Текст книги "Рыцарство (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

  Через минуту они остались наедине в жарко натопленной комнате. Амадео чувствовал, что задыхается, руки его трепетали, он не знал, что говорить, начал молиться и вскоре успокоился. Подошел к девице, и сделал то, что хотел с той минуты, когда увидел её в комнате для игр в замке Чентурионе: распустил обвитые вокруг головы косы и медленно расплёл их, зазмеившихся по белой ткани. Он всё не мог решиться развязать на ней пояс платья, но он упал сам, когда Делия подняла руки к его волосам. Теперь он скользнул руками к её телу и затрепетал – от неё исходил чудесный аромат южных цветов, меда и лавра, возбуждение плоти налило его силой, он подхватил её и отнёс на ложе.

  Все дальнейшее тоже помнил как во сне. Он не готовил себя – даже мысленно – к роли мужа и отца семейства, но вот случилось невероятное: Господь, дабы не нарушил он данный когда-то необдуманный и продиктованный только болью обет, прилепил к нему сердце красавицы, дал услышать слова любви и приязни, привёл в дом его невесту, равной которой не было. Амадео понимал милость Господа к нему, но возблагодарил Его только в полночь, когда девица стала уже его женой. Оглядывая её, спящую, Амадео благодарил Бога за щедрость дара и просил дать ему мудрости и сил духа, чтобы оказаться достойным той, что первая сочла его достойным быть её избранником.

  Глава 12.

  Эти июньские дни были для семейства Лангирано, и особенно для донны Лоренцы, хлопотными, но наймом двух лишних слуг, повара и пекаря, справились. Застолье, поводом для которого было долгожданное бракосочетание сына донны Лоренцы, красы и гордости рода, к тому же – последнего холостяка, собрало вместе всю родню. Все ветви рода Лангирано дельи Анцано оценили знатность и красоту невесты, и мудрость жениха, избежавшего глупостей молодости, нелепых мезальянсов и бесприданниц. Этого в роду не любили. Подарки родни были щедры и полезны – и выражались, в основном, в золотых дукатах, дорогой мебели, коврах да драгоценных венецианских тканях.

  Для друзей Амадео тоже устроил застолье – в замке, в покоях графа. Он не особо удивил старых приятелей сообщением о женитьбе, лишь заметил, как побледнело лицо Феличиано, да погрустнели Северино с Энрико. На сей раз пили совсем мало, но желали другу счастья. К вечеру этого дня новость через Северино и Энрико разнеслась по замку. Синьора Пассано пожелала молодым господам счастья, ибо молодая жена мессира Лангирано была её любимицей. 'Удивительно толковая девочка', говорила о ней Катарина, 'и мужа хорошо выбрала, и свекровь у неё прекрасная будет'. Челядь тоже радовалась, видя в свадьбе Амадео повод повеселиться, ведь им выкатили бочонок вина и зажарили нескольких баранов, а так как мессир Лангирано не имел в замке врагов, был кроток, вежлив и всеми любим, за него с удовольствием выпили и рыцари. Почти все.

  Кроме мессира Сордиано.

  Для Пьетро известие о бракосочетании Делии ди Романо было неожиданным и страшным ударом. Несмотря на сказанное ею в присутствии Бьянки, Сордиано не верил, что она так уж равнодушна к нему, как говорит. Делия просто не хотела ссоры с глупой Бьянкой, вот и сказала эти резкие слова. Он пытался найти возможность объясниться с ней, но синьорина почти нигде не бывала одна, появляясь повсюду то с братом-епископом, то с подругой Чечилией, тем лишая его возможности подойти. В последние дни, он видел это, она была очень печальна, огорчена чем-то чуть ли не до слёз, и вот вдруг...

  Мессира Амадео Лангирано Пьетро неоднократно видел вместе с молодым графом и его друзьями, отмечал его приятную внешность и красивую осанку, на его вопрос, кто он, мессир Меньи, начальник охраны, восторженно ответил, что это старый друг дона Феличиано, они вместе выросли, а сегодня мессир Лангирано – профессор в Парме, большой учёный, светило науки.

  И вот – этот друг графа получил его Делию! Первой мыслью Пьетро Сордиано было неверие, вторым помыслом пришла уверенность, что епископ отдал другу сестру без ее воли, насильно. Ведь Раймондо ди Романо говорил, что она предназначена в жены одному из его друзей, вот и заставил сестру выйти замуж за этого учёного. Но уверенность его поколебалась, когда он, разузнав, где дом Лангирано, в свободный от дежурства час прибежал на названную ему улицу. Ему посчастливилось увидеть ее с площадки на городской колокольне: она вместе с женщиной средних лет сидела во дворе и угощала какого-то пожилого мужчину виноградом. Несчастной Делия не казалась, напротив, была явно весела, смеялась. Спотыкаясь и пошатываясь, Пьетро вернулся в замок, осушил предложенный ему Микеле Реджи кубок за здоровье молодых, после чего забрался на чердак, где несколько часов плакал пьяными слезами, а после заснул.

  Совсем иначе восприняла известие Бьянка, узнавшая всё от брата. Глаза её загорелись восторгом. Что она говорила! Теперь-то Пьетро всё поймёт и вернётся! На миг синьорина задумалась. Её не очень-то удивил выбор Делии ди Романо. Эта заумная девица часами от книг глаз не отрывала. Вот и нашла учёного муженька, себе под стать. Бьянка почувствовала, что теперь почти не сердится на Делию, та перестала быть соперницей, но враждебность к ней Бьянки не исчезла, ибо она была для синьорины напоминанием о пережитом пренебрежении любимого. Синьорина Крочиато направилась на поиски Пьетро Сордиано, но не нашла его, однако, она была неколебимо уверена, что теперь-то всё наладится.

  Амадео в то утро направился в домовую церковь к старому другу Раймондо, ставшему его шурином, а Феличиано Чентурионе привычно поднялся на верхний этаж колокольни, куда вела винтовая лестница. Он в последний год проводил тут целые часы. Торговый люд суетился на площади, бегали разносчики, подъезжали подводы. Жизнь кипела, но в нём самом, с того дня когда в душу запали злые слова женщины, жизнь остановилась.

  Объяснение с Амадео немного утешило и укрепило графа. Чентурионе не мог и не хотел быть откровенным, но временами его боль становилась непереносимой. Однако, он радовался, что может погасить её в себе, радовался и сдержанности друга, не ставшего допытываться до тайн его души. В эту ночь он спал без сновидений и скорбные мысли, столь отягощавшие последнее время, отступили, Феличиано ненадолго почувствовал в себе былую силу духа и снова стал собой. Да, он выдержит и унижение, и боль. Он справится. Это не конец. Это наказание за его слабости и грехи молодости, и прежде всего, дурное распутство да дурь гордыни. В наказание за это – он ввергнут в ничтожество. Боже, прости мне все согрешения мои вольные и невольные... 'Мужчина остаётся мужчиной, пока он не утратил мощь духа, благородство и веру в Господа. Господь милостив, и порой наказывая нас, он скорбями лишь очищает нас от налипшей на нас грязи греха. Ты можешь выдержать всё, что тебе послано. Молись...'

   Амадео прав. Надо выдержать.

  ...Внизу, у коровника, на тропинке ведущей к птичнику, показались Катарина Пассано и Пеппина Россето. Голос Катарины, отскакивая от замковых стен, отдавал звоном свалившихся с полки кастрюль. Чентурионе прислушался. На сей раз досталось мессиру Ормани – главному ловчему. Он был обозван лентяем и бездельником, неумехой и косоруким охотником. Это было неправдой, мессир Северино Ормани не имел обыкновения промахиваться, но дело снова касалось Maledetto Volpone, Треклятого Лиса – призрачной лисицы, которую никто в замке никогда толком не видел, но которая, тем не менее, исправно таскала кур и гусей с птичника. На сей раз пропал петух Горлопан, самый упитанный и красивый, любимец Пеппины, и горю ее не было границ.

   Феличиано знал предположение Энрико Крочиато, что Треклятый Лис – на самом деле сокольничий Пьетро Россето, старший брат Пеппины, который таким образом втихаря лакомится курятиной. Но Северино Ормани качал головой. 'Не похоже. Когда в прошлый раз пропали две несушки – Луиджи Борго и Пьетро Россето были в ночном, на выгоне, там же были и его ловчие Людовико Бальдиано и Гавино Монтенеро'. Значит, сама Пепина, предположил Энрико. Нет таких лисиц, которые следов не оставляют. 'Пеппина тогда лодыжку на мельнице потянула и с постели не вставала'. Стало быть, девки-птичницы. Но и это было спорно, ведь им влетело по первое число.

   Потом гонор с Энрико соскочил. В начале лета пропала утка Кривляка, перья стелились по птичнику ковром, а писарь Дарио Фабиани уверял Крочиато, что лично видел, поднявшись на рассвете по нужде огромного черного лиса, метнувшегося за конюшню с придушенной уткой в зубах. 'Черного?' 'Как смола'. С того дня лисовин получил прозвище Треклятый, но это ничего не изменило, псы крутились волчком и скулили, но след мерзкого ворюги взять не могли. Ормани решил поймать наглую тварь во что бы то ни стало.

   И вот, стало быть, Maledetto Volpone исправно продолжал свои воровские проделки. Граф вздохнул и направился вниз, но тут вдруг заметил, как внизу из комнаты Энрико выскочила его собственная сестрица Чечилия, разъяренная, как кошка, и рыдающая. По лестнице к Крочиато в эту минуту поднимался Северино, и, увидев его, девица отчаянно всхлипнула. Она ринулась было к соседнему лестничному пролету, но тут наскочила на Раймондо и Амадео, который шел поприветствовать друзей и откланяться. Окончательно разозлившись, Чечилия попыталась было вырваться из рук мессира Лангирано, но не смогла и, увидев подошедших и окруживших её мужчин, громко разрыдалась.

   -Чечилия, – голос мессира Амадео не был сильно встревожен, он видел, что сестра графа скорее разозлена, чем обижена. – Что случилось?

   -Что случилось?– ядовито перекривила его девица. – Дружок ваш – лжец и обманщик! Вот что случилось!

   -Как грамматик, Чечилия, могу сказать, что это одно и то же.

  В эту минуту сверху сошел граф Феличиано.

   – Что ты шумишь тут? Кто лжец, Чечилия?

   -Твой дружок Энрико! Я верила ему! Ты говорил, он благородный человек, а он – лжец!!

  Друзья переглянулись, и Феличиано показал рукой на тронный зал, ныне пустующий, вошел и плюхнулся на своё место.

   -Ты хочешь сказать, что он ... обманул тебя?

   -Да, – взвизгнула Чечилия, и уселась на подлокотник сидения брата.

  Мужчины, от века не любившие женских истерик, растерянно переглянулись. Но это было лишь свидетельством мужской наивности, ибо скандал девица закатила совсем не в истерике. Не было никакой истерики. Известие о замужестве Делии ди Романо заставило Чечилию порадоваться за подругу, но при мысли, что Делия уже обрела своё счастье, а она все ещё остаётся в девицах, ибо Котяра, хоть и смотрел на неё влюбленными глазами, однако ни слова не говорил о женитьбе, Чечилия обозлилась. Теперь синьорина Чентурионе начала рискованную игру, спровоцировав наглого Котяру сначала на объяснение, а потом – на выяснение всех обстоятельств. Это же позволяло узнать мнение по этому поводу дорогого братца Феличиано. Чечилия знала, что брат часто проводит время на колокольне и спускается к полудню, и, заметив, что он уединился на башне, направилась к Котяре... Пока все развивалось недурно.

  Граф медленно проговорил.

   -Не хочется звать слуг. Северино, друг мой, не сочти за труд привести сюда своего дружка Энрико.

   Северино с застывшей на лице растерянной улыбкой, вышел, и вскоре вернулся в сопровождении наглого Котяры. Тот, судя по натянутым высоким сапогам и свиному ошейнику в руках, собрался за трюфелями. Заметив сборище и яростно глядящую на него Чечилию, он на мгновение и вправду уподобился нашкодившему коту, но тут же и улыбнулся. Было очевидно, что Котяра в общем-то считает себя праведником, не чувствует за собой никакой серьезной вины, а если и виноват в чём – так то сущие пустяки, о которых и говорить-то не стоит.

   -Сестра говорит, что ты обманул её, Энрико.

  Крочиато усмехнулся, повернулся к обступившим его друзьям и веско сказал.

   -Пальцем не тронул.

   -Ты лгал мне, ты обманул меня, – злобно прошипела Чечилия, – ты обещал и солгал мне!!

  Амадео видел, что Энрико уверен в себе и не лжёт, и осторожно спросил Чечилию.

   -А что он говорил вам, Чечилия?

   -Что любит. Клялся, божился! Говорил, что обожает меня...

   -Энрико...

   -Пальцем не трогал, – снова безмятежно сообщил Котяра самое нужное для дружков, все же упреки Чечилии пропускал мимо ушей. Однако на физиономии Энрико медленно проступало что-то совсем нерадостное.

   -Так ты говорил ей, что любишь? – поинтересовался граф. В тоне Феличиано было чистое, лишенное гнева любопытство. Он тоже видел, что Котяра не лжёт.

  На лице Энрико вновь обрисовалось что-то кошачье.

   -Ну... говорил.

   -Врал?

   -Почему? Спросила пармская ветчина голодного кота: 'Ты меня любишь?' Кот честно и ответил: 'Люблю'. В чём ложь-то? Всё было честно. Любит кот ветчину и сожрал бы с удовольствием, если бы не знал, что ветчина – хозяйская, и за неё его самого после на перекладине над сортирной ямой за хвост подвесят. Девицу люблю, я ей так и сказал, жениться не могу – не по зубам ветчина. Я всё честно и сказал.

   -Чечилия, – Амадео уже подозревал, что в этой истории больше от комедии, нежели от трагедии, – вы никогда не казались мне глупышкой. И вы не из тех, кто позволит себя обмануть.

  Чечилия шмыгнула носом.

   -Я тоже так думала. А что в итоге? Я всегда любила его – ещё девчонкой. Видела его шашни, крутились эти деревенские потаскухи вокруг него, в штаны ему лезли, злилась я, но думала, подожди, Котяра, подрасту – я ещё устрою тебе! Из монастыря вернулась – видела, что закружил он вокруг меня, как кот возле прошутто, я-то куда покраше этих коров тосканских буду, с которыми он на сеновалах валялся, да и поумней не в пример, башку я ему вскружила, а теперь он, кот паскудный, опять в сторону?! Не женюсь, говорит! Не могу, мол. Врёт всё, жердина у него к животу липнет, с одного поцелуя дубеет, всё он может...

  Амадео улыбнулся, заметив, что Северино закусил губу и пошёл красными пятнами, однако сословие монашествующих в лице епископа Раймондо сохраняло на лице достаточно безмятежное выражение. Он стоял, обняв своего нового родственника Амадео, и даже не поморщился. Было видно, что всё это кажется ему суетой, ничуть не занимает и мыслями его преосвященство уже в Риме, – ведет богословские дебаты с епископом Манчини из Сиены – своим старым оппонентом.

  Граф же Феличиано усмехнулся.

   -Не слишком ли ты много знаешь, Чечилия, для своих семнадцати?

  Смутить сестрицу не удалось.

   -А ты вообще бы помалкивал, братец, Катарина говорила, что с тринадцати лет девок портить начал, а мне в упрек ставит, что я в семнадцать понимаю, откуда у коровы телята!

  Граф возмутился.

   -Чушь!... В четырнадцать!... кажется... и не портил я девок... что там портить-то было, ты помнишь, Энрико?

   -Да, – кивнул тот, – хуже они не становились.

   -Кстати, Котяра! Мне Амадео кое в чем покаялся, – вспомнил граф. – Помнишь тогда на запруде... Мессир Северино ещё обозвал нас бесстыжими, а мессир Лангирано выступил третейским судьей меж нами и присудил победу мне...

  Этот эпизод Энрико помнил уже годы. Он кивнул.

   -И что?

   -А то, что он просто отомстил тебе за поцелуй Изабеллы. Оказывается, победил ты.

   -Какой ещё Изабеллы? – вмешалась Чечилия.

  Энрико Крочиато закусил губу и улыбнулся.

   -Я это чувствовал... Амадео, как мог ты впустить в сердце ревность и зависть? Так отомстить счастливому сопернику... – Восстановление справедливости было приятно Котяре, но что толку было от того сегодня?

   -Прости, Энрико.

   -Господь с тобой. По счастью, я ничуть тебе не поверил. Но и ты, Чечилия, вздор несёшь. – Котяра повернулся к девице. – Девиц мы с твоим братцем не портили. Они от того только расцветали.

   -Спать с девицами – грех сие блудный, – вынес определение по предикату суждения епископ.

   -Мы не спали, – в один голос заявили Котяра и граф.

  Чечилия зло прошипела.

   -А ты вообще молчи, Котяра! Блудников и потаскунов ждет ад!

   -Ошибаешься, кисочка моя, неизреченно милосердие Господне, и смывает грехи наши покаяние, а я регулярно каюсь дружку моему Раймондо, вот он тут, соврать не даст, и он грехи мне отпускает. А отпущенные грехи и бесы в день Страшного Суда вспомнить не могут!!

   -Не отпущенные, а раскаянные! А ты, раскаявшись на словах, как пёс на свою же блевотину возвращаешься!

  Богословская дискуссия грозила затянуться, и тут граф неожиданно перебил сестрицу.

   -Уймись, бестия. Что ты визжишь-то, как поросёнок? Я правильно ли тебя понял? Ты, что, замуж за него хочешь?

  Чечилия кивнула, даже притопнув для веса по полу изящной ножкой.

   -Ты – Чентурионе. А он... – Феличиано усмехнулся, – ну, дворянство он какое-никакое раскопал, однако для тебя оно жидковато. Он куда как не нищий, но ты ему не по карману. И сама же говоришь, потаскун он блудный, gattо in gennaio, котяра мартовский. И верно сие. И всё равно под него хочешь?

   -Tanto va la gatta al lardo che ci lascia lo zampino!Не все коту масленица! – синьорина Чентурионе блеснула глазами, – угомонится. Сусло бродит – из чана выскакивает, перебродит – вино выходит. Его хочу.

   Энрико всё это время вяло переминался с ноги на ногу и перестал улыбаться. Он понимал, что отношения с красоткой Чечилией рано или поздно закончатся, был внутренне готов к этому, но сейчас было тоскливо. Девчонка до крови оцарапала сердце и подлинно взбудоражила душу. С ней он чувствовал себя семнадцатилетним, возвращались первая робость и подавляемая страстность, а яркость чувств и мощь обаяния девицы, её остроумие и живость привели к тому, что он, просто влип в неё, как в смолу, сдуру попался, как волк в капкан. Сердце стучало, голова кружилась, неимоверно напрягалась плоть. Теперь он понял, что маленькая плутовка была куда менее наивной, чем ему казалось, и нарочито кружила ему голову, но её прикосновения были так игривы и сладостны, наполняли его таким блаженством... Чечилия молодила и опьяняла, одурманивала и сводила с ума. Теперь всё кончалось.

   – Ну, а ты что молчишь, Котяра? – обратился Чентурионе к помрачневшему Крочиато.

  Тот с трудом скрываемой злостью пожал плечами.

   – А что я? Я знаю, что она – Чентурионе, а я – Крочиато. Графство мне не купить.

   – А если отдам девку?

  Энрико некоторое время смотрел в пол, потом смысл сказанного дошел до него. Он выпрямился и посмотрел на Чентурионе как на сумасшедшего.

   – Что? Ты... ты что? Ей пара Паллавичини... Ланди... А я кто?

   – А что за разница? Знал я этих Паллавичини да Ланди... – Глаза графа на миг потемнели, – опять же, выйдет за Паллавичини – родит Паллавичини, выйдет за Ланди – приплод будет Ланди. Дому Чентурионе от неё пользы, как с козла молока. – Глаза графа неожиданно потеплели, он подмигнул Крочиато, – к тому же ты у нас теперь рыцарь потомственный, с пергаментами, не какой-нибудь побирушка-христарадник, такому не грех и с графьями породниться, – усмехнулся напоследок граф. – Да и права сестрица-то. Хватит шляться, Котяра, март твой кончился... – Феличиано ухмыльнулся, – слово дал жениться – женись. И не бойся. Это не больно. Я вон уже дважды женат был – и жив... – он невесело усмехнулся.

  Энрико никакого слова Чечилии не давал и жениться не обещал, но счёл в данных условиях глупым уточнять это обстоятельство. Пропустил он мимо ушей и насмешку Феличиано, хоть, что скрывать, мотался в Неаполь только затем, чтобы уровнять себя в глазах Чечилии с остальными мужчинами. Он грезил об этой девчонке по ночам, и истязал себя днями, и нежданные слова Чентурионе изумили и охмелили его.

   И все же Энрико ничего не понимал. Он был другом Феличиано, но никогда и помыслить не мог, что тот может пренебречь возможностью завязать с помощью брака сестры полезные родственные связи в Парме или Пьяченце. Сам же он о графской родне и мечтать не мог. Его дети – племянники графа Чентурионе? ... Как же это?

   -Ты... серьезно?

  Граф кивнул, махнув рукой на сестрицу, давая понять, что этот отрезанный ломоть его не интересует и заговорил с Северино Ормани о Maledetto Volpone. Сожрал Горлопана. Надо поймать, не то весь курятник разворует, нечисть.

  Ормани мрачно кивнул. Он и сам слышал утренние поношения Катарины и бесился.

  Чечилия же подошла к Энрико. Она ликовала. Все получилось!! Кот был пойман!

   – Ты слышал? Посмей только отвертеться теперь!

  Энрико, все ещё не в силах поверить, что получил желаемое, с кошачьей жадностью глядя на свою Пармскую Ветчинку и поняв, что за хвост подвешен не будет, сверкнул глазами и промурлыкал, что приглашает её на охоту за трюфелями с поросёнком Корилло. Чечилия, с торжеством озирая пойманного Кота, с достоинством согласилась, и они исчезли, при этом Энрико забыл в тронном зале ошейник для поросенка. Впрочем, он всё равно не понадобился, ибо они забыли и поросёнка.

  Амадео внимательно оглядел графа. Поступок Феличиано можно было счесть опрометчивым, но и удивительно великодушным. На минуту в этом усталом и надломленном человеке промелькнул прежний Чино, бескорыстный, благородный, рыцарственный, а епископ же Раймондо, проводив взглядом охотников за трюфелями, лениво осведомился, не повенчать ли их сегодня? Не ровен час...

  Граф, задумавшись, кивнул, епископ направился в домовую церковь, а Феличиано велел позвать повара – распорядиться о свадебном застолье.

  Глава 13.

  Мессир Лангирано и мессир Ормани вышли из зала, и тут Амадео заметил, что Северино выглядит так, словно его оглушили, плашмя ударив мечом по шлему. Лангирано постарался оказаться ближе к Ормани и проводил его в трапезную, заметив, что тот все еще не может прийти в себя, разлил по стаканам вино, протянул Северино. Тот молча осушил стакан. Потрясение его проступило через несколько минут.

  – Бог мой... Ты слышал, что она сказала?

  – Про Котяру-то?

  – Про... про жердину.

  – А-а-а, – улыбнулся Амадео, – слышал. Ну, она права, ему тридцать. Давно женится пора. – Теперь, в свой медовый месяц, мессир Лангирано истинно считал, что глуп тот мужчина, который не хочет жениться.

   Северино же снова изумился.

  -Я не думал, что они ... подобные вещи понимают.

  Амадео пожал плечами.

  -Чечилия поумней многих, да и не наивна. Впрочем, нашего Энрико только такая девчонка к рукам прибрать и могла. Егоза.

  Но он видел, что услышанное сильно смутило Северино Ормани. На его бледном лице горел яркий румянец, он долго сидел с опущенной головой, прятал глаза, и Амадео понимал, какой пожар бушует в это время в его душе. Они выросли вместе, и Амадео всегда удивлялся этой стыдливости Северино. Тот во всем был равен друзьям, а во владении оружием превосходил всех. В общении с мужчинами был ровен, уверен в себе, спокоен и ироничен, но женщины всегда смущали Ормани, смущали до дрожи и нервного трепета. Понять этого Амадео не мог, лишь мог предположить в отрочестве Северино трагедию отказа или пренебрежения.

  Сам он никогда не был склонен к блуду, был сдержан и внутренне целомудреннен, но и Энрико, обожавший женщин и купавшийся в женском внимании, тоже, в его понимании, не был распутником, он никогда не позволял себе пошлых и циничных замечаний о женщинах, был человеком истинного благородства. Но Северино краснел даже от фривольных любовных песенок, что распевал Энрико, стыдился собственной наготы, что было более чем странно, что был прекрасно сложен.

  Сам Северино в юности смог стать мужчиной только благодаря дружку Энрико, буквально втолкнувшего его в постель к деревенской девке Эннанте. Та, по счастью, заметив его дрожь и ужас, пожалела, не посмеялась, но болтовней и лаской чуть успокоила и растормошила. Задув свечу, Северино, полуослепший от желания и страха, всё же сумел преодолеть себя. Он рисковал страстно привязаться к своей первой женщине, но та вскоре стала женой местного кузнеца, да и Энрико с Феличиано, неизменно делавшие его наперсником своих мальчишеских забав, не давали грезить о глупостях.

  Но сам Северино вскоре увидел, что девицы обычно предпочитали ему обаятельного Феличиано и красноречивого кривляку Крочиато. В итоге, несмотря на то, что молодой виконт весьма высоко ценил его, а Энрико терпеливо объяснял, как ублажить девицу, Северино со временем стал отмахиваться от них и проводил часы на ристалище, накачав на зависть дружкам страшные мускулы и уже в семнадцать лет надевая полное вооружение воина. Ристалище подлинно пьянило его, звон мечей будоражил душу, тяжесть в ладони рукояти меча усиливала, позволяла забыть оказываемое другим предпочтение. Ни один мужчина не мог устоять перед ним.

   Увы, сам он не смог устоять перед женщиной. Но Бьянка Крочиато по-прежнему боготворила мессира Сордиано, и не обращала ни малейшего внимания на Северино Ормани.

   Услышанное сегодня в Тронном зале для самого Северино было потрясением. Он всегда полагал, что есть вещи, которые просто нельзя выставлять напоказ, проявлять чувства на людях было для него недопустимо. Он избегал упоминания о плотском, даже мысли о нём бросали его в краску. То, что Чечилия знала не только тайну соединения мужчины и женщины, но и сокровенные тайны мужчины, шокировало его. Девица в его сознании была существом неземным и чистейшим, и слово 'жердина' в устах такого существа было кощунственным. Неужели все они, глядя на мужчин, думают также?

  Тут, однако, от смущающих размышлений его отвлек Гавино Монтенеро вопросом, что делать с Треклятым Лисом? При этом ловчий добавил, что во дворе Катарина поносит всех ловчих на чем свет стоит, обозвала их поганцами, ёрниками, прощелыгами, лежебоками, пентюхами, бахвалами, выжигами, шутами гороховыми, балбесами, оболдуями и обормотами, даром хлеб свой поедающими и, присовокупив к этому другие оскорбительные наименования, прибавила, что Maledetto Volpone умней их всех, вместе взятых. Северино разозлился. Хитрая бестия и без того бесила, а тут еще поношения старой ведьмы из-за неё выслушивай...

   Ормани, скрипя зубами, снова поклялся поймать наглую тварь.

  Между тем для Котяры нежданно-негаданно пришла масленица – и затопила разливом сметаны и ароматом меда. После венчания, глядя на свадебном пиру на Чечилию в роскошном наряде, Энрико всё ещё не мог поверить своему счастью. Он слушал поздравления друзей, принимал подарки, что-то отвечал на здравицы и тосты, но в глазах его пиршественный зал и фигуры гостей расплывались. Он запомнил крепкие объятья и грустные глаза Северино Ормани, улыбку Феличиано, когда тот дружески напутствовал его к брачной жизни, помнил, как Делия ди Лангирано расцеловала его невесту, Амадео и Раймондо, ставшие неразлучными, вручили ему дорогой подарок – тонкой работы ларь для новобрачной. В памяти почему то задержалось и что-то странное... Ах, да! Поклонник его сестрицы смотрел на Амадео и Делию странными, чёрными глазами... Но и это ушло, вытесненное сладостным ожиданием единения с любимой.

  Ночью Энрико, едва дыша от волнения, затащил свою добычу к себе в покои и тут понял, что Чечилия, которую Делия ди Романо звала Торбьера, получила это прозвище недаром. Девица считала добычей его самого и была, видимо, сведуща в самом чёрном колдовстве. Она довела его нежнейшими ласками до умопомрачения, но не давала овладеть ею. Он не хотел проявить силу, хотел её мягкой сдачи на его милость, но она, усадив его на ложе подушек, села на его колени. Провела рукой по квадратам живота и коснулась его напряженного мужского орудия.

  -Я чувствую себя как жертва заклания на алтаре любви.

  Он молчал, странно оторопевший, в свете свечи вдруг подлинно увидев то, о чем она говорила.

  -Мне страшно, – вдруг пробормотала она, – и никто не пронесет эту чашу мимо меня...

  Она протянула ему трепещущие руки, он схватил её за запястья и она приподнявшись, пронзила себя его клинком. Побледневшая и трепещущая, на миг закрыла глаза. Он в ужасе и восторге видел струящуюся по нему кровь, ощущал себя палачом и жертвой, её боль трепетала в нем, сливаясь с никогда ещё неведомым наслаждением. В ней уже была тысяча женщин, и усладительное и любимое им женское начало проступило неожиданно чем-то неведомым, интригующим и пугающим. Он понимал, что взял девственницу, но в деве то проступала Геката, то Афина, то Артемида. Потом его оглушил взрыв семени, и он потерял себя.

  Когда он очнулся, свеча догорала, рядом лежала его женщина, заметив, что он открыл глаза, она протянула ему бокал вина, алого, как её кровь. Энрико осушил его до дна и долго разглядывал Чечилию. Она была похожа и непохожа на себя, но он не мог понять, что в ней нового. Он потянулся к ней, и она прильнула к нему – теперь игривым котенком, он ласкал её, сам нежился в сладкой истоме, лепетал ей о любви, и чувствовал, что его медленно затягивает топь, затягивает в свои паутинно-тонкие тенета, чтобы не выпустить уже никогда... Энрико покорился, погрузился в блаженство и плавал в счастье.

   Но скоро с ним случилось нечто странное. Чечилия уснула. Энрико же, чем больше ощущал в душе очарованность и любовь к жене, тем более сердце наполнялось томительной скорбью, непонятной тяготой, гнетущей тоской. Энрико смотрел на Чечилию, спящую рядом, и чувствовал, что... это... незаслуженно. Нет, скорее, он недостоин того счастья, что дано ему, а раз так... В глазах его меркло.

  ...Епископ Раймондо вздрогнул от неожиданности, когда внезапно в его келье в замке в предрассветный час возникла серая тень, но тут же и успокоился, в тусклом свете свечи узнав дружка Энрико.

  -Господи, чего ты шляешься здесь, полуночник? Ничего себе, новобрачный... Неужто тут уютней, чем у молодой жены под боком? Что с тобой?

  Энрико обессилено плюхнулся на стул рядом с епископом.

  -Раймондо, мне страшно, – еле выговорил он.

  Епископ потрясенно уставился на дружка. Что это с ним? Тот неожиданно сполз со стула и на коленях подполз к Раймондо. Епископ ужаснулся: лицо Энрико было залито слезами, руки тряслись. Он сначала лепетал что-то неразборчивое, потом смог проговорить несколько связных слов. Раймондо ошеломленно вслушивался в слова своего исповедника и друга. Энрико винил себя во всех грехах юности, выл и каялся, проклинал юношеские шалости и блуд молодости, корил себя за легкомыслие и несерьезность в Духе. 'За что мне это? Я недостоин...'

  -Чудеса... – глаза Раймондо ди Романо просияли, – дивна милость Господня к тебе, Энрико, воистину дивна. Сколько исповедовал я несчастных, сколько приползало ко мне в скорбях и бедах, сколько покаянных речей порождает горе... Ты первый, кого вразумило счастье, кто ощутил себя недостойным по грехам своим дара Божьего, кого испугала щедрость Творца...

  -Если я потеряю её... – взгляд Крочиато остановился. – Это не от Бога, Раймондо, это от дьявола. Я не могу без неё, я схожу с ума...