Текст книги "Рыцарство (СИ)"
Автор книги: Ольга Михайлова
Жанр:
Прочие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Во время обеда он снова был с ней, подсовывал лучшие куски, расспрашивал о том, какое мясо она любит, хочется ли ей сливок или малинового сока? Нравятся ли ей мидии – он пошлёт за ними... Лучия пожимала плечами. Она последние месяцы видела только грубую кашу и кружку воды в день, да еще иногда Катарина приносила её фрукты из графского сада. Она не знала, что хочет, к тому же всю минувшую неделю ее мутило и рвало от каши. Лучия сказала, что не хочет мидий.
Чентурионе снова оглядывал прозрачную худобу носящей его ребёнка и тяжело дышал.
После обеда снова спросил, что ей хочется? Лучия вчера заметила, что здесь есть балкон и спросила, можно ли ей выходить на него? Феличиано Чентурионе снова покачнулся, и пол поплыл перед его глазами. Его дитя томилось без воздуха, задыхалось в смрадной коморке четыре месяца... Он был готов придушить себя, но, сглотнув комок в горле, сказал, что она может делать всё, что ей захочется. Но, может, она хочет в сад? Лучия порозовела. Да! Да! Она хотела в сад... Она так давно не видела деревьев, травы... Всё, наверное, уже пожелтело?
Он снова вскочил, порывисто бросился к сундукам, порывшись там, нашёл роскошный дамский плащ с большим капюшоном, отороченным мехом, она хотела было сказать, что в нём будет жарко, но промолчала. Лучия хотела в сад.
Поздняя осень, в этом году удивительно теплая, здесь, за замковыми стенами еще почти не ощущалась, кое-где листва чуть побурела, да огромный дуб начал желтеть. Малиново-рубиновые головы пионов и осенних астр струили волнующий аромат, в траве звенели последние осенние цикады. Лучия любила трели цикад, всегда вычленяла их из шелеста трав и дуновения ветра. От свежей прохлады осеннего воздуха голова ее чуть закружилась, но стоявший рядом граф крепко держал её за руку. Лучия не хотела опираться на его руку, и осторожно освободившись, подошла к старому дубу, погладила складки коры, запрокинула голову в ещё синее небо. Путаница древесных сучьев, похожих на скрюченные старческие пальцы, вылезающие из земли корневища, ползущий по стволу последний жук с сияющей черным глянцем спинкой, – как здесь было хорошо...
Голос Феличиано Чентурионе раздался откуда-то издалека, и она вздрогнула. Он спрашивал, любит ли она цветы? Ей нравятся астры? Она покачала головой. Астры ей не нравились. А пионы? Они красивые... Нет? Она не любит цветы? Его расспросы досаждали ей и тяготили, мешали упиваться прелестью сада и прохладой осеннего дня, она так истосковалась по воздуху. Но графа Чентурионе сердить было опасно – это Лучия знала. Она поспешно ответила, что любит только весенние ландыши, но они давно отошли. Феличиано удивился. Ландыши... крохотные цветы горных уступов и речных пойм. Он тоже любил их, в детстве собирал горстями, приносил в спальню, да Катарина ругала его, говорила, что эти цветы нельзя оставлять в комнатах на ночь...
Когда они вернулись, их уже ждал сапожник, снявший с крохотной ножки Лучии мерку и пообещавший управиться за два дня. Лучию удивило, что граф распорядился и о зимней обуви для неё, заказал несколько пар. Но она снова почувствовала вялую слабость и захотела прилечь. Чентурионе заботливо укрыл её, и сказал, что придёт к ужину. Лучии это было безразлично. От свежего воздуха у неё стали слипаться глаза, вялая слабость сковала тело, она просто хотела спать...
Чентурионе, видя, что девчонка заснула, вышел и побрёл к себе. Этот день, столь длинный, вымотал и обескровил его, истомил чувством вины и собственной мерзости. Он злился на себя и безумно сожалел о своей бездушной жестокости. Девчонка, Феличиано видел это, смотрела на него с испугом – она боялась его. Боялась перечить, боялась возражать, боялась даже говорить с ним. Чентурионе вздохнул.
Выродок... какой же он выродок...
Он пришел к ужину, принёс ей гребни для волос, заметив, что для расчесывания у неё только обломок деревянного гребешка. Она обрадовалась – ей, и правда, не хватало их. После ужина Феличиано снова остался у неё – обнял так, чтобы ладонь касалась живота и, пока не заснул, нежно гладил его.
Глава 27.
В воскресение на торжественную мессу, которую служил Раймондо ди Романо, собрались друзья Феличиано Чентурионе – Амадео ди Лангирано с супругой, его сестра Чечилия с мужем, Северино Ормани с женой. Все они не видели графа несколько недель: Амадео стыдился выставлять перед ним радость своего будущего отцовства и избегал встреч, Энрико был занят подсчетами сданного оброка, заготовкой дров и закупкой запасов на зиму, Северино возился с подготовкой зимней охоты.
Граф появился в боковом нефе, один, без свиты, в коротком алом плаще и алом берете, в темных сапогах, с кинжалом на поясе. Энрико, Амадео и Северино обернулись на него и замерли: Феличиано много лет не надевал красного, не любил этот цвет, хотя тот был ему к лицу. Но не странный выбор нелюбимого тона удивил друзей. Амадео внутренне ахнул. Со дня их горестного объяснения здесь же, у гробницы малыша Челестино, на сердце его лежал камень, а их близость была не усугублена, но почти разбита горестным пониманием Лангирано и безысходной скорбью Чентурионе. Но теперь...
Теперь навстречу Амадео шёл не тот человек, что стенал у гроба брата, а граф Феличиано Чентурионе, владыка Сан-Лоренцо.
Переглянулись и Энрико с Северино: что с Чино? Лицо Феличиано, чисто выбритое и помолодевшее, светилось, глаза сияли, казалось, с прекрасного портрета стерли слой серой пыли и вязкой путины. Чентурионе с улыбкой распахнул объятия друзьям. Чечилия тоже не сводила с брата удивленного взора – таким она помнила его только в своём детстве.
Минувшая ночь была милосердна, она облегчила Чентурионе скорбную муку покаяния. Вот оно какое – вразумление от Господа...Стыд и боль. Но он восполнит всё. Он возместит своему ребёнку все, чего в ослеплении злости и отчаяния лишил его, он покроет свой грех и замолит его. Господи, прости меня, прости меня и ты, мой малыш... Он провалился в сон, всё ещё ощущая ладонью тепло своего чада. Проснулся на рассвете, удивительно освежённый глубоким сном, стало легче дышать, руки налились силой. Осторожно, чтобы не потревожить своё дитя, выбрался из-под одеяла, вернулся к себе. Потребовал воды из колодца, умылся ледяной водой, с наслаждением ощущая её хрустальную свежесть. Графский цирюльник выбрил его, слуга принес его коричневый плащ, но Чентурионе окинул его неприязненным взором и покачал головой. Он не хотел его надевать. Старый слуга растерялся, но Феличиано сам распахнул свои сундуки и неожиданно заметил его, короткий плащ алого венецианского бархата. Цвет его был великолепен, и Феличиано, набросив его на плечи, с удовольствием оглядел себя в зеркале.
Почему он раньше его не носил?
Теперь в нём нарастала и крепла радость, эти два дня задавленная осознанием собственной мерзости, радость пенилась и вскипала, бродила в нём, как винное сусло, и радость эта была ликованием истинной мужественности. Сила возвращалась в него. Зачатое им чадо, спящее сейчас под пуховым одеялом, под тихим пологом уютной постели, крохотное и почти неощутимое, неимоверно усиливало его, укрепляло дух, расправило его плечи и зажгло глаза. Жизнь... жизнь возвращалась в него, убитого и раздавленного. Его род будет жить. Будет жить. Будет жить! Господи, сколько счастья! У него великолепные, преданные друзья, любящий его народ, Господь дал ему счастье продления рода... Феличиано последние годы почти привык к постоянной боли, к непреходящей душевной муке, и вот теперь шёл, не касаясь земли, ему казалось, он не обременил бы телом и воды озерные...
Он почти взлетал.
Началась служба. Молитва Чентурионе была горяча и страстна, как всякая благодарность за чудо. Счастье распирало его, кружило голову, наполняло глаза светом. Амадео ди Лангирано понял, что произошло что-то очень важное для Феличиано, и положил себе непременно поговорить с другом. Но удалось это нескоро: Чентурионе весь день был среди толпы горожан, окруженный друзьями, он бросал в толпу монеты, подпевал хорам, дегустировал вино у каждой таверны, обнимал Энрико, Амадео, Северино, пожертвовал епископу Раймондо на благолепие храма триста дукатов золотом.
Тамбуристы били в барабаны, скоморохи жонглировали флагами, горожане лакомились ароматными копченостями, колбасами, поркеттой – запеченной свининой со специями. Вечером зажгли праздничную иллюминацию, и веселая вакханалия продолжалась до глубокой ночи, завершившись карнавальной процессией.
Ночью в замке Чентурионе сам отвёл в сторону Амадео ди Лангирано, обнял.
-Амадео, малыш... Мое имя впервые оправдалось на мне! Если бы я знал... Когда я хулил Господа, скорбя о бесплодии, женская утроба уже носила мое дитя!! Милость Господня на мне!! В мае ... мой род будет продлён...
Амадео напрягся.
-Что ты говоришь? Как же это?
-Девка Реканелли понесла. Четыре месяца...
-Лучия... Ты женишься на ней?
Чентурионе отпрянул. Потом рассмеялся.
-Что ты несёшь, Амадео? Но это мой ребенок, мой! Никто другой... Я один входил к ней. Я перед Богом и людьми признаю ребёнка своим – и этого будет достаточно. Я дам ему свое имя. Счастье... Только бы мальчик... сын...
-А его мать?
Чентурионе поморщился.
-Что его мать? Родит – там видно будет.
-Но ребенок должен родиться в благословенном Богом союзе. Союзе любви.
На лице Феличиано Чентурионе промелькнуло выражение тоскливое и сумрачное.
-С того часа, как я узнал... Я ненавидел, но теперь... она скучна, пресна, покорна, мне иногда жаль её. Но жениться на сестре убийц брата? На тупой девке? Ты что, Амадео?
– Она не девка. И в её чреве – твоё дитя...
-Да... – Тёмные глаза Чентурионе блеснули. Феличиано улыбнулся, – моё дитя.
Амадео видел, что Лучия Реканелли ничуть не занимает мысли Чентурионе, поглощённого только тем, что подлинно волновало его. Впрочем, чему удивляться? Воспитателем Феличиано был граф Амброджо – человек волевой и властный. Своему первенцу он с детства внушал, что правитель не мог жениться по любви, правитель не принадлежал себе, правитель должен думать о власти. Амброджо Чентурионе вырастил человека властного и умного, волевого и смелого, умеющего управлять и наслаждающегося властью. Но любовь...
Амадео знал, что Феличиано способен любить: он любил сестру Чечилию и брата Челестино, был верен и предан друзьям, внутренне благороден, он понимал опасности избытка власти, неизменно смиренно склонялся пред Богом. Но женщины... Амадео помнил, что граф Феличиано всегда смотрел на женщин как на ублажающие мужскую похоть игрушки, но никогда и ни одну не полюбил. Даже в юности. Может ли милая и кроткая Лучия Реканелли прельстить его? Амадео тяжело вздохнул.
Однако, Лангирано был рад за друга, и счастлив тем, что чёрная тайна Феличиано перестала существовать.
Между тем Феличиано оживлённо интересовался беременностью супруги самого Амадео, узнал, что прибавление ожидается, по словам донны Лоренцы, где-то на третьей неделе марта, улыбнулся, сказав, что весна будет плодоносной.... Амадео с тихой улыбкой оглядывал искрящиеся глаза друга, его помолодевшее лицо и расправленные плечи.
Ликующая мужественность и сила проступили во владыке Сан-Лоренцо и распирали его.
Дни Лучии Реканелли проходили теперь счастливо: в тепле и сытости. Она научилась ценить это счастье. Тошнота к тому же быстро прошла, она ела за двоих, потом сидела с книгой, порой гуляла в саду. Руки её постепенно утратили худобу, грудь наливалась, с лица ушла мертвенная бледность. И всё было бы хорошо, если дни её не омрачал бы граф Феличиано Чентурионе. Он неотвязно досаждал ей посещениями, неизменно проводил с ней ночи. Правда, ни разу не возжелал её, вел себя кротко и смиренно, просто обнимал живот и засыпал, но он был ей в тягость.
Живот же рос день ото дня, наливался полнотой и округлялся. И чем более он проступал, тем навязчивей становился граф Феличиано. Он исчезал только на несколько часов днём, но время с обеда и до утра почти всегда проводил у неё. Правда, в последнее время Лучия уже не испытывала ужаса, когда он приближался к ней. С того странного обморока, что с ним тогда приключился в её каморке, он больше не бил её, был даже заботлив, старался угадывать любое желание. С его лица исчезло гневное выражение, он все время улыбался. Лучия заметила, что он красив, но стоило ей вспомнить, как он зло обесчестил её, на душе становилось гадко. Все его старания угодить ей – утомляли, все расспросы о самочувствии – тяготили, само его внимание – обременяло.
В конце декабря случился неприятный эпизод. Лучший в городе медик, синьор Оттавио Павезе, приглашенный Чентурионе, в очередной раз осмотрев Лучию, сказал, что все благополучно, но графу наедине посетовал на безучастность будущей матери. Феличиано кивнул и с того дня стал досаждать Лучии ещё больше: предлагал ей встречу с подругами, бал, турнир... Лучия ничего не хотела: она узнавала из разговоров с Катариной все новости замка. Знала, что Делия ди Романо стала женой мессира Амадео ди Лангирано, а Чечилия вышла замуж за мессира Крочиато. Катарина сообщила ей, что и синьорина Бьянка, сестра массария, пошла в начале сентября к алтарю с мессиром Северино Ормани. Увидеться с ними она не хотела, понимая двусмысленную постыдность своего положения. Бал? Турнир? Он, казалось ей, просто издевается. С какими глазами она появится перед людьми? Кто она? Он хочет выставить её на позор и посмешище?
Феличиано, не зная, чем порадовать её, принёс дорогие украшения из восточных рубинов. Ему теперь нравился красный цвет. Лучия посмотрела на него исподлобья и кивнула. Лицо её омрачилось. Эти камни были нужны ей не более, чем небесные звезды. Ну почему он просто не может оставить её в покое? Чентурионе ничего не понимал. Она должна быть веселой – это нужно его ребенку, значит, её нужно развеселить. Что же развеселит её?
– Они не нравятся тебе? – спросил он, наклонившись к ней. Он не мог понять её.
Лучия испуганно отстранилась, его лицо было в тени и ей показалось, что он в гневе, и, боясь, что он ударит ее, сжалась в комочек и замерла, ожидая оплеухи. Чентурионе отстранился и резко выпрямился.
– Ты что?
Лучия поспешно проговорила, что эти камни очень красивые и очень нравятся ей. Лицо её было при этом горестным и несчастным, а поза не оставляла сомнений, что она в панике. Он снова нагнулся и тут же заметил, что она отпрянула от него, пытаясь закрыть живот.
Он обомлел. Девка боялась, что он ударит её, понял Чентурионе.
Несколько минут он молча смотрел на неё, потом опустил голову. Теперь, когда в ней был его малыш, он не мог разгневаться, а когда глаза были не затуманены яростью, ему стало понятна вся степень её ненависти к нему. Она считает тебя выродком, способным ударить её, пронеслось у него в голове. И ведь не очень-то и ошибается. Сколько раз он бездумно затыкал ей рот оплеухой?
Феличиано понял, что выполнить предписание врача он просто не сможет. Тот, кого ты ненавидишь, может порадовать тебя разве что своей смертью. Но его ребёнок... Это перевешивало всё. Феличиано осторожно подошёл и сел рядом с девкой. Несколько минут тяжело дышал, собираясь с мыслями. Наконец проговорил.
– Лучия... – он заметил, что она повернула к нему голову. Он впервые назвал её по имени. – Ты не должна бояться меня. Я...– он поморщился, – я был резок с тобой и груб. Это мой грех, я гневлив. Смерть брата... я был в горе. Прости меня. Я никогда не ударю тебя, слышишь? Не надо видеть во мне изверга. Не бойся меня. Я... – тут дыхание его сбилось, – я очень рад твоей беременности, – он сглотнул комок в горле, – я... хочу, чтобы ты... чувствовала себя хорошо. Ты поняла меня? – он нежно погладил её по густым волосам, заметил ее напряженность, привлёк к себе, потёрся щекой о её лоб. – Я не изверг, я... – он умолк. Назвать себя рыцарем у него не повернулся язык. Он вздохнул. – Ты не должна меня бояться.
Лучия взглянула на него удивлённо. Сейчас, когда он спокойно сидел рядом, в нём и вправду не было ничего пугающего. Слова же его, мягкие и покаянные, были странно правдивыми, они неожиданно достигли её сердца и чуть расслабили напряженность. Голос Чентурионе был лишён приторности и лжи, и дрожал от искреннего беспокойства. Его ребёнок был в ней – и при мысли о своём семени в Феличиано таяла любая ложь. Это было самым важным. Тут он не мог лгать.
-Чем я могу тебя порадовать, малышка?
Лучия слабо улыбнулась. Порадовать... У неё ничего не было. Ни семьи, ни дома, ни денег, ни друзей. Она целиком зависела от этого человека и его милостей. А милостив он бывал редко. Порадовать её он не мог, ибо никто не мог вернуть утраченное – близких, отца и братьев, палаццо, свободу. Неожиданно она вспомнила маленького Брикончелло, Шалуна, крохотного котёнка, что так веселил её в доме отца. В доме... когда у неё еще был свой дом. Лучия сглотнула комок в горле и попыталась улыбнуться.
– А можно... можно мне...– Она снова запнулась. Ее братья и отец не любили Шалунишку, отпихивали его. Мужчины не любят кошек...
Чентурионе стремительно вскочил, опустился перед ней на колени и обхватил её холодные руки своими горячими ладонями.
– Что? Что ты хочешь? Я всё сделаю.
Может, он и вправду не будет возражать?
– Я хотела бы ... маленького котёнка.
Чентурионе изумленно отпрянул, но глаза его просияли. В отличие от многих мужчин, граф Феличиано Чентурионе не испытывал ни малейшей антипатии к этим домашним зверькам, толстый кот Поросёнок жил у него в покоях, кошек в замке он никогда не гонял, запрещал топить котят и даже поощрял их сугубое разведение для войны с крысами в подвалах.
– Котика? Конечно, да... – Он резко поднялся, – сейчас же распоряжусь... Недавно наш писарь Фабиани привез редкого и красивого кота из Генуи, он обрюхатил тут всех местных кошек... – Феличиано улыбнулся. Он тоже обрюхатил... Глаза его залучились, – я видел котят в субботу, бегали по двору...
Лучия удивлённо улыбнулась.
– Вы... вы любите кошек, граф?
Тот улыбнулся.
– Они милы.
Лучия опустила глаза. На сердце у неё впервые за все время пребывания в замке Чентурионе потеплело.
Через час двое слуг принесли ей в двух корзинах восьмерых пушистых котят – пестрых, полосатых, серых, рыжих и чёрных. Граф Чентурионе предложил ей выбрать по своему вкусу любого, и Лучия, сияя, сразу протянула руки к тому, кто особенно походил на Брикончелло – дымчато-серого, с едва заметными полосками на хвосте, с острыми большими ушками и умной лукавой мордочкой.
Весь вечер Лучия была счастлива. Служанки помыли счастливчика, которому предстояло поселиться в графских покоях. При этом маленький проказник вырвался и, мокрый, пролетел по комнате и, вцепившись в плащ Феличиано, бойко вскарабкался на его плечо. Brigante! Rompicolo, corsaro... Граф, смеясь, снял с плеча шалуна. Просохший у камина и накормленный сливками, малыш получил звучное имя Корсаро, Пират. Лучия не прогадала в выборе: котенок оказался веселым и игривым, и тут же начал обследовать свои владения, запрыгивать на кровать и кресла, гулять по каминной полке и раскачиваться на портьерных шнурах, наконец, утомившись, развалился на ковре посреди комнаты.
Феличиано Чентурионе тоже был счастлив. На лице девки была живая радость – и то, что ему удалось развеселить её, да ещё так легко – радовало, а сам маленький batuffolo di pelo, комок шерсти, и вправду был забавен. В эту ночь котёнок свернулся клубочком на подушке Лучии и заурчал, Феличиано привычно лег рядом, погладил живот, блаженно улыбнулся и вдруг напрягся. Под его рукой что-то ощутимо шевельнулось, точнее, уперлось в его ладонь и тут же отпрянуло. Его прошибло испариной. Что это? Ручка? Ножка? Потом затопила волна радости. Его дитя шевелилось в утробе, росло, двигалось, жило.
Феличиано снова полночи не мог уснуть, то и дело под тихое мурлыкание поглаживая живот спящей.
Глава 28.
Зима промелькнула незаметно. Феличиано Чентурионе не помнил времени более счастливого. Рядом были друзья, преданные и верные, он чувствовал себя равным остальным и с ревнивым интересом прислушивался к разговорам Амадео и Энрико о женах. На досуге, долгими зимними днями они перекидывались в триумф, в тридцать одно, в свои козыри, в плутни, в ландскнехта и марьяж, сражались в шахматы и шашки, в три кости и в 'дохлого поросёнка'. Однако вечером Феличиано всегда исчезал – его как магнитом тянуло к себе его дитя, он засыпал спокойно, только обняв живот Лучии.
Он, зная, что девка не ходит никуда, кроме сада, перестал запирать двери, и однажды днем Лучия неожиданно вздрогнула, когда, играя и забавляясь с Корсаро, вдруг увидела у двери Чечилию. Повисло глухое молчание, но тут Лучия заметила, что Чечилия тоже тяжела, живот её был больше, чем у нее. Сестра графа долго не решалась прийти к подруге, но заметив полуоткрытую дверь и Лучию, все же вошла. Она же первая обняла подругу. Обеим было неловко, но неловкость первых минут скрасил Пират, запрыгнувший на колени Чечилии. Обеим невольно припомнились их встречи и разговоры в монастыре, казавшиеся сейчас столь далекими и одновременно горькими. Любая тема разговора казалась запретной, но Чечилия все же спросила.
-Брат... Чино не обижает тебя?
Лучия покачала головой. Что было – прошло, сегодня Феличиано Чентурионе был добр к ней. Чечилия неожиданно проронила.
-Ты... шути с ним. – Она улыбнулась, – он смешлив и азартен. Играй с ним...
Лучия окинула Чечилию изумлённым взглядом. Шутить с графом Чентурионе? С ним шутки плохи, это Лучия знала. Она перевела разговор на беременность Чечилии. Та должна была родить в апреле. Чечилетта рассказала и о Делии с Бьянкой. Обе тоже непраздны. Делии рожать в марте, а Бьянке только в середине лета. Их малыши будут расти вместе.
– А почему ты никогда не выходишь отсюда? Вечерами мы играем в зале хоругвей рядом с церковью, приходи, Энрико рассказывает истории, иногда поет. Почему ты сидишь совсем одна?
Лучия подняла на Чечилию потемневшие глаза, и ее горестный взгляд сжал сердце подруги.
– Кто я, чтобы там быть?
Чечилия резко перебила её.
– Не говори так! Все понимают, что ты попала в такое положение не по своей вине. Никто не думает о тебе дурно.
Лучия опустила глаза. Она сама думала о себе дурно. Она – просто подстилка, наложница, постельная девка графа Чентурионе, и от того, что другие жалеют её – легче не становилось. Она покачала головой.
-Мне здесь хорошо. Я не чувствую одиночества.
Она не лгала. За последние месяцы уединение стало ей привычно. Она читала, молилась, играла с котенком. Ей никто не был нужен, одиночество ничуть не пугало. Чечилия, услышав колокол к вечерне, заторопилась к себе, пообещав заходить. Но Лучия не ждала ее. Однако, к её удивлению, Чечилия через два дня снова появилась и потащила ее к себе, воспользовавшись тем, что граф отправился с мессиром Ормани на охоту. В покоях Чечилии была Делия, с радушной улыбкой и радостным возгласом поднявшаяся ей навстречу. Вскоре вошел и мессир Крочиато, поприветствовавший ее с рыцарственной галантностью. Он несколько раз выходил из зала по зову писаря, а молодые женщины тем временем с тревогой заговорили о предстоящих им родах. Особенно волновалась донна Лангирано, которой предстояло рожать первой. Свекровь успокаивала ее, но волнение Делии не проходило.
Снова появившийся мессир Крочиато поспешил отвлечь женщин от пугающих разговоров. Сегодня в овине Анна Навоно видела дьявола, поведал он им. Страшно перепугалась, прибежала за святой водой в храм, вся тряслась. Они с писарем Фабиани и самим Гвидо Навоно, камергером, ринулись в овин, и тут заметили, что под копной точно кто-то шевелится. Копну разметали, чёрт ринулся к выходу – и тут его поймал писарь. Нечистая сила оказалась поросенком Корилло, которого он, Энрико, не дал зарезать на день святого Мартина, ибо второго такого охотника за трюфелями поискать. Корилло основательно перемазался во время последней оттепели, повалялся в грязи на конюшенном дворе, да и залег спать в овине...
Лучия улыбнулась, ей было приятно, что мессир Крочиато явно старается отвлечь их от грустных мыслей, порадовало и то, что он обращался с ней так же галантно и учтиво, как с женой и ее подругой. Энрико же тем временем рассказал легенду о дьяволе, которую он услышал на постоялом дворе в Неаполе.
-Одна богатая девица дала обещание выйти замуж за красивого, но бедного юношу. Жених, однако, плохо верил ее обещанию. Девушку раздражали его сомнения и она сказала, что, если выйдет замуж за другого, то пусть чёрт унесёт её в день свадьбы. Но случилось то, чего опасался жених. Богатая девушка разлюбила его и дала слово другому. Жених напомнил ей о страшной клятве, но она только посмеялась. Во время свадебного пира во двор дома въехали трое незнакомых всадников. Гостей ввели в зал, где было пиршество. Когда все вышли из-за стола и начали танцевать, один из этих гостей подал руку новобрачной, потом в присутствии родителей, родственников схватил её, поднялся с нею на воздух и в мгновение ока исчез из глаз со своею добычей. В ту же минуту исчезли его спутники и их лошади. Родители, в предположении, что их дочь была брошена где-нибудь оземь, искали её целый день, но не нашли. А на следующий день к ним явились те же всадники и отдали всю одежду и украшения новобрачной, сказав, что Бог предал в их власть только тело и душу, а одежду и вещи они должны возвратить. И, сказав это, бесы исчезли.
Голос мессира Крочиато был очень мягок и приятен, рассказывая, он словно играл маленькое представление, меж тем Чечилия заявила, что бесы, хоть и искушают нас поминутно, но поднять на воздух девицу не смогли бы – ведь они бесплотны.
-Сорбонна и Болонья сочли бы такое мнение предосудительным, благочестивый слух оскорбляющим и припахивающим ересью, моя Кисочка, – рассмеялся Энрико, – и когда придет мессир Амадео, наш ученый, он тебе это подтвердит.
-А как оберечь себя от бесов? – полюбопытствовала Лучия. – Сестра Джованна говорила нам в монастыре, что лучшая защита – молитва...
Энрико согласился.
-В одном доме в Падуе перед целым кружком людей вдруг появилась тень женщины. Она плакала и стонала, и на вопрос, кто она и что ей надо, отвечала, что она душа умершей женщины, которой не будет на том свете покоя, пока ревнители благочестия не отслужат по ней несколько обеден и не сходят на богомолье. При этом словоохотливый призрак рассказал множество верных и действительных случаев о каждом, чем немало удивил присутствовавших и склонил их поверить, что перед ними действительно душа умершей. Но одному из компании, по счастью, пришло в голову сделать испытание.
-Если ты хочешь, чтобы мы тебе поверили, – сказал он привидению, – то прочти вслух псалом: 'Помилуй мя, Боже, по великой милости Твоей'...
Но привидение оказалось не в силах сделать это, и тогда все увидели, что это был не покойник, а просто злой дух, задумавший сыграть с ними штуку.
Потом Энрико взял лютню, на которой, как оказалось, умел великолепно играть, и спел несколько старинных песен.
Тут на пороге появились Амадео ди Лангирано, Северино Ормани и Феличиано Чентурионе. Последний, увидев в кругу женщин Лучию, растерялся. Он не запрещал ей выходить в сад и гулять по замку, но она никуда не ходила. Сейчас он понял, что в покоях Чечилии она оказалась скорее всего по приглашению сестры, и это помешало ему выразить недовольство по поводу её присутствия здесь. Между тем Амадео ди Лангирано склонился перед женщинами в галантном поклоне, уронил тонкий комплимент Лучии, заметив, что она прелестно выглядит. Вежливо поклонился Лучии Реканелли и Северино Ормани. Феличиано почувствовал себя неловко. Его девке было здесь не место, но обходительная учтивость друзей мешала ему увести Лучию. Однако, едва заметив его взгляд, Лучия торопливо поднялась, пробормотала, что ей давно пора и, неловко протиснувшись в дверь, исчезла.
В зале повисло неловкое молчание, Феличиано злился на сестру за приглашение Лучии, но высказать недовольство вслух не мог – не было повода, да и взгляд сестрицы, сильно напомнивший взгляд Катарины Пассано, мешал высказаться. При этом поспешный уход Лучии ему, как ни странно, тоже не понравился. Все выглядело так, словно она испугалась его. Неловкость невольно усугубил и Северино Ормани, который видел Лучию впервые.
-Так это и есть сестра Реканелли? – изумленно спросил он. – Такая красавица, – Ормани подлинно удивился. Семейка Реканелли сохранилась в его памяти тремя грубыми солдафонами и их озлобленным отцом, девица же, утончённая и изысканная, казалась рождённой от других отца и матери.
Чентурионе, радуясь возможности сменить тему разговора, сообщил донне Делии, что они заезжали в монастырь, и там настоятель передал им письмо от Раймондо, пребывавшего в Болонье, брат передает привет ей и донне Чечилии. Раймондо вернётся к навечерию четверга. Все расселись возле камина, друзья предложили Феличиано партию в шахматы, но он сказал, что пойдет к себе.
Шагая темными замковыми коридорами, он привычной дорогой свернул к Лучии. Девка сидела у камина с молитвенником и котом, примостившимся рядом. Она не думала, что Чентурионе будет ругать её за то, что она согласилась по приглашению Чечилии зайти к ней, но если бы он и отругал её – ей было всё равно. Лучия была огорчена и расстроена, и понимала причину угнездившейся в ней боли. Мессир Энрико Крочиато показался ей удивительно обаятельным человеком. Настоящий рыцарь и изящный кавалер. И как любит Чечилию! Как ласков к ней... 'Моя Кисочка...' А как смотрел на свою жену мессир Лангирано! Лучии хотелось плакать, но она знала, что граф не любит слёз и пересилила себя.
Чентурионе действительно не собирался ничего говорить девке. Синьор Оттавио сказал, что для ребенка нужно, чтобы мать была весела, ничем не огорчалась, и он стремился исполнить любое её желание. Тут он сам заметил, что девка опечалена чем-то, и заволновался.
-У тебя ничего не болит? Что с тобой?
У Лучии болело сердце, но говорить об этом графу она не хотела. Она сменила тему.
-Ничего. А мессир Амадео и мессир Энрико ваши друзья?
Чентурионе удивился, но охотно ответил.
-Да, их отцы были вассалами моего отца, и они выросли в замке. Амадео я знаю с пяти лет, а Северино Ормани и Энрико Крочиато – сколько себя помню. Есть еще Донато ди Романо, в монашестве – Раймондо. А сегодня мои друзья все породнились. Сестра Раймондо вышла за Амадео, сестра Энрико – за Северино, а вот моя сестрица, хоть могла выйти за кого угодно, предпочла Энрико.