Текст книги "Турист (СИ)"

Автор книги: Ольга Погожева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3

Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною.

(1 Кор. 6:12).

– Рresto, Олег! Presto! Папа в бешенстве, грузовик не разгружен!

Я молча отставил швабру в угол, сорвал фартук, и выбежал вслед за Примо. На кухне, как всегда, царила полуденная суета. Ресторан открывался днем, но самый ад начинался вечером, когда посетителей становилось больше.

Мы спустились во внутренний двор, пересекли его и вышли на улицу. Грузовик с продуктами стоял перед въездом, рядом маялся хмурый водитель в мятой кепи. Нам оставалось принять товар и разгрузить машину. Пока Примо подозрительно изучал накладные, я подхватил один из ящиков и двинулся в обратную сторону. Холодильные склады находились за кухней, и я успел сделать четыре ходки, когда работа встала.

– Какого дьявола? – Зловредный итальянец не поленился проверить содержимое ящиков, и теперь размахивал бумагами перед носом у водителя. – Не подпишу!

Кажется, чего-то не хватало. Я не слушал, моим делом было таскать груз.

– No problemо, – согласился водитель, прижимая ящик огрубелой ладонью. – Не пишешь, не грузишь. Парень, ставь ящик на место.

Я вопросительно поглядел на Примо, убедительно изображавшего человека, готового лопнуть от злости.

– Нет, грузи! – не сводя с водителя пылающего взгляда, процедил он. – Олег, бери чертов ящик!

Водитель пожал плечами, но руку так и не убрал. Пока оба спорщика мерялись взглядами, я привалился к боку фуры, гадая, сколько еще грузовиков придется разгрузить, сколько споров выдержать, и сколько пройдет отравленных бессонницей ночей, пока что-то изменится.

Я работал в ресторане уже четыре дня. Наутро после памятной кошмарной ночи – остаток которой, впрочем, я проспал мертвым сном – меня бесцеремонно растолкал высокий худощавый парень в светлой рубашке и брюках, и, не дожидаясь, пока я окончательно соображу, где нахожусь и почему, принялся знакомиться.

– Святая Мадонна, сколько можно спать?! – возмутился он. – Вставай, пока Папа не начал сердиться!

Остатки сна окончательно испарились. Я смотрел на него, он, бесцеремонно и с интересом, как на редкий экспонат – на меня.

– Привет, – ухмыльнулся незнакомец, – горазд же ты спать! Presto, день на дворе, приличные люди давно уже за работой! Тебя, спящая принцесса, как зовут?

– Олег, – ответил я, поднимаясь на ноги.

– Примо Манетта.

Я пожал его руку, и тут же невольно опустил взгляд, почувствовав непривычную пустоту. На правой руке у Манетты не хватало двух пальцев, но хватка была – здоровый позавидует! Парень оказался подвижный, как молния, трещал почти без умолку, и был не прочь поболтать, но, по его словам, осталось совсем немного времени, прежде чем Папа начнет сердиться.

– Папа? – уточнил я. – Чей?

– Увидишь, – пообещал Манетта. – Сперва надо тебя привести в приличный вид.

Примо принес мне комплект чистой одежды – светлую рубашку, джинсы и кроссовки – и велел одеваться быстрее, пока он ещё ждет.

– Волосы собери, – ухмыльнулся мой визави, протягивая светлую резинку. – В таком виде тебя дальше порога не пустят.

Я быстро привел себя в порядок. Манетта окинул меня удовлетворенным взглядом, и знаком велел следовать за собой. Я осторожно поинтересовался, не запрещено ли мне покидать комнату, на что парень, уперев руки в бока и сделав очень удивленное лицо – сама невинность – разразился долгой запутанной тирадой. Мол, русские горазды спать, и много о себе думают, если решили, что с ними будут сидеть дни напролет.

– Будешь приносить пользу, piccolo!

И я её приносил. По крайней мере, очень старался. В готовке я разбираюсь так же, как в бальных танцах, но меня и не подпускали к ней близко. Я наполнял солонки, протирал столы и стулья вместе с официантами, подметал и мыл пол, выносил мусор, в общем, был на подхвате. Ощущения оказались новыми. Грязной работой я раньше не занимался, и, насколько помню, не собирался, когда прилетел в Чикаго. Признаюсь, наступать на горло своей гордыне становится гораздо легче после двух ночей под открытым небом и нависшей угрозы жестокой смерти. Я чувствовал, что за мной следят, изучают, но относятся вполне мирно, даже дружелюбно. Я ни в чем не пытался разобраться и ничего не требовал. Я просто наслаждался ощущением безопасности. Я больше не умирал с голоду, находился в тепле и мог спать спокойно. Какое-то время, по крайней мере.

«Папа» Дидимо Палермо, как почти весь работающий здесь персонал, был итальянцем. Вот только в отличие от живых и проворных помощников, сеньор Палермо оказался древним, как мир, высохшим стариком с ястребиным профилем и крайне раздражительным характером. Я спросил у Примо, сколько же ему лет, и оказалось, что девяносто два. Старик по праву считался самым старым членом семейного дела. Очень скоро, буквально в первые минуты своей «работы» в ресторане, я научился избегать контакта с ним так же, как все остальные. Нарваться на плохое настроение – а в хорошем старик никогда и не пребывал – шеф-повара никому не улыбалось. Кроме того, Палермо сильно хромал, и не расставался с длинной ореховой тростью, которой довольно часто пользовался в воспитательных целях.

Мистер Вителли, как и обещал, часто появлялся в ресторане, и я старался не упускать возможности поговорить с ним. Мою судьбу мы не обсуждали – Джино ясно дал понять, что скажет сам, как только придет время. Мы говорили на отвлеченные темы, и с каждым разом общение становилось всё более раскованным.

Иногда с ним появлялся незнакомый мне молодой человек, который постоянно сверлил меня мрачным взглядом, но он никогда не садился с нами за стол, дожидаясь Вителли на улице.

В целом в ресторане мне нравилось. Ребята попались хорошие, официанты относились ко мне с пониманием, я мог позволить себе пошутить и посмеяться, и чувствовал себя почти как в большой, дружной семье. Конечно, я никогда не смог бы забыть обстоятельств, при которых попал сюда, и прекрасно понимал, что картина этой дружной семьи, если вывернуть её наизнанку, обернется ночным кошмаром. Планка моих требований к людям давно упала ниже критической отметки, и я абсолютно спокойно воспринимал всё так, как оно есть. Мне нравилось быть с ними, и даже странные придирки сеньора Палермо перестали выводить из себя. Старик, казалось, не спускал с меня глаз, и не проходило и часа, как он обо мне вспоминал, нагружая новым заданием или просто одёргивая по любому поводу.

Со мной начали здороваться. Мне улыбались, я улыбался в ответ, и мне казалось, что я понравился коллективу. Я успел даже выучить несколько итальянских слов. В частности, узнал, что когда слышишь «даго», надо бить в морду, а на «гумба» можно и улыбнуться, ведь это значит, что меня принимают за клевого парня.

Я продолжал разгружать машину, как всегда, быстро, не теряя ни минуты, и думал о мистере Вителли. Я должен был относиться к нему хуже после того, что увидел, но не мог. Я не знаю, как это назвать, но это тот случай, когда между совершенно разными людьми завязывается вдруг дружба. В тот момент мне оказалось сложно определить, что нашел во мне мистер Вителли, но для меня он был в те дни, пожалуй, всем. И я, как не старался этому противиться, находил всё большее удовольствие в общении с ним. Джино был стар, опытен, и знал жизнь куда больше, чем я. Я был молод, начитан, бескомпромиссен, и поэтому нам всегда находилось, о чем поспорить. Я пытался растолковать Джино то, как должно быть, а он объяснял мне, как получается в жизни. Обычно последнее слово оставалось за мной – я был заядлым спорщиком, а Джино вздыхал и выдавал неизменную фразу: «Ты прав, бамбино, но если не изменишься, долго не протянешь».

Как-то Примо заикнулся, чтобы я поменьше спорил со стариком – сердце, сказал Манетта, у него не железное. С тех пор я начал относиться к Вителли с ещё большим вниманием, и даже соглашался с ним чаще – просто чтобы не волновать лишний раз. Я очень внимательно отношусь к людям с физическими слабостями, особенно после инсульта, перенесенного моим отцом, и инфаркта, от которого умер мой дед. Я переживаю за близких мне людей, и к замечанию Примо отнесся наверняка с большим вниманием, чем он на то рассчитывал.

– Последняя? – деловито поинтересовался Примо, заглядывая на склад. – Отлично. Идем на кухню.

Остаток вечера прошел спокойно. То есть, в привычном хаосе и спешке, но без неприятных инцидентов. Даже Папа не каркал на своих поваров, и, как ни странно, почти не придирался ко мне. Имела место занятная ситуация, когда в зале оставались последние клиенты, и мы с Примо расслабились за столом в кухне. Повара и сам сеньор Палермо тоже отдыхали, ожидая времени закрытия, когда в зал ворвался незнакомый мне мужчина и что-то коротко бросил Папе на итальянском. Старик ответил резко, и мужчина тотчас скрылся вновь. Через минуту, однако, мимо кухни стремительно прошли несколько вооруженных автоматами людей. Старик Палермо, до того расслабленно сидевший в своем кресле у двери в зал, выпрямился, свирепо сверкнув глазами. Темная трость преградила путь, а сам Папа, бросив быстрый взгляд в зал, шипящим от злости голосом осадил мужчин:

– Через черный ход, болваны!

Примо широко ухмыльнулся, глядя на поспешно ретировавшихся через заднюю дверь парней, и затем подмигнул мне.

– Ребятки поехали порядок наводить, – улыбчиво пояснил он. – В Чайнатауне беспредел.

Я кисло улыбнулся в ответ, тотчас поймав на себе пристальный взгляд Папы. Дождавшись, пока старик не переключит свое внимание на одного из поваров, уронившего на пол нож, я наклонился к Примо и тихо заметил:

– Он на мне дырку прожжет.

Примо прыснул и тотчас посерьёзнел.

– Нет. Всё-таки за тебя сам Топор поручился. Папа просто присматривает.

– Топор? – не понял я.

– Мистер Вителли, – охотно пояснил Примо.

Я вздохнул.

– Не переживай, – убедившись, что Палермо вышел из кухни, ободряюще похлопал меня по плечу Примо. – Папа отлично разбирается в людях. Я сам слышал, как Папа говорил с Джино. Сказал, либо ты сумел обхитрить его, либо ты и в самом деле не лжешь.

– Это как же он определил? – заинтересовался я.

– Спроси у него, – посоветовал Примо. Мы глянули друг на друга и рассмеялись.

На самом деле, я уже не ощущал всё происходящее как реальную жизнь. Смерть грозила слишком часто: я перестал воспринимать её всерьёз. Зато, похоже, я понял, почему так часто придирался ко мне сеньор Палермо. Он следил за моей реакцией на тот или иной вопрос, за моим поведением и общением с итальянцами, выстраивал гипотезы касательно меня и тотчас их разбивал. Мне нечего было скрывать, и такой хитрый старик, как Палермо, наверняка догадался об этом сразу.

– Русский! – гаркнул за моей спиной Папа Дидимо.

Мы с Примо подскочили одновременно. Я – от неожиданности, он – за компанию.

– Вителли пришел, – буркнул Палермо, явно довольный произведенным эффектом.

Я тихо ругнулся, на что Примо ответил широкой ухмылкой – видимо, смысл оказался понятен без перевода – и вышел из кухни. Это был уже всем известный ритуал – весь день использовать безотказного русского, чтобы вечером оставлять его в покое, когда в ресторане появлялся мистер Вителли.

В зале сидела только одна молодая пара, тихо перешептывающаяся о чем-то в углу: через час мы закрывались.

Джино сидел за своим столиком рядом с кухней, и увидел меня сразу, как только я появился из-за дверей. Он улыбнулся мне, но я сразу отметил темные тени под глазами, ослабленный узел галстука, и измотанный вид. Рядом с ним сидел неизвестный мне молодой мужчина, смеривший меня хмурым и неприветливым взглядом – тот самый, который обычно дожидался Джино снаружи.

– Рад видеть вас, мистер Вителли, – поздоровался я.

– Я тебя тоже, бамбино. Присаживайся, сейчас Лия принесет нам выпить.

Я уселся напротив, искоса глянув на спутника Вителли.

– Это Сэм, – познакомил нас итальянец. – Сэм, это Олег.

Я хотел протянуть ему руку, но наткнулся на его предупреждающий взгляд, и просто кивнул, теряя к нему интерес.

– Выглядите усталым, – сказал я Джино. – Тяжелый день?

– Старость, – хохотнул итальянец. – Ничего особенного, рутина. Спасибо Сэму, он мне сильно помог.

Парень сдержанно улыбнулся – точнее, приподнял уголки губ, не изменяя при этом выражения лица – и принялся сверлить меня взглядом.

– Как ты? – поинтересовался Вителли.

– Никто не обижает, – ответил я с улыбкой, – Топор.

Джино хмыкнул, внимательно глянул на меня, и покачал головой.

– Мне кажется, я знаю, кто тебе разболтал.

– Это не Примо.

Вителли расхохотался, хлопнув меня по плечу. Лия принесла нам бутылку граппы и три рюмки. Обычно Джино ужинал в ресторане, но сегодня он явно торопился. Мы посидели едва ли полчаса, когда он поднялся, заявив, что ему пора. Сэм встал вместе с ним, проронив, что задержится здесь ещё на минуту. Я не обращал на него внимания; Джино, занятый разговором со мной, тоже.

– Вы заедете завтра, мистер Вителли?

– Непременно, – подтвердил Джино. – Даже раньше, чем обычно.

Он мне показался внезапно таким старым, уставшим, что во мне вспыхнула жалость и тревога. Сердце Вителли не железное, говорил Примо, и, кажется, в это можно было поверить. Я осторожно пожал ему руку.

– Вам нужно отдохнуть, мистер Вителли, – негромко сказал я. Мне хотелось добавить что-то ещё, но я не знал, как подобрать слова на чужом языке так, чтобы выразить свою искренность. Впрочем, мне показалось, что Джино меня понял. Он внимательно посмотрел на меня, потрепал по щеке, и направился к выходу. У самых дверей Вителли задержался обменяться парой фраз с выглянувшим из кухни Папой, и затем покинул ресторан.

Я проследил, как он садится в свой «Додж» и проезжает мимо окон ресторана, внезапно почувствовав себя очень одиноким. В частности, кроме Вителли, кому я здесь нужен? Передернув плечами, я развернулся, спеша оказаться в людной кухне, где не слышно собственных нерадостных мыслей.

И наткнулся на Сэма. Обойти не получилось – слишком узким был проход.

– Не торопись, – с сильным акцентом сказал он. – Я хочу внимательно посмотреть на тебя, русский.

– Это ещё зачем? – спокойно поинтересовался я. Спокойствие моё заключалось в наличии широкоплечих охранников, сидящих за барной стойкой, и присутствии последних двух посетителей, только что потребовавших счет. Если Сэм хотел ссориться, то у него просто не получится сделать это здесь.

– Хочу рассмотреть, – сквозь зубы процедил Сэм, по-прежнему сверля меня взглядом. Очень сложно презрительно смотреть на человека снизу вверх, но у него это неплохо получалось. – Откуда ты выполз, белобрысый? Из помойки? Ты ведь даже не итальянец. Скажи, как это у тебя получилось? Что ты сделал, чтобы Топор взял тебя к нам? Дай угадаю. Ты расплакался?

Я вспыхнул. Было видно, что Сэм очень зол и с трудом сдерживает себя, но я ещё не понимал, в чем дело. Я видел его в первый раз, и даже не знал, как реагировать. Впрочем, моя вспыльчивость не оставила мне вариантов. Наверное, я всё-таки внутренне переживал все эти дни добровольно-принудительного заключения, и Сэм просто помог выпустить всё это наружу.

– Ревнуешь? – в свою очередь спросил я.

Он побелел от ярости, в глазах разгорелся злой огонь, и я понял, что мирно разойтись уже не удастся. Я попал в точку.

– Не понимаю, что он в тебе нашел, – с трудом вытолкнул из себя Сэм, сжимая и разжимая кулаки. – Ничтожество, которое не может постоять за себя… giovane…

– Бедный Сэм, – с гадкой улыбочкой произнес я, сравнивая счет. – Надеялся стать фаворитом? Все надежды на большое наследство крахом?

С ещё большим удивлением я понял, что угадал окончательно. Понял я это в тот момент, когда Сэм мне врезал. Удар в подбородок едва не откинул меня на спину, но я удержался, зацепившись за стул. Стул перевернулся, но я сумел удержать равновесие, и почти торжествующе выпрямился, посмотрев на противника.

Я ждал этого момента! Бить первым я принципиально не хотел: пусть запомнит, что русские первыми не нападают!

Секьюрити тотчас оказались рядом, заслоняя нас своими спинами от глаз молодой пары, с интересом уставившейся на представление.

– В чем дело, Сэмми? – спросил один из них. В обычном ресторане, уверяю, вы таких охранников не встретите – в костюмах и с пистолетами за пазухой. Впрочем, парни приходили только по вечерам, когда в зале собирались «важные люди».

– Он не может ответить, – коротко улыбнулся я онемевшими губами и двинул своего противника ладонью по шее.

Он охнул, сгибаясь пополам, а я ринулся вперед, подхватив его подмышки, и потащил за собой. Ногой распахнув дверь в кухню, я протащил его мимо изумленных поваров, шустро расступившихся в стороны, и замершего Папы к черному ходу, и пинком вытолкнул Сэма наружу.

– Эй-эй, ребятки! – раздался за спиной голос Примо. – Вы чего?!

Сэм уже поднимался на ноги, когда я спустился во внутренний дворик, и к моему появлению оказался готов. Он пошел на меня, как медведь, и, естественно, снова попал под удар: не меняя положения, я ногой толкнул его в живот, отбрасывая на прежнее место.

На улице оказалось прохладно, мой пыл быстро улетучивался. На самом деле, я уже жалел, что позволил обиде взять вверх. Ссора разгорелась на пустом месте, и моя вина в этом тоже была.

– Успокойся, – попросил я его, – давай поговорим.

Он не хотел говорить. Он снова набросился на меня, так стремительно, что я едва успел увернуться. Удар Сэма пришелся по подоспевшему на свою голову Примо, ринувшемуся нас разнимать.

Парень рухнул как подкошенный, а я наконец разозлился по-настоящему. Жалость – отвратительное чувство, особенно когда жалеешь противника. Сэм развернулся ко мне, и я со всей силой двинул его в челюсть. Упасть ему я не дал: подхватив тело молодого итальянца, я взял его в захват, развернув к себе спиной. Дальше он мог дергаться сколько угодно – вывернуться у него бы не получилось.

– Успокойся! – я слегка встряхнул его, призывая перестать рыпаться. Сэм был явно слабее меня, и избить его чести мне не делало.

– Ты… русский… – прохрипел Сэм, безуспешно пытаясь разжать мой захват. – Пусти…

Я отпустил. Не потому, что Сэм попросил, а потому, что в этот момент кто-то ударил мне по голове. Несильно, не больно, но достаточно ощутимо.

Я обернулся, потирая затылок, и в ту же секунду Папа Палермо двинул тростью Сэма – так же, как и меня, по голове.

– Idiota! – гаркнул старик, останавливаясь между нами и размахивая тростью. Крепкое ореховое дерево прогулялось по нашим плечам и рукам, вскинутым для защиты, окончательно отделяя меня и Сэма друг от друга. – Какого дьявола вы сцепились?

Сэм пробормотал что-то маловразумительное на итальянском. Я деликатно отвел глаза, посмотрев на Примо, которому уже помогли подняться и усаживали на ступени. В дверях кухни столпился любопытствующий народ, и на меня смотрели с новым интересом.

– Так вы Вителли не поделили, – сделал откровенный вывод Папа, пристально рассматривая нас с Сэмом. Сэм покраснел, я, подозреваю, тоже. – Два болвана! Ты, – иссохшая рука старика ткнула в мою сторону, – что это здесь устроил? А ты, Сэм? Кретины, – пробормотал Палермо, тяжело опираясь на свою трость. – Выслушайте меня внимательно, мальчики, и запомните на всю жизнь. Когда в одной Семье начинаются внутренние разборки, это нехорошо. Очень нехорошо. А Вителли, – гаркнул Папа уже в сторону Сэма, – вправе поступать так, как сочтет нужным. Теперь пожмите друг другу руки. Я хочу это видеть.

Молодой итальянец бросил мрачный взгляд в мою сторону. Я подождал несколько секунд и первым протянул руку. Сэм тоже подождал несколько секунд, и только затем медленно вытянул свою ладонь.

– Вот так, – удовлетворенно крякнул Папа, наблюдая за нашим крайне коротким рукопожатием. – А теперь с глаз долой!

Сэм, круто развернувшись, быстрым шагом пересек внутренний дворик, свернул в проулок, ведущий на главную улицу, и скоро скрылся за поворотом. Его никто не останавливал: парню требовалось время, чтобы всё обдумать. Народ постепенно скрылся в недрах кухни, Папа ушел последним.

Я подошел к Примо. Парень, как всегда, дожидался меня. Он сидел на ступенях и потирал скулу. Из разбитого носа шла кровь.

– Извини, – сказал я и улыбнулся. – Не думал, что ты полезешь меня защищать.

– Тебя! – тотчас вскинулся Манетта. – Русский медведь! Варвар!

– Пойдем, – не слушая возмущенных воплей, я потянул его за локоть. – Приведем тебя в порядок.

Мы поднялись в мою комнату, и Примо плюхнулся в кресло, зажимая нос рукой. Я вздохнул и направился в ванную. Там я намочил два полотенца – одно приложил к своей скуле, второе отнес Примо. Парень с бурчанием принял его левой рукой, занявшись своим носом.

– Пальцев лишился тоже так же? – решил поинтересоваться я. – Полез, куда не просили?

Манетта хмыкнул.

– Нет. Всё гораздо проще, русский. Пальцев я лишился в неудачной перестрелке: пистолет разорвало прямо в руке, указательный и средний пальцы спасти не удалось. Но я не сильно переживаю, – Манетта подмигнул мне, – у меня осталось ещё восемь.

Я усмехнулся в ответ. Как у них всё здесь просто. Впрочем, Примо был прав, недостача пальцев не мешала ему жить. Стоило только посмотреть, что он вытворял с ножами! Я за эти дни так и не научился шинковать овощи так же умопомрачительно быстро, как он.

– Твой телефон? – кивнул Примо на разряженный мобильный у окна.

Я кивнул.

– Почему не пользуешься? – снова поинтересовался он, запрокидывая голову так, чтобы кровь окончательно успокоилась.

– Разряжен, – пояснил я. – А зарядки у меня нет.

– «Самсунг»? Могу поделиться.

– Здорово.

Мы умолкли. Через некоторое время я отнес свое полотенце в ванную, Примо остался рассматривать потолок. Говорить расхотелось: напоминание о проклятом телефоне вызвало целую волну неприятных образов. Как не старался я не думать о прошлом, оно находило способ напомнить о себе. Сандерсон, «Потерянный рай», Спрут, Нью-Йорк, мафия…

– О чем задумался?

– О будущем, – откликнулся я.

– Переживаешь? – догадался Примо.

– Что твои боссы решат насчет меня? – ответил я вопросом на вопрос.

– Боссы? – удивился парень. – У нас все дела решает только один босс, сеньор Джанфранко Медичи.

Я удивился.

– Медичи? – в мозгу вспыхнула целая череда исторических образов. – Из тех самых? Интересно… неужели из той самой династии пятнадцатого века?

– Э-э-э… нет, не думаю, – признался Примо. – Вряд ли. Сам Змей не любит этого уточнять.

Так я узнал прозвище главы Семьи. Когда мне довелось увидеть его в первый раз, я готов был поклясться, что это слово подходит ему на все сто процентов.

В тот вечер мы долго не разговаривали. Манетта не стал успокаивать меня, но и каких-либо определенных ответов не давал, и мне это вскоре надоело. Я лег спать раньше обычного, и даже не спустился к позднему ужину, который обычно организовывали повара в конце рабочего дня.

Спал я беспокойно. Мысли не давали уснуть, и я в который раз в своей жизни пожалел, что не умею курить. С другой стороны, я бы зависел в таком случае не только от воздуха, которым дышу, пищи, которой питаюсь, но и от никотина. Я ворочался с боку на бок, пытаясь хоть как-то утрясти мысли в голове. Получалось плохо. Я ничего не знал о своем будущем, не мог даже предполагать, не знал даже, чего теперь мне желать и чего опасаться. Я знал только одно – я не могу оставаться здесь. Наверняка об этом догадывались и другие.

Звонок прозвучал так неожиданно и резко, что я вздрогнул в постели, не сразу сообразив, что происходит. Я почти заснул, близился рассвет, и мне показалось, что звонок я слышу во сне. Но трель продолжала звучать – противная и сверлящая, точно зубная боль.

Я вскочил с постели и схватил мобильный, выдергивая шнур зарядки из сети. Высветившийся на экране номер был мне незнаком.

– Я слушаю.

– И слушай внимательно, напарник. Несколько часов назад я убил своего лучшего помощника. Кажется, вы были знакомы?

Я молчал. Я узнал бы этот голос из тысячи. Я очень хорошо его запомнил в ту проклятую ночь, и не забыл бы уже никогда.

– Сет проклинал тебя, когда я выстрелил. А ведь я предупреждал его. Предупреждал, что ты не такой пушистый, каким кажешься. Он не поверил. Ему некого винить, он сам наступил мафии на хвост. Мне пришлось загладить его вину перед сеньором Медичи, исправить его ошибку, наказать всех виновных, извиниться, доказать, что парни ошиблись…

– Откуда у тебя мой телефон? – хрипло спросил я.

Спрут коротко рассмеялся.

– Мы с Сандерсоном решили все проблемы, и он оказал мне услугу. Можешь радоваться, напарник – с этих пор у тебя нет обязательств перед стариком. Ты теперь только мой. И позволь сказать, сладкий – у тебя нет шансов. Из-за тебя гибли мои люди. Из-за тебя я вляпался в Медичи, подставляя авторитет другого клана, чей заказ выполняю, – голос Спрута дрогнул. В нем исчезали человеческие нотки, уступая хриплому звериному рычанию. – Из-за тебя я стал объектом для насмешек, подмочил свою репутацию! Ты, сопливый ублюдок, оказываешься хитрее меня! Не думай, что ты такой уж везучий, урод. Медичи больше не придраться ко мне, я выполнил всё, что требовалось. Мы разошлись мирно, у меня нет врагов. А у тебя больше нет союзников. Я не дам тебе быстро умереть, напарник! Ты даже не представляешь, что я за человек. Ты не подозреваешь, сколько есть способов заставить тебя корчиться от боли и умолять о смерти… Да ты, наверное, даже не знаешь, что такое боль…

Я отключил телефон. Наверное, полчаса я просидел неподвижно, уставившись невидящим взглядом в одну точку.

Потом поднялся, забрался под одеяло с головой и уснул мертвым сном.

Когда через пару часов я проснулся, уже совсем рассвело, и мне оставалось только одеться побыстрее, привести себя в порядок и спуститься вниз.

Перемены я заметил сразу. На меня не обращали внимания. Обычно, как только я появлялся в кухне, в ответ на мое приветствие откликались сразу все; внимание ко мне позволяло думать, что я имею для них какое-то значение. Что им будет не всё равно, если меня вдруг не станет. Красивая была иллюзия, она делала уютным моё пребывание здесь.

В этот раз мне ответили только двое поваров, да и то смято и неубедительно. Я с удивлением заметил, что промолчал даже Примо, умостившийся между холодильной камерой и дверью в кладовую. Манетта резкими, отрывистыми движениями перебирал овощи, сортируя их по разным ящикам. Правда, через полчаса на кухню заглянул Папа, смачно выругал парня на итальянском, и Примо молча поднялся, даже не огрызаясь, и принялся перетаскивать ящики в кладовую – чтобы не мешать поварам. Я вызвался ему помогать.

На царившую вокруг меня напряженную атмосферу я попросту не обращал внимания, мои мысли занимал только Спрут. Как мало я о нем знал. Как мало мне о нем хотелось знать… Когда я жил в Чикаго, все вокруг говорили, что он псих. Теперь я не был в этом так уверен. Действовал бритоголовый убийца вполне трезво. Чем дальше, тем больше мне становилось не по себе – из-за меня уже гибли люди. Пусть подонки вроде Сета или Виста, но – люди… Сет, по словам Спрута, являлся его лучшим помощником. И Спрут его не пощадил. Но должно же быть и у этого татуированного подонка слабое место!

– Что случилось? – спросил я у хмурого Примо, стремясь звуком своего голоса заглушить гнетущие мысли.

Молодой итальянец ответил не сразу.

– Босс приехал, – наконец прозвучал ответ. Глаз он не поднимал.

– Это так плохо?

Примо метнул в меня быстрый взгляд, и тотчас отвел глаза.

– Ты совсем ничего не понимаешь? – негромко спросил он. – Не чувствуешь, что происходит?

– Может, хочу, чтобы ты сам сказал мне, – спокойно ответил я.

Манетта снова поднял на меня глаза, и в них блеснула злость.

– А я надеялся, что ты догадаешься, – отрывисто сказал он. – Мы все надеялись, что будет по-другому. Тебя успели полюбить, Олег.

– Ты говоришь так, будто я уже мертв, – ещё спокойнее произнес я.

– Послушай, – Примо снова вернулся к своему занятию, спрятав глаза, – всю ситуацию, связанную с твоим дружком, давно и успешно разрулили. Тебя оставили только потому, что четких указаний на счет тебя не поступало, а Джино хотел, чтобы ты оставался в безопасности. Сегодня приедет сеньор Медичи. Босс удовлетворен извинениями, и знаешь, что это значит для тебя? Ох, да ни черта ты не знаешь! – внезапно разозлился Манетта. Он раздраженно замолчал, и я не стал больше трогать его.

Мы проработали так до полудня, я в основном выносил становившиеся лишними после сортировки ящики и убирал мусор после нервных движений Примо – Папа терпеть не мог, когда работали неаккуратно. Я ещё подумал, что буду скучать по склочному старику. Как ни странно, к нему я привязался почти так же сильно, как и к Примо. Да и ребята в ресторане казались мне хорошими людьми: я неплохо провел с ними время и совсем не хотел их покидать. Но я знал, что очень скоро всё изменится.

Дверь в кладовую приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить гладкую голову Энцо, помощника мистера Вителли. Я видел его всего один раз; нас не представили, но Примо в тот раз очень живописно его описал: Манетте Энцо почему-то не нравился. Примо энергично проворчал нечто малопонятное на местном диалекте, потирая изувеченную руку. Судя по экспрессии фраз, пожелание вряд ли отличалось приличием. Энцо быстро огляделся, и, заметив меня, расплылся в улыбке.

– Олег, вот ты где, – протараторил он, втискивая между створками плечо, – идем скорее. Джино хочет тебя видеть!

Я оглянулся на Манетту. Тот перебирал картофель, раздраженно швыряя овощи в ящик с таким видом, словно от этого неприятный момент мог отодвинуться в неопределенное будущее.

Неопределенность – самое худшее из состояний. В моем случае можно было строить десятки предположений, и ошибаться в каждом.

Вокруг происходили непривычные вещи: идя мимо кухни, я видел сочувствующие, даже траурные взгляды, несколько раз слышал быстрый шепот за спиной. Папа Дидимо раздраженно отмахнулся от меня, точно от надоедливой мухи. Они знали то, чего не мог знать я, и кажется, успели мысленно со мной проститься. Если так, я был готов. Мне слишком хорошо дали понять, кто такой сеньор Медичи. Присутствие незнакомых людей в темных костюмах в зале и коридоре, по которому мы шли, только усиливало атмосферу напряженного ожидания.

Перед кабинетом для важных посетителей, вертя в пальцах изрядно помятую сигарету, ждал Вителли. Энцо незаметно отстал, так что к Джино я подошел в одиночестве. Вителли выглядел обеспокоенным – слишком уж крепко он приобнял меня за плечи.

– Босс хочет видеть тебя, Олег, – негромко проговорил Джино. – Веди себя спокойно. Не говори, пока не спросят. В глаза Медичи не смотри, если только он сам не подаст тебе знак. Auguro buona fortuna, – пожелал он, хлопнув меня между лопатками. – Пора.

За дверью оказалась погруженная в полутьму комната. Удивительно, учитывая, что на улице стоял солнечный, яркий день. Здесь, казалось, даже время остановилось. Отделанные деревянными панелями стены тонули в тенях. Единственным освещенным пятном оказался стол. Желтый круг света от низко повешенной лампы падал на зеленое сукно, концентрируясь на раскрытых папках с бумагами. Окна скрывали опущенные жалюзи, от табачного дыма воздух стал серым. Тяжело сопя, Джино протиснулся к незанятому стулу, устраивая грузное тело на потрескивающем сидении. Я остался один у двери.