Текст книги "Рыцарство (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

  -Брось молоть вздор. Бог прилепил тебя к жене твоей, восхвали же Господа и прославь милость Его. Ну, и не греши впредь, – и Раймондо, все еще улыбаясь, прочёл над кающимся разрешительную молитву.

  На дрожащих и негнущихся ногах Энрико добрёл до своих покоев и опустился на ложе рядом с любимой. Ему полегчало. 'Милость и суд буду петь; Тебе, Господи, буду петь. Буду ходить в непорочности моего сердца посреди дома моего. Не положу пред очами моими вещи непотребной; дело преступное я ненавижу: не прилепится оно ко мне. Сердце развращенное будет удалено от меня; злого я не буду знать. Тайно клевещущего на ближнего изгоню; гордого очами и надменного сердцем не потерплю. Не будет жить в доме моем поступающий коварно; говорящий ложь не останется пред глазами моими...' Господи, благодарю Тебя за щедрость Твою ко мне, недостойному, да укрепишь ты меня на путях Своих, да не отнимешь длань Свою благословляющую от меня. 'Умастил еси елеем главу мою и чаша Твоя, упоевающая мя, яко державна...'

  Наутро Энрико проснулся от поцелуя Чечилии, взглянул на неё и с благодарением ощутил, что полночная боль и предрассветные страхи рассеялись. Он будет достоин этого счастья, он никогда не унизит себя низкими грехами плоти, никогда не совершит ничего, неугодного Господу...

  Супруга приметила странное выражение его лица.

  -Что это с тобой, Котик? Ты на себя не похож.

  Энрико рывком притянул к себе Чечилию и сжал ее в объятьях.

  -Да нет, я только сейчас становлюсь на себя похожим, – и уходя от объяснений, ибо делиться с супругой деталями ночной исповеди не собирался, спросил, – слушай, хотел тебя спросить, да не до того было... Что это на нашей свадьбе поклонник моей сестрицы так странно смотрел на моего дружка Амадео, словно убить его был готов?

  Чечилия взлохматила его белокурые волосы.

  -Чего ж тут не понять-то, дурашка? Он же голову из-за неё ещё год назад потерял, когда оруженосцем у брата был, все надеялся понравиться ей да жениться. Да только вздор это все. Делия вояк не любит, ей беседы подавай глубокомысленные, да и мессир Лангирано ей давно на сердце запал, ещё когда с братом к нему в Парму ездила четыре года назад.

  Челюсть Энрико отвалилась. Он ошеломленно помотал головой.

  -Что? Я правильно тебя понял? Сордиано был влюблен в Делию?

  -Ну да, проходу еще в монастыре не давал, то и дело на пути попадался, а тут, в замке, и вовсе досаждать ухаживаниями начал.

  Энрико спросил о Сордиано в общем-то без всякой задней мысли, его на свадебном пиру действительно изумило выражение лица Пьетро при взгляде на Амадео, но он и помыслить не мог...

  -Постой, а Бьянка... она знает?

  -О, мужчины... – Чечилия театрально подняла руки и закатила глаза под потолок, выказывая этим красноречивым жестом свое мнение о мужской наблюдательности и прозорливости, – разумеется, знает, месяц назад скандал Делии закатила, приревновала к Пьетро. Да только не на ту напала, Делия её живо осадила, да и Пьетро заявила, чтобы не смел подходить к ней. Делия, говорю же тебе, военных не любит, говорит, пустоголовые они, да и в баню заглядывают редко...

  Для Энрико это была подлинно новость. То, что Пьетро вовсе не любит Бьянку, ему и в голову не приходило, а что тот влюблен в Делию, того Крочиато и вовсе заподозрить не мог. Но новость эта Энрико ничуть не расстроила, напротив, порадовала. Если Пьетро не любит сестрицу – огорчаться тут не из-за чего. Глядишь, сестра всё же опомнится, да составит счастье его друга Северино. Впрочем... Крочиато помрачнел. Может ли такая девица, как Бьянка, взбалмошная да вздорная, принести мужчине счастье?

  Счастье же самого Энрико омрачало только понимание, что его друг страдает.

  Наступил июль, удивительно теплый в этом году. На верхнем выходе из замка тропинка через четверть мили приводила к горной запруде, заросшей рогозом и осотом. Энрико, который купался там с весны и до поздней осени, зачастил туда, хоть, по мнению многих вода там была холодна, как в колодце. Единственный, кто так же находил воду достаточно теплой, был мессир Ормани, но тот никогда не составлял Энрико компанию, купался всегда один, и приходил к запруде в сумерках, когда Крочиато уже возвращался к любимой супруге.

  Но однажды Энрико задержался на охоте и вышел к запруде на закате. Он увидел плывущего Ормани, помахал дружку рукой и, раздевшись, разлегся на берегу, любуясь закатом. Энрико был счастлив, как всякий молодожен, никак не мог поверить, что породнился с самим графом Чентурионе, и, вспоминая сладкие ночи с Чечилией, улыбался. Феличиано выплатил ему приданое сестры до сольдо, и теперь Котяра размышлял о покупке нового дома в городе – дома его детей и внуков. С одной стороны, не хотелось бы важничать, ибо гордыня предшествует падению, но, с другой стороны, его дети не должны ни в чем уступать детям лучших семейств, ведь они будут племянниками графа Чентурионе.

  Энрико не заметил, как Северино вышел из воды, но видел, что тот за кустами осоки торопливо одевается. Крочиато на минуту стало горько и тоскливо. Он счастлив, а Северино? Но почему? Он искренне желал другу счастья, испытав его надежность в сотне передряг, и мысль, что его собственная сестрица не оценила такого человека, подлинно огорчала. Неожиданно Энрико заметил, что Северино, торопливо собрав вещи, уходит, не глядя на него. В этом Энрико померещились обида и боль друга, но ведь Ормани всегда был достаточно разумен, чтобы понять, что Крочиато не может заставить сестру полюбить его. Энрико окликнул Северино, но тот отвернулся.

  -Рино, ты куда? Что с тобой? – он оторопел. – Почему ты не смотришь на меня?

  Ответ Ормани изумил Крочиато.

  -Ты не одет.

  Энрико пожал плечами. Что?

  -Я собираюсь купаться, Северино.

  Ормани снова отвернулся и пожал плечами.

  -Почему ты не смотришь на меня? – теперь Энрико наклонил голову и исподлобья озирал друга. Он начал кое-что понимать, вдруг вспомнив столь изумившие его слова Амадео, хоть тогда смысл их не дошел до сознания – все закрывали мысли о Чечилии.

  -Ты бесстыден, Энрико.

  -Я не бесстыден. – Крочиато внимательно оглядывал отворачивающегося от него Северино, – я не стыжусь тебя – ибо люблю. Я открыт тебе, моя нагота – знак доверия тебе. Апостол Петр не стыдился в кругу друзей быть нагим...

  Тот поморщился.

  -Доверие другу не обязательно предполагает раздевание...

  Энрико несколько минут молча смотрел на Ормани. Так значит, Амадео-то как в воду глядел. Крочиато усмехнулся.

  -Слушай, Рино, если ты сейчас сумеешь раздеться и лечь со мной рядом на песок, я открою тебе тайну твоих несчастий...

  Ормани окаменел.

  -Ты уверен, что я хочу её знать?

  -Не знаю. Но тогда, может быть, ты это сделаешь из любви ко мне?

  -Попрекнуть благодеянием – значит оскорбить, но мне кажется, я не раз доказывал тебе это не глупыми жестами...

  Повисло молчание.

  -Да, ты четыре раза спасал мне жизнь, – Энрико вздохнул. – Я помню.

  Он поднялся и медленно пошёл в воду. Северино остался на берегу. Солнце садилось, окрашивая запруду в розовато-палевые цвета. Стреловидные листья рогоза казались чёрными, а неумолчный хор лягушек вдруг замер. Что-то будто происходило в мире, мрачное, сумеречно-безнадежное. Северино стало не по себе. Он постыдился исполнить просьбу Крочиато, находил её нелепой, в итоге – нагрубил и, конечно же, обидел Энрико. Господи, сколько раз эта проклятая скованность уродовала ему жизнь? Застенчивость была его недугом, и калечила не меньше, чем самая тяжелая болезнь.

  Северино не мог уйти, это казалось ему невозможным, он хотел объяснить Энрико, что вовсе не хотел обидеть его, но не знал, как это сказать. Энрико вскоре вышел из воды и молча лёг на песок. Он закрыл глаза и, казалось, спал. Северино теперь мучительно хотелось, чтобы он сказал хоть слово, дал бы понять, что не сердится, но Крочиато молчал. Солнце село, и сразу проступили и обострились сумеречные тени в древесных кронах, зазвенели, сливаясь с тишиной, ночные цикады. Молчание друга становилось невыносимым, боль разрывала душу Ормани. Пусть он скажет хоть слово, пусть самое оскорбительное, пусть бросит ему любой упрёк, только не молчит!!

   Но Энрико, заложив руки за голову, лежал молча, просто ждал, когда Ормани уйдёт. Теперь Северино с ужасом понял, что происходит что-то ужасное, необратимое. Он терял Энрико – самого близкого из друзей, это было неопределимо словесно, но ощутимо сердцем. Что он наделал? С этого дня Энрико исчезнет из его жизни, даже если они будут сталкиваться поминутно – душа Энрико отдалялась от него, одеваясь броней холода. Они становились чужими, рвалась одна из последних нитей, что держала его самого на плаву. Энрико лежал, как мертвый.

   Нервы Ормани не выдержали. Он вскочил, лихорадочно развязывая шнуровку горловины рубашки, не смог найти концов и стащил её через голову, трясущимися руками стянул штаны, и, трепеща, лег рядом с Крочиато. Он сразу замерз, но потом понял, что просто на лбу выступила испарина, и ветер остудил её. Теперь оказалось, что от воды идет приятная прохлада, но воздух теплый и ласковый. Энрико медленно повернул к нему голову.

  -Я так не хотел терять тебя...

  Ормани медленно успокаивал дыхание.

  – Я... я... люблю тебя, Энрико.

  Крочиато улыбнулся. Он понял.

  -Давай приходить сюда каждый день, даже в дождь. Мы будем ложиться на песок и смотреть в небо. Сейчас ты испугался, что потеряешь меня. Но завтра ты постараешься побороть смущение от моего взгляда. Постепенно ты привыкнешь ко мне, и успокоишься. Снимая одежду, ты сначала освободишься от ложного стыда, потом – от страха обнажения. И однажды, раздевшись, ты поймешь, что ты не наг, а свободен.

  Северино молчал, закусив губу. Как ни странно, сейчас, лежа рядом с Энрико на песке, вдыхая запах озерного ила и тины, слушая шорох рогоза и осоки и неумолчный хор ночных насекомых, он подлинно не ощущал стыда, но был странно изумлён новым, неведомым ранее ощущением. Ветер ласкал его обнажённое тело, нервно будоража и волнуя – и он трепетал от этих ласк и замирал от прикосновений тыльной стороны рук к прогретому за день солнцем песку.

  Он кивнул Энрико.

  -Хорошо.

  -Давно это с тобой?

  Северино убито кивнул.

  -...Сколько себя помню. Чужой взгляд мучителен, женский – убивает. Это сильнее меня. Я, наверное, создан для монашества. Господь вкладывает в меня эту робость, чтобы отторгнуть от меня женщин и не дать приблизиться к ним. – Северино судорожно вздохнул.

  – И ты не можешь преодолеть в себе это?

  – Волна жара, я теряюсь, ничего не вижу. Не могу. Если пытаюсь расслабиться, выпить – еще хуже...

  ...Но, к немалому удивлению Северино, за первую неделю встреч у дальней запруды с Энрико, он стал привыкать к взглядам друга, они купались, ловили рыбу, жарили её на углях, и сам Северино почти перестал замечать свою наготу. Энрико раскрепощал его и расслаблял телесно, и постепенно избавившись от мучительной застенчивости, Северино перестал прибегать к грубостям, стал мягче и душевней.

   Оба составили план ловли Треклятого Лиса, который третьего дня снова напомнил о себе, сперев гусыню.

  Говорили они теперь и о сокровенном – откровенно и чистосердечно. Энрико рассказал Северино о том, что сказала ему жена. Оказывается, Пьетро был влюблен в Делию ди Романо, а вовсе не в Бьянку. Да и сейчас, как заметил сам Энрико, не шибко то Сордиано около сестрицы его ошивается. 'Я мог бы попросить Феличиано попросту вышвырнуть Сордиано из замка...' Ормани горестно качал головой. Он не знал, что Бьянка не по душе Пьетро, но для него это ничего не меняло.

  -Разве беда в нём? Беда во мне. Я не нравлюсь ей, и исчезни Сордиано – ничего не изменится. Разве что появится другой... Мне нужно освободиться от этого самому, но как? Безысходность.

  Энрико, закусив губу, молчал. Да, это была безысходность. Безнадежность. Беспросветность.

  Глава 14.

   Однако, жизнь не стояла на месте. Начало августа ознаменовалось новыми событиями. Поваром Мартино Претти был пойман за руку малолетний Джанпаоло Дуччи, двенадцатилетний сынишка плотника Лучано, когда глупыш пытался высыпать странную смесь в приготовленное для графа рагу из кролика. Поднялся шум, мальчонка, испуганный угрозой розги, признался, что получил оную смесь в холщовом мешочке от неизвестного, который пообещал, что если он регулярно, пока несет тарелку с кухни в покои графа, будет чуть-чуть высыпать туда соли из мешочка – тот подарит ему ослёнка.

  Были вызваны Энрико Крочиато, Северино Ормани, подоспел и епископ Раймондо. Послали слугу и за Амадео Лангирано. Дружки недоуменно переглядывались. Да, в отнятом у мальчишки мешочке действительно был мышьяк – но надо быть простофилями, чтобы доверить такую миссию несмышленому мальчишке. Реканелли же глупцами не были.

  -Нелепость какая-то, – вяло проронил Амадео, – не могли же они рассчитывать, что мальчик не попадётся?

  -Может, мнили, что на ребенка не обратят внимания? – неуверенно спросил Крочиато.

  -Скорее всего, всё сделано для отвода глаз. – Северино Ормани кусал губы. – Расчёт строится на том, что мы поймаем мальчонку и успокоимся, а между тем, настоящий отравитель получит свободу действий.

  -Надо усилить охрану, – согласился епископ Раймондо.

  Узнав о поимке малолетнего злоумышленника, граф поморщился, судорожно вздохнул, но ничего не сказал.

  Феличиано стал грустней в эти августовские дни. Он почти не видел Амадео и Энрико, часами занимался с братом, и часами сидел в одиночестве на башне, оглядывая город. Катарина Пассано, постоянно видя его там, недоумевала. Старухе не нравилось уединение Чентурионе. Однажды она напрямик спросила его – чего бы ему не жениться? – вон, на дружков-то посмотреть приятно, светятся. Чентурионе бросил на неё тяжелый взгляд и проронил, что сыт бабами по горло.

  Катарина вздохнула. Она знала Чино, и про себя костерила старого графа Амброджо последними словами. Боясь, что его первенец и наследник увлечется в юности какой-нибудь девкой, недостойной его по крови, граф внушил сыну весьма превратные понятия о браке и женщинах. Мужчина рожден властвовать, а не волочиться за бабскими юбками. Женщины – игрушки мужчины в часы отдыха, существа глупые, созданные только для продолжения рода. Потерять голову из-за женщины – потерять достоинство мужчины и властелина. Феличиано был властолюбив, и к тому же был послушным сыном, и сердце его ни разу не смягчилось женщиной...

   Катарина яростно спорила со старым графом – что он делает? Чтобы любовь была такой совершенной, как ее сотворил Бог, она должна быть единственной и нерасторжимой, и стоять на почитании, а как может стать совершенным брак, где муж не уважает жену? Амброджо морщился. Не хватало, чтобы его отпрыск влюбился в какую-нибудь селянку! Катарина шипела на старого глупца. Брак – чудо на земле. В мире, где всё идет вразброд, брак – единственное место, где два человека, благодаря любви, становятся едиными, кончается рознь, начинается осуществление единой жизни. Двое вдруг делаются одной плотью! Граф шипел в ответ. Никто не мешает его сынку спариваться с кем угодно! Он может взять любую, обладать той, что понравится!! И он ни в чём себе и не отказывает – в иные вечера двоих на сеновал затаскивает! Он делает из сына распутника, возражала старуха, просто блудящего, ибо слияние без любви – преступление против Бога-Любви! Граф бесился. Ну, да, не хватало ему жениться на безродной! Дурь это всё. Под венец он пойдет только с той, которую сочтёт достойной он, Амброджо

  Увы, тех двух женщин, что Амброджо счёл достойными своего сына, Катарина на дух не переносила. Франческа, пустая и глупая, думала только о себе, своём положении, своих нарядах, своей красоте. Феличиано не полюбил её – но там и нечего было любить. Муж и жена жили не только на разных этажах, но и в разных мирах, потом участились ссоры и распри, ибо никто не любил и не хотел уступить. Анджелина была и того хуже. Амбициозная, горделивая, никого не считавшая равной себе, а челядь и вовсе за людей не считавшая, она лишь досаждала и удручала Феличиано. Он не любил – но там тоже нечего было любить. Но Амброджо уже нет. Почему он не женится снова? По любви!?

  Однако Феличиано это, казалось, совсем не занимало. Он несколько часов день занимался управлением, обсуждал с членами Совета Девяти городские нужды, заботился о брате, а все остальное время часами пребывал в вялой летаргии. Когда она порой окликала его – он говорил что-то невпопад, было видно, что мысли его витают где-то далеко.

  Старухе не нравилось происходящее.

  В середине августа, на Богородичный день, в замке всегда проводился турнир: мужчины мерялись силой и одновременно красовались перед женщинами, торговцы наживались на ярмарочных продажах, зеваки любовались зрелищем. На этот раз плотникам как обычно задали работу по сооружению трибун и ограды ристалища, шестов для шатров и торговых прилавков. В городе заключались многочисленные пари на исход рыцарских схваток, только и разговоров было, что о предстоящем турнире.

   Мессир Лангирано на исходе второго месяца семейной жизни был счастлив. Супруга его подружилась с донной Лоренцой, была кротка и уступчива, разумно вела хозяйство, уважала и ценила мужа. Дни Амадео были радостны, ночи упоительны. Он не уставал славить Господа, был счастлив, и душа его преисполнилась блаженным покоем. В доме часто стала появляться подруга донны Делии – донна Чечилия, сестра графа Чентурионе, и это тоже весьма подняло статус молодой супруги мессира Лангирано в глазах родни и соседей. Стал приходить и казначей замка мессир Энрико Крочиато, сопровождавший жену.

  Как-то вечером мужчины уединились во дворе, пока супруги болтали в гостиной. Оба счастливых молодожена теперь были откровенны друг с другом, и Энрико горько пожаловался Амадео на свою сестрицу, посвятив его во все подробности увлечения своего друга Северино и глупейшего романа Бьянки, но ни словом не обмолвился о том, что Сордиано был влюблен в Делию. Пьетро не был соперником Амадео, ибо не интересовал Делию – так зачем же было знать об этом молодому мужу?

  -Мне в глаза Ормани смотреть стыдно. Бьянке же все мерещится, что Сордиано в неё влюбится. А зачем мне такой пшют в зятья? Я стольким обязан Северино, – Энрико вздохнул, – вот и породнились бы...

  Амадео Лангирано только вздыхал. Склонность Северино Ормани к сестре Энрико, о чем он и сам догадался и что было подтверждено Делией, вызывала сочувствие. Амадео знал, сколь мучительно неразделенное чувство, и не пожелал бы такого и врагу. А Ормани был другом. Амадео нисколько не сомневался и в искреннем желании Крочиато породниться с Северино, но совета не дал. Он плохо знал синьорину Бьянку.

  В гостиной, где донна Делия угощала донну Чечилию свежайшей сдобой, разговор шёл о том же. Заботы донны Крочиато о замужестве остались позади, судьба её была определена, и теперь у Чечилии было время задуматься о самых разных вещах. Она куда отчетливее, чем раньше, заметила неблагополучие брата, обратила внимание на одержимую влюблённость Бьянки Крочиато, разглядела и горе мессира Ормани. Сейчас она делилась мыслями с подругой.

  -Напрасно Бьянка надеется на Пьетро Сордиано, – безапелляционно уронила Чечилия. – Пустое дело.

  Делия поморщилась. Упоминание о Пьетро было ей неприятно.

  -Ну почему ты так говоришь? Она красива, он может увлечься ею.

  -Теперь, когда ты замужем, он может начать ухаживать за ней. Да только вряд ли. И супруга моего побаивается, и Ормани опасается, да и Бьянка ему не по душе. Чего ради ему туда смотреть? Энрико сказал, что даст за ней тысячу золотых, если она за Ормани выйдет. А Пьетро и половины не дождётся...

  -Господи, Чечилия, ну что ты говоришь? – Делия в изумлении даже привстала, – причём тут приданое? Почему он не может просто полюбить её? Она несколько дерзка и сумасбродна, но это пройдет, ведь она так молода...

  -Не моложе тебя. Но если бы Сордиано хотел полюбить её – они ведь провели зиму в замке, времени влюбиться у него было сколько угодно.

  Делия вздохнула. Молодой донне Лангирано от души хотелось бы, чтобы её нелепая вражда с Бьянкой закончилась, чтобы синьорина Крочиато обрела своё счастье и перестала бы сердиться на то, в чем вины Делии не было. Она никогда не кокетничала с мессиром Сордиано и не хотела привлечь его внимание – за что же Бьянка сердится? Но слова Чечилии были горьки и не оставляли надежды на примирение.

  Делия возразила.

  – Мне кажется, ты неправа. Сколько всего может ещё за осень-то случиться...

  Чечилия усмехнулась, пробормотав язвительно и колко.

  -Бьянка уговорила Энрико, чтобы тот попросил моего брата выбрать её королевой турнира. Она ведь одна теперь в девицах. Рассчитывает, что Пьетро Сордиано победит. Дурочка...

  – Господи, ну, а почему нет? Он молод, силен...

  – Об участии заявил Северино Ормани. Первым. А мой Челестино, когда однажды его в парильне увидел – три дня в себя прийти не мог, 'гора мускулов', твердил. И Рико сказал, что на ристалище равных Ормани нет. Да и не нужны мне их слова: третьего дня Ормани один бочонок вина поднял и затащил в тронный зал, а бочонки эти слуги вчетвером едва поднимают. Это ж какая силища-то в нём! Если дурачок Пьетро выйдет с ним один на один, беды Сордиано не миновать. Ормани его не убьет, так изувечит. Будет урок королеве турнира.

  – Ну, зачем ты так, Чечилия? Ты просто не любишь её – вот и пророчишь беды.

  Чечилия пожала плечами. Ей самой казалось, что никакой неприязни к золовке в её словах нет, просто здравомыслие.

  Северино Ормани в эти летние ночи вместе с Монтенеро и Бальдиано выслеживал Треклятого Лиса – и это помогало развеяться. Ловчие предположили наличие лаза в стене, но не нашли его. Не дурачит ли их кто? Эта мысль, сразу угнездившаяся в голове Энрико, теперь пришла в головы и ловчим. Но тут хищник снова показал зубы, на рассвете сперев цыпленка. Почему бы этому плуту не помышковать в поле? Чего ему курятник-то как медом намазан? А главное – откуда он берётся и куда исчезает? Все эти вопросы оставались без ответа. Катарина продолжала поносить их, челядь смеялась.

  Но были у главного ловчего и сугубые основания для скорби. Северино Ормани положил себе покончить со своей изнуряющей любовью, выкинуть её из сердца и забыть, но ничего не получалось. Его окна выходили во внутренний двор замка, и он часами просиживал, опираясь на подоконник, иногда видя гуляющую в саду Бьянку. Вид её был совсем нерадостный, несмотря на то, что иногда после службы в сад выходил Пьетро Сордиано с приятелем Микеле Реджи. Бьянка была счастлива уже тем, что он не уходил, и иногда они втроем вполне по-дружески болтали. Пьетро действительно заявил об участии в турнире и расспрашивал Бьянку о самых разных вещах – об участии её брата, о намерении выйти на ристалище графа Феличиано, о службе на Вознесение Богородицы, о приглашенных на турнир...

  Сердце Ормани, видевшего их сверху, сдавливало болью. На миг страшный помысел завладел его душой: что стоило ему сойтись на ристалище с этим щенком и уничтожить его? Сердечная боль отпустила, помысел мести показался сладостным. Нет. Невероятным усилием воли он остановил себя. Что он творит, вернее, помышляет? Впрочем, от помышления до деяния – путь короток... 'Господи! услышь голос мой. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, – кто устоит? Но у Тебя прощение, да благоговеют пред Тобою. Надеюсь на Господа, на слово Его уповаю, избавь меня от беззаконных помыслов моих...' Ормани вздохнул и покачал головой. Глупости. Нельзя. Есть вещи, после которых трудно называть себя рыцарем. Мысль о мести ушла, и сердце снова заныло.

   В двери постучали. Северино поднялся и распахнул дверь. На пороге стоял Феличиано Чентурионе.

  -Ты один?

  Ормани молча кивнул. Один. Он всегда один. Феличиано сел на скамью и уставился в пол.

  – Я не буду участвовать, извини, Северино. Я уже сказал Рико.

  Северино удивлённо поднял глаза на друга.

  -Почему?

  -Дурь... но ничего не могу с собой поделать. Дурные сны, кошмары. Вижу кровь, потоком... надгробие... мое имя... Мне надо жить. Ради Челестино. Нельзя рисковать. Назови это трусостью...

  Ормани внимательно оглядел друга. Граф Феличиано трусом никогда не был, ни в военных схватках, ни на медвежьей охоте, ни на ристалище доблести он ни разу не дрогнул. Неожиданно Северино задумался.

  -А ведь... мне позавчера тоже приснилось... На меня кто-то со спины напал, кинжалом ударил... рыцарь в спину не бьёт.

  Граф опустил глаза в пол. В последние дни, Феличиано не лгал, ему еженощно снились кошмары, и ему было легче поделиться с Рино Ормани, нежели с Амадео или Энрико. Счастье молодоженов угнетало Феличиано, и он, весь во власти тяготящих мыслей, легче находил общий язык со столь же несчастным Ормани, о беде которого знал от Чечилии.

  Сейчас Чино был обрадован сдержанным пониманием друга и отсутствием упреков. Тяжело вздохнул. Предчувствие беды, удручающее и скорбное, поселилось в нем давно, но сейчас проступило новой, уже непомерной болью.

  Но не было даже сил высказать её, облечь в слова.

  Глава 15.

  Накануне праздника подготовка к турниру была уже завершена. Граф оглядел места для знати, проверил прочность ограждений ристалища и высказал надежду, что дождя не будет. Сопровождавшие его друзья поддержали его в высказанной надежде, а Катарина Пассано уверенно предрекла жаркий день.

  Назавтра граф поднялся чуть свет, но, оказалось, его опередил Северино Ормани. Ловчий вошел, когда Феличиано умывался, и молча положил на лавку перед другом тонкую кольчугу без рукавов. Чентурионе смерил его долгим взглядом, надел исподнюю рубаху, и Северино, не говоря ни слова, помог ему натянуть сверху стальную кольчугу, сделанную чрезвычайно искусно, плотно и упруго прилегавшую к телу, как фуфайка из мягкой шерсти. Против страшного колющего удара, раздвигающего и пронзающего тонкие колечки, кольчуге было не устоять, но видя, что Чентурионе не воспротивился, Ормани все же стало легче. Сверху Феличиано надел нарядную бархатную тунику, украшенную дорогим кружевом, и кольчуга была под ней совершенно незаметна. Чентурионе провёл рукой по плечу Ормани и тоже ощутил под плащом холод металла.

  -Бережённого Бог бережет... – мрачно пробормотал Северино.

  Этой ночью, ближе к рассвету, Ормани снова увидел пугающий сон, устрашивший его до ледяного пота. Он ощутил, что за плечами у него сидит дьявол, который впился острыми когтями ему в спину. Ему было не больно, потому что когти его скользили по кольчуге, не протыкая её, но тварь мешала, отягощала и норовила мохнатой рукой царапнуть его по лицу. Он изловчился, сбросил мерзкое создание на землю, убил, и тут в ужасе понял, что он на погосте, а вокруг него полуистлевшие мертвецы неумолимо стягивали кольцо ...

  Проснулся он с криком и первое, что сделал – вынул из сундука кольчуги.

  Между тем вовсю орали петухи, замок просыпался, везде сновала челядь, в покои графа забежал оживленный Челестино. Мальчонка сверкал глазами и умолял брата позволить и ему выйти на ристалище: хотя бы против сына Гвидо Навоно, ведь они ровесники. Феличиано сказал, что позволит ему это, но не на ристалище, а после, в замке, ведь если он проиграет, позора не оберётся. Но Челестино уверял, что вполне справится, при этом Феличиано поймал восторженно-завистливый взгляд мальчика на своего друга. Ормани казался ему монументом из гранита.

  Энрико же, несмотря на куда большую впечатлительность, в эти дни никаких предчувствий не имел. Ночами он ублажал любимую жену, днем прикидывал виды на урожай, а вечерами ублажал свое самолюбие: после женитьбы на Чечилии Чентурионе наглый шельмец заказал себе новый герб, где крест и Христовы хоругви держал теперь золотой Лев на поле красного цвета – под роскошным рыцарским шлемом. 'Красный – это истинная любовь к Богу, мужество, стойкость, великодушие, любовь и верность, крест – знак рода Крочиато, а лев – Чентурионе', так истолковал наглец изменение своего прежнего скромного рыцарского герба с простым поперечным шевроном, где в верхней части был помещен крест. Новым своим гербом, который получил одобрение супруги, нахал распорядился украсить ставни, двери, кубки, обеденную посуду, конскую упряжь и даже ошейники своих собак.

  И, разумеется, все мысли Энрико занимала будущая турнирная схватка – он намерен был покрасоваться перед супругой.

  В замок служить торжественную мессу приехал епископ Раймондо ди Романо, казначей Энрико Крочиато занял привычное место по левую сторону от братьев Чентурионе, справа стал ловчий Северино Ормани. Прибыли к началу богослужения и супруги Лангирано, храм заполнили мужчины в дорогих одеждах, женщины, разодетые для турнира в лучшие платья. Повар Мартино Претти, не спавший ночь, готовя снедь для гостей турнира, чуть клевал носом, начальник эскорта охраны Эннаро Меньи стоял у входа, Пьетро Сордиано, Микеле Реджи, Никколо Пассано, Руфино Неджио и Теодоро Претти ходили по углам храма, венецианец Урбано Лупарини замер у алтаря. Стольник Донато ди Кандия и кравчий Джамбатиста Леркари опоздали, основательно проспав, ловчие Людовико Бальдиано и Гавино Монтенеро, шталмейстер Луиджи Борго, участники турнира, были весьма далеки от службы, разглядывая вооружение друг друга. В толпе горожан мелькали писец Дарио Фабиани, монахи, побирушки-христарадники. Полюбоваться торжественной церемонией в домовой церкви собралась толпа народа, тщательно проверенная охраной.

  Голос Раймондо ди Романо звучал под высокими сводами отчетливо и гулко. Энрико нравился голос друга, и он, глубоко вздохнув, снова вознес хвалу Господу за милость к нему, грешному. Феличиано был задумчив и сумрачен, а заметив печальное лицо Северино, Энрико тоже помрачнел, лица друзей казались ему немым укором. Чечилия и Делия стояли на женской половине, рядом у прохода остановился Амадео ди Лангирано.

  Когда епископ поднял Святые Дары и народ преклонил перед ними колени, случилось страшное. Трое монахов, стоявшие неподалеку от Феличиано и Челестино, сбросили капюшоны и ринулись с кинжалами на братьев Чентурионе. Первой заметила угрозу Чечилия, увидевшая Реджинальдо Реканелли, и её крик перекрыл возглас епископа, но убийца уже обрушил меч на старшего Чентурионе. Страшный рубящий удар Реканелли, по счастью, встретил сплошную скользящую и висящую складками гибкую металлическую поверхность кольчуги, Энрико Крочиато ринулся на притворявшегося монахом Реджинальдо Реканелли, хоть вошел в храм безоружным, и оттолкнул его, и убийца, не удержав равновесие, упал. Он не поднялся, ибо в него вонзилось острие меча Северино Ормани, который без меча и кинжала никогда и никуда не ходил.