Текст книги "Эхо войны."

Автор книги: Ольга Шумилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Глава четырнадцатая

– Вы попали в передрягу. – Монитор бросил на О'Мару сочувственный взгляд.

Джеймс Уайт.

Темные покатые холмы были занавешены туманом, редкой серой пеленой с привкусом едкого дыма.

Мы стояли на низком пригорке, Смерть смотрела мне в лицо и говорила: «Думай».

Я отвечала: «Нет». Смерть говорила: «Думай»…

– Я подумала. Нет.

– Хочешь стать призраком?…

– Почему?

– Тебя ждут слишком многие.

– Меня никто не ждет.

– Лжешь. Много женщин, много мужчин.

Смерть повторяла: «Лжешь». Я говорила: «Все равно».

Мерцает фонарь, освещая идеально–ровный круг, чернеет на гладком лбу богини повязка. Светлеют холмы, покрываются травой. Уходит туман, сизой струйкой просачивается меж пальцев. Она уходит вслед за туманом, бросая на ходу:

– Мала еще сама решать. Живи! А там посмотрим…

О боги!

Посланница на коленях стоит у потухшего кострища и онемевшими от холода пальцами торопливо сгребает во вьючный мешок связки мехов и свертки с камнями.

Убийцу спугнула двухдюжинная стая скальных оборотней. Она видела его следы у западной тропы, ведущей к правому отрогу Хрустальной горы.

Окоченевшие пальцы медленно перебирают мешочки и свертки. В истоптанный снег падают кровавыми каплями самоцветы, мешаясь с настоящей кровью – скальники едва не оторвали убийце руку со скорострелом, которого хватило лишь на одного самца.

Посланница не знает этого, но кровь успокаивала. Она шепчет про себя и загибает пальцы.

Все здесь, даже верительные грамоты. Можно спускаться в долину, к замку.

Кроме… Свитка.

Стоя на коленях, она поворачивается к западной тропе и долго смотрит на едва присыпанный снегом четкий след с кровавой оторочкой.

Нет. Она не имеет права рисковать. Он все еще много сильнее ее.

Она доберется до замка и перескажет то, что происходит на родине, на словах. Попросит у магов помощи и провожатого. И тогда нагонит его.

Потому что всего пересказать невозможно.

В детстве, когда я набивала синяки и шишки, зарабатывала ссадины в драках с уличными парнями, мать хваталась за голову и призывала в свидетели всех богов Мира. Отец лишь хмыкал и щедро поливал мои боевые раны чем–то гадким и зверски жгучим из большой зеленой бутыли.

Сейчас, много лет спустя, казалось, что меня выкупали в этом «чем–то» целиком.

Я открыла глаза, увидела над собой густо–синее небо в прорехах низких туч и тихо порадовалась. Значит, вижу. И, все же – живу.

На лицо упала тень. В сознании возникла чужая мысль:

Вы очнулись.

Я скосила глаза в сторону. Качнулись на ветру белокурые волосы, сверкнули радостью кроткие глаза. Коэни.

Они…?

Вы убили всех.

Никто… не вернулся? И… не привел еще одну стаю?

«Никто»? Коэни вопросительно приподнял брови и слегка качнул головой. Внутри не было никого. И – не знаю. Возможно, нас просто не догнали.

Не догнали?… Где мы?

Видите ли, фарра…Мы решили попытаться все же взлететь. Мне удалось перевернуть модуль, а фарру Точе – привести двигатели в рабочее состояние…Ненадолго. Мы смогли взлететь и пролететь некоторое расстояние, но, боюсь, не слишком большое. Мы у Зеркала Слез.

Красное озеро, да. Я прикрыла глаза, вспоминая карту. Ночью… Мы пролетали его ночью, в первые сутки, я была у консоли. Не так уж мало. У самой границы Второй Полярной – внешнего круга зоны вечных снегов. Еще каких–то несколько часов на дайре, и мы бы попали в зону действия передатчиков.

Без дайра несколько часов могут растянуться на неделю или две. Радовало одно – мы отгорожены от Ледяной Корки широким незамерзающим проливом, и навряд ли те твари рискнут так удаляться от гнезда. Но, боги мои, как же Тайл рисковал… Двигатели ведь могли отказать и в воздухе.

Я приподняла голову и прислушалась. Посмотрела на терпеливо ждущего юношу.

Я оглохла, так ведь?

Фарра, вы…

И вообще, дайте мне зеркало.

Фарра…

Если нет, возьми у Зимы. У него есть точно.

Как скажете, фарра.

Коэни коротко поклонился и отошел. А я наконец осмотрелась. Серые холмы, покрытые короткой, чахлой травой, припорошенной ранним снегом – лето у Зеркала Слез коротко, и кончается, едва начавшись. Берег, седой от инея и выступившей соли, кроваво–алое зеркало под тоненькой корочкой льда.

Я опустила голову и посмотрела вниз. На мне лежало как минимум три пледа, доходя почти до подбородка. «Чешуи» уже не было, за это я могла поручиться головой, а вот что было – сказать затрудняюсь. Одно точно – мне вкололи лошадиную дозу «смертных» обезболивающих из армейской аптечки. Только от них пропадает осязание, а тело немеет, будто чужое – их вкалывают умирающим от тяжелых ранений на поле боя.

Что лучше всего говорит о наших делах на данный момент.

Вернулся Коэни, пряча глаза, протянул небольшой квадратик в пластиковой оправе. Я всмотрелась в свое отражение. Повернулась правым боком, левым. И сказала вслух вдруг появившемуся рядом Ремо:

– Вот теперь никакой Латбер на меня уже не позарится.

Едва спекшиеся края разорванной щеки располосовали лицо багровыми потеками. Правое веко опустилось и как–то странно обвисло. А остальное… О, остальное было выше всяческих похвал – его фактически не было. Лицо было будто покрыто маской – цвета сырого мяса и грязно–желтого гноя. Язвы, пузыри, ожоги и слезшая кожа – все было покрыто тонкой, будто лакированной корочкой, отливающей зеленью.

Можно было не смотреть, как выглядит остальное – отсутствующий хвост даю на отсечение, что так же.

– Я ведь смогу двигаться, ходить? Или мне в придачу к этому что–нибудь отгрызли, пока я валялась в отключке?

Ответил Ремо, хотя ответ я не услышала, а прочитала по губам:

– Нет. Все в порядке.

Я кивнула Коэни, чтобы убрал зеркало. Посмотрела на их лица и устало сказала, опуская голову на лежанку:

– Идиоты вы. Ходить я смогу, глаза не пострадали, слух восстановят в любой городской больнице. Я здорова, еще и вас переживу, если пережила болевой шок и отравление. Это всего лишь красота, которой и не было.

Мужчина и мальчик переглянулись.

Не обязательно ждать до больницы. Фарр Точе сказал, что на одно ухо слух восстановить сможет прямо здесь. Правда, только наполовину.

Тем более. Не стройте похоронных лиц, я не буду стреляться.

Коэни помолчал, а потом сказал вслух:

– Вы достойны восхищения. Больше, чем кто–либо другой.

– Всего лишь за здравый смысл? Брось, Коэни, это моя работа. Просто работа…

«Вы достойны восхищения». Не так давно я говорила эти слова сама, и если форма была не такова, то такова была суть. И никогда не думала, что услышу их в свой адрес в ситуации, другой по результату, но одинаковой по сути – сути безнадежности.

Фарр Торрили, как ни смешно, но мы с вами оказались в одной лодке посреди моря без конца и края.

Коэни отошел – полагаю, вернуть зеркало. Ремо присел рядом и принялся обрабатывать мое лицо и накладывать повязки, стараясь говорить так, чтобы я могла читать по губам.

– Жаль, что ты увидела.

– Какая разница. Не сейчас, так потом, – я завозилась, устраиваясь поудобнее. – Ремо, мне ведь на самом деле все равно.

– Орие, – он с плохо скрытой жалостью посмотрел мне в глаза. – Ты молодая женщина, замужняя, – он мотнул головой, на полуслове прерывая мои возражения. – Ну и что, что вы не живете вместе. Ты ведь можешь встретить кого–то другого, развестись…

– В Бездну сослагательное наклонение. Да, я ушла от мужа, и он ни черта меня не любит. Но знаешь, в чем проблема, Ремо? Я–то его люблю, и никакой «кто–то» мне не нужен. А поскольку в этом пункте мы не сошлись во мнениях даже в те времена, когда моя кожа была белее снега, мне навряд ли поможет что–то еще. Поэтому мне действительно все равно.

– Любовь не длится всю жизнь. Тем более, если любимого не может быть рядом.

– И это говоришь мне ты?… Женись, Ремо, тогда, может, и я выйду снова замуж.

Он медленно улыбнулся и качнул головой, сдаваясь.

– Вот. Теперь ты понимаешь, каково говорить с тобой на эту тему, – проворчала я и замолчала: врач начал накладывать повязки.

Это ведь не так уж страшно, как кажется. Худшее всегда случается в голове, а вовсе не на лице. Ну, да, буду уродиной. Как будто кому–то и раньше было дело до моего лица. Кроме достопамятного Латбера, конечно. Главное – глаз не лишилась, а ведь могла. Ой, как могла…

День клонился к вечеру. Ремо свое обещание выполнил: с помощью Коэни слух он мне худо–бедно восстановил. Не знаю, что со мной делали, но слышать я стала. Одним ухом, плохо, даже хуже, чем ремен, но стала.

В глазах приходящих меня проведать сквозила все та же жалость. Отвратительно.

Как выяснилось, группа задержалась на полдня у озера только из–за меня. Утром двинулись дальше, упаковав меня на самодельные носилки, которые несли, сменяясь. Туда же, ко мне под бок, забросили приблудного ремена и кое–какую поклажу. Вопроса о том, брать ли его с собой, как–то не возникло.

Мы вообще стали очень гуманны.

Со мной обращались, как с хрустальной вазой, мои желания исполнялись беспрекословно, на привалах мне доставался лучший кусок стремительно скудеющего рациона. Мужчины, взрослые сильные мужчины, чувствовали такую вину передо мной, женщиной, закрывшей их своей спиной, и потерявшей из–за этого все, что не могли смотреть мне в глаза.

Я терпела это еще двое суток. Утром третьего дня я встала и пошла рядом с носилками, сама, на собственных ногах, чтобы не возвращаться на эти доски больше никогда.

Вместо этого я делала то же, что и всегда – наблюдала. Это единственное, что я умела делать действительно хорошо – что солдат из меня отнюдь не образцовый, всем было известно и до того, как я превратилась в ходячий (с трудом, правда, пока) фарш.

Снега исчезали стремительно, будто их стряхивали с земли гигантской метлой. К вечеру третьего дня мы оставили позади последние, совсем низкие уже сугробы. Ночью невысокий кривой кустарник и бурую чахлую траву покрыл иней, но снег так и не выпал, а температура позволила спать в палатке без обогревателя. Этому мы радовались, как дети – последние две ночи батареи «моргали», и еще одну мы бы пережили в лучшем случае наполовину.

Да, выжить было можно, но – только сбившись в большую теплую кучу, как детеныши в гнезде. Мы превращались в животных не только на словах, вспомнив помимо воли, как в далекие времена тощие долговязые степные кошки сбивались в стаи, чтобы выжить. Каждому из здоровых достался больной или увечный довесок, которого необходимо было греть и прикрывать от сквозняков; солдаты всегда ложились с краю; в центре – все те же больные, увечные и дети. Эти правила были основой нашего выживания, во что они выливались – другой вопрос… Дети, вынужденные лежать рядом, чуть ли не прижимаясь друг к другу, скандалили без конца. Вернее, скандалил Зима, всегда демонстративно поворачиваясь к магу спиной, несмотря на то, что оказывался в таком случае лицом к Ремо.

Не раз и не два я не выдерживала и порывалась лечь между ними, но кожа кожей, а держать «мать» в руках я могла, как и нажимать на курок, и оставалась солдатом, хотя руки болели, как обваренные. Поэтому я ложилась там, где и положено солдату – у края. Не у самого, впрочем – спину мне прикрывал Тайл. Полицейский не совсем солдат, но может больше, чем калека.

Паек сокращался неотвратимо, сколько бы мы не затягивали пояса и не урезали порции. Поэтому, когда на пятый день на полуденном привале обнаружилось, что есть нечего, сюрпризом это не явилось.

– Ну, что, переходим на подножный корм, лорды и леди? – с печальной иронией констатировал Ремо, заглядывая в рюкзак в поисках случайно уцелевших калорий.

Я оглядела покатый травянистый склон, стремительно убегающий вниз, в болотистую низину, неопределенно хмыкнув, и кивнула на потрепанный кустарник у границы болот:

– Интересно, что–нибудь из этого всего съедобно? Фарры, кто–нибудь помнит школьный курс естественных наук?

Раздались приглушенные смешки. Маэст скинул рюкзак и, морщась, потирал поясницу. Лаппо и Тайл на четвереньках ползали вокруг носилок. Тайл – потому что связывал треснувшую перекладину, Лаппо же нянчился с коматозным ременом, которого незаметно повесили ему на шею. Зима хмуро разглядывал болота, сидя на чужом рюкзаке.

И только Коэни воспринял мои слова всерьез, тихо ответив:

– Я знаю, фарра, – он помолчал и поднял на меня глаза: – В северных болотах водятся съедобные пиявки–львиноголовки. А на деревьях может расти удавочник. У него очень калорийный сок. Правда, деревьев здесь вроде бы нет, но…

– …Но есть равнина, где еще сегодня с утра я видела песчаного отиса. Будем раскапывать норы – там должны быть зимние запасы семян, – закончила я и иронично подытожила, глядя на Оглоблю: – Не волнуйся, Коэни, я пошутила. Солдаты тоже время от времени проходят курсы выживания. Поэтому…

– Я на север, – флегматично отозвался Маэст, выдернул из сваленных на носилках вещей стойку от палатки, развернулся и размеренно зашагал на север – искать норы. Я выбрала себе такую же и, обернувшись к магу, сказала:

– А мы с тобой пойдем на запад. Я, конечно, надеюсь, что до пиявок дело не дойдет, но хотелось бы иметь выбор… Ремо, бери Зиму и отловите десятка два, если найдете. Только перчатки защитные наденьте – они в половину руки вырастают, могут пальцы покусать.

Ремо кивнул и принялся искать мешок и перчатки, Зима же, услышав свое имя, резко повернулся и процедил:

– Я не пойду ни на какое болото.

– Ну, значит, и есть не будете, – спокойно констатировала я, выбирая мешок и себе. – И я не шучу, молодой человек.

– Это ящерицы в воде не тонут. Я не собираюсь увязнуть в какой–нибудь трясине.

– За вами присмотрят, не волнуйтесь.

– Нет, – голос холодный, жесткий, как промерзшая добела сталь. И такой же хрупкий.

– Да.

– За пиявками пусть идет тот, кто это предложил! – он взрывается внезапно, как и положено Огню. Даже странно, как он может так походить на снег с таким пламенем внутри. Щурит бешеные, опасные глаза и шипит с искренней, жгучей ненавистью: – Слышишь, ты, слюнтяйчик! Я к тебе обращаюсь, нежный ты наш! Вот со своей тонкой душевной организацией и шел бы ловить пиявок! Что ж ты, такой весь из себя положительный, других подставляешь? Видно, не такой уж хороший мальчик, каким строишь себя перед начальством?! Ну, скажешь, не так?!

Коэни побледнел, и несколько минут стоял молча, пытаясь разлепить непослушные губы. Потом опустил глаза, ставшие внезапно огромными на белом как мел лице, и тихо сказал, повернувшись ко мне:

– Фарра, лучше пойду я. Это действительно будет… справедливо. Я могу ходить по воде, и, наверное…

Я смотрела на него, на повинно опущенную голову, дрожащие пальцы, от которых щемило сердце, потому как я слишком хорошо знала, как плохо, тяжело ему от неприятия, а уж от ненависти, такой сильной, такой настоящей…

Чесались кулаки, сильно чесались, но пускать их в ход нельзя.

Прости, Ремо, придется сделать тебе изрядную гадость.

– Ну что ж, очевидно, наш рацион будет все–таки состоять преимущественно из пиявок, если вы все–таки их найдете. Или из воздуха, если нет, – спокойно заключила я. Выдержала задумчивую паузу, аккуратно поправляя повязку на лице. Она оставляла открытыми только глаза, поэтому в кои–то веки с моего лица сошло нейтральное выражение. И добрым оно не было. – Без мага много нор за время привала мы не найдем, но если вы считаете, что пиявки нам нужнее – ваше право. Пойдете втроем. Счастливо поохотиться.

Я подхватила стойку и зашагала туда, куда и собиралась – на запад.

Через полчаса меня нагнал закончивший свои дела Лаппо, легко согласившийся шуровать импровизированным заступом в норах, на которые указывала моя жидкая поисковая сеть. Засовывая в непробитые проходы руку чуть ли не по локоть, он смеялся и говорил, что когда–нибудь мы нарвемся на разорвыша вместо отиса, и ее откусят. Я не смеялась, но за упорные попытки разрядить обстановку была благодарна.

За два часа мы нашли шесть нор, две из них – давно покинутые пустышки. К лагерю мы возвращались, непринужденно обсуждая свои, вампирские проблемы, главная из которых, к счастью, уже не висела топором над нашими головами – Зима, похоже, после травмы стал еще более пакостным, хотя куда уже больше… Еще раньше Лаппо внушал некоторое уважение своей стойкостью, упрямством, которое не забивало разум, и сострадания в нем было больше, чем у других – в этом он походил на Ремо, взять хотя бы этого несчастного ремена, с которым он возится, – видимо, у врачей от Жизни так всегда… Но только с искренней улыбкой на лице он стал по–настоящему симпатичен. Умение улыбаться в лицо судьбе, находясь посреди грандиозной кучи дерьма, дорогого стоит.

Я знала, что он тянет из меня гнев, но позволяла это ему делать.

Во всяком случае, увидев в лагере Зиму, с брезгливой миной оглядывающего перемазанного в грязи Ремо, мне не пришлось себя одергивать. И всего два раза напомнить себе, что бить детей непедагогично.

– Звезда моя, где костер, я вас спрашиваю?!

Морщась, я осела на надежный с виду камень и хмуро оглядела собравшихся. Последние полчаса я бегала по болоту за какой–то скользкой тварью, которую надеялась подстрелить, впрочем, безуспешно. Кожа и не думала заживать, что не удивительно при таком образе жизни, и мумия, в которую я превратилась стараниями Ремо, ничего не могла делать ни быстро, ни точно, ни безболезненно – несмотря на все обезболивающие. Я промокла, замерзла и никак не была обрадована отсутствием отопления.

– Ладно, ладно, это я разбил запальник, – Лаппо комично поднял руки над головой. – Убейте меня за это.

– В самое ближайшее время, – пообещала я. – Пирокинетик вам на что? Могли бы и сами додуматься.

Связист, сидящий, как обычно, поодаль от всех, гордо отвернулся. Мужчины переглянулись.

– Ах, вот как?… – процедила я. – Юноша, вы не жаждете продолжить путь без нашего общества, раз оно настолько вас не устраивает?… Отвечайте, я не шучу. Видимо, пора внести ясность в этот вопрос.

– Орие… – начал Ремо.

– Я не могу, – внезапно раздалось из дальнего угла. Я ожидала продолжения, которого не последовало.

– Приучайтесь конкретно выражать свои мысли. Я жду.

Повисло молчание.

– Орие, он ничего не может. То есть совсем ничего, не только в плане связи. В ментальной области, я имею в виду. И очень возможно, что навсегда, – ответил сердобольный Ремо. Я посмотрела на Зиму.

– И подавитесь вы своей жалостью! – крикнул он, не оборачиваясь.

– С чего это вы взяли, что я вас жалею?… – я встопорщила уши в притворном удивлении. – Вы, слава богам, молоды, симпатичны, и через пару недель будете абсолютно здоровы, чего конкретно обо мне не скажешь. А без дара живет примерно треть населения Солярики и ее колоний. И неплохо живет.

Этого он не выдержал и обернулся.

– Что вы можете понять, – ядовито бросил он. – У вас его никогда не было.

– Да, я всего лишь говорю с богами, – иронично кивнула я. – К слову, дар у меня был и есть. Пора бы знать, что в Корпус без этого не принимают.

Не знаю, что послужило устрашением большим – Корпус или Звезда, но он отвернулся снова, обрывая разговор. Серебристый хвост нервно дергался. Я криво усмехнулась.

У плеча кто–то тихо сказал:

– Фарра, это жестоко…

Я обернулась. Коэни.

– Я бы не пережил такого…

– Ты другой. И дар у тебя сильнее во много раз, – я посмотрела на темную фигуру, так старательно держащую спину, и спокойно добавила: – А подобные ему, не пошатнувшись, выдержат и не такое. И переживут и нас с тобой.

Костер зажигали по–старинке, от двух контактов. Запасы семян закончились еще утром, но мы слишком далеко углубились в болото, чтобы искать норы. Пришлось взяться за пиявок, как не оттягивали этот момент.

Зажаренные, они выглядели еще гаже, чем при жизни. Лично я грызла насаженную на прутик тушку, старательно глядя на зажигающиеся звезды. Желудок задумался, но гласу разума в конце концов внял. Некоторым повезло меньше – на середине первой порции Лаппо ринулся в темноту и вернулся изрядно побледневший, от продолжения отказавшись. Впрочем, Ремо и Тайл воспринимали всю эту фауну вполне естественно в силу своей расы, а Коэни – по направленности своего дара.

Зима свою порцию проигнорировал. Видимо, решил взять на себя роль официальной оппозиции.

Замок был огромен. Он стремился ввысь, подобно скалам, которые к нему вели. Он сверкал, как солнце – блеском отраженного искристым инистым камнем света. Его звали Замком Иней – за свет, которым он сверкал долгими зимними ночами, отражая свет луны.

Здесь собирались величайшие маги по эту сторону Призрачных гор – на ежегодный Совет. Только на это надеялась посланница, боясь не успеть. И теперь, глядя на сверкание снежных шапок на зубцах главных и сторожевых башен – так высоко, что приходилось щуриться, – она улыбается.

Успела.

Я проснулась с ощущением смутной неправильности. Приподнялась на локте, окидывая быстрым взглядом палатку.

В ряду спящих было одно пустое место. Я тихо выползла наружу, натягивая куртку на ходу и ежась от ночного холода. У кустов, на самом краю крошечного болотного островка, блеснуло отраженным светом серебро.

Он сидел ко мне спиной, в черной тени, баюкал сломанную руку, безвольно уронив голову.

И рыдал, как ребенок.