Текст книги "Перекресток волков"
Автор книги: Ольга Белоусова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
– Как?
– Как? – Я усмехнулся. – Странный вопрос. Я убил человека.
Шепот, похожий на легкий ветерок, – удивление. Что ж, удивляйтесь, волки. Вы убиваете, но хотите остаться чистыми. Так не бывает. Нельзя порвать чужое горло и не испачкаться кровью. Я хотя бы это признаю.
– Мне было пятнадцать лет, и я переступил через запрет Первого Белого Волка, попробовав человечьей крови раньше, чем получил Силу. Я не имел права убивать, но я ни о чем не жалею. И если бы мне пришлось пережить все снова, я бы поступил точно так же. Око за око, – я помолчал, потом продолжил. – Отец, конечно же, обо всем узнал. Мы поругались, и он меня выгнал. Вот тогда я и ушел в город.
– Ты отрекся от племени…
Я усмехнулся.
– Что это за бред! Кому из вас пришла в голову подобная чушь?! Я не отрекался от племени. Я просто нарушил закон. И отец… – я махнул рукой в сторону мечущегося пламени. – Ведь его куда более масштабные решения зачастую даже на Совете не обсуждались… Что уж говорить о семейных проблемах!.. Я-то лучше других знал, что ни один из вас не выступит в мою защиту…
– Ты…
– Вальтер, пожалуйста! Мне ведь было только пятнадцать. Переходный возраст, непомерная гордость и так далее. Вспомни себя в этом возрасте! Тогда, я просто не мог вернуться и, поджав хвост, просить прощения за поступок, который считал правильным. А потом… потом я хотел, честно! Я ждал своего дня рождения, чтобы вернуться в поселок уже волком, но убили отца, и я остался в городе…
– Почему же ты пришел сейчас?
Почему? Дурацкий вопрос! Неужели они до сих пор ничего не поняли?
– Ной?
– У меня беда. Я прошу племя о помощи.
– Какая беда?
– Мой друг умирает.
– Твой друг? Ты ведь говоришь не о человеке?
– Я говорю о человеке.
Снова тишина. Как они любят драматические паузы! На нервы действует безотказно. Только вот у меня давно уже нет этих самых нервов. Если все время то убиваешь, то умираешь, нервы становятся излишней роскошью.
– Смелое решение, Ной Вулф, – а это уже голос Петера. Когда-то он любил маму. Совершенно искренне, без надежды на взаимность. Отец знал, но не ревновал. Я однажды спросил его об этом, и он сказал: «Значит, я сделал правильный выбор, если моя жена нравится моему другу». Я не понял, а отец не стал объяснять. Интересно, сейчас, после его смерти, о чем думает Петер? И мама? Три года – это очень много… Или очень мало…
– Смелое решение, Ной Вулф. Ты просишь за человека. Ты, отца которого люди сожгли на костре! Я бы сказал – очень оригинальное решение!
Я судорожно сжал кулаки, пытаясь избавиться от видения пепла на асфальте и сизого голубя над затухающим костром. Я не хотел говорить этого, они вынудили меня сами.
– Я видел, как умирал мой отец. В отличие от тебя, Петер, я был на той площади.
– Прекрати, Ной! – это Донна. Долго же она молчала! Я вдруг вспомнил, как увидел ее в первый раз. Отец привез ее откуда-то из Северной Америки лет семь назад. Когда они появились в поселке, на Донне было длинное белое платье с разорванным подолом, а у Тома оказалась перемотана рука выше кисти. «Убегать пришлось», – коротко пояснил тогда он. Мы ни о чем не спрашивали. Когда он хотел, он рассказывал сам, в противном случае задавать вопросы было делом пустым и бесполезным. У Донны не было с собой никаких вещей, и мама предложила ей выбрать что-нибудь из своей одежды, но Донна почему-то отказалась. На свой первый Совет она пришла все в том же рваном платье. На первый и на все последующие. Думаю, оно напоминало ей о чем-то таком, что тяжело помнить и страшно забыть.
– Скажи, Дон, что на тебе сейчас надето? – спросил я темноту.
– Платье… белое… – как-то растерянно ответила она. Рядом с ней кто-то сдавленно хихикнул. Смех, как и мой вопрос, были совершенно неуместны.
– Скажи еще, Дон… ты вспоминаешь Томаша Вулфа?
– Да.
– Он спас тебя когда-то, ты помнишь?
– Помню.
– Тогда объясни мне, его сыну, почему ты не пришла на ту площадь, где его убивали?
Она не ответила. Как и большинству волков, ей сегодня нечего было мне ответить.
– Какое право вы имеете судить меня и мои поступки?! Посмотрите на себя, волки! Ведь я не сужу вас за вашу трусость!
– Не говори о том, чего не знаешь, – почти прорычал Петер. – Том сам захотел уйти. Мы только выполняли его приказ.
– Да? – я развел руками в полуизвинительном жесте. – Тогда я, конечно, действительно многого не знаю. И, что главное, не могу представить себе причину подобного поведения. Ведь должна же быть причина, а, Петер? Если ее не было, значит, можно предположить, что мой отец помешался? Мой отец помешался, Петер?
– Нет, Ной, – его рычание сменилось сожалением, в котором я совсем не нуждался.
– Причина была, – заверил хриплый голос. – Во всяком случае, Том так утверждал. Ты можешь обвинять нас в трусости, ты можешь ненавидеть племя, но это действительно был приказ Тома. Поэтому мы бездействовали.
Меня внезапно зазнобило. Причина! Конечно, причина была! Клык. Отец умер – чья-то боль и чья-то смерть – и Клык достался мне. Это – причина. Господи! Клык, средоточие силы и мудрости наших богов и наших предков, убил моего отца!
– Ты сумел отомстить за Тома, – сказал кто-то с уважением. – Мы знаем…
Сумел…
– Тем лучше, – я снова усмехнулся. – Мне не хотелось бы вдаваться в подробности.
Я поднял глаза к чистому безлунному небу, посыпанному яркими звездами. Ночь пришла как-то незаметно, и где-то далеко слышалась музыка полусонного леса. Отец взошел на костер по собственному желанию, и у меня больше не было причины злиться на племя. Теперь я злился только на самого себя.
– Кто он такой, человек, за которого ты просишь? – напомнил Герман. Я тряхнул головой, приводя чувства в порядок.
– Его зовут Бэмби.
– Исчерпывающе… Откуда он взялся?
– Мы жили с ним в одном доме. Читали одни и те же книги, помогали друг другу, и все это время он каким-то образом знал, кто я на самом деле. Знал и не выдал. Это он сказал мне о том, что мой отец пойман.
– Ты считаешь это подвигом? – едко поинтересовался хриплый голос.
– Я считаю, что это – обычная дружба, но вы-то, конечно, усмотрите здесь предательство интересов своего народа.
– Ты угадал.
– Только я не пойму, что вас так задевает: то, что Бэмби оказался выше человеческих предрассудков, или то, что я, благодаря ему, до сих пор жив?
Наверное, я переборщил. Совет мог и обидеться, но мне на это было уже наплевать.
– Поверьте, волки! Если бы я мог справиться сам, я не притащил бы в поселок человека. Неужели в вас не осталось ни капли сострадания? Мы ведь не пьем чужую кровь!
– Не пили, – согласился хриплый. – Но откуда ты знаешь, не изменились ли мы за последние четыре года?
Я вспомнил Артема. Он довел меня до поселка.
– Не изменились. Это то, чем мы живы. Вы живы. Даже мое поколение, воспитанное на смерти, не станет убивать того, кто уже почти умер.
Некоторое время волки обдумывали мои слова, ища в них то ли ловушку, то ли намек на оскорбление. Напрасно. В них не было ни того, ни другого.
– Что с человеком, Ной? – спросил, наконец, Петер.
Я облегченно вздохнул. Если бы Бэмби хотели убить, то не стали бы выяснять деталей. Кому нужны лишние подробности?
– Насколько я понимаю, у него волчья лихорадка.
– Что?! Ты издеваешься?
– Он расплачивается за меня своей Силой.
– Ты говоришь непонятно, – недовольно заметил хриплый.
– Что уж тут непонятного… – я пожал плечами. – Белый Волк наложил запрет на убийство вовсе не из благородных побуждений спасти род человеческий. Мы не можем только убивать. В пророчестве сказано: «Кровь человека погубит племя». Дьявол… Я называю его так, вы можете назвать как угодно, хоть Дедом Морозом… Дьявол, живущий в нас, питается чужой болью. Его пресыщение грозит волку смертью.
– Все это нам известно, – все также недовольно перебил хриплый.
– А раз известно, то на кой черт!.. – я постарался взять себя в руки. Не время сейчас спорить с Советом. – Ладно… Я три года убивал. Я исчерпал себя. Другими словами, мой дьявол обожрался и умер, а я подхватил волчью лихорадку. Бэмби отдал мне свою Силу, у людей она тоже есть, только немного другая. Поэтому я жив, а он умирает. Я не просил его об этом и не хочу принимать такой подарок…
– Ты лжешь, Ной, – голос Петера был ровным и скучным, словно он говорил о метеопрогнозе. – Нельзя перекачать Силу без помощи Клыка Первого Волка. А он, как известно, сгорел вместе с Томом. Так что…
– Ты не веришь мне, Петер? Ты знаешь меня с рождения – я не имею пристрастия к подобного рода измышлениям, – я сунул руку за пазуху.
– Дело не во мне, Ной…
– Не веришь… Жаль. А ведь ты должен помнить, Петер, что, помимо всего прочего, огонь, разводимый на Совете, не допускает лжи, – я снял с шеи тонкую цепочку и поднял руку над головой. В талисмане заиграли искорки звезд. По лесу прокатился не то вздох, не то вскрик. Кажется, я сумел произвести впечатление на соплеменников.
– Откуда? Откуда у тебя Клык?
– Мне дал его Белый Волк, – сказал я, надевая цепочку на шею.
– Не может быть…
– Ты уже второй раз обвиняешь меня во лжи, Петер. Моему терпению тоже есть предел.
– Не надо, Петер, – раздался властный голос хриплого. – Ты ведь хорошо знаешь – Клык сам выбирает себе хозяина. Никто, даже Белый Волк, не может заставить его поступить иначе.
– Это правда, – с легким подвыванием заметили несколько голосов одновременно.
Я засмеялся – нервно, отрывисто. Я почти терял сознание от усталости, и Клык пульсировал в такт сердцу, и все заканчивалось и все начиналось заново там, где расцветала радуга. И я смеялся, потому что не мог иначе.
– Это правда, волки! Клык выбрал меня, и наш Бог выполнил его желание, вернув мне жизнь, а теперь умирает Бэмби. Чужая боль и чужая смерть – закон, которому нас учили в детстве. Я не очень-то понимал его, да и, если честно, почти не задумывался над ним. Причина и следствие… Мой отец сгорел на костре… Интересно, я должен радоваться собственной исключительности? Если – да, то можно я займусь этим позже?
Я смеялся, а темнота леса расступилась, и поляна заполнилась волками. Это означало, что Совет подошел к концу.
– Помолчи, Ной, – приказал хриплый. Он оказался высоким, поджарым, с длинными седыми волосами и темными глазами. – Помолчи… Значит, Эдвард был прав… – хриплый осторожно протянул жилистую руку к Клыку. Талисман вспыхнул кровавым огоньком и тут же погас, успев, однако, сильно обжечь мне кожу. Я оттолкнул его руку:
– Не надо…
– Да-а… прав…
– Прав в чем?
Это спросил не я, Герман, кажется. Но хриплый посмотрел на меня, тяжело и как-то удивленно.
– Да, прав. И ты похож на него… Невероятно… Странно, что мы не заметили этого раньше… Ну что ж, добро пожаловать в племя, Ной.
Спасибо! Я и не сомневался, что они это скажут. Волки нуждались в Клыке так же сильно, как в вишневом небе. Только вот меня больше волновала судьба Бэмби.
– Вы поможете моему другу?
Хриплый поморщился.
– Волчья лихорадка одинаково смертельна и для волков, и для людей.
– Неправда! – звонко выкрикнули из-за волчьих спин. Я радостно улыбнулся. Лиза…
– Ну здравствуй, братишка, – она кинулась мне на шею, не обращая внимания на недовольное рычание волков. – Я скучала.
– Я тоже, – признался я. – А ты стала настоящей красавицей!
Лиза склонилась над Бэмби, осторожно потрогала его лоб.
– Лиза! – требовательно обратился к моей двоюродной сестренке Петер. – Не сейчас!
– Почему – не сейчас? – искренне удивилась она. – А когда? Когда этот мальчик умрет?
– У лихорадки один конец, – пожал плечами хриплый. – Что мы можем сделать?
– Нет, не один! – упрямо возразила сестра. – Мой отец не умер! Он потерял Силу, но не умер! Значит, и у этого Бэмби тоже есть шанс! Спросите Лес!
Ее последние слова запутались эхом в старых деревьях. Я удивился, но промолчал, потому что не знал, о чем идет речь. На моей памяти такого еще не было.
Эхо растворилось в тишине. Я начинал ненавидеть тишину. Волки молчали. И Лес молчал. Казалось, он ощупывал мою душу. Я ждал его решения, боясь и надеясь. Мне хотелось кричать, но крик застревал в горле. А тишина все звенела, надрываясь от напряжения, и Клык жег кожу, и Бэмби улыбался во сне…
А потом появился ответ, знамение, которое, осознано или нет, искали глаза каждого волка.
В небе вспыхнуло золотое свечение. Сжалось в одну точку и, словно сорвавшись с невидимых нитей, звездочкой упало к моим ногам, на мгновение окутав собой Бэмби. И Лес склонился передо мной. Тогда – в первый раз.
– Да будет так, – пронеслось в его шепоте.
Хриплый снова пожал плечами и повернулся к волкам.
– Да будет так, – сказало племя.
«Так»? Как?
– Пойдем домой, – позвала меня мама. Похоже, что она, человек, разбиралась в наших законах лучше меня, волка.
– Лиза, ты с нами?..
– Иди-иди, Ной! Тебе надо отдохнуть. Я зайду завтра, – пообещала она, улыбаясь.
Я поднял Бэмби на руки, искренне надеясь, что не упаду через пару шагов на глазах у всего племени. Человек все так же спал, но теперь, кажется, у него был шанс проснуться. Волки расступались медленно, неохотно, бросая на нас косые взгляды, но нарушить решение Леса никто не рискнул. Слабаки!
Мы шли медленно, иногда поглядывая друг на друга и улыбаясь. Не знаю, о чем думала мама, а я мечтал о крепком долгом сне. К этому моменту мою усталость можно было черпать ложками, как сметану.
На пороге дома стояла девочка лет трех-четырех, маленькая и очень хорошенькая. Во всем ее облике – блестящих темных волосах, больших глазах, даже в осанке, было что-то очень знакомое.
– Познакомься, – сказала мне мама. – Это твоя сестра Алина.
А я-то, грешным делом, думал, что сюрпризов больше не будет…
Уснуть сразу мне, конечно, не удалось. Сначала пришла наша старая ведунья-врачевательница бабка Эльза. Отец говорил, что она была старой уже во времена его юности. Она долго смотрела на Бэмби, потом еще дольше – на меня. Под ее взглядом Клык засветился белым. Я очень устал и хотел лишь одного: чтобы Эльза наконец начала что-нибудь делать… Или не начала… Я хотел верить ей. Однажды Эльза уже победила волчью лихорадку, сохранив жизнь Эдварду, брату моего отца.
Мать увела меня на кухню. Я слышал заунывное пение, доносившееся из комнаты, где остались Бэмби и Эльза, чувствовал запах горелого дерева и изо всех сил старался не уснуть.
Мы сели за стол. Алина оказалась на редкость сообразительной девочкой. Глаза у нее были отцовские – грязно-желтые, как песок. И мамины волосы. Она хорошо ела и много говорила. Мама, наоборот, почти все время молчала, подкладывала мне в тарелку мясо и улыбалась. Я медленно пережевывал сочные куски, запивая их холодным молоком, и млел от острого, внезапно обрушившегося на меня чувства домашнего тепла. Но действительно расслабиться я смог только тогда, когда Эльза, выйдя из комнаты, заверила, что Бэмби поправится.
Я уснул прямо за столом. А когда посреди ночи проснулся в знакомой с детства двухъярусной кровати, то так и не смог вспомнить, как я в ней оказался и кто меня раздел.
Наверное, я спал очень долго. В мой сон иногда врывались чужие голоса, звон посуды, журчание воды в кране. Но я каждый раз усилием воли отгонял их, стараясь поглубже забраться в сладкое небытие. Мне что-то снилось, что-то приятное, ускользающее от запоминания и не требующее умственной нагрузки, и это было здорово. И только когда тело мое обрело прежнюю силу, я рискнул открыть глаза.
Оказывается, я уже успел забыть, что это значит – дом.
В комнате было светло и тихо. С кухни доносились потрясающие воображение запахи хорошей еды и чьи-то голоса. Сразу же очень захотелось есть.
Я спустил ноги на холодный пол, потянулся, огляделся в поисках своей одежды и, ничего не найдя, завернулся в простыню. Осторожно подошел к двери в соседнюю комнату, в которую вчера (или позавчера?) положили человека, и замер на пороге, любуясь открывшейся мне картиной.
На кровати, утопая в подушках и перинах – мама постаралась, в конце концов, они же одной крови – возлежал Бэмби. Лицо его по-прежнему было бледным. Рядом, бесцеремонно забравшись с грязными ногами на белоснежные простыни, сидела Алина. Я вспомнил, как за подобные выходки влетало мне, и улыбнулся. Но самым удивительным было то, что они разговаривали. Моя сестренка что-то оживленно рассказывала, коверкая предложения и размахивая руками, а Бэмби серьезно поддакивал ей в ответ, всем своим видом показывая явную заинтересованность.
Я прислонился к дверному косяку, намереваясь понаблюдать за ними, но Алина, почувствовав мой взгляд, повернула лицо к двери. Увидела меня и рассмеялась, звонко и беззаботно, как умеют смеяться только дети.
– Ной, что это ты на себя нацепил?
– Привет, – сказал я. – Рад видеть тебя живым, Бэмби.
Он близоруко прищурившись, улыбнулся.
– Где-то я это уже слышал.
Я подошел к кровати, взял Алину на руки, заглянул ей в глаза и попросил:
– Будь другом, сестренка, дай нам немножко поболтать.
– Вообще-то это моя комната, – сообщила девочка. Я огляделся. На полу разбросаны игрушки, через спинку стула переброшены смешное маленькое платьице и джинсовые шортики, белые стены разрисованы маркерами и цветными мелками.
– Конечно, твоя, – согласился я, – и никто у тебя ее не отбирает. Но ведь сейчас здесь лежит Бэмби, а его еще нельзя тревожить. Можно, он поживет в твоей комнате несколько дней?
– Можно, – важно разрешила Алина. – Он мне нравится. И еще он нравится маме. И еще он понятно думает. Живи, Бэмби…
– Спасибо, – улыбнулся он.
– Я буду спать у мамы в комнате, а играть на улице, потому что все равно сейчас лето и жарко. Так?
– Ты умница, – похвалил я и чмокнул ее в щеку. – А играть можешь в моей комнате.
– А Эдди не станет ругаться?
– Не станет.
Эд, мой младший брат… интересно, какой он теперь?
– Раз уж мы с тобой, сестренка, договорились, ты разрешишь мне посекретничать с моим другом?
– Только если ты потом со мной порисуешь, – тоном опытного шантажиста заявила она. Я кивнул, поставил девочку на пол и ненавязчиво подтолкнул к двери. Потом присел на краешек кровати.
– Как ты себя чувствуешь?
– Живым… – Бэмби потер шрам на щеке. – Чудесное ощущение…
– Согласен. Тогда что тебя беспокоит?
– С чего ты взял?..
– Ты трешь шрам. Привычки с возрастом не меняются.
Бэмби пожал плечами.
– Ладно… Я жив, это странно… Ты жив, это странно вдвойне… Не могу сказать, что меня это не устраивает, но… Помнится, ты же собирался умирать?
– Мне повезло.
– Повезло?
– Скажем так, это было чудо.
– Замечательно! – Бэмби язвительно скривил губы. – Чудо! Нормального объяснения у тебя нет?
Я вздохнул.
– Бэмби, любое мое объяснение будет для тебя… ну… ненормальным… Так что… может быть, оставим его на потом?
Пауза.
– Если это было чудо, то мне теперь придется поверить в бога… – в тоне Бэмби явственно прозвучало обвинение в мой адрес.
– А в чем проблема?
– Я атеист!
– И что?
Он покраснел.
– Ну-у… я… понимаешь… Когда я остался в лесу, то подумал, если бог есть, он поможет нам выбраться, и тогда я в него обязательно поверю… Ну вот, мы и выбрались… Надо теперь начинать учиться верить…
– Надо, – согласился я. – А ты, оказывается, шантажист, приятель. Вы с Алиной прекрасно споетесь… Впрочем… Если тебя утешит – нас спас вовсе не человечий бог.
– А кто?
– Лес, Бэмби… здесь есть свои легенды. Я тебе потом расскажу, ладно?
– Угу.
– И все-таки, как ты себя чувствуешь?
– Не знаю, – он пожал плечами. – Плохо вижу, и голова раскалывается. А в остальном – порядок. Что со мной было?
Прежде чем ответить, я помедлил пару секунд.
– Ты подхватил волчью лихорадку.
– Как это?
– Ты забрал себе мою боль.
– Что-то я с трудом вникаю в твои слова, – заметил Бэмби. – Уверен, что говоришь на языке, мне знакомом?
– Ты и впрямь поправляешься, – засмеялся я. – Такие сложные грамматические конструкции…
Я встал с кровати и поправил одеяло. Наверное, именно в этот момент, когда уже нечего было бояться и не от чего было умирать, я понял, как важна была для меня дружба этого человека.
– Это сложно объяснить, поэтому просто поверь, ладно? А теперь отдыхай, набирайся сил. Я еще не знаю, что готовит нам завтрашний день. Спи!
Бэмби послушно закрыл глаза. Я поплотнее закутался в простыню и отправился на кухню.
Там за широким столом сидели мама, Петер и молодой волк со смутно знакомыми чертами лица, на коленях у которого удобно устроилась Алина.
– Я никому не сказала, что ты проснулся, – радостно объявила она. – Вы же секретничали…
– Доброе утро, – сказал я.
– Добрый день, сынок, – улыбнулась мама. – Выспался?
– День? Сколько же я спал?
– Больше суток, – ответил Петер, кивая головой в знак приветствия.
Интересно, Петеру поручены функции надзирателя? Доброго надзирателя с большой связкой амбарных ключей. И в этой связке ключи от всех камер, за исключением, конечно, твоей собственной.
И еще интересно, понимают ли в племени, что никакими замками меня уже не удержать?
Молодой волк аккуратно поставил Алину на пол, поднялся и подошел ко мне.
– Здравствуй, Ной, – он улыбнулся одними губами, а серо-желтые глаза смотрели на меня настороженно и сердито, что сразу напомнило отца. Черт, ну конечно, это же мой родной брат! Он всегда был похож на Тома, гораздо больше, чем я сам.
– Здравствуй, Эд, – я протянул ему руку.
Эд сильно изменился, так что неудивительно, что я не узнал его сразу. Когда я уходил из дома, брату только исполнилось одиннадцать лет, значит, сейчас ему уже почти пятнадцать. После смерти отца он невольно стал главой семьи, а ответственность заставляет взрослеть.
– Ты к нам надолго? – поинтересовался он, игнорируя мою попытку поздороваться.
– Эд! – возмутилась мама.
– Странный вопрос, братишка, учитывая, сколько мы не виделись, – усмехнулся я, опустив руку и с острой тоской осознавая, что не вся семья готова кинуться мне на шею. А еще каких-нибудь четыре года назад я был его кумиром… Впрочем, четыре года – это все-таки очень много. Теперь у меня снова есть друг. И нет брата. Интересно, могу ли я называть это место своим домом? Или придется искать другое? В который раз?
– Не переживай, мам, я не собираюсь ни с кем ссориться. Лучше скажи, где моя одежда? А то я несколько неуютно себя в этом чувствую, – я помахал краем простыни.
– Твоя одежда была так изорвана и испачкана, что мне показалось, что ее проще выбросить, чем приводить в божеский вид, – мама улыбнулась. – Возьми что-нибудь из вещей отца. Думаю, они будут тебе впору.
Я кивнул и вышел из кухни. Эд последовал за мной, то ли рассчитывая застукать меня за чем-то неприличным, то ли желая продолжить затеянный им разговор. Правда, я не понимал сути его претензий, но меня это мало волновало.
За спиной раздался предупредительный возглас мамы:
– Аля! Вернись сейчас же! Не мешай братьям!
И смех Петера.
Вещи отца лежали на тех же полках, что и четыре года назад. Пока я перекладывал рубашки, подыскивая себе подходящую, и натягивал изрядно потрепанные джинсы, мой брат стоял рядом и, насупив брови, внимательно за мною наблюдал.
– Эдди, ты что, боишься, что я что-нибудь стырю? – съязвил я, застегивая ремень.
– Нам надо поговорить.
– Ты не против немного подождать? А то есть очень хочется, – я легко отодвинул его от двери и направился к умывальнику. Холодная вода приятно освежила лицо, помогла привести в порядок мысли.
Стол на кухне был уже накрыт. Петер куда-то исчез. Алина показала на стул рядом с собой:
– Иди сюда.
Эд уселся напротив и молча принялся за еду. Первые десять минут прошли в гробовой тишине, прерываемой только стуком ложек о тарелки.
– Какого черта ты вернулся, Ной? – внезапно спросил Эд.
Мама вздрогнула, но промолчала. Я спокойно дожевал кусок.
– Здесь мой дом. Или ты забыл, брат?
Эд сжал кулаки.
– Дом?!.. Ты ушел отсюда четыре года назад! И тебе тогда было наплевать на семью и племя! Ни разу за это время ты не поинтересовался, как мы здесь живем! Даже после смерти отца ты не соизволил вернуться! Так какого черта ты объявился теперь, Ной?!
Я отодвинул тарелку, взглянул на мать. Она задумчиво покачала головой. Похоже, слова сына ее не удивили, хотя, конечно, и не обрадовали.
– Не обижай Ноя, Эд! – возмущенно воскликнула Алина.
– Аля! Иди, поиграй на улице, – сказала мама.
– Не пойду, – упрямо заявила девочка. – Можно подумать, я не знаю, что Эдди ненавидит Ноя!
Еще полчаса назад это было бы для меня новостью.
– Замолчи! Что ты такое говоришь!
– Но мама!..
– Выйди из-за стола, сейчас же!
– Не надо, мам, – сказал я, потом обратился к брату, зло смотревшему куда-то сквозь меня. – Эдди! Эдди, послушай, что я тебе скажу. Мне жаль, что ты так относишься к тому, что произошло. Я не буду оправдываться, потому что не чувствую за собой никакой вины. Ты просто попробуй меня понять. Когда отец выгнал меня из дома, я был слишком зол и слишком горд, чтобы вернуться. Я не задумывался о том, что, уходя, кого-то обижаю – маму или тебя, или свое племя. Я просто поступил так, как считал правильным. А потом отец погиб… Я мстил за него, Эдди. Эта месть заменила мне все – семью, дом, друзей. Прости, что меня не было рядом, когда на вас свалилось это несчастье. Но неужели ты думаешь, что мне там было намного легче?
Алина соскочила со своего стула и крепко обняла меня. Лицо брата на какое-то мгновение смягчилось. Но только на мгновение.
– Черт с тобой, Ной! – он резко поднялся из-за стола. – Ты волен поступать так, как подсказывает тебе твоя совесть. Я не знаю, чем ты руководствовался, приводя в поселок человека, и о чем думал Совет, соглашаясь на это, но я прошу тебя, во имя памяти нашего отца, – убери его отсюда!..
Я тоже вскочил, пинком отбросив стул.
– Ты, кажется, забыл, что тоже наполовину человек?
– Я – волк!
– Бог мой, да какой ты волк?! – засмеялся я издевательски. – Ты даже не волчонок, а так, щ-щенок! Погоди, пока молочные зубы выпадут, а уж потом огрызайся!
– Я – волк! – выкрикнул брат, подскакивая ко мне. – Люди убили моего отца! И, в отличие от тебя, я помню это прекрасно!
– Заткнись, Эдди! – я уперся в него взглядом. – Заткнись, Лесом прошу, потому что ты сам не понимаешь, что несешь!
– Ты так думаешь?
– Ненавидишь людей, да? – ласково поинтересовался я.
– Да!
– Молодец… – мой голос стал еще ласковее. – Похвальное чувство… А мать свою ты тоже ненавидишь?! Она ведь человек!
Мама вздрогнула, как будто я ее ударил. Она никогда раньше не стеснялась своего происхождения. Алина кинулась между нами, сжимая кулачки:
– Не смейте! Прекратите! Прекратите!
– Не сваливай все с больной головы на здоровую, – попросил я, все еще стараясь сохранять спокойствие. Эд сейчас напоминал мне меня самого в пятнадцать лет, когда мы спорили с отцом. Отец был невозмутим, уверен в себе и чуть насмешлив. Я злился и кричал, и злился еще больше, потому что никак не мог убедить отца в правильности своих поступков. Том Вулф смотрел на убийство человека с точки зрения зрелого волка, я – с точки зрения подростка-максималиста.
– Раз ты утверждаешь, что здесь и твой дом тоже, так прояви к нему хоть каплю уважения! Иначе, клянусь, это сделаю я! – в глазах брата вспыхнула настоящая угроза, проигнорировать которую я уже не мог.
– Послушай меня, братишка! Если ты хоть пальцем притронешься к Бэмби, ты будешь иметь дело со мной. Я понятно выражаюсь?
Он кивнул, но злость в глазах, таких же холодных, как у отца, казалось, вот-вот выплеснется наружу.
– Этот человек – мой друг, я обязан ему жизнью. Впрочем, судя по всему, тебя это мало трогает, поэтому прими к сведению другой факт – его признал Лес. И пока я жив, я буду защищать Бэмби, а убить меня весьма проблематично. Так что будь хорошим мальчиком, не расстраивай ни меня, ни маму. Я все сказал. А теперь, пожалуйста, дай мне спокойно поесть.
Эд выскочил из кухни. Я слышал, как хлопнула входная дверь. Ну вот, нажил себе еще одного врага. И кого! Собственного брата!
Я повернулся к маме.
– Похоже, ты не удивлена.
– Аля, иди на улицу, – попросила она. Сестренка на этот раз решила послушаться. Мать подождала, пока за девочкой закроется дверь. Когда она взяла стакан с молоком, я увидел, как дрожат ее руки.
– Нет, не удивлена. Ты ведь не знаешь, что пришлось пережить Эду за эти годы. Когда распространился слух, что ты живешь среди людей, от него отвернулись все его друзья. Он стал резок, замкнут, часто дрался. Том же ничего не сделал, чтобы ему помочь. Думаю, он просто не замечал того, что происходило вокруг. Потом отец умер, а ты так и не вернулся… Эду пришлось повзрослеть. И отношение к нему сверстников не сразу, но все-таки изменилось. А вот он меняться не захотел, как не захотел простить тебя.
Я пожал плечами.
– Не знаю, что сказать, мама. Повторяю, я не чувствую себя виноватым в том, что произошло. Только в гибели отца, но ведь это совсем другое… Эд уже взрослый, он должен либо понять и принять меня, либо как можно реже попадаться мне на глаза. Потому что я не уверен, что, услышав от него очередное оскорбление, не забуду о нашем родстве.
Мама расстроено взяла меня за руку.
– Он младше, Ной. Ты тоже должен его понять.
– Это не аргумент, мама. Возраст не имеет значения, когда речь идет о смерти.
– Ему всего четырнадцать! И он – твой брат!
– А Бэмби – мой друг. Извини, но говорить на эту тему я больше не хочу.
Я перебрался ночевать в комнату к Бэмби. Я боялся, что Эд умудрится сотворить что-нибудь с человеком… Умом я понимал, что мой младший братишка вряд ли решится на убийство в собственном доме, но проверять умозаключения на практике не хотелось. Впрочем, я зря волновался. Эд не пришел домой. Ни в тот день, ни на следующий. Лиза сообщила, что он ночует у них в доме. Я видел: мать переживает, но разбираться с этим не имел ни сил, ни желания. Я просматривал бумаги отца, пытаясь выудить что-нибудь полезное о Клыке. Естественно, ничего не находил. Я хорошо помнил, что отец вел дневник, однако, перерыв все, так и не обнаружил его.
Лиза забегала раз по двадцать за день. Приносила сладкое (ее мать, тетя Лина, была большим специалистом по этой части), рассказывала последние новости и сплетни. Бэмби слушал, раскрыв рот, а я гадал, что его больше интересует: наша жизнь или моя улыбчивая кузина.
Бэмби постепенно восстанавливал силы. Он нравился маме и Алине, и я был рад этому. Если бы они повели себя так же, как Эд, мне пришлось бы уйти из дома, а человек был еще слишком слаб. Брата я почти не видел. Короткие редкие встречи за завтраком или ужином только добавляли раздражения нам обоим. Я начинал осознавать, что мое прошлое уже никогда не станет моим настоящим.
Столь спокойных, невероятно скучных дней у меня не было уже тысячу лет, и я радовался их каждой неторопливой секунде. Дни сменялись ночами, прохладными, тихими, уютными. Я спал крепко, сладко, отсыпаясь за все бессонные ночи последних четырех лет, обожженных костром и местью. А рассветы были светлыми и быстрыми, и солнце слепило глаза, и небо было синим, таким, каким никогда, даже в самый ясный день оно не было в городе. Я выздоравливал от смерти.
