Текст книги "Рыцарство (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

   -Когда Анжелина погибла, ты сказал отцу, что бесплоден?

   -Да, он хотел привести мне третью жену из Рима, я ... я уже не мог выносить этого... Мои слова убили его.

   -Господи, но...

   -Молчи. Что мне оставалось? Челестино... Я надеялся, что он... Я видел в своем бесплодии наказание за грехи молодости, я куда как не был безупречен. Но Челестино... Я держал его в ежовых рукавицах, он был чист, как агнец. Я берёг его как сокровище, берёг даже от искушений, не то что от греха! Я сделал его соправителем и мечтал женить. Он продолжил бы наш род... А что теперь? Мерзавцы Реканелли, – зарычал он вдруг, как разъяренный медведь. – Негодяи... Что толку, что их нет, что пользы, что мой народ поддержал меня, что за смысл во всем, если род мой кончится на мне? Зачем мне жить?

  -Но сестра...

  Феличиано отмахнулся.

  -Что мне в ней? Она не может родить Чентурионе. Я проклят. Мерзавцы... – он резко всколыхнулся, зарычав, – а ты ещё... с этой девкой... Её стоило зарезать на могиле моего брата – в жертву за грех её родни, вот чего она заслуживала!

  Амадео царапнули гневные нотки в голосе друга. Тот ненавидел Лучию Реканелли. Заметив тень, пробежавшую по лицу Лангирано, Чентурионе чуть улыбнулся. Его рука накрыла руку Амадео, лицо смягчилось.

  -После начала зимней охоты я выпровожу её из замка. Я поселю ее где-нибудь в захолустье, ведь в Парме или Пьяченце женщина без мужчин почти всегда станет блудницей, а вернее, внесу за неё залог монастырю, где она выросла. Но пока – пусть будет здесь.

   -Ты ... бываешь у неё? – спросил Лангирано, пряча глаза.

   -Мне ... мне по ночам плохо одному. К зиме я чуть приду в себя. Не сердись и не кори меня. – Феличиано помолчал. – И никому ни слова о том, что услышал от меня.

  Амадео, по-прежнему пряча глаза, кивнул.

  Сам Чентурионе, придя к себе в спальню, рухнул на ложе. Он, хоть и сожалел, что его горестная тайна стала известна Амадео, всё же испытывал и некоторое облегчение при мысли, что его скорбь разделяет друг, на кристальную честь которого он мог положиться. Феличиано задумался. Он не лгал Лангирано: Лучия Реканелли вызывала в нём отвращение, была живым свидетельством его низости. Сейчас, когда он чуть пришел в себя, он опомнился, но сделанного было не вернуть. Ненависть и месть помрачили его голову, он не соображал, что делал. Сейчас он не совершил бы подобного.

  Было и еще одно дурацкое обстоятельство, о коем он старался не думать. Отец рано женил его, и Феличиано привык ощущать рядом мягкую женскую плоть. Семейная жизнь не радовала, Франческа была неумна и назойлива, и порядком досаждала, а, овдовев вторично, вдоволь униженный Анджелиной, он не хотел вступать в новый бессмысленный брак, несмотря на настойчивые уговоры отца. Ему казалось, он свыкся с одиночеством, но теперь ощутил, как истосковался по женщине. Лучия, безропотная и кроткая, не осмеливавшаяся даже заговорить с ним, была неприятна, но телесно согревала его. Наступал ещё один пустой вечер – и Чентурионе шёл в башню к девке Реканелли, он видел в этом слабость и скоро к своей досаде заметил, что девка даже сугубо возбуждает его.

  Как-то, дождавшись, чтобы она уснула, он даже зажег свечу и, отбросив одеяло, внимательно воззрился на ту, что стала его наложницей. Девица была хорошо сложена, у нее были красивые коленки, ножки с маленькими изящными стопами, округлые гладкие бедра, хорошая грудь. Но мало ли у него было женщин прекрасного сложения? Ему нравился цвет её волос – оттенком похожих на золотящуюся на солнце гриву гнедой кобылы, но завивающихся, как акантовые листья. Ну и что? Ведь она манила его в темноте. Может, запах? Да, от девки шел странный аромат чего-то неопределяемого, но благовонного... А впрочем, всё это был вздор, понял он.

  Плоть его вздымалась не её запахом, но ненавистью. Он не любил женщин как таковых – кроме первых страстных лет бурной юности, когда плоть жгла до воспаления, все остальные годы предпочитал развлечения охоты и общество умных мужчин. Он не понимал Северино Ормани с его завороженной любовью, не понимал Энрико, восторгавшегося женщинами. Феличиано Чентурионе умел быть галантным, но ценить женщин не умел. Он был умен, силен и рожден повелевать, и женщины, в его понимании, созданы были умножать род, другой цели их существования на земле он не видел.

  Когда он осознал собственное бесплодие – очерствел, потом заметил, что испытывает все меньшую нужду в женщине. Но молодое тело рядом пробуждало желание. Бесплодное, пустое, похотливое, но пробуждало...

  Минутами Чентурионе ненавидел себя.

  Глава 20.

  Сентябрь промелькнул незаметно. Феличиано, по просьбе Амадео Лангирано, помиловал Паоло Корсини и Эмилиано Тодерини, и горожане, восхищенные его великодушием, славили графа на каждом углу. Престарелый Гильельмо Тодерини, готовый, как древний Приам, умолять позволить хотя бы взять тело сына для похорон, получил его живым и потрясённый таким благородством, со слезами припал к руке графа Чентурионе.

  Сам Феличиано благодаря заботам и любви друзей редко оставался в одиночестве, он начал потихоньку заниматься городскими делами, выезжал на охоту с Энрике и Северино, молился с Раймондо, проводил вечера с Амадео Лангирано. Немного пришла в себя и Чечилия, чему немало помогало заботливое внимание супруга. Энрико боготворил жену и не мог на неё наглядеться, обожал все ее причуды, исполнял все прихоти, лелеял, как дитя.

  Но его кроткое благодушие снимало как рукой, едва на глаза ему попадалась дорогая сестрица Бьянка. Мессир Крочиато, если сказать правду, бесился при одном только виде сестры. Причин было несколько. Ему было мучительно стыдно при одной мысли, что именно из его сестрицы предатель Пьетро выудил все нужные сведения, позволившие ненавистным Реканелли пробраться в замок. Не добавляло ему радости и понимание, что если бы не тупое упрямство Бьянки – он породнился бы с Северино Ормани. Несчастное лицо друга в эти месяцы было ему немым укором. К тому же Бьянка категорически отказывалась приходить на обеды и ужины в замке, когда там была Делия ди Лангирано, что тоже в глазах брата чести ей не делало.

  Сестра была бельмом на глазу Энрико и раздражала.

  Сама Бьянка после гибели Пьетро Сордиано померкла и поблекла, стала тише и мрачнее, замкнулась в себе. Долгими часами она вспоминала прошлое, и плакала, при этом неожиданно поняла, сколь мало у нее друзей: к ней никто не приходил и не искал её общества. В замке молодые люди, знавшие о ее любви к Пьетро, теперь избегали ее, она целыми днями не выходила из комнаты, размышляла над словами брата, которые раньше не хотела и слышать, но теперь проступившими столь пугающей правдой.

  Амадео Лангирано, встретив в замке Чечилию, весьма превратно передал ей разговор с её братом. Жалость к несчастному Феличиано смягчила его сердце, он уже не мог осудить его, и, доверившись его словам, сказал, что граф обещал ему устроить жизнь Лучии. Чечилия выслушала его молча. Кивнула. До этого она тайно просила Катарину пропустить её к Лучии, но та покачала головой – граф запретил. Но потом добавила, что девчонка сама не хочет никого видеть. Сидит целыми днями, в Псалтирь уткнется и молчит. Однако кормилица согласилась передать Лучии записку от Чечилии.

  Написать ее, однако, оказалось труднее, чем думалось донне Крочиато. Гнусный поступок брата стоил в глазах Чечилии мерзости и преступления братьев Лучии, но ей не хотелось перечеркивать их близость. Дурные поступки людей, забывших Бога, нельзя усугублять своей греховностью. Она написала Лучии несколько строк, спрашивала, в чём она нуждается.

  Но Лучия не ответила.

  После горестного для обитателей замка праздника Вознесения Богородицы мессир Северино Ормани, спасший графа Феличиано и почти в одиночку расправившийся с заговорщиками, стал кумиром толпы, о нём с уважением говорили мужчины, а женщины при виде его смущённо потупляли глаза и игриво улыбались. Даже служанки восторженно превозносили его доблесть, смирение, веру, называли идеальным рыцарем. Самого Северино Ормани произошедшее заставило усилить охрану, ввести новые правила набора конников и снова и снова горько каяться в совершенной глупости – что стоило ему надеть на малыша кольчугу? Гибель же Пьетро и правота Энрико ничуть не радовали его: он понимал, что нелюбим Бьянкой Крочиато, и предательство и смерть Сордиано тут ничего не меняли. Женские кокетливые взгляды смущали его, восторги толпы оставляли равнодушным, он всё чаще помышлял о монашестве, хоть этими мыслями делился только с Раймондо.

  Епископ не разубеждал его, но и не уговаривал, лишь говорил, что Феличиано Чентурионе сейчас необходима его помощь, мужской же монастырь в двух милях от Сан-Лоренцо и никуда не денется и через год. Северино вздыхал и кивал головой. Вечерами, словно заклинание бормотал горестные слова молитвы Давидовой: 'Приклони, Господи, ухо Твое и услышь меня, ибо я беден и нищ. Сохрани душу мою, ибо я благоговею пред Тобою; спаси, Боже мой, раба Твоего, уповающего на Тебя. Помилуй меня, Господи, ибо к Тебе взываю каждый день. Возвесели душу раба Твоего, ибо Ты, Господи, благ и милосерд и многомилостив ко всем, призывающим Тебя. Услышь, Господи, молитву мою и внемли гласу моления моего...'

  ...В тот день Северино поехал с Энрико подготовить для графа завтрашнюю охоту и решить, пойти ли на болотного кабана, оленя, фазана или дроздов. По дороге главный ловчий безучастно заметил, что сороки беспокойно кричат, летая над одним местом, значит, там лось, а когда по шуму крыльев опознал филина, и уверенно обронил, что его мельтешащий полёт означает, кабаны где-то рядом...

  -Почему? – спросил Энрико.

  -Когда кабаны идут, они пугают грызунов, а филин охотится на всякую мелкую живность, поднимающуюся из-под их копыт. Где филин – там и кабаны неподалеку. Ой, что это? Заяц. – Ормани легко вскинул арбалет, просвистела стрела, и ушастый, подпрыгнув, упал за пригорок. – Возьми, приготовишь.

   – Отлично, – согласился Энрико. – Приходи завтра к нам с Чечилией на зайчатину.

  Северино Ормани равнодушно кивнул, и в его безразличии Энрико снова померещился немой упрек. Он счастлив, любит и любим, а его лучший друг... Домой массарий вернулся в состоянии разъяренного облавой голодного волка, и зло наорал на сестрицу, придравшись к тому, что та отказалась выйти на трапезу, где была Делия. Бьянка убежала в слезах.

  Слуга помог Энрико стащить охотничьи сапоги, он торопливо сбегал к заводи, а когда вернулся, в гостином зале появилась донна Чечилия. Чуть наморщив розовый носик, она оглядела трофей мужа и с любопытством спросила:

  -Чего ты кричал на сестру, Энрико?

  -Ты пришла, моя кисочка, чтобы поинтересоваться моими склоками с Бьянкой? – с нежной улыбкой проговорил Котяра.

  -Нет, я хотела напомнить тебе старую поговорку о том, что разумный хозяин загодя, летом, готовит сани. Эту зиму я хотела бы встретить в новой шубке. Но только не из такого меха, – она презрительно покосилась на убитого зайца.

  Энрико окинул супругу насмешливым взглядом.

  -Для этого моей кисочке вовсе ни к чему вникать в мои препирательства с сестрицей, а просто нужно сесть в некое седло и кое-куда съездить, бодро проскакав несколько верст...

  -И куда же?

  -Куда сесть? На мою жердину, кисочка, и проскакать на ней до моего полного удовольствия...

  Чечилия не сочла этот труд обременительным, повалила супруга на постель и задернула полог...

  -...Теперь ты съездишь к скорняку за шубой? – лениво спросила она, змеёй протянувшись рядом с ним.

  Отдохнув от бешеной скачки, Энрико усмехнулся.

  -Я перехитрил тебя, киска. Я давно съездил к Дженуарио.

  Чечилия потянулась и сладко зевнула. Потом лениво кивнула.

  -Я знаю, ты привёз шубу во вторник, и заложил её в лаковый сундук в гостиной, под зимнее пуховое одеяло.

  Челюсть супруга отвалилась. Он и вправду уже привёз шубу, но ...

  -Откуда ты знаешь?

  -Луиджи Борго проболтался. Ты седлал Черныша, потом приехал с песцовой шубой...

  -Зачем же ты скакала по мне?

  -Потому что хорошо держусь в седле, мой котик. Но думать, что ты можешь перехитрить меня – удивительная глупость с твоей стороны.

  Энрико несколько минут молчал, потом навалился на супругу сзади и притянул к себе.

  -Ты понимаешь, что ты наделала сейчас, кошечка моя? Ты ущемила мое мужское достоинство.

  -И ты за это не подаришь мне шубу?

  -Шубу подарю, но до того я намерен подвергнуть тебя наказанию, как провинившегося школяра...– Он погладил ее округлые ягодицы, – я намерен задать тебе трёпку, заставив снова отведать моей жердины. Ты не должна обижаться, деточка, это мера просто вразумляющая, ибо, если я не накажу тебя, порок будет разрастаться...

  -Я буду кричать, – предупредила супруга, но это не остановило, а лишь раззадорило строгого педагога, и хоть Чечилия и вправду стонала и царапала подушку, он методично довел наказание до конца, после чего рухнул рядом. Экзекуция оказалась сладостным, но выматывающим занятием для преподавателя, но для наказуемой она была столь усладительна, что педагогический итог противоречил её назначению, провоцируя Чечилию и дальше пощипывать самолюбие супруга.

  -Так чего ты не поделил с сестрицей? – поинтересовалась Чечилия, после того, как супруг счёл свое мужское достоинство восстановленным.

  Тут Энрико поднялся и сел на кровати.

  -Слушай, кошечка моя, ты вот говоришь, что ты умна. Признаю. – Он усадил её рядом и обнял. – И ты дала мне клятву верности, а это значит, твой долг – всецело разделять мои интересы. Согласна?

  -Пока твои интересы не коснулись какой-нибудь потаскушки... да, – кивнула Чечилия, – в противном же случае – я заколдую твою жердину...

  Энрико торопливо согнул ноги в коленях и прикрылся, как щитом, одеялом.

  -Не надо, киска, моя жердина – твоя собственность, а рачительные хозяйки не портят свои вещи. Но я признаю тебя самой умной из женщин, если ты сможешь мне помочь. Слушай же. – Он поцеловал супругу в розовый носик, – мои интересы касаются человека, которому ты косвенно обязана тем, что можешь по ночам... а иногда и днями...– он нежно погладил завиток волос за ушком супруги, – ласкать своего любимого котика. Но здесь есть тонкость. Этот человек ... дурак. Но он четырежды спасал мне жизнь.

  -Уж не поэтому ли он дурак? – иронично спросила супруга.

  -Нет. Северино – дурак, потому что влюбился в мою дуру-сестрицу. Сестрица моя – дура потому, что не сумела разглядеть в моем друге, что, несмотря на дурость, он умен, благороден и хорош собой. Но я хочу моему дружку счастья. Дурость моего дружка – в девичьей робости. Раз отвергнутый – он не подойдёт вторично, а глупость сестрицы – в ослином упрямстве и дурной гордыне. Что делать?

  -Ты хочешь, чтобы они поженились?

  -Вообще-то я с удовольствием отправил бы свою сестрицу чёрту в зубы...– по лицу Котяры пробежала чёрная тень, – как вспомню... Как ты думаешь, у неё с этим подонком что-то было?

  Чечилия покачала головой.

  – Едва ли. Но будет ли она счастлива с Ормани? Или тебя это совсем не волнует?

  -Хотел бы я сказать, что мне плевать на это... Но... Это дочь моего отца и моей матери. Удивительно... – Котяра придал физиономии выражение глубокой философичности, – как из одной и той же материнской утробы, и от одного и того же семени на свет могли появиться столь умный и обаятельный котик, как твой муж, и такая дурища, как моя сестрица? Не постигаю, ей-богу. Надеюсь, моя кисочка, что все наши детишки будут столь же умны, как я, и столь же красивы, как ты...

  Чечилия подумала, что для того, чтобы явить собой идеал красоты и ума, её детям достаточно просто походить на неё, но сказать это супругу решила ближе к ночи, понимая, что за подобные слова её ждёт новая экзекуция.

  -Он хороший воин, но не каждый хороший воин – хороший муж... Он тяжёлый человек.

  -Он – человек надёжный, верный, разумный. Любая умная женщина будет за таким, как за каменной стеной. Но вот ума-то сестричке и не хватает. Такая умница, как ты, из любого мужчины сделает рыцаря, но эта дура из рыцаря сделает выродка. Вот чего я боюсь.

  -Хватит тебе поносить её. Но я поняла. Хорошо, что-нибудь придумаем.

  Глава 21.

  Делия ди Лангирано считала себя счастливейшей женщиной на земле. В новой семье она обрела радость и покой, свекровь обожала её, муж был ласков и нежен. Его любовь дала плод, и Амадео узнал, что в марте станет отцом. Его счастье было омрачено только пониманием, какой болью будет эта новость для Феличиано Чентурионе, и Лангирано предпочел бы скрыть это радостное известие даже от друзей, лишь бы не причинять страдание Чино. Но Делия была ближайшей подругой Чечилии, и от нее эту новость, разумеется, узнал Энрико. Мессир Крочиато не утаил приятных вестей от Северино, но тот узнал обо всем ещё раньше – от Раймондо ди Романо, который тоже был весьма рад будущему появлению на свет племянника, при этом твердо был уверен в рождении мальчика, заявив, что имел от Бога сновидение, в котором он крестил младенца мужеского пола. Ему возражала, однако, донна Лоренца, твердо уверенная в будущем рождении внучки на основании каких-то одной ей известных женских примет. Амадео хотел сына, но не был и против дочки, особенно, если она будет походить на супругу.

  Феличиано узнал новость от епископа Раймондо, понял, почему Амадео Лангирано не сказал ему об этом сам. Губы его раздвинулись улыбкой, но глаза не улыбались. Тем не менее, он согласился быть крестным отцом новорожденного чада, независимо от его пола, и попросил передать поздравления Амадео.

  Чечилия была весьма рада счастью подруги, но не забыла и просьбы мужа. Уединившись в гостиной, она спросила Делию, что, по ее мнению, нужно сделать, чтобы всё же заставить Бьянку обратить внимание на мессира Ормани?

  Донна ди Лангирано задумалась.

  -Меня Бьянка не любит, и мой совет, каким бы он ни был, не услышит. Но она честная и прямая. С ней глупо хитрить. Мне кажется, нужно прямо посоветовать ей замужество. Но совет должен исходить от тебя – она относится к тебе с уважением.

  -Кого и когда она слушала? – уныло проронила Чечилия.

  Делия покачала головой.

   -Ты не права. Случившееся вразумило Бьянку, я видела её мельком в замке, хоть она и избегает меня. От неё же одна тень осталась. Всё это не прошло для неё даром. А мессир Ормани – просто герой. Бьянка ведь считала, что он совсем не рыцарь, но теперь-то кто усомнится в его мужестве и доблести? Пусть твой муж поговорит с мессиром Ормани, уговорит его посвататься. Этот поступок будет великодушным с его стороны, и я уверена, что Бьянка поймет это. Ведь все молодые люди избегают её. Ты же сама прямо поговори с ней.

   -И что ей сказать? – Чечилия внимательно слушала подругу. Аргументы Делии были весьма разумны.

   -Понимаешь, мы-то с тобой знаем, что у Пьетро не было никаких чувств к Бьянке, но ведь это известно далеко не всем. Многие полагают, что она была подругой Пьетро. Репутация её подмочена. Дай ей понять, какое счастье для неё в том, что такой прекрасный человек, как мессир Ормани, не верит досужим сплетням и любит её. В Сан-Лоренцо ей достойного жениха уже не найти, но если она согласится стать женой мессира Северино – всё будет забыто.

  Чечилия поджала губы.

  -То, что ты говоришь, разумно и правильно. Но она обидится, а мессир Ормани, мне Энрико сказал, человек недерзкий с женщинами, он и не осмелится подойти к ней.

  -Если будет знать, что его не отвергнут – он решится. Поговори с Бьянкой, посмотри на её лицо. Если она категорически против него – тогда нечего и браться за это, но если она послушает тебя – тогда-то и скажи супругу, чтобы мессир Энрико уговорил мессира Северино посвататься.

  Чечилия задумалась, потом кивнула.

  -Почему нет? Что мы теряем?

  Донна Крочиато не любила откладывать задуманного и на следующий вечер решила поговорить с золовкой. Чечилия застала Бьянку, бессмысленно глядящей на пламя камина в её комнате, где та проводила все дни напролёт. Сестра Энрико кивнула Чечилии, пожелала ей доброго вечера и спросила, откуда она? Чечилия ответила, что провела день, наблюдая за заготовками ягод на зиму, служанки, если не следить за ними, только и способны бездельничать да лясы точить. А тут ещё все с ума посходили из-за мессира Северино – и вместо заготовок на зиму выряжаются в лучшие платья и одно норовят проскочить мимо его двери или под его окнами. И если бы только служанки! Сестрица камергера Гвидо Навоно, Анна, проходу ему не даёт, племянница Эннаро Меньи Джиневра бегала даже, говорят, к Элианте, местной колдунье, просила приворотное зелье.

   Глаза Бьянки оставались ледяными. Гибель Пьетро Сордиано и причины его предательства были поняты Бьянкой. Он безумно любил Делию ди Лангирано, она же была просто нелюбима, и, хотя две вещи почти не поддаются осмыслению и недоступны пониманию – что тебя не любят и что ты умрешь, Бьянка приняла в себя эту мысль. Она была не нужна Пьетро Сордиано, не нужна, несмотря на молодость и красоту. Почему? Сама Бьянка не переставала ощущать странную, теперь уже потустороннюю зависимость от Пьетро. Она любила его – исступленно и истово, – даже мертвого. Мессир же Ормани не нравился ей и теперь, когда он был предметом вожделений многих девиц, она видела в нём неразговорчивого, косноязычного человека, смотревшего на неё жалким взглядом

   -А что ты теперь будешь делать? – голос Чечилии пробился сквозь пелену её страстных мыслей.

  -Что?

  -Я говорю, ты вернёшься в монастырь? Но ведь тебе там не нравилось...

  Бьянка наморщила лоб. Монастырь? Она не хотела в монастырь.

  -Почему монастырь? Энрико хочет... он хочет, чтоб я уехала?

  Чечилия пожала плечами.

  -Мне он такого не говорил, но ты сама ведь понимаешь, сплетни... Многие считают, что ты была возлюбленной Пьетро. На твой счёт не смолкают пересуды, а злословия не побороть – ведь болтают-то за спиной! Не все же, как мессир Ормани, не верят досужим толкам. В Сан-Лоренцо едва ли достойный человек возьмет тебя в жены. А в Лаццано... откуда там рыцари – одно мужичье. Выйди ты за мессира Ормани – слухи, конечно, стихли бы как по волшебству, жаль, что он тебе не по душе...

  Бьянка выпрямилась и застыла. Она не думала, что ходят сплетни. Но кем они все её считают, деревенской потаскушкой, что ли? Неожиданно Бьянка вспомнила, как третьего дня, едва она вышла к колодцу на внутреннем дворе, её заметил Микеле Реджи, но не поздоровался с ней, а поторопился уйти, даже не наполнив ведро. Теперь сказанное Чечилией испугало, Бьянку, она почувствовала, как по коже прошёл мороз.

  -Пьетро... он никогда... зачем они сплетничают? Кто это говорит?

  Чечилия пожала плечами.

  -На каждый роток не накинешь платок, да и болтают-то, говорю же, за спиной. Энрико просто обронил, что о тебе много разговоров, – Чечилия прекрасно знала, что выяснять что-то у брата Бьянка просто побоится. – Ну да ничего, всё перемелется, мука будет, через год-другой всё позабудется.

  Бьянка долго молчала. Чечилия не торопила её с ответом. Если ей удалось смутить Бьянку – рано или поздно она задумается о мессире Ормани, если же нет...

  Бьянка откликнулась даже быстрее, чем ожидала Чечилия.

  -А ... мессир Ормани... что... на эту Джиневру смотрит?

  Глаза Чечилии блеснули.

  -На Джиневру-то? Ну, что тут сказать... она дурнушка, конечно, но, знаешь, девица не промах, своего не упустит. Раз решила очаровать героя – может своего и добиться. Тем более, ничем не побрезгует – ни наузой, ни зельем приворотным. Такие, сама знаешь, дерзки. Кто она такая, чтобы мечтать-то о самом мессире Ормани, друге и спасителе Феличиано Чентурионе? Высоко взлететь хочет. – Чечилия скосила глаз на Бьянку, неподвижно застывшую на скамье, – но ведь и взлетит. Разве мало случаев-то, когда такие дурнушки первым красавицам фору-то давали? – Бьянка опустила глаза и сидела неподвижно. – Ну, пора мне, заболталась я с тобой, а девки-то без присмотра. Пойду. – И Чечилия с достоинством выплыла из гостиной.

  Супруга Энрико была довольна собой. Всё прошло как по нотам. Худшее, что может сглупа сделать Бьянка – попытаться выяснить, кто что болтает. Так ведь это вздор – ничего не узнает. А молодые рыцари на нее теперь косятся – но это только на руку, а что девки-то перед Ормани крутятся – так это и слепой заметит, и тоже кстати весьма.

  Чечилия приготовилась ждать до четверга, когда была намечена графская охота, ибо Северино и Энрико уговорили Феличиано выехать пострелять крупную дичь. Собственно, они выезжали и третьего дня – да вернулись злые, как черти. В пути им попался заяц, а по старинной охотничьей примете, если ты его не убил, охоты не будет. Много раз такое было, если ушастая дрянь перед конем сиганет, весь день зверя зря прогоняешь, а на выстрел не подойдёшь. Хуже чёрной кошки. Поэтому пока ушастого не заваливали, дальше не ехали. И что же? Крочиато предложил выстрелить графу, тот предложил право первого выстрела Северино Ормани, пока препирались – длинноухий исчез. Вот и возвратились не солоно хлебавши.

  Но в четверг собирались травить оленя, в замке всегда бывал праздник по случаю удачной охоты, а после граф приглашал из селения старого виолиста Витторио, сын Катарины Никколо Пассано играл на окарине, Микеле Реджи бил в тамбурин и устраивались танцы. Надо было устроить только, чтобы праздник не сорвался.

  Вечером в алькове Чечилия посоветовалась с супругом, посвятив Энрико в свои планы и рассказав о встрече с Бьянкой. Мессир Крочиато ничего так не желал, как видеть друга счастливым, да и сестрицу пристроить наконец-то – тоже хотелось. Он восторженно блеснул глазами.

  – Ты только, Котяра, без оленя не возвращайся, а все остальное я устрою.

  – Олень будет, но как ты хочешь свести их?

  – А я просто Джиневре намекну, что мессиру Ормани Анна Навоно вроде по душе... они и сцепятся. Бьянка не любит мессира Северино, но товар дорожает, когда на него много покупателей.

  Котяра поцеловал свою мудрую киску, и разговор супругов сменило любовное слияние.

  Наутро в среду мессир Крочиато наведался к Эннаро Меньи и имел с ним короткий, но содержательный разговор. Следствием его было распоряжение начальника охраны своим подчиненным, коим было приказано на празднике в четверг думать только о службе, быть при полном вооружении и избегать всех девиц, ибо граф Чентурионе намерен произвести отбор лучших из них для сопровождения его в паломничество в Рим нынешней зимой. Возьмёт, сказал, троих. Конники переглянулись – в Рим каждому хотелось.

  Между тем Чечилия вечером в среду не только в присутствии Джиневры упомянула о замеченной ею якобы склонности мессира Ормани к Анне, но и попросила двух своих самых миловидных служанок повертеться на празднике перед мессиром Ормани. Одна из них, хорошенькая рыженькая Доротея, расхохоталась.

  -Что толку перед ним крутиться, когда он глаз-то с сестрицы вашего муженька не сводит?

  -Знаю, что не сводит, – пробормотала Чечилия, – так сделай так, чтобы отвёл.

  -Ну, да, а потом мой Никколо такого мне устроит...

  -Не устроит, я поговорю с Катариной. И всем девкам скажите, кому удастся потанцевать с мессиром Ормани – я дукат дам.

  Девицы переглянулись, и Чечилия поняла, что на охотничьем празднике мессиру Ормани придётся солоно.

  Глава 22.

  Энрико загодя – на всякий случай – попросил егеря Гавино Монтенеро поймать молодого оленя силками и загнать в вольер охотничьего домика, сам же вместе с Людовико Бальдиано выследил шестилетка. Охота теперь не могла не удаться. Северино Ормани и Феличиано Чентурионе оба высказались за охоту с манками, куда стрелок шел в одиночку, без собаки и сопровождения. Дни стояли благоприятные, тихие, сухие, ясные и немного прохладные, и ничто не мешало оленю улавливать звуки манка. Места заняли заранее – еще до наступления рассвета, с подветренной стороны на лугу для гона.

   Энрико лучшим манком на оленя считал 'гераклову трубу' из толстого полого стебля гигантского борщевика. И весила немного, и в чехле не мешала. У Чентурионе был манок из раковины тритониума, оправленный в золото, принадлежавший ещё его отцу, графу Амброджо. Кончик раковины был срезан, внутренние витки изъяты, тон оленьего призыва, был неотличим от настоящего. Северино пользовался бычьим рогом, узкий край которого был оправлен в серебро. Ормани носил его на шее на ремне и не слушал уговоров Энрико поменять его из-за веса.

   Никакого веса Ормани не чувствовал.

   В горах рев оленя слышен лишь на несколько сотен шагов, и если самец ответил на призыв, охотник должен надежнее подманить его к себе. Чентурионе, мрачный и невыспавшийся, был не в духе. Его олень появился на зов издали, и не подпустил на выстрел. Олень Северино не вышел на звук манка, Ормани с силой несколько раз ударил по кустам палкой, имитируя удары рогами разгоряченного гоном соперника. Обычно невозмутимый до того олень тотчас же прибегал, но на сей раз ветер переменился и тот так и не показался из чащи. Энрико поднёс к губам свою трубу, имитируя крик молодого трехлетка, и из леса прямо на него вышел благородный олень, чью тропу и лежбище они с Бальдиано уже наглядели. Ближе всего на выстрел находился Ормани, и Северино прицельно метнул копье, рядом в голову оленя вонзилась арбалетная стрела Чентурионе. Энрико улыбнулся. Повод для праздника он обеспечил мастерски. Громко затрубил в охотничий рог, подзывая слуг с лошадьми.

  В замке их уже ждали. Дорогой граф и ловчий спорили – каждый отдавал другому пальму первенства, но тут массарий авторитетно заявил, что королем охоты на этот раз стал Ормани: его копье попало в оленя раньше. Северино пожал плечами, но почетный титул принял. Егеря внесли оленя в замок и тут же на лужайке развели костер, Никколо Пассано и Урбано Лупарини освежевали зверя, Эннаро Меньи помогал советами, Мартино Претти принес специи и отогнал зевак от оленьей туши. Ормани, Крочиато и граф Чентурионе появились на внутреннем дворе, освободившись от охотничьего снаряжения. Чечилия с девицами водрузила на голову мессира Северино Ормани венок из лавра и хмеля – корону короля охоты. Микеле Реджи забил в бубен, писарь Дарио Фабиани на каламусе, тонкой свирели, пытался сыграть старинный напев охотников, но не смог, пока Гавино Монтенеро не наиграл на виоле основной напев.

  Бьянка Крочиато тихо вышла во двор и замерла у дровяной поленницы. Девицы замка обступили Северино Ормани, Чечилия поднесла ему охотничий рог с вином, он не мог не выпить, и тут девицы затребовали тарантеллу. Чечилия взяла кастаньеты. Чентурионе незаметно исчез, но Ормани девицы потащили танцевать. Тарантелла, экстатичная и самозабвенная, закружила его, рядом отплясывал Энрико, каждая девица норовила попасть на глаза и понравится мессиру Ормани, и Бьянка, обожавшая танцевать, тоже незаметно для себя оказалась в круге танцующих. К ее удивлению, мессир Ормани танцевать умел, а захмелев и расслабившись, он ещё и на пару с ее братом спел старинную песню про рыцаря, уехавшего воевать в дальние края. Бьянка удивилась: мессир Ормани, оказывается, вовсе не был обделен талантами.