Текст книги "Турист (СИ)"

Автор книги: Ольга Погожева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

За столом сидели четверо мужчин. Пятый, бритоголовый, занял кожаное кресло у окна. В руках он держал развернутую газету. На подлокотнике висел сложенный пиджак, ярко выделялись светлые рукава рубашки под жилеткой костюма. Жалюзи на окне оказались приподняты, с улицы лился дневной свет, но черт лица я не разглядел: незнакомец сидел спиной к свету. Перевернув лист, он вернулся к чтению, отгораживаясь от остальной комнаты.

Все четверо за столом курили, перед каждым стоял наполненный до половины стакан с виски. Лед ещё не успел растаять, значит, ждали недолго. Троим на вид было от сорока до шестидесяти, четвертый, молодой, с впалыми щеками и ямкой на подбородке, поглядел на меня с вялым интересом. Я мысленно усмехнулся, разглядывая дорогие шелковые рубашки и костюмы, идеально подогнанные по фигурам.

Несколько минут ничего не происходило. Я стоял, заложив руки за спину, в классической позе секьюрити – опыт работы в «Потерянном рае» – и с деланным интересом разглядывал холёные рожи.

Я не знаю, что меня всегда напрягало в таких людях. Но если вы присмотритесь, то тоже заметите разницу. У них даже лица другие. Как продажные женщины теряют свою красоту, так и их человеческие черты искажаются, и глаза теряют живой блеск. У них точно бельмо на глазах. Они смотрят на мир через него, как сквозь призму, видят его искаженным, и делают его искаженным.

Где-то я читал, что такие люди рождены и воспитаны религией денег. Главным принципом религии денег является получение удовольствия от насилия. Она призывает бить слабого, обманывать ближнего. Этот принцип прямо противоположен христианству, это принцип антихриста. И если кому-то это кажется вымыслом или псевдонаучным бредом, стоит всего один раз встретиться с такими людьми в тяжелый момент своей жизни. Если вы потеряете свой статус, дадите слабину, хоть немного изменитесь, отступив от их законов – вы станете плебсом, навозом, удобрением, которое требует соответствующего отношения.

Нет в этом ничего удивительного – у всех свои мерки мышления. Кто-то мыслит категориями добра и зла, чести и подлости, кто-то меряет мир и людей в нем по степени пользы, которую можно из них извлечь. Интересно, какую реакцию лично у вас вызывают слова «благородство, верность, честь»? Хочется надеяться, что не саркастическую усмешку. В моем родном мире ещё остались люди, для которых эти слова – не пустой звук.

О моем присутствии словно забыли. Итальянцы просматривали бумаги, лежавшие на столе, обменивались короткими фразами, пригубляли виски или раскуривали новые сигареты. От дыма у меня запершило в горле; я в очередной раз пожалел, что не курю: может, тогда было бы легче переносить эту вонь. Помня напутствие Джино, я выжидал, рассматривая мафиози: когда ещё мне доведется увидеть живых гангстеров, образом жизни которых я так восхищался в детстве? Ещё я пытался вычислить среди них мистера Медичи.

Я остановил выбор на импозантном мужчине во главе стола. Густые седые волосы, зачесанные назад, придавали ему сходство с патриархом. В уголке плотно сжатых губ застыла тонкая сигарета, пронзительный взгляд буквально пробирал насквозь. Темно-серый костюм выглядел настолько строгим и одновременно элегантным, насколько может выглядеть очень дорогой костюм, притом так, чтобы это мог понять даже неискушенный новичок вроде меня.

Мафиозо, сидевший по левую руку от мужчины, оторвался от бумаг, и, скользнув по мне ленивым взглядом, коротко бросил соседу:

– Poppante…

Я вспыхнул, в ушах зашумело от прилившей крови. Несколько раз в мой первый день работы на кухне этим словом меня обзывал Папа Дидимо. Я тогда заинтересовался, и Примо услужливо перевел. Сволочи! Эти холеные, уверенные в себе… мужчины оценивали меня точно бессловесный скот! Poppante… сосунок.

– Захлопни пасть, – ровным голосом произнес я, и в комнате вдруг воцарилась абсолютная тишина. Этого ждали – что я сорвусь. Но явно оказались не готовы к тому, что заткнуть меня будет непросто. – Или выйди и докажи, что ты лучше меня. Сомневаюсь, что у тебя получится.

За спиной у меня раздалось невнятное сопение – Джино нервничал. Я же пытался сосредоточиться на том, чтобы мой голос оставался ровным.

– Вот видишь. Ты остался сидеть.

Голос всё-таки дрогнул; ярость рвалась наружу. В лице побелевшего от гнева мафиози я видел всех тех паразитов, на которых успел насмотреться вдоволь за свою жизнь. Зажравшиеся недолюди. Глисты, пожирающие организм общества. Вот только они не знают, что червь точит плод, но сам дохнет до того, как ему удается оттуда выбраться.

– И знаешь, почему? – пользуясь повисшей в комнате гробовой тишиной, продолжил я. – Потому что тебе нечего поставить против меня. Что у тебя есть? Только твой статус и твои деньги. И ты очень боишься их потерять. Ты зависим от них, ты без них ничто. Поэтому ты не решаешься поступать так, как считаешь правильным. Например, врезать мне. Потому что Змей не велел.

Тут я хватанул через край: сзади раздался громкий кашель, Вителли отчаянно пытался привлечь мое внимание. Тщетно. Я ненавидел эти рожи, полные самодовольства и осознания собственной безнаказанности, неприкасаемости, превосходства… Я их ненавидел.

– И пока ты ждешь команды своего босса… я могу говорить тебе всё, что угодно. Сделать с тобой всё, что угодно. Действовать так, как никогда не сможешь действовать ты. Потому что я, в отличие от тебя, свободен.

Повисшую после моей тирады тишину можно было резать на тонкие ломти. Несколько секунд ничто в комнате не менялось. Затем с шумом отодвинулись стулья. Мафиози молча покидали кабинет, словно разом вспомнили о важных и неотложных делах. Я слышал, как тяжело, точно раненый, дышит Джино, но ни говорить, ни двигаться ещё не мог. Я буквально чувствовал, как в приступе гнева от лица отхлынула вся кровь, и сейчас медленно успокаивался, хотя по-прежнему не мог разжать сведенные за спиной руки. Говорить я тоже не мог: я и так сказал больше, чем требовалось.

Я ошибся. Седой мужчина вышел последним, прикрыв за собой дверь. Бритоголовый в кресле неторопливо отложил газету.

– Подожди за дверью, Джино.

В голосе дона Медичи, как и в речи Вителли, слышался мелодичный акцент. Бархатный, как крылья бабочки, и острый, как прикрытый тканью стилет. Не знаю, что думал в тот момент Джино: на лбу у него пролегли глубокие складки, темные глазки беспокойно перебегали от босса ко мне. Бросив последний ободряющий взгляд, Вителли покинул комнату.

– Возьми стул и сядь, – велел Медичи, указывая на свободный участок у окна.

Позиция, выбранная им, позволяла видеть моё лицо, самому оставаясь в полутени. Поставив стул, я сел. Молчание затянулось. Я чувствовал взгляд, изучающий, пытливый, и решил нарушить ещё одно правило. Я посмотрел в глаза Змею.

Они оказались синего цвета. Холодные, словно все льды Арктики. Глаза безжалостного руководителя, жестокого, опытного, не знающего поражений. Я знал, что между Медичи и Джино десять лет разницы, но с таким же успехом мог бы дать ему от сорока до пятидесяти. Несколько морщин пересекали лоб, жесткие, сухие губы были крепко сжаты. Я ощутил легкий прохладный запах парфюма. Отводить глаза я не стал: это стало бы проявлением слабости. Кроме того, во мне проснулся слабый интерес. Змей не вызывал отрицательных эмоций. Я не хотел думать о нем плохо. Да и что я терял? Уже ничего…

– Чего ты ждешь? – неожиданно спросил Медичи.

Вопрос застал врасплох. Я растерянно пожал плечами.

– Ничего. Для меня и так уже сделали достаточно.

Находясь один на один с итальянцем, я понял, почему остальные предпочитали помалкивать. Люди, подобные Джанфранко, излучают уверенность, спокойствие, и вместе с тем заставляют вас чувствовать себя на краю пропасти. Я не боялся: человеческий суд меня не пугал, а к высшему я был готов. Но сейчас, чувствуя на себе взгляд дона Медичи, мне почему-то жадно, до боли захотелось жить.

– Мне рассказывали о тебе, – Медичи положил руки на подлокотники кресла, – Олег Грозный. Вителли поручился за тебя. Знаешь, чего он просил?

– Принять меня?

Медичи усмехнулся.

– Семья, Олег, это большой, хорошо отлаженный механизм. Каждая часть на своем месте, каждая выполняет свою работу, не мешая остальным. Ты не будешь полезен.

Я отвел глаза. Я всё-таки не ошибался. Такие, как Змей, оценивают стоимость человека по степени его полезности. Мне не оставалось ничего другого, кроме как сидеть и слушать. Что я мог сделать, если Медичи уже всё решил? Моя жизнь в это момент не стоила ничего.

– Меня убьют.

– Я бы так и поступил, – едва заметно кивнул дон, – ты слишком много видел. Свидетели мне не нужны.

– Но я мог бы быть вам полезен, – криво усмехнулся я. Странное дело, можно не бояться смерти, и в то же время пытаться протянуть время, ухватить последний шанс. Или, по крайней мере, насладиться последними моментами своей жизни. – Кроме того, я не стану свидетельствовать против вас или любого другого из вашего окружения.

– Предлагаешь поверить тебе на слово?

– Вы разбираетесь в людях, мистер Медичи, – я пожал плечами, – вы знаете обо мне всё, и можете сделать многое. Я только могу повторить. Я не враг вам или мистеру Вителли.

– Ты действительно мог бы быть полезным мне, – заметил Джанфранко. – Отличный боец, умный, уважающий традиции молодой человек. Джино будет расстроен; он готов отстаивать тебя вопреки здравому смыслу.

– Это плохо?

– Неправильно.

Я усмехнулся.

– В вашей власти принять то решение, которое вы посчитаете правильным.

В тот момент я был почти уверен, что меня всё-таки убьют, и, наверное, на какое-то мгновение испугался. Грубость спасала меня от того, чтобы показать свой страх. Но мне показалось, что сеньор Медичи всё понял. И решил быть снисходительным.

– Власть… – помедлив, проговорил он. – Люди готовы платить обожанием, если я дам им почувствовать себя защищенными.

– У нас это называют «молодец среди овец», сеньор Медичи, – хотелось перед смертью сказать как можно больше. – Легко получить обожание стада. Или стаи. Попробуйте завоевать уважение равного себе. Власть ведь не в деньгах, не в силе. Сила – это ещё не власть. Власть – в доверии. Нет доверия, нет власти. Максимум, можно воспользоваться силой или деньгами. Но если нет доверия… власти тоже нет. Хотя вы можете подумать, что я слишком молод, чтобы судить об этом.

– По-твоему, мне не доверяют? – Спросил Медичи. Вкрадчивые нотки, звучавшие в его голосе, скрывали другие, металлические, грозные, как ворочающийся вдалеке гром. – Чтобы прийти ко мне со своими бедами, люди должны знать, кому вверяют жизнь и благополучие не только самого себя, но и своей семьи. Разве без доверия, о котором ты так ревностно печешься, они бы стали просить такого, как я, Олег?

– Я бы назвал это отчаянием, а не доверием, сеньор Медичи. Идти к такому, как вы.

– Ты не итальянец, – усмехнулся Джанфранко, – у нас разные понятия о доверии и отчаянии. Но и в том, и в другом случае, я могу дать нуждающемуся защиту и поддержку.

– Какое имеет значение, итальянец или русский? – искренне поразился я, снова взглянув на Джанфранко. – Разница только в нас с вами, в наших возможностях. Вы… – я вдруг запнулся и улыбнулся – несмело, но искренне. Мне кажется, Змей тоже понял, что мы говорим на разных языках. И никогда друг друга не поймем. Не захотим понять. Он – в силу возраста и привычки, я – в силу непробиваемого максимализма.

Я вторично нарушил рекомендацию Вителли. Вообще ситуация оказалась, конечно, глупой: обвиняющая сторона не знала, что на самом деле собой представляет сторона слушающая. Медичи смотрел на меня, словно ожидая дальнейшей реакции, а я смотрел на него.

Между нами лежала пропасть. Дело было не только в возрасте или социальном происхождении. Каждый жил в своем собственном мире, поступая согласно своим законам и убеждениям. Джанфранко Медичи не привык слышать отказа, он не ошибался, и он не знал жалости. Более страшного врага я не представлял, но ещё меньше мне хотелось иметь Змея своим покровителем. Если от Сандерсона или Спрута я мог уйти, то путь Медичи для меня означал только одно: бездна.

И он теперь видел, что я это знаю. Когда он заговорил, его голос звучал ровно, без единой эмоции.

– С тобой возникнут проблемы. Не сейчас, в будущем. Ты слишком честен и прямолинеен, чтобы выполнять нашу работу. Ты не умеешь убивать, и беспрекословно подчиняться приказу тоже не будешь. Я знаю Вителли, он помогал бы тебе, покрывая твои промахи, но однажды ты откажешься выполнить поручение. Ты начнешь играть против меня. И мне придется тебя убрать. Система должна работать без перебоев. Мне не отказывают.

– Понимаю, – тихо сказал я. – И что вы решили?

– У тебя есть несколько минут. Можешь проститься с Вителли. Затем мой человек отвезет и высадит тебя в городе, в любом месте, где пожелаешь. Спрут не оказывал нам услугу, а я не намерен помогать Курту разыскивать тебя. Я не желаю тебе удачи – таким, как ты, она ни к чему.

Лежащая на подлокотнике кисть Медичи дрогнула: мне указывали на дверь, давая понять, что подошел конец встречи.

Курт. Спрут.

Я помедлил секунду, затем поднялся.

– Олег, – позвал Медичи, – Спрут найдет тебя. Держись людных мест, не бойся звать на помощь: он не осмелиться стрелять в тебя при свидетелях. Ему нужна месть, он постарается взять тебя живым. Обрати это в преимущество.

– Спасибо, мистер Медичи, – улыбнулся я, берясь за дверную ручку. – Хотя сомневаюсь, что у меня есть преимущества в этой ситуации.

Уголки губ Медичи чуть дрогнули. Я на всю жизнь запомню его лицо в тот момент. То, что заменяло ему улыбку. Самую настоящую человеческую улыбку, выраженную в едва заметном изменении мимики лица. По крайней мере, я сумел увидеть настоящего дона Медичи. Пусть и на один только миг.

Вителли ожидал за дверью.

– Что? – он заглянул мне в глаза, схватил за руку. – Что?

– Я приду через минуту, мистер Вителли, – я отвернулся от него, – встретимся в зале.

Он всё-таки увидел мои глаза. Скорее всего, поэтому отпустил мой локоть, позволяя мне уйти. Я слышал, как он открывает дверь кабинета – наверное, решил узнать у самого Змея, чем закончилась встреча. Я не оборачивался.

Пройдя коридор с курящими в нем мафиози, проводившими меня долгими взглядами, я миновал служебные помещения и влетел в уборную, захлопнув за собой дверь. Не глядя на себя в зеркало, открыл кран, набрал полные ладони воды, и опустил на них горящее лицо.

В ушах звенело, в глазах щипало. Я не понимал, что со мной происходит. Совсем не понимал. Я пытался прокрутить в голове разговор с Медичи и не мог. Что я там наплёл? Про доверие? Про власть? Идиот… Что мог подумать про меня Змей? Ничего хорошего. Только то, что заставить меня, кретина, подчиняться, можно будет только одним способом – заслужив мое уважение. Неконтролируемый. Не запугаешь, не заставишь. Не слишком ли высоко себя ценишь, poppante?

Я мог бы остаться. Усмирить гордыню, подчиняться приказам. И как сыр в масле кататься под боком у Вителли. Джино…

Я и не подозревал, как сильно привязался к проклятому итальянцу. Он дал мне почувствовать себя важным, нужным… защищенным, как в детстве. Всего через несколько минут я снова окажусь на улице, лицом к лицу со Спрутом, и на этот раз мне никто не поможет. А я не справлюсь один.

Я захлебнулся водой и закашлялся, отплевываясь от попавших в горло капель. Наскоро вытер лицо и вышел в коридор.

– Олег? – высунувшийся из кухни Примо бегло взглянул на ожидающего меня парня в черном костюме, на мою мокрую рубашку, горящие глаза. – Ты…

– Покидаю ваш замечательный отель, мэтр, – широко улыбнулся я. – Благодарю за проведенное в этих стенах время! – я похлопал его по плечу, не давая вставить ни слова. – Попрощайся за меня с Папой. И с ребятами. Я буду помнить вас.

– Уже? – Манетта посмотрел на моего конвоира. – Какого дьявола… прямо так?

Он окинул меня взглядом. Я так и остался в светлых джинсах, рубашке и кроссовках, которые мне в первый день принес Примо. Документы я всегда носил с собой, только одежда моя осталась наверху, в комнате. Мне не хотелось за ней подниматься. Мне не хотелось задерживаться здесь больше, чем на те «несколько минут», что отвел мне сеньор Медичи.

– Спасибо за всё, дружище, – улыбнулся я, пожал руку итальянцу и направился в зал. Мой конвоир пошел следом.

Вителли ожидал меня на улице. Ресторан, как я заметил, закрыли для посетителей – наверняка по поводу приезда босса. Едва я появился, пожилой итальянец повернулся ко мне, беспокойно складывая мобильник в карман.

– Что же ты натворил, бамбино, – с сожалением и горечью проговорил Джино.

Я поёжился от холода: я уходил так же, как пришел, без куртки. Мне ничего не было нужно от них. Больше ничего. Меня уже ждали: темно-серая машина с затемненными стеклами припарковалась прямо у ресторана. От нового витка судьбы меня отделял всего один шаг.

– Простите меня, мистер Вителли, – проронил я. Каждое слово давалось с трудом. Чья-то холодная, безжалостная рука стискивала мне горло, не давала дышать. – Надеюсь, у вас не будет проблем из-за меня.

– Олег.

Я посмотрел ему в глаза. Мне показалось, он хочет что-то сказать, но вокруг были люди. Люди Змея. Он промолчал, продолжая смотреть на меня.

– Спасибо вам за всё, что вы для меня сделали, – сказал я, проглотив вставший в горле ком. Я наконец-то понял, как называется чувство, которое я испытывал. – Вы спасли мне жизнь, и я никогда этого не забуду.

Порывисто я обнял его, и отвернулся – так же порывисто, не имея больше сил затягивать расставание. Так всё и должно было закончиться. Чего я ждал от мафии?

– Стойте! Стой! Олег!

Я обернулся. Выбежавший из кухни Примо подскочил ко мне и буквально впихнул мне в руки черную кожаную куртку. Это была его куртка, и я не хотел брать.

– Возьми, – разозлился Манетта. – Черт бы тебя побрал, русский!

Я посмотрел на Вителли, на куривших у входа парней в костюмах и наконец – на Примо. У него оказался невозможно пронзительный, очень живой взгляд, и я не смог его выдержать. Я потрепал парня по плечу, накинул куртку, и улыбнулся.

Затем сел в машину и захлопнул за собой дверь.

Водитель медленно отъехал от ресторана, и свернул на первом же перекрестке. И я больше их не видел.

Глава 4

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы. Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, Язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут возле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится. Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: «Господь – упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем своим.

(Псалом 90:3–9).

– Куда?

Я безучастно посмотрел на водителя.

– Вези куда хочешь. Я не знаю города.

Рядом со мной сидел крепкий парень в костюме и плаще – я мельком посмотрел на него и отвернулся, уткнувшись в окно. Они перебросились парой фраз, затем водитель чертыхнулся и свернул на главную улицу.

Ехали молча. Как я чувствовал себя? Побитой собакой, сломанной игрушкой, отработанным материалом. Я не хотел думать о Вителли плохо, но обида душила меня, разъедала душу, как соль рану. Захотелось поиграть в великодушие – подобрали. Не сложилось – выкинули на улицу. Лучше бы я сдох тогда. От голода. Или замерз наутро второй ночи. К хорошему быстро привыкаешь, и слишком мучительно потом вырывать из сердца добрые чувства.

Вспомнились вдруг – так болезненно точно – слова бессмертного Грибоедова. Избавь нас, Боже, пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! Вот уж точно! Я постарался улыбнуться, но вместо этого почувствовал, как в горле встает предательский ком, и закрыл глаза.

Спустя несколько минут я снова посмотрел в окно. Мы проезжали мимо какого-то парка, и вспомнился вдруг тот мост, который стал мне приютом в первые две ночи моей уличной жизни. Я едва не обратился к водителю, чтобы тот изменил маршрут, но затем передумал. Во-первых, на сырой земле было чертовски холодно, а почки у меня всё ещё болели. А во-вторых, безлюдный Централ-Парк меня теперь пугал. Да и до Амстердам-авеню от него рукой подать, а я совсем не хотел случайной встречи с Отто Ленцом.

Я махнул на всё рукой и смотрел в окно, разглядывая улицы, дома, клубы смога и огни реклам. На город опускался туман. В куртке Примо было гораздо теплее, но не настолько, чтобы не замерзнуть после нескольких часов на улице. Конец ноября выдался холодным, порой по утрам я замечал снежинки. Зима приближалась – зима в чужом городе.

Меня высадили в западной части Нью-Йорка, в Хобокене, недалеко от причала. Я вышел из машины, следом выбрался мой сопровождающий.

– Тебе что-нибудь нужно?

Я покачал головой.

– Тогда удачи.

Спрятав руки в карманах, я быстрым шагом пошел прочь. Меня ничто не держало. Скорее уйти от их взглядов, спрятаться за ближайшим поворотом… Я и в самом деле уходил от них так же, как пришел – голодный, одетый не по погоде, и без гроша в кармане. Наверное, стоило быть благодарным – всё могло окончиться хуже. Если бы не Вителли…

Вспоминать о старике оказалось больно; я всегда тяжело расставался с теми, к кому успел прикипеть душой. Я ускорил шаг.

Вскоре я свернул на параллельную улицу и пошел вдоль неё. Куда идти, я не представлял. Слева от меня тянулся причал, и я мог видеть небоскребы Манхэттена на Центральном острове. Я прошел едва ли квартал, когда услышал позади визг тормозов. Инстинктивно я оглянулся: из остановившейся прямо посреди улицы машины выскочили четверо; водитель тоже не остался на месте.

– Стой, ублюдок, – приказал один из них, в то время как остальные приближались ко мне.

Я попятился. Наверное, парни не стреляли только потому, что было ещё достаточно светло, по улице ходили люди, ездили машины, и где-то близко могли находиться копы. Здесь, среди обычной городской суеты, я чувствовал себя как в аду.

И мой дьявол стоял передо мной.

– Ты слышал его, – повторил парень с рыжим ирокезом, подступая ближе. – Не шевелись.

Я медленно отходил назад, не сводя глаз со Спрута. Он не проронил ни слова, но молчание испугало меня больше, чем вся его тирада по телефону. Я вдруг заметил, что у него голубые глаза. Серо-голубые, если быть точным, почти бесцветные, но почему-то в тот же момент я вспомнил Медичи. И отчаянно захотел обратно в прокуренный зал, повернуть часы вспять, вернуть наш разговор, и повести его совсем по-другому, чтобы он разрешил мне остаться в ресторане, остаться с ними… потому что я оказался не готов встретиться со своим врагом.

– Олег.

Собственное имя из уст противника прозвучало почти как ругательство.

– Курт.

В его глазах вспыхнула знакомая дикая искра.

Я развернулся и побежал. Я не привык бегать, и прекрасно знал, что это заведомое поражение. Слушая топот за спиной, я вспоминал слова Хорхе: «Начну бежать – дам сигнал, чтобы меня ловили». И я дал им такой сигнал.

Я мчался в сторону причала, не разбирая дороги, мимо стоянок и старых зданий. Летел в ещё большую глушь, не видя возможности свернуть. Мимо, едва не сбив меня с ног, промчалась машина, и я свернул с основной дороги, перепрыгивая на другое шоссе. Оно напоминало мне трассу для контейнеровозов в нашем одесском порту – нырнув под эстакаду, я побежал вдоль неё между опорных столбов. В тот же момент я понял, что меня догоняют, попытался бежать быстрее, едва не упал, и оглянулся.

Спрута среди преследователей я не увидел, и на какой-то миг успокоился. Я остановился, с трудом восстанавливая дыхание, быстро огляделся, подхватил валявшийся у опоры камень. Первым бежал парень с ирокезом, сразу за ним – плотный брюнет в короткой куртке. Я даже не целился. Просто метнул камень вперед…

Если бы кто-то тремя месяцами ранее сказал, что я на такое способен, я бы только рассмеялся. Я, своими руками, в трезвом уме и здравой памяти, раскроил человеку голову.

Брюнет рухнул как подкошенный. Кровь хлынула на асфальт, залила глаза, ладони, которыми он закрыл лицо, потекла по подбородку. «Ирокез» оглянулся, не добегая до меня нескольких шагов, его лицо исказила гримаса ярости и страха. Брюнет стонал, не пытаясь подняться, а я застыл, только сейчас поняв, что натворил.

– Ублюдок! – взревел парень с ирокезом, потянувшись к поясу.

Он ещё не успел вытянуть пистолет, когда я сорвался с места. Первый выстрел пришелся в столб, за которым я скрылся, а потом я свернул с трассы. Я бежал, не разбирая дороги, в ужасе от того, что только что сделал, и когда впереди увидел реку, понял, что дальше бежать некуда.

Я обернулся. Меня не преследовали – должно быть, «ирокез» остался с брюнетом. Слава Богу, значит, он ему поможет, а я…

– Вот он!

Я побежал, ещё не разглядев толком, откуда появился противник. Кажется, это был водитель, который в начале погони исчез вместе со Спрутом. А значит, сам бритоголовый тоже близко.

Я остановился, тяжело дыша. Водитель остановился тоже. Мы находились на набережной; неподалеку на двух скамейках сидели люди, у берега прогуливались пары. Мы посмотрели друг другу в глаза. Я не знал, что делать дальше. Он не тронет меня здесь, пока я на виду у прохожих…

Внезапно что-то изменилось. Я глянул в глаза водителю, и увидел злое торжество охотника, нагнавшего жертву. Всё ещё с трудом переводя дыхание, я обернулся.

– Плохо бегаешь, напарник.

Выбросив руку вперед, Спрут схватил меня за куртку и притянул к себе. Я только сейчас понял, что мы одного роста, и за короткий миг смог рассмотреть его лицо. Я хорошо помнил эти острые черты, пустые глаза, но татуировку в виде осьминога смог рассмотреть лишь сейчас. Между багровыми щупальцами спрута, напоминавшими старые шрамы, кожа была мертвенно синего цвета. Голова осьминога, очевидно, была наколота на затылке Курта, и от неё в восемь сторон света, точно два наложенных друг на друга креста, расползались щупальца.

Я вдруг понял, что изображала татуировка Спрута. Искаженный, уродливый флаг Великобритании. Немец? Теперь я сомневался и в этом тоже. Всё, что я слышал про этого человека, рано или поздно оказывалось ложью. Я никогда не справлюсь с ним, хотя бы потому, что ничего не знаю о нём, и вряд ли когда-либо узнаю.

Я дернулся, пытаясь отстраниться.

– Не стоит, – одними губами прошипел Спрут, вдавливая мне в живот дуло пистолета. Расстегнутые полы куртки скрывали оружие от чужих глаз. Редкие прохожие прогуливались вдоль воды, и на то, что творилось за их спинами, внимания почти не обращали. Ну стоят два идиота друг напротив друга. Слишком близко, но мало ли в этой стране извращенцев?

– Этот ублюдок покалечил Рэя, – услышал я голос водителя. Он говорил негромко, но и не особо таясь – звуки заглушал шум волн. – С ним Фанк…

– Я разберусь, – не сводя с меня взгляда, бросил Спрут. – Думал, тебе всё будет сходить с рук? – Приблизив лицо так, что я ощутил его дыхание, спросил он. – А я ничего не забыл. Все твои долги, с самой первой встречи. Я их помню. Везучий сукин сын… Неужели ты думал, что Сандерсон действительно нанял тебя пришить меня? Сопляк… Не стоило тебе переходить мне дорогу, сладкий. Я умею договариваться со своими противниками. А ты – нет.

Схватив меня за локоть, и подталкивая дулом в бок, Спрут потащил меня за собой. Водитель шел следом, прикрывая нас спиной.

Идти пришлось недолго. Мы удалились от набережной, и оказались среди ржавых труб и гниющих от влаги и старости прибрежных строений. Уже начинало темнеть; людей встречалось всё меньше. Возле одного такого покосившегося здания их не оказалось совсем, и, быстро оглядевшись, Спрут сделал знак водителю. Тот отпер дверь, пропустил нас внутрь, и зашел следом.

Окна в здании забили листами железа и досками, и если бы не свет, проникающий сквозь многочисленные щели в стенах, мы бы оказались в кромешной тьме. Скорее всего, раньше здесь была электрическая подстанция, которую переоборудовали на складские помещения, а затем и вовсе приготовили под снос, но часть аппаратуры осталась – какие-то стальные боксы, металлические стойки и обитые железом ящики.

Об один из таких ящиков меня и ударил Спрут. Мы едва зашли внутрь, когда он резко потянул меня в сторону. Я споткнулся, и Спрут, схватив меня за волосы, с размаху двинул меня лицом об угол. В голове зазвенело; на какое-то время я потерял способность двигаться, кулем свалившись на пол, и прижимая руки в разбитому носу. Кажется, я застонал; Спрут присел рядом и широко ухмыльнулся, отводя мои ладони от лица.

– Знаешь, красавчик, почему Отто тебя отпустил? Ведь ты же сам пришел… Сам! О, как я разозлился, когда узнал об этом! Ленц испугался. Сказал – не мог он прийти один, что-то тут нечисто, слишком спокойным он выглядел… и дал тебе уйти. Но догадался посадить тебе на хвост ребят. А потом тебе крупно повезло. Ты встретил Вителли. Подгони машину! – резко бросил застывшему водителю Спрут. – Чего ждешь?!

Я всё ещё не мог прийти в себя. Это только в фильмах актеры прыгают даже после того, как им отстрелят почки.

– Ты идиот, – внезапно очень спокойно проговорил Спрут, наблюдая за моими попытками подняться. – Я долго не мог понять, кто ты, и что из себя представляешь. Вначале ты втерся в доверие к Сандерсону, затем решил играть по-крупному и перетянуть на свою сторону нью-йоркскую мафию… я даже немного испугался. Неужели, подумал я, маленький ублюдок сумеет настроить их против меня? А ведь ты, будь у тебя немного ума, мог бы.

Я наконец пришел в себя, и даже сумел приподняться. Не меняя положения, Спрут коротко, без размаха ударил меня. Опять в лицо; не иначе, нащупал слабину. Я стукнулся затылком о бетонный пол и снова приложил дрожащие ладони к лицу. Нужно собраться, мы здесь одни, у меня есть шанс…

Спрут придавил меня к полу коленом, сместив весь вес своего тела, и я едва не задохнулся, дернувшись под ним. Дуло пистолета вжалось мне в висок, в свободной руке Спрута сверкнуло лезвие.

– Ты хорошо видишь моё лицо? – прошипел он, склонившись ниже. – Шрамы тоже видишь?

Я видел. Шрамы, которые мастер, наносивший татуировку, замаскировал под щупальца осьминога. Я слабо мотнул головой; у меня оставалось совсем мало времени, прежде чем вернется водитель.

– Я хочу сделать тебе такие же. У нас будет время…поверь мне…будет время…

Лезвие скользнуло по моей щеке к виску, зацепилось за кожу, порезав скулу. Я зашипел, и Спрут нажал сильнее.

– Не тронь меня, сволочь! – не выдержал я. Этому психу ничего не стоило вырезать мне глаза, если ему вдруг взбредет это в голову, а сила, с которой он давил на нож, начинала пугать. – Слезь! Слезь с меня!

– Кричи, – ухмыльнулся Спрут, и от этой отвратительной гримасы мне стало дурно. – Кричи громче, сладкий!

Я дернулся, начиная паниковать. Способа вывернуться я не видел – Спрут был профессионалом и прекрасно знал все положения, из которых я мог бы его достать. От прямого удара он бы легко уклонился, скинуть его, лежа плашмя на полу, я никак не мог, дергаться тоже не спешил – кончик ножа маячил у меня перед глазами.