Текст книги "Перекресток волков"
Автор книги: Ольга Белоусова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
– Даже не думай, Артем!
Он нехорошо засмеялся, подавляя рычание.
– Тебе теперь не справиться со мной. И ты это знаешь.
– Возможно, – я досадливо коснулся языком пустоты между зубами. Левый клык, естественно, еще отсутствовал. – Но я все равно попробую.
– Ной! – тихо позвал Бэмби. Я ответил, не оборачиваясь:
– Иди домой!
– Я подожду, – упрямо ответил он. Его упрямство было более чем некстати.
– Значит, то, что говорят в поселке, – правда, – бросил Артем таким тоном, чтобы сразу было понятно, что в поселке не говорят обо мне ничего хорошего. Кто бы сомневался!
Хотя… Нет, вру. Я сомневался. Более того, я все-таки надеялся все уладить миром.
– Я не знаю, о чем говорят в поселке, – сказа я чистую правду.
– О том, что ты ушел к людям.
– Я живу здесь.
Не уверен, соглашался ли я со словами Артема или возражал им.
– Ты предал нас?..
Я коротко рассмеялся:
– Ты действительно веришь в то, что сейчас говоришь?
– Ты отвечаешь вопросом на вопрос, – заметил Артем. Я передернул плечами.
– А ты задаешь глупые вопросы. Город никогда не был запретной зоной. Каждый живет там, где ему нравится. Можешь спросить у моего отца. Все ли пришли на его зов?
– Не буду спрашивать, – отрезал Артем.
– Почему?
– Я и так знаю, что не все. Значит, тебе нравится здесь, среди людей?
– Нет.
– Тогда почему ты не возвращаешься?
– Ты решил устроить мне допрос?
– Что мне сказать в круге?
– Это твои проблемы.
– Если ты собираешься драться со мной, то мои проблемы быстро станут и твоими тоже, – злобно заверил Артем. – Ты ведь собираешься драться, Ной?
Я сжал кулаки, чувствуя, как разгорается внутри ярость.
– Я уже сказал, мой друг уйдет со мной.
– Друг… – он сплюнул. – А как же Антон? Выходит, мать была права?..
«Твоя мать сошла с ума после смерти твоего брата…» Я хотел сказать эти слова вслух, но не смог. Я не хотел обижать его.
– Оставь Антона Лесу. Мертвым нужен покой. А люди бывают разные, поверь.
– Разные… Ну надо же!.. Впрочем, может ты и прав…
– Я прав.
Артем покачал головой, словно понял какие-то мои мысли, которых я сам еще не понимал. Потом внезапно положил ладонь мне на грудь. Я не отшатнулся, чувствовал – теперь он не нападет.
– Ты убиваешь?
– Давно. Уже очень давно.
– Том знает?
Я вспомнил лицо отца, его желтые разочарованные глаза, вспомнил, как горела моя щека от его удара.
– Знает.
Ладонь Артема жгла мне тело через рубашку, мешала дышать. Дьяволенок забился в самую тень моего сознания и тихонько поскуливал оттуда.
– Он проснулся… Он растет, да? Требует крови. Плохо… Слишком рано… Ты не сможешь контролировать ни его, ни себя. Лихорадка и смерть – это твое будущее. Остановись, пока еще не очень поздно!
– Не учи меня, Артем, – я оттолкнул его руку, одновременно пытаясь успокоить дьяволенка. Нам было очень больно. – Если помнишь, я всегда этого не любил. К тому же ты не имеешь ни малейшего понятия, как и чем я живу.
– Боюсь, что уже имею, – Артем вздохнул. – Я не буду драться с тобой. Не хочу приложить руку к его росту. И…
– Вот спасибо!
Он не обратил внимания на мой сарказм.
– …И я ничего не скажу в поселке. Но однажды тебе все равно придется объясниться с Советом.
Артем, конечно, был прав, но я еще не думал об этом.
– Я…
– Только одно еще, Ной, только одно. Возвращайся тринадцатого июня. Так будет лучше и для тебя, и для него. И для твоего отца. Тебе все простится… Сам знаешь – никого не осуждают в день шестнадцатилетия.
Именно это я и собирался сделать.
– Я…
– Ничего не говори, просто возвращайся. Место у костра для тебя всегда свободно, – он повернулся к нам спиной и исчез. Мне стало грустно.
– Я не понравился твоему другу, – без тени удивления заметил Бэмби. Я вздрогнул. Я уже забыл о его присутствии.
– Артем всегда недоверчиво относился к людям.
– А почему он ушел? Вы, кажется, драться собирались. Он испугался, потому что понял, что ты сильнее?
Я покачал головой и медленно побрел обратно. Где-то шуршала о гальку вода. Я вдруг захлебнулся запахом гнили, исходящим от каждого камешка в этом городе. А мне-то казалось, что я уже привык к нему…
– Ной?
– Нет. Он не испугался, а я не сильнее. Раньше был, да, а теперь – нет. Но я бы стал драться, а безумным часто везет.
– Ты считаешь себя сумасшедшим? – засмеялся Бэмби.
– Я вовсе не сумасшедший! Просто… – я махнул рукой, глупо хихикнул, чувствуя, как в душу вкрадывается запоздалый страх. В отличие от Бэмби, который, похоже, не поверил в мою слабость, я точно знал, что не смог бы выстоять против Артема.
– Значит, твои родители еще живы?..
Занятый своими мыслями, я и не заметил, как Бэмби сменил тему.
– Родители? А я никогда и не говорил, что они умерли.
– Точно. А кроме отца? Кто еще?
– Мама, конечно…
– Она, наверное, скучает по тебе…
– Наверное…
– Моя бы обязательно скучала, – убежденно сказал Бэмби.
Мама. Очень красивая женщина. Очень одинокая женщина. Она никогда не говорила об этом, но я чувствовал, что это так.
– Наверное, скучает, – повторил я.
– А братья-сестры?
Я улыбнулся. Они были младше меня, Эд и Лиза. И они любили меня и восхищались мною, и мне всегда это льстило. Когда Эду было восемь лет, он, чтобы походить на меня, решил перекрасить себе волосы в белый цвет. Но вместо белых его волосы получились какими-то желтыми, и его сверстники стали дразнить его желторотиком. Эд не рассказал об этом мне. Он отловил одного из своих обидчиков, связал и побрил. Не помню, чтобы брата после этого еще кто-нибудь когда-нибудь осмеливался дразнить. А Лиза в пять лет по уши влюбилась в меня и горько плакала, когда я объяснял ей, что единокровные браки недопустимы с точки зрения морали и физиологии. Я тогда поклялся, что навсегда останусь ей другом, самым лучшим. И так и было. Она доверяла мне все свои девчоночьи тайны. Я приносил ей из леса шишки и цветы, обещал показать город, когда она вырастет…
– Из родных – один брат, Эдвард, Эдди, чуть старше Крохи. Они даже чем-то похожи. И еще есть двоюродная сестра Лиза.
– Хорошенькая?
– Да… Эй-эй, Бэмби! Ей только двенадцать лет!
– Я просто пошутил! А кто такой Антон?
А вот этот вопрос был лишним. Легкое настроение, вызванное теплыми воспоминаниями, мгновенно улетучилось. Антон… Худой и гибкий, совсем не похожий на Артема, хотя они были двойняшками. Антон смеется. Антон плачет. Антон злится и лезет в драку. Память – она живая и мертвая. Всегда – живая и мертвая. Как огонь.
– Антон погиб в лесном пожаре год назад. Лето было жарким и сухим. Кто-то забыл потушить костер…
Забыл потушить или не забыл разжечь. Вырубка леса запрещена законом, так когда-то сказал мне Марат. Я помнил, как голодный огонь с жадностью пожирал пеньки, много пеньков, поля пеньков… Я помнил, как кричали, корчась в пламени, еще живые деревья. И смятую пачку из-под сигарет, и полиэтиленовый пакет, и пищевой мусор… и человечий запах, стойкий, неприятный, я тоже помнил.
А еще был дым, в котором мы задыхались. И лица людей, которых я убил потом. Убил быстро. Я всегда убиваю быстро. Я не объяснил им, за что они умирают. Надо было. Хотя… что бы это изменило?
Огонь – это так страшно…
Кажется, я сказал это вслух. Впрочем, Бэмби не стал уточнять. И на том спасибо.
– Я родился в полнолуние тринадцатого июня.
– Несчастливое число…
Несчастливое число? Да нет, число обыкновенное…
Луна была еще чуть-чуть кособока. Наверное, поэтому мне снова снился сон.
На жертвенном костре, там, где должен был находиться я, умирал мой отец. Тени метались вокруг в жутком ритуальном танце. И никто в целом мире был не в силах помочь ему. Потому что Томаш Вулф сам избрал свой путь.
… Я проснулся без ставшей уже привычной боли в ногах. Вспомнил все и расплакался – впервые в жизни. Я плакал, не как мужчина, а как ребенок. Навзрыд, с глухой болью, разрывающей грудь, с безысходностью и безутешностью мальчика, внезапно потерявшего самое дорогое. Мне хотелось выть, но рядом спал Бэмби, и я рвал руками, зубами подушку, задыхаясь, сдерживая крик. Я плакал так, как никогда больше не заплачу. Я совсем не понимал этих слез и боялся, что не сумею остановиться.
Слезы истощили меня, вывернули наизнанку мою душу, оголили нервы. Я чувствовал, что случилось страшное… Я упорно отказывался верить в это, но оно уже случилось, и мне не под силу было бороться с судьбой. Я вдруг остро осознал всю нелепость подобной борьбы.
Я ушел на кладбище и провел там весь день, пытаясь забыться. Когда от солнца осталась только красноватая каемка на западе, ко мне на колени прыгнула большая белая кошка. Я гладил густую мягкую шерсть и рассказывал ей об отце. Могу поклясться, в ее синих глазах стояли слезы.
Дома тем же вечером Бэмби сунул мне в руки газету.
– Прочти, – сказал он. И я почему-то не рискнул с ним спорить. Я взглянул на первую страницу и затаил дыхание. На секунду мне показалось, что я умер…
Фотография получилась очень хорошей – можно было даже рассмотреть вытянутые в узкую ниточку зрачки желтых глаз на красивом, спокойном лице и тонкие струйки крови, сбегавшие на рубашку из-под металлического ошейника.
– Этого не может быть…
– Может, Ной. Томаш Вулф схвачен и завтра предстанет перед судом.
– Схвачен… – пробормотал я, заставляя себя поверить в то, что говорил мне друг.
– Он ведь твой отец, да?
Я поднял голову, спросил без удивления, так, чтобы только что-нибудь спросить:
– Откуда ты знаешь?
Бэмби пожал плечами.
– Разве сейчас это важно?
Шок медленно, слишком медленно и неохотно уступал место ярости. Действительно, сейчас было важно совсем другое.
– Мне надо уйти, Бэмби.
– Да, конечно, – сказал он и вышел из комнаты.
Я принялся собираться, старательно отгоняя от себя навязчивые видения костра и теней. Футболка, носки, джинсы, кроссовки, куртка, нож… Кажется, ничего не забыл…
На пороге снова появился Бэмби. Он зачем-то держал в руках атлас.
– Подожди. Ты ведь пойдешь пешком, да?
– Да.
– Тогда… вот… – он нашел нужную карту, быстро начертил на ней маршрут, вырвал страницу и протянул мне. – Ты ведь не знаешь дороги.
Я не знал дороги.
– Спасибо…
– Это далеко!
– Не важно. Я успею.
Бэмби нахмурился.
– Успеешь что? Спасти отца?
Я провел пальцем по острию ножа. На коже выступили капельки крови.
– Там же охрана, полиция, там сотни, нет, наверное, тысячи людей! – в каком-то непонятном отчаянии сказал Бэмби. При слове «люди» у меня в голове зашумела кровь.
– Я буду не один.
Там будет весь поселок. Должен быть. Волки не бросят своего вожака. Я знал это.
– Варфоломеевская ночь… – пробормотал Бэмби. Я не помнил, что это такое, но догадывался о сути. – Ужасно…
– Полиция не сможет меня остановить, – на всякий случай предупредил я.
Действительно, не сможет.
– Я знаю, – кивнул Бэмби. – Только вот…
– Замолчи! – крикнул я. В одно мгновение у меня совсем не осталось сил его слушать.
– Ной! Эй, привет! – Бэмби помахал у меня перед глазами растопыренной ладонью. В его глазах замерла тревога. – Это я, твой друг! Чего ты злишься?
– Ты даже не представляешь, какой я на самом деле, когда злюсь, – пробормотал я.
– Ну, почему же, представляю… Ты превращаешься в оборотня, так?
Так. Так. Так.
– Значит, ты и это знаешь, да?
– Знаю…
– А кто еще? Марат? Андрей? Андрей раньше интересовался Томом Вулфом…
– Нет, – он мотнул головой. – Только Кроха… Вообще-то это он мне сказал… Он все знал с самого начала.
– Что «все»?
– Ну… – Бэмби замялся. – Что ты – оборотень…
Я должен был догадаться. Я же чувствовал, как малыш ковырялся в моих мыслях.
– Я не оборотень, – скрипнул я зубами. – Хотя… для тебя ведь нет принципиальной разницы?
– А кто ты? – удивленно спросил Бэмби.
– Волчонок. Пока еще. Скоро стану волком. Бэмби, ты все равно не поймешь, – я зашнуровал кроссовки, подумал немного и снял куртку. Лето, жара, она будет только мешать. – Знаешь, скажи Крохе… скажи ему… скажи, что я не виноват в смерти Киса. Я не мог ему помочь. Скажи, может, он поверит.
– Скажи ему сам, – предложил Бэмби. – Это важно для него, Ной, ты же понимаешь.
Я мотнул головой, прогоняя назойливые мысли. Наверное, я должен был думать о Крохе, но думалось мне только о пытках и кострах.
– Не могу, не сейчас. Позаботься о малыше, Бэмби, обещай мне. Крохе нужен друг.
– Обещаю, – растерянно сказал Бэмби.
– Он очень похож на моего младшего братишку. Я полюбил его, по-настоящему полюбил, так же, как любил Эдди. Если бы я мог, я взял бы его с собой. Я показал бы ему свой мир, и он бы все понял. Он из тех, кто может это понять… Но не теперь. Теперь я не знаю, как сложится моя собственная жизнь, чтобы брать на себя ответственность за чужую. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю, Бэмби?
Он кивнул.
– В моем ящике в столе на самом дне лежит кредитная карта. Код – день рождения Крохи. Эти деньги для него, для вас. Малыш знает. Денег много. Хватит, чтобы закончить школу. Дальше – сами. И еще… Если будут проблемы, зайдите в банк, найдите там Федора… черт, фамилию-то я его не знаю! В общем, Федор. Скажите ему, что вы от меня, он поможет.
– Он что, тоже оборотень?!
– Нет, – честно ответил я.
Федор не оборотень. Он волк, променявший лес на город. Каждый выбирает по себе…
– Не забудь, Бэмби!
Он снова кивнул.
Я пробежался глазами по комнате. Я говорил «прощай» этому дому, потому что однажды не попрощался с тем, другим. Я не собирался больше сюда возвращаться. Впрочем… Даже богам не дано предугадывать будущее.
– Это хорошо, что ребята ничего не знают. Ты придумай что-нибудь, Бэмби. Знаешь, я и впрямь привязался к ним. Пока я жив, я постараюсь, чтобы участь Киса вас не постигла.
– Пока жив… – Бэмби вздохнул.
– Меня трудно убить, поверь, – засмеялся я, и испугался своего смеха – резкого, надрывного предвестника истерики.
– Что ты собираешься делать? – спросил Бэмби, не замечая моего состояния.
Да, Артем был прав… Надо было уйти раньше…
– Ты будешь убивать людей?
– Буду, – ответил я, не задумываясь. – Если люди убьют моего отца.
– Но ведь твой отец тоже убивал!
– Тоже? – я резко метнулся к человеку, отбрасывая непрошеные, преждевременные мысли. Схватил его за шею, прижал к стене. – Тоже?! Попробуй однажды надеть на себя ошейник, друг мой! Шипами вовнутрь…
Я недоговорил, испугавшись внезапной волны бешенства, захлестнувшей меня. Дольше оставаться здесь не было сил. Я разжал руку. Бэмби продолжал стоять, вжавшись в стену. На его месте я бы, наверное, тоже испугался.
– Я не трону тебя, – сказал я тихо. – Не трону… Не бойся…
Кто-то звонко рассмеялся на лестнице… Потом повернулся ключ в замочной скважине… Ребята возвращались домой, а я уходил. Может, это судьба? У меня снова нет брата, нет друга. Я могу потерять отца. Я один, и в этом одиночестве есть какая-то закономерность.
Я бесшумно вскочил на подоконник. По ту сторону распахнутого настежь окна меня ждала новая жизнь. От этой мысли на секунду потемнело в глазах. Я прыгнул, по-кошачьи подобравшись в воздухе. Упал, ободрав ладони о шершавую неровность асфальта. Второй этаж. Обожаю вторые этажи.
Теперь только вперед.
Начало конца. Аутодафе
И смерть с хохотом пила воду,
густо окрашенную кровью.
Шарль де Костер
Я бежал, падал, поднимался и снова бежал. И время бежало вместе со мной, обгоняло меня, не давая ни мгновения передышки. Я знал, что опоздаю.
Я опоздал.
На площади было полно людей. Людьми были заполнены все ближайшие улочки, проулки и тупики. Люди облепили окна домов, пологие скаты крыш. В центре площади руками людей был разложен огромный костер. На костре умирал волк. Запах крови и горящего мяса смешивался с запахом разгоряченных ненавистью человеческих тел. Бешенство заразно…
Томаш Вулф, вождь моего народа, мой отец, умер молча и гордо. Или, возможно, мне повезло, и я пришел слишком поздно, чтобы услышать его крики. А люди радовались, глядя на затухающий костер. Они не знали, что не придумано еще такой пытки, которая смогла бы уничтожить душу волка, и не создано такого огня, из которого мы бы не возродились.
Я стоял, не чувствуя боли в разбитом теле, не понимая еще своей потери, и зачарованно смотрел, как темнота ночи смешивалась со светом уходящего дня, как солнце пылало желтым бешенством, а луна поседела от горя. В дымном небе парил сизый голубь с красным крылом. И невероятно яркой казалась в этом страшном небе звезда. Она родилась тихо и принесла с собой знание, Силу и резкую боль в десне – это прорезался и встал на место мой последний тридцать второй зуб.
Я стал волком.
Костер догорел.
Теплый летний дождь, внезапный и желанный, размыл по асфальту пепел – волки сгорают дотла. Тогда я осознал, что отец умер.
А вокруг были люди. Сотни людей. Те, что искали зрелищ. Те, что ненавидели все, неподдающееся пониманию. Те, что боялись. И я окунулся в их запахи, разговоры, в их жизнь, запоминая то, что теперь принадлежало мне.
– Тебе?.. Не понимаю…
– Ты так чиста, Нора…
Бешенство заразно. Бешеных собак убивают. Но что делать с людьми?
Что?
Я знал, что убью всех их, тех, кто пришел полюбоваться смертью моего отца. Я поклялся в этом так же, как когда-то клялись хранить жизнь мои предки.
Мои предки… Мои предки! Там, на площади, не было ни одного волка, кроме меня. Ни одного! Поселок бросил своего вожака. И я не знал, должен ли я ненавидеть их так же, как людей.
– Ох…
– Я не расскажу тебе всего. Пусть будет так, как было… Ты чиста, как родниковая вода. Я… Я каждый день моюсь.
Кажется, я любил слушать музыку в маленьких ресторанчиках. Слушать музыку и есть хорошо прожаренные бифштексы – я наелся сырого мяса еще там, в старом деревянном доме, сгоревшем однажды. Моя месть требовала энергии, и я старался много и хорошо питаться.
Парень все время курил. За те два часа, что я наблюдал за ним, он выкурил, наверное, полпачки сигарет. Он чего-то ждал… чего-то или кого-то. А я ждал его. Ожидание было похоже на любовную прелюдию… Девушка вышла из подъезда не одна. Они кричали… Ссора, замешенная на ревности, наполнила воздух обжигающим чувством нетерпеливой ненависти. Когда я убил их, всех троих, одного за другим, это чувство мгновенно исчезло.
И жизнь, дни и ночи, затянутые мутной кровью и едким человеческим запахом…
У женщины на руке было кольцо с огромным бриллиантом. Прозрачный камень, похожий на звезду, ослепил меня. Я зажмурился, перегрызая ей горло. Это было так странно… так необычно… убивать с закрытыми глазами… Я чувствовал запах, горький, как вечное сожаление о том, что могло бы быть, и даже было, но повториться уже не сможет… Я ненавидел свои воспоминания о детстве, ставшем более далеким, чем капельки звезд в совершенно чужом мне синем небе…
И смерть – горькая или сладкая, как шоколад…
Они были все разные, как снежинки, но одинаково хрупкие и однажды раздавленные чьим-то сапогом. И я тоже ломал их, сминал зубами, заставляя чувствовать мою боль. Чужие судьбы меня не волновали, а моя… моя собственная в том снегопаде не участвовала.
И города – переполненные, вымученные, истрепанные человеческими желаниями…
Помню городок, где были совершенно замечательные серые, розовые, голубые, желтые домики в стиле позднего Средневековья… Я нашел там девушку с красивым именем Ирида… Она была немножко сумасшедшей… Она говорила… нет, представляешь, она говорила, что мы с ней в нашей прошлой жизни были братьями-близнецами! Я спал с ней… Я не собирался ее убивать… она умерла сама. Банально и глупо. Пьяного водителя за рулем, наверное, нельзя приравнять к Люциферу, однако… Мне было жутко обидно, и я убил его.
Помню мальчика лет одиннадцати… Я превратился в волка у него на глазах, а он совсем не испугался. Он сказал мне, что однажды тоже станет волком и уйдет в лес. Его родители были из тех волков, кто так и не решился принять предложение моего отца. Глупцы! Люди убивают не тогда, когда хотят есть.
Еще помню город, заполненный светящимися вывесками и обкуренными девицами сомнительной внешности. Я все смеялся над ними… смеялся… Убил одну, но не получил от этого удовольствия. Ее тело было столь же уступчиво после смерти, как и при жизни.
И деревню в горах я тоже помню. Там меня действительно боялись… Я питался их страхом, как сметаной… И еще там на площади стоял старый деревянный столб. Хворост давно не горел, но, я знал, только поймай они меня, и костер вспыхнет снова.
И не было мне покоя…
Кажется, менялись времена года… Жизнь шла своим чередом… Мне не дано было предвидеть будущее, как не дано понять, что важнее: иметь свободу выбора или выбирать?
Кажется, солнце вставало на востоке… Жизнь не менялась… и мне не дано было понять, что важнее: любить или быть любимым?
Кажется, я обморозил себе лапу, уснув на кладбище в свою первую одинокую зиму… Мне приснились отец на костре и огромное дерево, в ветках которого путался дождь. Дерево грустило без меня, но я не знал, как вернуться…
Кажется… нет, отчетливо помню, что в день семнадцатилетия я оказался на той площади, где умер отец… я убил там мужчину, выходившего из автомобиля. Я сломал ему шею, думая об отце… Я смотрел на свои руки, и мне казалось, что они красные от крови… но крови на них не было.
Больше на ту площадь я не приходил никогда.
Жизнь шла своей дорогой. И там, на этой бесконечной дороге, меня никто не ждал.
Мой дьявол стал мною. Он легко убивал, он жил человеческим страхом, человеческой болью, человеческой надеждой. Ибо за секунду до смерти человек испытывает страх, боль и надежду на лучший конец. Дьявол убивал, и я убивал. Мы видели глаза своих жертв – серые, синие, карие, зеленые. Мы чувствовали под руками податливые хрупкие кости. Мы рвали зубами чужое горло и выплевывали на землю чужую кровь – она жгла нам губы. Дьявол смеялся, и я смеялся тоже. Мы были невероятно сильны, он и я. И мы были слабы, потому что столь сильная связь всегда непрочна, как паутина, способная выдержать вес паука, но рвущаяся от взмаха чьей-то руки. Я долго не понимал этого, а когда понял, было уже поздно.
Они – дьявол и люди – научили меня ненавидеть. Ненавидеть по-настоящему, так, что пьяно кружится голова, а легкие разрываются от одного только вздоха боли. Никогда раньше я не испытывал ничего подобного. Ненависть захватила меня в плен, изуродовала и истощила. Я ненавидел людей, жгуче, горячо, забыв о том, что среди них – мои друзья. Хорошо, что ни один из них не встретился за эти годы на моем пути. Я убил бы их, как убивал многих. Я нарушил бы обещание, опрометчиво данное мною Бэмби, и это предательство в конце концов свело бы меня с ума. Если мне и есть за что говорить «спасибо» Ами, то только за это. Впрочем, он, как всегда, преследовал собственные интересы.
«Я пролил кровь, как все, и как они, я не сумел от смерти отказаться…»
Мне исполнялось девятнадцать лет, и я вернулся в тот город, откуда все начиналось… Как странно… Я почти забыл его, почти забыл самого себя, разрешив сохранить в своей памяти лишь запах леса, жар погребального костра и клятву, произнесенную в дожде и пепле. Я почти забыл этот город, но вернулся, чтобы встретить здесь свой конец.
Был жаркий полдень июньского полнолуния. Я видел сон наяву. Луна сходила с ума где-то там, за голубой дымкой прозрачного неба. Я видел себя, умирающего в жертвенном огне, и танцующие вокруг тени. Видел огромное дерево, в ветвях которого билась сизая птица. Видел весь мир, и только незнакомца в рваном черном плаще не было среди моих видений. Он не пришел, и я умер…
Тринадцатое… Несчастливое, говоришь, число? Нет, число самое обыкновенное.
Я зашел в магазин. Я хотел купить вишни.
За кассой стояла молоденькая продавщица. Между рядами витрин лениво передвигались покупатели. Рядом со мной мальчонка лет пяти тянулся к стопке шоколадных плиток.
Зазвенело разбившееся стекло. Я инстинктивно шагнул к ребенку. Взрыв, падение, детское тело подо мной, обваливающаяся стена. Потом – удар и темнота.
Нет, это не я вернулся в город, это город пришел за мной.
– Ной! Очнись, Ной! – нетерпеливо требовал кто-то. Приятно осознавать, что ты еще не умер, и все же…
– Эй… не так… сильно, черт возьми… – пробормотал я. Каждое слово давалось с таким трудом, словно мне в легкие, в горло заколотили гвозди… Я открыл глаза. Не сразу… через минуту… или больше? Малиново-желтые разводы смывали контуры зданий и лиц. Внутри – огонь и чья-то смерть. Не моя, пока что.
Глаза тут же пришлось закрыть. Да, в беспамятстве есть свои преимущества. Отсутствие боли, например.
Когда звон в ушах поутих, я позволил себе вздохнуть чуть глубже. И тут же пожалел о том, что не умер. Огонь внутри меня заглотнул живительный кислород и вспыхнул с новой силой, заполняя собой легкие, желудок, сердце… Слишком, слишком много его в моей жизни…
Над моим левым ухом знакомый голос облегченно произнес:
– Жив.
Я пару раз моргнул, прогоняя цветные круги… пересиливая боль, попытался заговорить… Не сразу, но у меня получилось.
– Кроха?
– Да, это я. Молчи, не трать силы.
– Что… ты тут… делаешь?..
– Ты можешь помолчать? Ведь я не спрашиваю, что здесь делал ты.
– Я хотел купить вишни… А где полиция?
– Какая полиция?
– Такая… с сиренами, мигалками, автоматами и наручниками.
– У тебя бред, – констатировал Кроха.
Говорить получалось все лучше и лучше. Осознав свои успехи, я попытался приподняться.
Боль ударила в спину, сковав движения. Наверное, я закричал.
– Не двигайся, Ной, – запоздало предупредил Кроха.
– Что… с позвоночником? – выговорил я, мысленно уговаривая себя открыть зажмуренные от боли и страха глаза.
– Сильный ушиб, возможно – трещина. Ничего непоправимого. – Да… ничего… действительно – ничего…
Боль была слишком сильной, слишком… настоящей, конечной болью. Я бы предпочел думать, что Кроха лжет мне из сострадания, но он не лгал. Он просто не знал правды. – Знаешь, ты спас ребенка…
– Полагаешь, первый раз мне приходится о чем-то сожалеть? Он не ответил. Я открыл глаза. И снова закрыл. Слепило, обвиняя меня в тысячах ошибок, желтое солнце. Черт, ну почему он такой?! – Это не я убил Киса, малыш.
– Об этом ты тоже жалеешь?
– Не надо… Ты… никогда не был… жестоким…
Тишина. Как же я устал от людей…
– Малыш!..
– Да?
– Наверное… я должен был сказать это раньше…
– Да.
– Я никогда не убивал детей…
Снова тишина. Я сжал пальцы левой руки… Попытался сжать. Новая боль. Странно, что я не ощущал ее раньше. Уверен, она была там всегда.
– Руку плитой придавило, – объяснил Кроха. – Кость раздроблена… В нескольких местах.
– С-спасибо… Это все или есть еще что-то?
– Ну-у… Я в этом плохо разбираюсь.
Зато я – хорошо.
– И что дальше… а, малыш?!
В ушах начала скапливаться отвратительная тишина.
– Не кричи, я слышу тебя прекрасно.
– М-м-м…
– Мы пойдем к моему другу. Он учится на врача и сумеет тебе помочь.
– Оказаться… на костре?..
– Я не сказал «предатель». Я сказал – «друг».
– Мне… надо… в лес…
– Не говори ерунды, – голос Крохи звучал откуда-то издалека. А потом тишина затопила все вокруг, и мир оборвался.
Я очнулся на кровати в маленькой светлой комнатке с голубыми стенами и мерцающими звездочками на потолке. Как же давно я здесь не был…
Из-за плотно закрытой двери доносился грустный перебор гитары.
– Мы правильно поступили? – спросил кого-то Кроха.
– Время покажет, – ответили ему.
– Угу.
– Никто не заставлял тебя спасть его.
– Никто.
– Ты что, жалеешь?
– Нет, конечно, нет! Я просто не хочу думать, что, спасая его, этим убиваю кого-то другого…
Мой слух все еще был при мне, только они, кажется, этого не знали. Иначе вряд ли стали бы обсуждать подобное.
– А ты не думай.
– Угу…
– Малыш, об этом надо было думать три года назад, когда он ушел спасать своего отца.
– Но тогда…
– Разве не люди виноваты в том, что он стал убийцей? Его отец умер страшной смертью, а мы еще стояли вокруг и смотрели.
– «Мы»? Меня там не было.
– Меня тоже, но что это меняет?
– Может, ты и прав…
– Я прав.
– … А может, ты просто хочешь в это верить.
– Я прав.
Пауза.
– Ты прав. Скажи, он умрет?
– Если легенды не врут, то нет. Насколько я помню, оборотня можно убить только серебром. И еще, кажется, обсидианом.
– А осиновый кол?
– Это против вампиров.
– М-да…
Глупые люди… Какая разница, из чего сделан нож, если он вонзается в сердце?
Гитара что-то шептала в тишине. Знакомая песня. Лучшая из тех, что я слышал в городе.
«Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад…»
Моя звезда завела меня в топь.
– Три года… Скажи, он должен был сильно измениться? – спросил Кроха, глуша струны.
– Откуда мне знать? Это ведь ты его нашел.
– А ты… ты поступил бы иначе?
Снова тишина. Я задержал дыхание, боясь слов, которые должны были ее разорвать. Я ведь не знал, что именно могу услышать.
– Однажды, незадолго до того, как Ной ушел, мы встретились с его… Как это правильно сказать… Соплеменником? Короче, с другим оборотнем. Уверен, тот, другой, хотел убить меня. Ной не дал. Понимаешь, я не могу себе представить, что мы с ним стали врагами. Не могу! Он – мой друг. По сути дела, он никогда не обманывал меня.
– Только забыл сказать, что он – оборотень!
– Ты, малыш, тоже не распространяешься по поводу своих способностей.
– Это другое.
– Да что ты? Мне так не кажется. И потом, ты ведь все равно все знал, так какая же тебе разница?
– Ну…
– Я не могу предать Ноя. Несмотря ни на что.
– Я тоже. Ты не думай, что я сожалею или еще что… Нет, просто все это как-то странно…
– У нас давно все странно…
Я вздохнул и закашлялся. Через пару секунд дверь распахнулась.
– Рад видеть тебя живым, Ной! – широко улыбнулся невысокий крепкий паренек. Шрам на его правой щеке превратил улыбку в ухмылку.
– Бэмби…
Потом были долгие дни борьбы со смертью. Я отчаянно цеплялся за жизнь, дрался за каждый новый глоток воздуха. Я бредил вишневым небом и счастьем, которое, казалось, знал когда-то… Я видел радугу там, у начала жизни… Я кричал, я требовал чего-то, на что имел право… Я… Я умирал… Я хотел жить, видит бог, я так хотел жить!
День, ночь, еще день и ночь, и еще, и еще, и… – сколько? Таблетки, шприцы, бинты, кровь в легких, чудовищная боль… кошмары во сне… видения наяву… Высокая фигура в рваном черном плаще… «Я не могу тебе помочь, Ной… я слаб здесь, в городе… Прости… Наверное, придется начинать все сначала…» Глаза – зеленые, как надежда, как лес, в который мне никак не попасть…
Рука с ножом тянется к моему горлу… Я перехватываю ее, сдавливаю… Человек – да, именно человек! – кричит от боли, роняет нож на пол. Я сжимаю пальцы сильнее, сильнее, сильнее… Я не дам себя убить! Я зову своего дьявола… он должен помочь… должен, обязан!.. забрать меня туда… сильнее… далеко отсюда… сильнее… Человек кричит… «Ной! Ной! Это же Бэмби, отпусти его, Ной!» – говорит кто-то внутри меня, тихо, настойчиво… «Он пытался меня зарезать, малыш!» – «Он просто хотел сделать тебе укол! Отпусти его, Ной! Ты сломаешь ему руку! Отпусти! Клянусь, здесь никто не собирается тебя убивать! Вот так… молодец… Просто поверь мне, Ной!»
