:

Дорогая бабушка!

Пожалуйста, не опаздывайте!

И обязательно приведите Витю!

Ваша Женя

Бабушка и Витя прочитали свои билеты и засмеялись. Ох, уж эта Женя, всегда она что-нибудь придумает!

Витя стал собираться задолго до указанного часа. Ему не терпелось увидеть Женю. Как же, ведь это он вчера вечером привез к Журавлевой Маринку и узнал ошеломляющую новость, что она вовсе не Маринка, а Зина. Сама Анна Игнатьевна сказала ему спасибо и пожимала руку, точно взрослому. А Женя еще ничего не знает, ни о чем не догадывается. И он придет и сразу все расскажет! Нет, не все, конечно, а только про то, что они с Маринкой ездили к Журавлевой. И что сестру нашли. А кто эта сестра, пусть Женя сама угадает!

– Пойдем, бабуся, пойдем, – приставал Витя, – а то мы опоздаем! Ведь написано: «Просьба прибыть без опоздания».

– Успеется, успеется, – отвечала бабушка, надевая перед зеркалом кофту, которую она сама связала из синей и белой шерсти. – Полуночник! Мало тебе, что из-за тебя вчера столько беспокойства было!

Антонина Степановна была и обрадована и озабочена. Нашлась наконец Зина! Но как же теперь Женя? С сестрой она будет или в детском доме останется? Во всем этом надо разобраться!

Ровно в два часа бабушка и Витя подходили к особняку в Фурманном переулке. Даже сквозь закрытые окна слышалась духовая музыка. Гремели трубы, гулко стучал барабан, лязгали тарелки и тонко звенел стальной треугольник на веревочке.

В вестибюле, украшенном гирляндами из душистых еловых веток, гостей встретило звено Киры Александрович.

– Пожалуйста, проходите в зал! Мы ждем! – приветливо говорила нарядная, вся в белом, Кира. Красный галстук пламенел у нее на груди.

– Где Женя? – первым делом спросил Витя.

– Только что была в «аллее аттракционов».

Витя оставил бабушку возле Киры, а сам стал пробираться сквозь веселую, праздничную толпу ребят. «Аллея аттракционов» помещалась в коридоре. Там было полно народу: кто с завязанными глазами старался пройти по «чортову мостику» – лежавшей на полу доске, кто пробовал накинуть тонкое кольцо на горлышко бутылки – и оказывалось, что это не так-то просто!

– Девочки, а где Женя? – спросил Витя.

– Они с Шурой только что были здесь. Они наверное, в «Нашу Москву» пошли.

Витя опешил:

– В какую вашу Москву? Что вы еще выдумываете!

– Ничего мы не выдумываем! – обиделась Галя Гришина. – Иди в библиотеку, сам увидишь!

Витя побежал в библиотеку. Там у входа высился макет Кремля. Вдоль стен на щитах висели рисунки с видами Москвы. Возле толпились старшеклассницы. Перебивая друг друга, они набросились на Витю.

– Почему Сокольники называются Сокольниками?

– Что такое Сивцев Вражек?

– Витя, а почему…

Витя отмахнулся:

– Потом, потом! Вы лучше скажите, где Женя?

Девочки всё знали про Москву, но где сейчас Женя, они не знали, и Витя снова вернулся в коридор. Мимо него пробежал «кот в сапогах», весело помахивая шляпой с огромными полями и длинным, до полу, пером. Навстречу, переваливаясь, вышагивал на задних лапах бурый косматый медведь. Он зловещим шопотом спросил Витю:

– Что ты такой невеселый ходишь? Небось, двойка в табеле?

Витя покраснел – у него и в самом деле была двойка по арифметике. Но до отметок ли сейчас!

– Мишенька, ты знаешь Женю Максимову?

– Знаю! – ответил медведь, разевая пасть.

– Где она?

– Она в лесу, в моей берлоге лапу сосет, – засмеялся медведь и заковылял дальше.

Кругом пели, смеялись, танцевали. По всем комнатам Майя носилась с черепахой, точно с ребенком. Прижимала ее к груди, гладила по крошечной голове и объясняла:

– У нас в живом уголке очень тепло. И Машка вчера проснулась. Она решила, что уже лето!

Гости всё прибывали. Пришли ребята из соседнего ремесленного училища, явились два суворовца – брат Шуры и его товарищ. Маленькие, но ужасно важные, они поминутно одергивали на себе белые гимнастерки с новенькими яркокрасными погонами. Приехали студентки университета, учительница, зубной врач, техник-конструктор, начальник цеха, певица, летчица – все они еще недавно жили здесь, были пионерами, а сейчас выросли, вышли в люди, но сегодня праздник – и они пришли в свою родную семью, в свой родной детский дом. Аля заметила в толпе Витю:

– Ты что скучаешь? Почему один? – и потащила его в пионерскую комнату.

Там на столе высился Город Мира. Многоэтажные дома его, широкие проспекты, площади сняли огнями. В скверах били фонтаны. От вокзала отошел первый поезд. По голубому озеру скользили легкие яхты.

Витя с трудом оторвался от этого зрелища.

– Где Женя? Мне ее очень нужно! – приставал он ко всем.

А Женя была на сцене. Она вместе с Шурой налаживала костер.

– Женя, пламя, пламя давай! – говорила Шура приглушенным голосом, чтобы ее не услышали в зале.

Шура, точно настоящий монтер, подвела к сцене гроздья проводов с патронами, а Женя ввинчивала в них красные лампы. Между лампами подруги приладили электрический вентилятор, а поверх стали накладывать ветки и «языки» бумажного раскрашенного «пламени».

О минувшей ссоре никто не вспоминал. В вестибюле в это утро на прежнем месте появилось расписание дежурств. В графе, где стояло: «Дежурят члены совета», было красным карандашом выведено: «Женя Максимова».

Шура ни на шаг не отпускала от себя Женю: «Ты пионерка, а поручений у тебя мало. Уж теперь я тебя нагружу!» А забот у Шуры сегодня было множество: то надо проверить, во-время ли сменяются звенья, встречающие гостей, то выделить пионерок на подмогу дежурным по столовой, то помочь электрикам, а то вот сооружать пионерский костер на сцене.

– Теперь все в порядке, – сказала Женя поднимаясь. – Прямо как настоящий костер!

В зале вдруг послышался шум, девочки закричали:

– Маринка! Маринка!

Осторожно, чтобы зрители не увидели, Женя чуть раздвинула тяжелые половинки занавеса и прильнула глазом к щелке.

Маринка вошла в зал за руку с мамой и капитаном того самого парохода «Москва», на котором девочки плавали по каналу. Позади шла незнакомая женщина в кителе с погонами. Женя хотела было побежать к гостям, но руки у нее были в клею, в краске. Нет, в таком виде гостям не покажешься! И она побежала умываться.

Маринку окружили девочки. Больше всех волновались младшие.

– Маринка, ты ведь потерялась! Где же ты была?

Расталкивая всех, Нина пробралась к Маринке, крепко ее обняла. Вдруг убежала и опять примчалась. В руках она держала книжку в нарядном переплете. Карманы ее нового розового платья оттопыривались.

– Вот, бери. – Она совала Маринке книжку, большое желтое яблоко, конфету с жирафом на обертке – свои сегодняшние подарки. Нина тревожилась о Маринке и теперь очень ей обрадовалась. – Да бери же, Маринка, бери!

Когда в зал прибежала Женя, самые главные гости были уже в кабинете директора.

– Иди скорей! Тебя Мария Михайловна звала. У нее Журавлева!

Девочки как-то многозначительно смотрели на Женю. И вдруг сердце у нее заколотилось.

Нет, никогда еще с таким волнением не входила она в кабинет директора.

Там рядом с Марией Михайловной и женщиной-подполковником стояла Маринка.

– Маринка, куда же ты пропала, глупенькая? – подбежала к ней Женя.

Маринка как-то странно посмотрела на нее.

Женя терялась в догадках: почему здесь Журавлева? Почему она держит Маринку за руку?

А Журавлева, обнимая одной рукой Маринку, другой привлекла к себе Женю:

– Ну что, сестрички, встретились наконец?

Женя растерянно посмотрела на нее.

– Почему «сестрички»? – тихо, с усилием спросила она. – Откуда сестрички? Ведь я знаю, моя сестра погибла… Вы же сами писали…

– К счастью, мы с тобой ошиблись! – Анна Игнатьевна легонько подтолкнула Маринку к Жене: – Вот она, твоя родная сестра Зина… Что же вы стоите? Обнимитесь!

Но Женя не могла и пальцем шевельнуть. В голове стучала одна мысль: «Не может этого быть!»

Ей сразу представилась комната в Минске, где она жила с мамой, папой и Зиной, уголок у окна, где стояла голубая кроватка с белой сеткой. Ей представилось, как Зина, босая, в длинной ночной рубашке, держится пухлой ручонкой за сетку, прыгает и приговаривает: «Зеня, Зина! Зеня, Зина!»

Как во сне, она медленно шагнула к Маринке, осторожно сняла с нее очки, заглянула в глаза. И вдруг с криком: «Зина!» обхватила ее, прижала к себе, стала целовать.

А в зале стоял шум. О том, что Маринка вовсе не Маринка, а Женина сестра Зина, знали уже все. Это Витя, отчаявшись найти Женю, не вытерпел и «по секрету» рассказал девочкам.

Кто-то кричал «ура», кто-то хлопал в ладоши, кто-то приплясывал, кто-то скакал на одной ножке. Толстощекий дирижер взмахнул рукой, и оркестр грянул в медные трубы.

Тяжелый занавес вдруг раздвинулся, и со сцены прямо в зал прыгнула смуглая узбечка с длинными косами – Майя, за ней краснощекая украинка в венке, с лентами и бусами – Лида, стройный джигит с кинжалом за поясом – Аля, белорусские и таджикские девушки, грузинки в белом наряде. А за ними выскочила худенькая белокурая женщина в темном платье.

– Девочки, да куда же вы! Вернитесь! – Она в отчаянии протягивала к ним руки. – Так нельзя! Не полагается!

Это была балерина, руководившая кружком танцев. За всю свою жизнь она еще не видывала, чтобы артисты перед самым концертом, в костюмах и гриме, прыгали со сцены прямо в зал.

Но девочки никого не слушали: как усидишь за кулисами, когда уже весь дом знает, что нашлась Женина сестра!

Худенькая женщина наконец поняла, что случилось. Она часто заморгала светлыми ресницами, засмеялась и опять заморгала:

– Такое счастье, подумайте… такое счастье…

И все заплясали прямо в зале. Оркестр играл без передышки то русскую, то лявониху, то гопак. Все танцевали вместе – и русские, и литовские, и казахские девушки, грузинки и украинки. А вот в кругу вихрем носится юный джигит. Он то притопнет ногой, то взмахнет кинжалом, то задорно крикнет: «Асса!».

Весь зал оглушительно хлопает в ладоши: «Асса!.. Асса!.. Асса!..»

Витя подбегал то к Шуре, то к Лиде и повторял:

– Видишь, как здорово получилось!.. А что я говорил? Что она не узнает! Так и есть!

Кругом продолжали веселиться. И только в живом уголке на маленькой табуретке одиноко сидела Нина. Наверху слышался топот ног, музыка не умолкала, всем было радостно. А Нина стояла над засыпавшей черепахой и силилась не заплакать. Но редкие, непослушные слезы все-таки капали из ее глаз на твердый тисненый панцырь черепахи, которая высовывала голову, точно недоумевая, о чем Нина плачет.

Глава двадцатая. «Вы – моя семья»

Женя держала сестру у себя на коленях и никуда не отпускала, словно боясь, что она опять куда-нибудь исчезнет.

– Знаешь, как я тебя в лесу несла? Вот так! – И Женя стиснула и крепко прижала ее к себе. – Я все спотыкалась. Снег глубокий, а платье у меня до пят…

– А я помню. Только я думала, будто это все во сне. И будто ты совсем большая! Будто ты вовсе не ты, а тетенька!

Женя тихонько засмеялась:

– А ребята меня так и называли: «тетенька». Я тогда все в мамином платье ходила.

Из зала доносились звуки задорного, быстрого «Московского вальса».

– Женечка, ты ведь теперь будешь жить с нами, правда? – спросила Надежда Антоновна. – Ты же любишь Маринку? – И вдруг она улыбнулась своим мыслям. – А мы-то думали, что Маринкина сестра совсем другая девочка – маленькая, черненькая… Маринка все о ней вспоминала.

Женя задумалась. Что за черненькая девочка?

– А, знаю! Черненькая! – закричала она вдруг. – Это же соседкина дочка! Она еще нам свой автомобиль играть не давала… Маринка, помнишь?

По привычке, Женя все еще называла сестру не Зиной, а Маринкой.

– Помню, конечно помню, – говорила Зина, проводя рукой над очками. Перед ней, как из тумана, выплывали далекие картины родного дома.

Антонина Степановна сидела на диване вместе с Марией Михайловной, Журавлевой и капитаном и все посматривала на сестер. «Что ни говори, а похожи… А что раньше Зина была беленькая, так и у Витюшки волосы когда-то были точно лен… И подумать только: мы искали Зину, а Зина, выходит, искала Женю! Как это говорит Журавлева – встречный розыск!»

Бабушка взяла у Журавлевой портрет тети Паши.

– Так Зина, говорите, сразу ее узнала? – Антонина Степановна всматривалась в лицо Васильевны. – Вот оно что получается: Марусечка Волховская. Партизаны в спешке записали: «Маша Волкова». А на самом деле она Зинаида Максимова. И пожалуйста, сидит тут рядом, в очках!.. – Старушка улыбнулась – очкастая девочка ей понравилась. – И все-таки я в толк не возьму, – Антонина Степановна вернула карточку Журавлевой, – почему тетя Паша – и вдруг Васильевна? Как вы догадались?

Журавлева объяснила. Мужа тети Паши звали Василий. А в Белоруссии есть такой обычай: раз муж Василий, жену называют Васильевна.

И вдруг Женя спохватилась:

– А Нина где? Маринка, я сейчас! – и выбежала в коридор.

Навстречу ей шла заплаканная Нина. Женя схватила ее за руку и потащила за собой.

А Надежда Антоновна решила, что пора ускорить самое важное, зачем откладывать! Ведь и она и Маринка так ждали этого дня. И как только Женя вернулась, Кольцова подозвала ее, притянула к себе:

– Вот, Женечка, давай думать, когда ты к нам… Скоро каникулы. Я возьму отпуск. Будем вместе, всей семьей ходить в кино, в театр, в музеи. Отправимся на лыжах в лес…

Зина обхватила Женю за шею, закричала:

– Приходи сегодня к нам! Насовсем приходи!

– А я… я к вам не могу… У меня ведь здесь тоже сестра – Нина… И вот Лида с Шурой, и девочки… Нет, не могу я! И потом, дядя Саша… Вот когда он приедет…

Надежда Антоновна крепче сжала спинку стула. Что ж это такое? Родная сестра отказывается от Маринки! Да не может этого быть!

В это время в кабинет вошла Тамара Петровна.

– Женя, иди в зал, принимай гостя! – громко сказала она.

Женя побежала в зал. Зина с Ниной, взявшись за руки, – за ней.

На пороге стоял невысокий худощавый майор, поправляя на плече портупею.

– Кто это? – шопотом спрашивали друг у друга девочки. – Кто?

Женя обернулась и ахнула. Там, в дверях, стоял загоревший, изменившийся, не похожий на себя и все же такой родной, такой близкий, такой свой дядя Саша!

Нередко случается, что человек, которого долго ждут, в конце концов приезжает неожиданно. Так вышло и с дядей Сашей. Его ждали в Октябрьские дни. Женя уже связала ему в подарок серый шарф с пестрой каймой и пушистые серые перчатки. Но он не приехал. А потом пришло письмо, в котором он сообщал, что отпуск его откладывается, но если удастся, он приедет в Москву 2 декабря. Но и 2 декабря он не приехал.

И сегодня Женя его не ждала. Он долго звонил у входа. В доме было столько шума, веселья, волнений, переживаний, что только два человека услышали эти звонки – Тамара Петровна и Шура, которая сегодня поспевала везде.

– Иди в зал, Шура, у тебя и без того хлопот много, – сказала Тамара Петровна и сама пошла встречать запоздалого гостя.

– Александр Матвеевич? – с удивлением проговорила она, открывая дверь настежь. – А мы вас и ждать перестали!

Майор снимал с шинели и надевал на гимнастерку портупею, расчесывал свои густые курчавые волосы, а Тамара Петровна рассказывала ему о Жене и ее сестре, которая наконец нашлась.

Дяде Саше, конечно, хотелось поскорее увидеть свою Женю.

– Пойдемте же к ней, где она? Здорова ли?

– Да-да, не сомневайтесь! – Тамара Петровна улыбнулась. – Она с Зиной. Пойдемте!

И не успел майор войти в зал, как Женя, счастливая, с сияющими, мокрыми глазами, налетела на него, обняла и стала целовать, приговаривая:

– Приехал! Приехал!

Она прижималась разгоряченным лицом к его холодной щеке, висла на его шее и прыгала, как коза. Майор тоже обнимал и целовал Женю и не мог на нее наглядеться. Да неужели это его сердитая Катюша, которую полгода назад он привез в этот дом? Тогда она была в толстой гимнастерке, в солдатских сапогах. Все хмурилась и почти никогда не смеялась… И вот она какая стала!

– Погоди, – смеясь, говорил майор, – задушишь!

Девочки окружили их:

– Кто это? Дядя Саша? Здравствуйте дядя Саша!

А Женя со всех ног кинулась к Зине, схватила ее за руку и потащила к майору.

Зина смущалась, упиралась и говорила Жене громким шопотом:

– Оставь… Я сама… Так неприлично… Не полагается!

Но Женя не слушала.

– Дядя Саша, – говорила она запыхавшись, – это моя родная сестра! Она нашлась! Она моя Зина!

Майор наклонился к Зине, которая от смущения не смела на него взглянуть.

– Где же ты пропадала столько времени? – Дядя Саша подхватил ее на руки, точно она была совсем маленькая, и подкинул чуть ли не к самому потолку.

И Зина, забыв про свою степенность, завизжала, засмеялась. Она старалась поймать очки, которые так и прыгали на ее курносом носу, цеплялась за гимнастерку дяди Саши и опять взлетала.

– Так вот, сестрички! – сказал дядя Саша, осторожно опуская Зину на пол. – Скоро демобилизуюсь, и заживем все втроем.

Надежда Антоновна улыбнулась, покачала головой и взяла Зину за руку:

– Товарищ майор, это ведь моя дочка! Не забывайте!

Дядя Саша промолчал. Но зато длинный, серьезный разговор был у него в кабинете завуча. Это был даже не разговор, а настоящий семейный совет. Там, в зале, веселье шло своим чередом, а здесь, на тесно составленных стульях, за маленьким столиком, сидели Тамара Петровна, Надежда Антоновна, Витина бабушка и дядя Саша.

С кем останется Женя – вот что надо было решить. И все смотрели на Тамару Петровну, ожидая, что она подскажет справедливое, беспристрастное решение.

Тамара Петровна понимала это и напряженно думала, как быть. Она знала, что главное – интересы самих детей. А где будет лучше Зине и Жене?

Сидя за своим письменным столом, по обыкновению спокойная, ровная, она говорила меньше всех и внимательно каждого выслушивала.

Немало сложных вопросов приходилось ей решать в этой небольшой светлой комнате. Не одна судьба определялась здесь в задушевной беседе с молодым завучем. Покидая детский дом, стоя на пороге большой жизни, девушки советовались с Тамарой Петровной о самом главном, о самом заветном. И они выходили из ее кабинета спокойные, ободренные, с ясным сознанием того, как надо жить – еще лучше, честнее, правильнее.

Они приходили потом со словами благодарности, со своими сомнениями, заботами, которые Тамара Петровна всегда умело, чутко разрешала.

Вот и опять от нее ждут важного решения. Правда, она моложе всех сидящих сейчас в ее кабинете. Но положение воспитателя обязывает ее найти мудрый выход.

– Какие тут могут быть сомнения! Сестры должны жить вместе! – убеждала Надежда Антоновна. – Жене нужна семья. Конечно, она девочка серьезная, но ведь она все-таки совсем еще ребенок. Ее надо воспитывать, растить, заботиться о ней, как может заботиться только мать, только женщина!

– Это верно, – мягко сказал майор, – но ведь она ко мне привязалась, как к родному. А подумайте, каково мне расставаться с ней!

И ему представилась землянка. На койке лежит девочка с обмороженными ногами и тихо стонет. Он берет ее на руки. Он нянчит, баюкает ее, точно совсем крошечного ребенка:

«Потерпи немножко, поправишься! Совсем поправишься! А сейчас, хочешь, я тебе сказку расскажу?»

И сколько было рассказано веселых, забавных сказок в те тревожные, партизанские ночи…

Да разве эта девочка не стала ему родной дочерью!..

– А я все думал: демобилизуюсь – возьму Женю к себе!

Антонина Степановна кивнула головой, понимающе с сочувствием глядя на майора.

– А в общем… – Дядя Саша поднялся со стула, резко, на каблуках, повернулся и твердо сказал: – В общем, пускай Женя сама решает!

– Правильно, – мягко произнесла Тамара Петровна, – пусть Женя сама решает. И мне кажется, нам не надо ее торопить. Мы еще все как следует обсудим, а сейчас, – Тамара Петровна поднялась, – прошу в зал!

Все пошли за ней.

Едва они вошли в зал, как к Тамаре Петровне подбежала взволнованная, запыхавшаяся вожатая:

– Наконец-то! Тамара Петровна, начинаем! – И скомандовала: – Всей дружине построиться!

Пионеры начали строиться. Поправляя галстук, Женя побежала к своему отряду, оглядываясь на Зину и Нину, которые вместе рассматривали картинки в книжке про китов. Эту книжку Нине привез дядя Саша.

Свет погас. Синий занавес раздвинулся. На сцене вспыхнул костер. Огненная змейка скользнула по серым сучьям, а потом взвилась золотисто-красными языками. Ветер раздувал их. И они разгорались все ярче. Багровые отблески заиграли на белых стенах зала, на бархатных складках занавеса.

Пламя костра осветило сосредоточенные лица пионерок и Шуру, которая стояла с высоко поднятой рукой и отдавала рапорт вожатой.

Все смотрели на сцену, на пионерок. Тамара Петровна тоже смотрела на девочек, на начальника штаба дружины Шуру Трушину. Нет, она не ошиблась, так много доверив этой скромной, с виду незаметной девочке.

Тамара Петровна посмотрела на вдруг притихшую, ставшую серьезной и торжественной Женю. А как она теперь сдружилась с Шурой! Да и с другими девочками она по-настоящему сблизилась именно теперь. Вот когда Женя действительно вошла в коллектив! И вдруг она – уйдет…

Да нет, это невозможно! Тамаре Петровне даже трудно представить себе свой дом без Жени. А Женя? Да как же сама-то Женя расстанется с девочками? Нет, не может этого быть!

– Рапорт сдан!

– Рапорт принят!

Пионерки полукругом уселись на сцене. Женя заметила, как кто-то замахал ей из зала. Это была Зина. Женя прыгнула в зал и втиснулась на краешек стула между Зиной и Надеждой Антоновной.

На сцену вдруг ворвались лучи – золотые, белые, сиреневые, зеленые. В зале стало слышно жужжанье прожектора. Вот ослепительно яркий сноп лучей пробежал по залу и остановился в первом ряду. И все пионерки, сидевшие на сцене, и зрители, заполнившие зал, невольно повернулись в ту сторону.

Они увидели важно восседавшую Антонину Степановну. Дядя Саша что-то объяснял ей и другой своей соседке – Надежде Антоновне. Кольцова слушала майора и тихонько приговаривала: «Да-да…» и поправляла растрепавшиеся Женины косички. На трех стульях, поддерживая друг друга, сидели довольные, смеющиеся Женя, Зина, Нина и Витя.