Текст книги "Сестры"

Автор книги: Ольга Русанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава четырнадцатая. Рубли и копейки

Женя лежала животом на Уральском хребте. Отсюда было удобно тянуться и на Крайний Север и к Памиру, вести исследования даже на Дальнем Востоке. Но карта СССР заняла почти весь пол в пионерской. И девочкам, чтобы выбраться из комнаты, приходилось шагать через плоскогорья, ходить по морям и проливам, перескакивать через сыпучие пески пустынь.

Лида сидела на вертящейся круглой табуретке и упорно долбила на пианино какое-то скучное, длинное упражнение.

– Ре-ми-фа-фа-ми… ре-ми-фа… – Она сбивалась и начинала снова.

– Берегись! – крикнула Аля, и на синюю полоску Байкала наступила белая тапочка.

Вторая Алина тапочка утвердилась на вершине Хан-Тенгри, неприступного «повелителя духов». Потом обе ноги пробежали по Средиземному морю и прыгнули к дверям.

Аля пропела:

 
По морям, морям, морям,
Нынче здесь, а завтра там!
 

– Вот ненормальная! – проворчала Женя и смахнула с карты следы тапочек.

– Сама на карту залезла, так это ничего, а мне и ступить нельзя! – обиделась Аля.

Женя посмотрела на нее отсутствующим взглядом и, загибая пальцы, пробормотала:

– Иркутск, Улан-Удэ, Хабаровск… Это будет… девяносто девять рублей шестьдесят копеек…

– Вот ненормальная! – Аля хлопнула дверью и со смехом убежала.

В пионерской продолжало звучать:

– Ре-ми-ре-ми…

Женин карандаш подобрался к Тихому океану: Владивосток… Золотой Рог… Что это – Золотой Рог? Тоже город? Тогда надо еще восемьдесят копеек. Она что-то записала в толстой тетрадке и громко зевнула.

– Ре-ми-ре-ми…

Музыка оборвалась. Лида подбежала к Жене, обхватила ее за плечи:

– Что ты пишешь? Покажи!

Они с Женей не виделись целых три дня. Почти все старшеклассницы ездили в Звенигород, в свой будущий пионерский лагерь. Они там жили в палатках, купались, загорали на пляже, жгли костры. А Женя от поездки отказалась – ей ведь надо готовиться к экзаменам. Сегодня рано утром девочки вернулись из Звенигорода. Отходчивая, сговорчивая Лида уже давным-давно забыла про свою ссору с Женей, которая вздумала разлучить ее с Ниной. Лида соскучилась и хотела скорее помириться со своей новой подругой. Но пойди попробуй! Женя с самого утра сидит над картой, что-то считает, записывает и отчаянно зевает. С ней и заговорить-то невозможно!

– Что ты пишешь? – повторила Лида.

– Ничего я не пишу! – Женя сбросила ее руку со своего плеча и проворно сунула тетрадь под карту. – Отстань!

– Да чего ты дуешься? Хватит!

Лида присела на корточки возле карты, выжидая удобной минуты, чтобы схватить тетрадь. Но Женя быстро вытащила тетрадь из-под карты и сунула подмышку.

– Я не дуюсь, только не мешай. Ты меня сбила.

– Не дуешься? Тогда скажи, что там у тебя? – Лида выхватила тетрадь в серой картонной обложке и хотела раскрыть.

Но Женя закричала:

– Не смей! Не смей! Если ты откроешь, мы с тобой навсегда рассоримся!

– Ладно, забирай свои секреты! – Обиженная Лида вернула тетрадь. – Ну, а в сад пошли?

– …сто девяносто восемь рублей сорок копеек… Нет, двести рублей ровно… Но где их взять? – вырвалось у Жени, и, сдвинув брови, она сердито отмахнулась: – Не приставай, никуда я не пойду! Мне некогда.

«Некогда»! Да ведь в саду, в беседке, кружок электриков устроил «волшебный уголок». И скоро должны прийти гости, посмотреть на электрические «чудеса». И Лида продолжала уговаривать:

– Там знаешь как интересно!

– До чего ты мне надоела! – проворчала Женя. Ну ладно, может потом на минутку…

Из вестибюля послышался голос завуча. Женя вдруг вскочила, быстро скатала карту, поставила ее в угол за шкаф и опрометью кинулась из пионерской. Лида услышала, как она о чем-то спросила Тамару Петровну и как та ей строго ответила: «Женя, только смотри не подведи меня».

«Что это Женя задумала?» И Лида вышла в вестибюль.

Но там уже никого не было. Она только увидела, как за Тамарой Петровной закрылась парадная дверь, и услышала топот Жениных ног где-то внизу.

– Женя, я буду тебя в саду ждать! – крикнула ей вслед Лида.

А Женя в два прыжка очутилась в кастелянной. Тетя Даша раскладывала по полкам белье.

– Ты чего, моя голубушка? – проговорила кастелянша.

Она всегда приветливо встречала девочек, тем более старших, «своих хозяюшек», которые помогали ей разбирать, гладить, метить белье.

– Тетя Даша, дайте чемодан, – сказала Женя. – Мне там достать надо…

Кастелянша молча вышла в другую комнату и через минуту вернулась со знакомым черным чемоданом:

– Забирай!

Женя раскрыла чемодан и из-под голубого лыжного костюма вытащила большой пожелтевший конверт:

РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ «КРАСНЫЙ СТЯГ».

Березовской Кате

В конверте лежали старое, стертое на сгибах письмо и деньги. Женя вынула четыре хрустящие, совсем новенькие трехрублевые бумажки. А с самого дна чемодана достала маленькую коробочку. Приоткрыла ее. Все в порядке. И вместе с деньгами сунула в карман.

Кастелянша искося посмотрела на Женю. И вот странно – ей показалось, будто в коробочке блеснуло что-то золотое. Она даже хотела сказать: «Покажи-ка, голубушка, что там у тебя?» Но потом ей стало смешно: у маленькой девочки и вдруг золото!

Женя не торопясь вышла на черный ход. Лида си дела на крыльце.

– Где ты пропадала? – спросила она вскакивая. – Я ждала, ждала, прямо изжарилась! Ну, пошли.

Женя, ничего не отвечая, пошла за ней. Солнце беспощадно палило, асфальт размяк, и идти по нему было неловко, пятки так и вязли, словно в зыбком лесном мху.

Возле ворот Женя остановилась:

– Я потом… ты не сердись… Я сейчас ухожу.

– Что ты выдумала? Как это «ухожу»?

– Мне Тамара Петровна разрешила.

Лида схватила Женю за рукав:

– Да куда ты? Что такое?

– Есть одно важное дело, – серьезно сказала Женя и, не оглядываясь, торопливо вышла за ворота.

Лида с удивлением посмотрела ей вслед, пожала плечами, повернулась и пошла в сад.

Глава пятнадцатая. На почтамте

Женя медленно шла по бульвару. «Неужели я в Москве?..» – думала она. Как часто еще там, в Партизанском крае, отрезанном от Большой земли, мечтала она о Москве. К ним, в маленький отряд, укрытый в глухом лесу, радио доносило голос Москвы. Это был голос Родины, голос Сталина:

«…наши отважные партизаны и партизанки!..»

Великий вождь говорил с ними сквозь огонь и грохот сражений, через залитые кровью поля и города.

«Приказываю:

…Шире раздуть пламя партизанской борьбы в тылу врага…»

Эти идущие из Москвы сталинские слова Женя запомнила на всю жизнь. Это был голос отца, который ободряет своих любимых сынов и ведет их к победе.

Сталин всегда был с ними! А Москва?.. Другого такого города нет на свете! Пусть до нее хоть сотни, хоть тысячи километров, а она все равно родная и близкая!

Теперь Женя тоже москвичка и живет в городе, где живет сам Сталин, где над древними башнями Кремля днем и ночью светят звезды…

Женю обогнал старик. Он нес на толстой палке связку розовых воздушных шаров, похожих на гигантскую гроздь диковинного винограда.

Ветром шары отнесло в сторону, и они зашуршали над самой головой Жени.

День был солнечный, жаркий, и улица казалась какой-то особенно нарядной. В толпе то и дело мелькали белые костюмы, легкие белые платья.

На углу лоточница отвешивала мальчику желтую словно вылепленную из воска, блестящую черешню. Рядом с черешней краснела огромная душистая клубника «виктория».

Вот и почтамт. Женя толкнула тяжелую дверь и вошла в огромный зал. После яркого солнечного света он казался мрачным, темным и холодным. Стеклянная крыша его была замазана краской – замаскирована еще во время войны. В полумраке тонули два этажа широких балконов, точно на улице.

Возле двери стоял почтовый ящик. Но какой! Точно шкаф. Женя нерешительно достала из кармана бумажный треугольник письмо дяде Саше. Ей было как-то даже неловко опускать свое маленькое письмо в этот железный шкаф. Она оглянулась. Но на нее никто не обращал внимания. Посетителей в зале почти не было. Только справа у самого входа за огромным столом сидели люди и торопливо писали.

Через весь зал тянулись ряды стеклянных перегородок. В каждой перегородке было столько окошек, что и не сосчитать! Женя растерялась – к какому подойти?

Около одного из окон она увидела выставленные под стеклом почтовые марки, конверты и карточку – как раз такую, какие ей нужны!

За окошком сидела девушка в белом платье.

Женя приподнялась на цыпочки, положила локти на полированную полку перед окном и робко сказала:

– Дайте мне карточки. Вот такие, с адресами.

– Сколько тебе? – Девушка продолжала раскладывать на столе пачки конвертов.

Женя откашлялась и сказала:

– Да мне бы хоть сотню…

Все эти дни Женя думала о том, как бы достать адресные карточки, о которых она узнала во время своего злополучного похода в Ботанический. В открытках напечатано: «Гр….. проживает по ул….. в доме №….» И Жене ясно представилось: вот Зине приносят такую открытку. Зина узнает про Женю, а Женя узнает про Зину… Надо скорее разослать такие открытки по всем городам!..

И изменившимся от волнения голосом Женя повторила:

– Мне бы сотню… Да только у меня денег мало.

Она вынула из кармана четыре трехрублевки и подала в окошко.

– Вот что придумала – сотню! – Девушка подняла голову. – Я тебе одну дам, и хватит.

– Нет, не хватит – мне очень много нужно!

Девушка поднялась со стула, высунула кудрявую голову в окошко и с любопытством посмотрела на Женю:

– Что-то ты мудришь, девочка. Забирай-ка свои финансы и уходи. – Она придвинула деньги к Жене. – Приходи со старшими. Кого ты искать-то собралась?

– Как «уходи»! – Женя в отчаянии смяла деньги. Вот они тут, за стеклом, открытки, которые помогут ей найти Зину! Был бы здесь сейчас дядя Саша… Но он далеко, и теперь никого у нее не осталось. – Дайте мне карточки!

– Куда тебе сто штук? – строго сказала девушка. – Тогда пусть твоя мама придет. Пусть мама ищет, если надо, а ты отравляйся-ка домой.

И девушка снова занялась своими конвертами.

Пусть Зину ищет мама! Да если бы мама была жива! Мама!.. И Женя точно снова увидела, как они втроем мама, Зина и Женя – ушли в деревню из захваченного гитлеровцами Минска. В деревне мама стирала на немцев, а по ночам куда-то уходила. Она вместе с соседкой уносила из дому большую корзину с бельем. Но под бельем лежали патроны. А как-то раз Женя заметила и пистолет…

К окошку подошла женщина в военном, и девушка отпустила ей конверты. Два мальчика купили марки и, весело переговариваясь, долго налепляли их на узкий, длинный пакет.

А Женя ничего не слышала, не замечала. Ей снова представилось, как на рассвете эсэсовцы пришли за мамой. Мама только что откуда-то вернулась, и они ее, видно, выследили. Маму арестовали и увели.

Женю фашисты водили на допрос. Они били ее, а маму заставляли смотреть. Эсэсовец все требовал, чтобы Женя сказала, с кем мама разносила белье.

Мама плакала и кричала:

«Терпи, Женечка, доченька! Молчи!»

И Женя молчала.

Тогда фашистский офицер поставил ее к стене, прицелился прямо в лицо и выстрелил… В комнате запахло палеными волосами.

Он и еще стрелял, и еще… А мама глаз с Жени не сводила и шептала одно:

«Молчи, доченька, молчи!»

И Женя молчала…

А потом настал этот страшный день 29 ноября 1941 года. Сейчас, когда Женя снова вспомнила о нем, у нее часто-часто застучало сердце, ей нечем стало дышать. Она словно опять очутилась на площади в Залесье. Небо было серое, в тяжелых тучах. Падал густой снег. Дул резкий, холодный ветер.

Эсэсовцы согнали на площадь всех жителей села. Посреди площади стоял столб с веревкой, и к нему подвели маму. На груди у нее висела доска, на которой черными неровными буквами было написано:

ПАРТИЗАН

По толпе пронесся ропот. Люди стали снимать шапки. Женя с Зиной на руках бросилась к маме. А Зина увидела маму, обрадовалась, потянулась к ней.

«Мама! Мама!» – кричала Женя.

Мама взяла у нее Зину, высоко подняла и крикнула:

«Товарищи, сберегите сирот! Сталин вырастит их! И эту возьмите!»

И показала на Женю, которая рвалась к ней.

Солдат оттолкнул Женю, и она упала в снег.

В толпе кто-то зарыдал.

Мама крикнула:

«Не плачьте! Придут наши! Придут!»

Офицер наотмашь ударил ее рукой в кожаной перчатке – она зашаталась. Зина пронзительно заплакала. Незнакомая старушка, бледная, с трясущимися руками, подбежала к маме и взяла у нее девочку.

«Душегубы, мучители!» – проговорила она и стала утешать плачущую Зину.

Ударил барабан. Народ притих. Женя закрыла лицо руками. Хотела крикнуть: «Мама!», но голос у нее пропал…

Молчаливые, угрюмые люди начали расходиться. Офицер что-то сказал по-немецки, и переводчик велел старушке отдать девочку Жене. И объяснил:

«Кто партизанских детей к себе пустит, тот тоже будет повешен!»

Толпа загудела.

Офицер вынул из кобуры пистолет…

Крепко прижимая к себе сестренку, Женя медленно побрела по дороге. Она пошла в лес. Она слышала от ребят, что стоит только войти в лес, как тут сразу встретятся партизаны. Но Женя шла долго, измучилась. В ее дырявые валенки набрался снег, и ноги от холода точно одеревенели. Руки отказывались держать Зину, которая в своем овчинном полушубке с каждым шагом становилась все тяжелее и тяжелее.

А партизан не было.

Зимний день короток, стало смеркаться. Снег повалил еще гуще. Дорогу замело. И вдруг где-то совсем неподалеку послышался странный звук.

Женя прислушалась. Это был скрип.

«Партизаны! – обрадовалась она. – Конечно, это партизаны! Они едут из леса, и на снегу скрипят полозья саней…» Жене и голоса почудились. Но она уже не могла нести Зину. Посадила ее прямо на снег и бросилась к лесу.

И сейчас Женя словно опять увидела себя среди сугробов, как она проваливается в них, натыкается на заметенные пни и сучья.

Ей тогда казалось, что она ни за что не доберется до деревьев. А скрип доносился все яснее и яснее. И вдруг стало даже видно: за деревьями что-то движется.

Но не обоз.

Так что же это?

Собрав последние силы, Женя сделала еще несколько шагов и остановилась под деревом. Скрип раздавался над самой головой. Женя посмотрела вверх. Это раскачивался сухой, черный сук. Когда-то в него, видно, ударила молния, а потом ветром его надломило, и он, покачиваясь из стороны в сторону, жалобно, надрывно скрипел.

Так никаких партизан здесь нет!

Женя больше не могла ступить ни шагу, ноги ее подкосились. Она опустилась на сугроб и заплакала. Снег был мягкий, пушистый. И вдруг Жене стало так тепло, даже жарко, хотя на ней была только дырявая, старая вязанка. Спокойно стало и хорошо. Тяжелые веки сами собой закрылись.

Потом ей почудились невдалеке голоса. Какая-то женщина сказала:

«Гляди, Васильевна, девочка-то замерзла!»

А Васильевна откликнулась:

«Нет, что ты, жива она! Шубка на ней старенькая, а ладная. Только поморозилась, верно».

Кто-то долго возился в снегу. И сквозь оцепенение Женя подумала: «Зину люди нашли». Ей хотелось крикнуть, позвать, но сил не было.

«Да ты, Васильевна, девочку-то под кожушок, под кожушок! Укрой получше. Согреется она – отойдет».

И что-то опять говорила Васильевна. Но голос уже доносился издалека. И это был как будто мамин голос…

Скоро все стихло.

Женя очнулась в санчасти, у партизан. Партизаны сказали, что около деревьев никого не было, что на снегу никаких следов не оставалось.

Но Жене и до сих пор слышатся голоса этих женщин. Нет, не во сне это было, а на самом деле.

И Зину надо искать. Жива, не погибла она! И если разослать карточки во все города…

– Девочка, ты все еще здесь? – удивилась девушка в белом платье, выглядывая из окошка. – Да ты плачешь! – испугалась она, увидев красные от слез глаза Жени. – Почему ты домой не идешь? Мама, небось, давно беспокоится. И кого ты искать собралась?

– Я ищу Зину, сестру. А мамы у меня нету… никого у меня нету… Я живу в детском доме, – ответила Женя еле слышно.

– Вот так история… – пробормотала девушка. – Валя, поди-ка сюда!

Она поманила девушку в гимнастерке, которая сидела напротив за перегородкой, где было написано: «Справочное бюро Мосгорсправки».

Стеклянная перегородка открылась, и Валя из «Мосгорсправки» подошла к Жене.

– Валя, вот ей сто адресных карточек надо. – Курчавая девушка кивнула на Женю. – Она сестру ищет. Что делать? Живет она в детском доме, никого у нее нет.

Валя обняла Женю, спросила, где и когда ее сестра потерялась. Под Минском, в Залесье, когда туда фашисты пришли? И до сих пор никаких следов?..

– Да, трудно тебе будет ее найти… – начала было она, но посмотрела на Женино расстроенное лицо и торопливо заговорила: – Ничего, девочка, найдется твоя сестра. Обязательно найдется! – И стала припоминать случаи, когда родители находили сына или дочку, оказавшихся на оккупированной фашистами земле.

– Валя, посоветуй, что же ей делать? – горячо сказала курчавая девушка.

– Что?.. Да что ж тут посоветуешь…

Они зашептались. А потом Валя объяснила, что надо сходить в управление, которое разыскивает детей. Это тут рядом, на Фуркасовском. Только пусть кто-нибудь из взрослых пойдет. А написать в разные города тоже стоит. И еще председателю сельсовета, в Залесье, раз Зина потерялась где-то там неподалеку.

– Напиши, что ты из детского дома, и тебе ответят. Непременно ответят. И никаких карточек не нужно. Пошли простые письма. А на свои двенадцать рублей купи конфет.

Женя расправила измятые трехрублевки и сунула их в окошко:

– Нет, дайте карточки!

Курчавая девушка улыбнулась:

– Настойчивая какая, прямо беда!

Она отсчитала пятнадцать карточек. Открыла стол и вынула листы только что полученных красно-коричневых марок.

– Одну наклеишь сюда, где запрос, – стала она объяснять, – а вторую…

– Понятно! – подхватила Женя. – Вторую сюда, где ответ.

Девушка завернула карточки в большой лист жесткой серой бумаги, сунула туда четыре трехрублевки и, протягивая Жене, сказала:

– Ты к нам заглядывай!

Женя взяла пакет и ушла.

Управление тут рядом, в двух шагах. А что, если сейчас зайти и все узнать? А потом на Чистые пруды.

И Женя перебежала улицу.

В большой приемной управления было множество окошек, как на почтамте. Только они были пробиты не в перегородках, а в настоящей стене. В застекленных будках какие-то люди звонили по телефону. Седой важный полковник, сидя на диване, чего-то ожидал.

Возле двери стоял усатый милиционер.

– Мне нужно где детей разыскивают… – сбивчиво сказала Женя. И вдруг ей стало страшно: что, если эта Валя из справочного бюро ошиблась и управлению, вовсе не до ее Зины?

– А ты кого ищешь? – спросил милиционер. – Ты приходи с кем-нибудь постарше.

– Я… я ищу сестру, – робко ответила Женя.

– Вот и отлично! Пускай придет мать или еще кто-нибудь. Мы обязательно найдем твою сестру! – добродушно проговорил милиционер и откозырял Жене, точно взрослой, солидной посетительнице.

Глава шестнадцатая. Чистые пруды

Дом двенадцать «а» не так-то просто было найти. Номер висел на желтой каменной арке с железными створками, похожими на решетку.

За воротами оказался целый город. Тут были здания в пять и шесть этажей. А некоторые дома состояли как бы из трех домов, образуя гигантскую подкову. И все они были двенадцать «а»!

После долгих поисков Женя разыскала квартиру доктора Анны Ивановны Токаревой. На Женин звонок вышла толстая, добродушная старушка. Она впустила Женю в темную, заставленную сундуками и шкафами переднюю:

– Что ты, девочка, Анны Ивановны нету! Она еще год назад на фронт уехала. А теперь со своей частью за границей. У тебя что, к ней дело есть?

Женя стояла в раздумье, не зная, как быть.

– Мне бы ей одну вещь передать…

– Эту, что ли? – Старушка протянула руку к пакету с карточками.

– Нет, что вы!

Женя не знала, показывать ли этой старушке то, что надо самой Анне Ивановне отдать. Но старушка настаивала.

– Да ты скажи, какую вещь-то? Может, ты мне оставишь? Ведь она мне невестка, не чужая. Я передам.

Женя достала из кармана коробочку, вынула оттуда поблескивавшую золотом звезду и протянула старушке:

– Это от ее сына, младшего лейтенанта Токарева. Вот. Он просил передать…

Старушка охнула, руки ее затряслись:

– Голубчик мой… внучек… Мишенька…

И вдруг она тяжело рухнула на сундук. Слезы потекли по ее полному лицу, губы дрожали.

– Мишенька, Мишенька… – всхлипывая, повторяла она.

– Бабуся, не надо… что вы…

От волнения Женя сама не слышала своих слов. Да разве она думала, что так выйдет! Ей и в голову не пришло, кто эта старушка. Дядя Миша говорил, что бабушка его живет отдельно, где-то при заводе. Только Женя, конечно, должна была сама догадаться. А то вон что получилось…

– Бабуся, не убивайтесь… не надо так! – с отчаянием проговорила она, наклоняясь к старушке. – Это я все наделала! Я уйду… я сейчас уйду… Вы только простите…

Старушка тяжело вздохнула, вытерла краем серого фартука красное от слез, распухшее лицо.

– Что ты, что ты, девочка! Никуда я тебя не пущу!

И, бережно держа в руках орден, она провела Женю в светлую квадратную комнату.

Прямо против Жени, в простенке между окнами, стоял высокий, накрытый вышитой дорожкой комод. На нем в рамке красного дерева смеялся озорной, растрепанный мальчишка, повязанный пионерским галстуком. А вот он уже комсомолец. Серьезные глаза, брови прямые, густые. Таким его и Женя знала. В углу карточки твердый почерк:

Михаил Токарев

в день окончания школы

17 июня 1940 года

Старушка положила орден на комод.

– Мишенька… Мишенька… – шептала она, глядя на карточку.

Возле большого круглого зеркала, точно все еще ожидая своего хозяина, лежала стопка новых учебников. «Основы станкостроения», – прочитала Женя и вспомнила, что дядя Миша был студентом и собирался стать инженером, строить станки на заводе «Красный пролетарий». Над комодом висела карточка – могучий танк «КВ» и возле него танкист с серьезными, строгими глазами и прямыми, решительными бровями. «Мишин папа, – догадалась Женя. – Это вместе с ним дядя Миша, как только началась война, пошел в ополчение…»

Старушка вытерла слезы фартуком и спохватилась:

– Девочка, да ты что стоишь, ты садись!

Она обняла Женю, подвела ее к широкому низкому дивану, усадила.

– А Мишу моего ты откуда знаешь? Неужто встречались?

– А я его в лесу встретила. Там много дивизий стояло. И наша редакция тоже. Это за Минском было… – начала Женя каким-то чужим, хриплым голосом.

Но заплаканные глаза старушки смотрели так ласково, что Женя скоро оправилась. И она старалась все припомнить про дядю Мишу: как он, этот незнакомый младший лейтенант, кинул охапку тонких березовых веток в ее костер, который никак не разгорался, и как ловко таганок сложил и укрыл от дождя. А потом они вместе варили в котелках немудреный фронтовой суп. Лейтенант вынул из своего вещевого мешка серебряную ложку с надписью «Мишка» и сказал: «Это мне мама подарила, когда я еще маленьким был».

А как дядя Миша удивился, когда узнал, что Женя и сама умеет разводить костры, да еще невидимые!

– Какие ж такие невидимые? – удивилась старушка.

– Если в глубокой яме развести, то огня не видно. Партизаны всегда так делали.

– Неужто ты в партизанах была?

– А то как же! – Женя обрадовалась, что нашла чем отвлечь старушку от грустных мыслей. – Я у партизан почти два года пробыла.

– Что ж ты там делала?

– Да все, что придется. Поварихе помогала. В деревню сапоги чинить относила. Партизанские поручения выполняла, как связной… Я и в разведку просилась – не пускали. Только я все равно как куда-нибудь пойду, так все и высмотрю…

Старушка подперла голову руками и не сводила с Жени глаз, а она рассказывала, рассказывала…

Советская Армия освободила Минск. Партизаны – почти весь отряд – ушли в гвардейскую дивизию. Командира отряда дядю Сашу назначили в политотдел дивизии, а потом редактором газеты «Красный стяг», и Женя очутилась в редакции.

– Только дядя Саша все думал меня в тыл отправить. Нечего, мол, ребятишкам на фронте делать…

В тот день, когда Женя встретилась в лесу с дядей Мишей, майор пришел из политотдела и объявил:

«Вот скоро отправят меня в командировку, в тыл. Сам соберусь и тебя захвачу. Повоевала – и довольно! Учиться пора».

«А куда в тыл?» – заволновалась Женя.

«Еще точно неизвестно. Может, даже в Москву, вот куда!»

Все заговорили о Москве, и дядя Миша тоже. Он попросил:

«Будешь в Москве – зайди к моей маме на Чистые пруды. Передай от меня привет!»

– Только на следующий день я его… – Женин голос вдруг сорвался.

Жене все так ясно представилось, точно это произошло не год назад, а только вчера.

На рассвете началось наступление. Все кругом гудело, земля тряслась. Это действовала наша артиллерия. Потом к передовой полетели штурмовики «Ил-2», или, как их называли враги, «черная смерть». Самолеты летели сплошной тучей и так низко, что, казалось, вот-вот заденут верхушки деревьев.

И вдруг все стихло: в наступление пошла пехота.

В лесу, где расположились тыловые части дивизии, остались одни часовые. В эти грозные минуты каждого тянуло туда, к передовой, где вслед за огневым валом нашей артиллерии шли в бой полки.

Сотрудники редакции еще ранним утром ушли в ту сторону, где полыхало багровое зарево, – они должны были сегодня же написать о сражении в газету. Все работники типографии тоже куда-то исчезли.

Женя пошла в штаб. Но и штаба уже не было – он двигался вслед за наступающими частями, и на месте его палаток остались лишь вырытые в земле квадратные ямы со ступеньками. Никого не осталось и в зеленом фургоне дивизионного клуба – на время боя работники его превратились в санитаров и помогали выносить раненых из-под огня.

Напряженно всматривалась Женя в алевшее зарево, которое медленно отодвигалось все дальше и дальше на запад. Там в бой за Родину, за партию сейчас шли солдаты и офицеры, которых она знала по именам, с которыми, может, вчера тут, в лесу, вместе сидела у костра… Нет, больше она не в силах была оставаться одна в этом вдруг затихшем, безмолвном лесу. Она тоже должна быть со всеми, должна знать, что происходит сейчас там, на передовой.

Женя поправила сбившуюся пилотку, подтянула ремень и пошла в медсанбат, палатки которого виднелись неподалеку.

Ее здесь хорошо знали.

«А, это ты, Катюша! – кивнула ей бойкая черноглазая медицинская сестра Соня. – Иди к выздоравливающим». И сразу же забыла о ней, отвернулась.

Соня стояла возле зеленой санитарной машины с большим красным крестом и отдавала распоряжения санитарам, которые выносили оттуда раненых. Из операционной палатки показался высокий сухощавый врач. Соня подошла к нему и, указывая на раненого, которого санитары вынесли последним, тихо проговорила.

«Очень тяжелый… потеря крови…»

«Оставить на носилках! – отрывисто бросил врач. – Немедленно сделать…»

Сложных медицинских названий Женя не поняла.

Санитары осторожно опустили носилки и пристроили их возле высокой ели. Женя пристально всматривалась в бледное лицо раненого. Оно казалось знакомым.

Это был лейтенант, дядя Миша! Перевязанный, в окровавленной, распоротой по швам гимнастерке. И на ней неярко блестел орден Отечественной войны.

Дядя Миша тоже узнал девочку.

«Катя…» – еле слышно прошептал он синими губами.

Она села на траву около носилок.

Дядя Миша сказал:

«А к маме ты все равно зайди. Обязательно…»

Женя решила, что он бредит.

«Дядя Миша, мама далеко, ее тут нету. Вот вы поправитесь – и поедете к ней в Москву».

И осторожно погладила его руку.

Дядя Миша открыл глаза и тихо произнес:

«Нет, в Москве мне больше не бывать… Катюша, ты вот что… Сними, сними орден… Отдашь его матери…»

Женя испугалась:

«Что вы, дядя Миша, да мы в Москву вместе поедем!»

А он все свое:

«Нет, я не увижу Москву. И ты к маме зайди, непременно зайди. Ей легче будет от тебя узнать…»

Говорить ему было трудно, и он замолчал. Потом сказал еле слышно:

«Не забудешь? Чистые пруды, двенадцать «а», Токарева Анна Ивановна. Ее там все знают».

Женя стала снимать орден, а руки не слушаются…

Потом пришли санитары и унесли дядю Мишу. Женя знала, что его должны оперировать, и пошла к операционной палатке. Она долго напрасно ждала: дяди Миши все не было. А потом выбежала Соня, черные глаза ее были заплаканы.

«Молоденький такой… мальчик совсем…» – проговорила она, ни к кому не обращаясь, и закрыла лицо платком.

Женя бросилась к ней:

«Ну как? Что?»

Соня вытерла слезы:

«Кончился».

И вернулась в палатку.

А Женя вынула из кармана своей гимнастерки орден Отечественной войны. Как только поедет она в Москву, так сразу же зайдет к Анне Ивановне Токаревой, Чистые пруды, двенадцать «а». Никогда она этого адреса не забудет…

– Только я вот когда в Москву приехала…

Женя замолчала. Старушка смотрела прямо перед собой. Глаза ее были сухи. Рука судорожно мяла синюю кайму скатерти.

– А у тебя что же, родственники в Москве? – спросила немного погодя старушка.

– Нет, я в детском доме живу.

Токарева вздохнула:

– У чужих, говоришь… Вот оно что… Родных, значит, ни души?

– Сестра у меня осталась.

И Женя рассказала про Зину и про советы Вали из справочного бюро. Видно, такой уж день выдался у Жени – не могла она больше молчать!

– Покажи-ка, что это еще за адресные карточки?

Женя развернула пакет.

Старушка надела очки, стала рассматривать открытки.

– Найдем твою Зину! – отрезала она и сдвинула очки на лоб. – Вместе будем искать. Ты карточки надписывай, а я в управление схожу. Весь свет обшарим, а Зину найдем!

Тут в комнату вошел стриженый загорелый мальчик.

«Дяди Миши братишка», – подумала Женя – так мальчик напоминал знакомого ей лейтенанта.

– Футболист он у меня, – отрекомендовала старушка и показала на его сбитые, в ссадинах колени. – Хомич с Чистых прудов.

«Хомич» нахмурился, кивнул Жене. Быстро прошел к окну и стал рыться в ящике, где лежали какие-то гвозди, отвертка, сломанный фарфоровый изолятор.

– Витюшка, да ты знаешь, кто это? – сказала Антонина Степановна. – Она нам Мишин орден привезла.

– Где? – Мальчик кинулся к ордену, стал его рассматривать.

А бабушка вдруг поднялась с дивана:

– Эх, я старая! И чайку-то не предложила!

И засуетилась, захлопотала. Походка у нее была легкая, плавная, совсем бесшумная. Так иногда ходят очень полные люди.

– Сейчас я тебя вареньем угощу. Клубника в этом году уж очень удалась. Миша клубнику любил…

То и дело вытирая глаза фартуком, она включила электрическую плитку. Вышла и вернулась с алюминиевым чайником. Руки у нее дрожали, и она сплеснула из чайника воду. Плитка сердито отфыркнулась паром. Старушка открыла буфет, достала красивую пеструю чашку. Чашка жалобно задребезжала на блюдце – казалось, вот-вот упадет. А клубничное варенье из тонконогой вазочки ленивой струйкой потекло на белую накрахмаленную скатерть.

– Ничего… это ничего, – растерянно сказала Антонина Степановна. – Отстирается. – И налила чай.

Тем временем Витя забросал Женю вопросами, и ей пришлось снова рассказывать о своей встрече с лейтенантом Михаилом Токаревым.

Старушка слушала, вздыхала и один за другим намазывала вареньем ломти булки.